– Может, – спрашиваю, – мне тогда к бабке сходить, снять с себя эту гадость?!

Старушка кивает:

– Была бы бабка знакомая, я б к ней тебя отправила.

– Так отправь!

Бабушка вздыхает:

– Нет у меня, к сожалению, Лизонька. А те, что по редакциям объявления дают, – они все шарлатанки.

– А ты сама? Ты мне сглаз снять можешь?

Смеется:

– Не могу, Лизонька, не тому учена. ОРЗ, воспаление легких или даже туберкулез снять могу. А вот сглаз не умею.

– Ну, тогда сказку ты мне расскажи.

– Это пожалуйста.

И стала бабушка мне рассказывать то, что я сто раз от нее уже слышала – а все равно было интересно и успокаивало лучше любой валерьянки: как она в эвакуации жила, кашу ела из толченой кукурузы и как потом ждала деда из сталинских лагерей…

Я слушала и думала: насколько же маленькими выглядят мои неприятности – по сравнению с теми испытаниями, что бабуленьке довелось пережить, и поневоле успокаивалась…

9 апреля 20** года.

Пятница! К черту все мучения! Я иду прожигать жизнь! И пусть мой красавчик провалится в тартарары – назло ему влюблюсь в кого-нибудь другого!

Сегодня под конец дня я сдала Ряхе концепцию по продвижению на рынке «тапочек Усачевой». Он, даже не читая документа, важно разложил свои толстые щечки по плечам и заявил:

– Кузьмина! Для того чтобы ваша работа по этому основополагающему для корпорации проекту оказалась хотя бы минимально успешной, вам следует кардинально пересмотреть свое к нему отношение.

Я окрысилась:

– Я профессионал, товарищ Ряхин, и качество моей работы не зависит от моего личного отношения к тому объекту, над которым я работаю. Пусть даже это будет всякое г…но.

– Вот видите: вы даже не считаете нужным скрывать свое негативное восприятие проекта.

– А меня этому учили: из любого «гэ» слепить конфетку.

И, не дав ему возможности возразить, я вышла из кабинета.

Н-да-с, надо признать, что наши отношения с Ряхой все накаляются. И пока из этого штопора не видно выхода. Нет, пожалуй, есть один – тот, что советовал своему барину мудрый пушкинский Савельич: «Плюнь, да и поцелуй у него ручку».

Не дождется!

Ладно! Пусть идут все к растакой-то матери!

Сегодня мы с Сашхеном пускаемся в загул – и гулять будем так, что чертям станет тошно!

10 апреля 20** года.

Вот что значит качественно выстроенная гулянка. Наутро никаких неприятных симптомов: ни больной головы, ни похмелья, ни угрызений совести. Мы с Сашхен на третий год после окончания института наконец достигли полной гармонии в организации совместного досуга. Каждая умеет подладиться и посчитаться с настроением и состоянием другой.

Сашхен – моя подружка по университету. Вообще-то она Саша, Александра, но она меня называет Лизхен, а я ее – Сашхен. В вузе мы не то чтобы дружили, в разных компаниях тусовались, а вот окончили его и почему-то прибились друг к другу, и недели не проходит, чтобы мы с ней не встречались или хотя бы по телефону не делились пережитым и наболевшим.

Для начала мы отправились в китайский ресторанчик с ностальгическим названием «Дружба» на Новослободскую, наелись там до отвала мяса с ананасами и выпили целую бутылку китайского сливового вина. Под необыкновенно милое вино я все Сашхен и выложила: и про жирную скотину Ряхина, и про туфельки Усачевой, и, главное, про свой сон, и как он потом воплотился в реале в красавчика Николая из отдела продаж. Поведала я ей и про то, что все мои демарши по завоеванию Прекрасного Ангела никакого успеха пока не имеют. Сашхен, выслушав мою исповедь и налопавшись жареных бананов под зеленый чай «Красный халат», вдруг заявила, что теперь нам просто обязательно необходимо прошвырнуться по магазинам – хотя бы для того, чтобы: а) улучшить настроение; б) повысить самооценку; в) утереть нос Ряхину; г) подготовиться к решающей битве по завоеванию Красавчика. При этом ехидная Сашхен добавила, что скоро меня уволят, денег у меня не будет – надо ж гульнуть напоследок!

В итоге в «Пассаже» я прикупила очень милый свитерок от «Максмары», Сашхен взяла пуловер, а меня раскрутила еще и на блузку от « Дольче-Габбаны». Потом мы оставили наши трофеи у Сашхен дома (она в отличие от меня живет почти что в центре, на «Краснопресненской», – правда, в «хрущобе»). У нее на кухне мы клюкнули еще по чуть-чуть армянского коньячку, и я поделилась с Сашхен опасением (уже обсужденным мною с бабулечкой), что все мои невзгоды проистекают из того, что меня кто-то банально сглазил.

– Точно! – сказала, округлив глаза, Сашхен. – Правильно!

И рассказала мне в ответ поразительную историю. Оказывается, когда полгода назад («ну ты помнишь!») она, Сашхен, оказалась без работы и практически без денег – даже нечем было за квартиру платить и не на что, буквально, картошки купить, – одна подружка уговорила ее пойти к колдуну. «Я долго сопротивлялась и не хотела, а потом все-таки пошла!..»

– Что ж ты мне раньше-то не рассказывала! – попеняла я ей.

– Он сказал: чем меньше людей знают о чарах, тем сильнее их воздействие. Но ты слушай дальше…

Итак, Сашхен с этими своими материальными проблемами пошла к магу. Волшебник оказался совсем нестрашный, а очень даже интеллигентный. «Никаких там свечей, черных котов, заклинаний. А сам он – доктор, между прочим, каких-то наук».

Экстрасенс взял с Сашхен последние сто долларов и за это внимательно выслушал про все ее невзгоды. «Прямо как какой-нибудь психоаналитик!» А потом дал ей заговор – ну, или установку – на материальное богатство. «И, ты знаешь, подействовало!» Буквально через неделю Сашхен нашла работу, да с зарплатой в два раза выше прежней, да с перспективой. А еще через неделю познакомилась со старым, страшным, но очень богатым голландцем, который в Сашхен души не чаял и за один лишь ее благосклонный взгляд готов был осыпать ее подарками и бриллиантами.

Про работу и голландца я и раньше знала от Сашки – но думала, что они материализовались в ее жизни просто так, сами по себе, безо всякого участия мистических сил. А вот поди ж ты!

– Ты обязательно должна сходить к этому экстрасенсу, – безапелляционно заявила Сашхен. – Вот телефон. Звони ему прямо сейчас.

Я отговорилась от немедленного звонка тем, что мне требуется время на раздумье, однако телефон мага-волшебника взяла и сунула в сумочку. Может, действительно неспроста ко мне так и липнут предложения от колдунов-магов-волшебников?..

Ну, а потом все завертелось. Мы с Сашхен поехали в клуб, танцевали до упаду, я пила «Секс на пляже», Сашхен – «Оргазм», вокруг меня так и вились мужики, и с одним из них я даже целовалась, назло Красавчику, прямо за стойкой.

Сегодня, когда я решила отсортировать вчерашний улов, обнаружила в сумочке четыре новые визитные карточки. Одну из них я в задумчивости отложила, потому что надпись на ней гласила:

ИВАН КОЛОМИЙЦЕВ, вице-президент банка «Святая Москва».

И это был, кажется, именно тот, с кем я вчера целовалась за стойкой.

Кроме того, в сумочке оказался клочок бумаги с телефоном, записанным от руки, и именем – Кирилл Мефодьевич.

Я в задумчивости потерла лоб. Совершенно я не помнила никакого Кирилла Мефодьевича! И разве ходят в клубы люди, которые представляются по имени-отчеству?! Это ж не вечер для тех, «кому за сорок»!

Но тут мне позвонила Сашхен. Вместо того чтобы обсудить наши вчерашние совместные приключения, она с места в карьер спросила:

– Ну, что – звонила?

– Кому? – не поняла я.

– Кириллу Мефодьевичу.

– А кто это?

– Балда! Это тот самый колдун-экстрасенс, о котором я тебе вчера говорила. Ты что, телефон его потеряла?

– Нет, вот он, передо мной.

– Ну, так давай звони ему немедленно! Я через десять минут тебе перезвоню, узнаю, что да как. – И Сашхен дала «отбой».

И ведь ровно через десять минут она снова позвонила.

– Ну, что?

– У него занято, – соврала я.

– Давай, звони еще, – сказала Сашхен и бросила трубку.

Я поняла, что просто так от нее не отвяжешься. Сходила на кухню, выпила «Святого источника» и три таблетки витамина С (последствия «Секса на пляже» все-таки сказывались), а потом обреченно уставилась на телефон.

Потом выдохнула, как перед прыжком в холодную воду, придвинула аппарат к себе и все-таки набрала проклятый номер.

Если б я только знала, к каким переменам в моей жизни это приведет!

ГЛАВА 2

ЖИЛ-БЫЛ ХУДОЖНИК. ОДИН, СОВСЕМ ОДИН

В тот день я узнал, когда умру.

Невеселенькое, я вам скажу, известие: узнать точную дату собственной смерти.

Впрочем, расскажу обо всем по порядку.

Я художник.

Художник новой формации.

Об этом можно судить хотя бы по двум признакам, разительно отличающим меня от коллег.

Во-первых, я не пью водки. Во-вторых, не ношу бороды.

Поэтому то роковое утро я начал с тщательного бритья лица лезвием «Жилетт».

Бритье давно стало для меня ритуалом.

Этот ритуал помогает мне перейти из потустороннего мира снов в реальность. Я смотрюсь в зеркало – и в нем словно проявляются из тумана черты моего собственного лица. При этом возникают и первые утренние мысли. Порой они бывают удивительно дельными.

Когда я брил правую щеку – плавными движениями сверху вниз, – то вспомнил, что послезавтра «дэдлайн»² для сдачи работы рекламщикам. Им я должен был представить новый визуальный образ пепси. Всего-то – баночку пепси. Подумаешь, эка невидаль, скажете вы, – и ошибетесь. Потому что пепси в моем исполнении должна вызывать усиленную, мощную, стопроцентную жажду. Это, знаете ли, не «Черный квадрат», при взгляде на который человек волен думать о чем угодно: от собственной тещи до ситуации в Ираке. И даже не «Девочка с персиками» – к которой зритель может испытывать любое чувство: от умиления до похоти.

У меня нет вариантов. Я должен вызывать жажду. Жажду, и все тут.

Я очистил лезвие от крема и принялся за вторую щеку. Беда в том, подумал я, что по поводу пепси у меня нет никаких плодотворных идей. Имелся испытанный и навязший в зубах образ: ледяной сине-красный сосуд. Или красно-синий стакан в капельках изморози. Ледяные сосуды и капли изморози гарантированно вызывают у зрителей жажду. Но еще вдобавок – дикую скуку и раздражение. Потому что эти запотелые емкости тиражировались в журналах, плакатах и телевизионных изображениях сто миллионов раз. А мне платили за то, чтобы я придумывал что-то новенькое, а не набивал зрителям оскомину.

Так, теперь самое трудное – подбородок. Здесь наиболее дикорастущие волосы и очень сложный рельеф поверхности. Бритье подбородка требует сосредоточенности и уверенной руки.

Я терпеть не могу, когда во время бритья мне мешают. Когда в ванную, допустим, кто-то ломится.

Потому и живу один. Моя жена имела моду ломиться в ванную как раз в тот момент, когда я выбривал подбородок. Это было одной из причин нашего развода. Возможно, даже главной причиной. Теперь-то, когда все улеглось, я понимаю: наверное, ей просто хотелось посмотреть, как я бреюсь. Вероятно, она даже находила в этом зрелище что-то сексуальное. Или, во всяком случае, необычное.

Но я не эксгибиционист. И устраивать из гигиенической процедуры реалити-шоу «За стеклом» мне совсем не хотелось. Мне нравится во время бритья быть наедине с самим собой. Наедине с собственными мыслями. И я не люблю, когда на меня глазеют.

Левой рукой, полной крема, я намылил щеки еще раз.

Вот она и ушла от меня, подумал я о жене. Не только из-за бритья, конечно.

Оставила мне свои старые платья. И Дусю.

Дуся – это кот. Когда он был совсем маленьким, почему-то посчитали, что он кошка. И назвали его соответственно. Потом ошибку

обнаружили, а имя оставили.

Имя в наши времена сменить бывает труднее, нежели пол. Но Дуся, если и испытывал проблемы с собственной сексуальной идентификацией, то недолго. Вскоре после крещения супруга, садистка, лишила его этих проблем – вместе с мужскими достоинствами.

Это любимое женское занятие: кастрировать существо сильного пола. Они и с мужиками любят это проделывать – в метафорическом смысле.

Общество Дуси, несчастного существа с женским именем и немужской сутью, меня не тяготило. Дуся, во всяком случае, никогда не лез в ванную, пока я бреюсь.

Теперь я брил свои волоски против шерсти – снизу вверх. Снова – сначала правая щека, затем – левая…

Я наконец-то почувствовал, что проснулся и словно совместился с человеком, глядящим с той стороны зеркала. Изображение меня в целом порадовало. Красивые глаза. Высокий лоб. Буйная шевелюра без малейшего намека на лысину. Вот только губы и подбородок чуть подкачали. Вылепились они слегка безвольными.

Я понимаю, почему многие мужчины, особенно художники, прячут свои губы и подбородок под усами и бородами. Они скрывают под оволосением вялые черты лица, столь разительно непохожие на твердокаменность Пирса Броснана и Брюса Уиллиса.

Но, в общем и целом, из зеркала на меня смотрел вполне приятный молодой человек тридцати одного года – выглядящий благодаря правильному образу жизни и непитию водки на все двадцать семь.

И в тот момент, когда я принимался по второму разу за бритье подбородка, мне пришла в голову роскошная идея для натюрморта.

Если вы думаете, что я рисую только рекламу, то ошибаетесь. Реклама дает мне заработок. Эта работа хорошо оплачивается и занимает не более пятнадцати часов в неделю.

В оставшееся время я пишу для себя, пишу то, что хочу.

Мои картины порой продаются. Правда, случается это не слишком часто.

У меня прошло две выставки. К сожалению, ни одна из них не имела хорошей прессы – да и никакой, впрочем, не имела прессы.

Наверное, дело в том, что я работаю в самом что ни на есть консервативном жанре. Я люблю писать пейзажи и натюрморты. А что может быть скучнее для критиков, чем натюрморт, да еще выполненный в реалистической манере!

Сейчас для того, чтобы быть замеченным, надо устроить перформанс: к примеру, акт натурального совокупления у подножия памятника Пушкину, как Бреннер. Или изваять Анну Курникову в короткой юбочке с лицом злобной фурии (как Кулик).

А тут – натюрморты. Причем никаких тонких намеков на толстые обстоятельства. Киви в моем исполнении совсем не напоминает вагину. Банан похож на банан, а не на член. Какая кондовость!

Я закончил бритье. Вытер остатки крема полотенцем. Вот, кстати, еще один пункт моих раздоров с бывшей женой. Она пилила меня за то, что я крем для бритья не водой смываю – а вытираю его полотенцем. «Почему ты это делаешь?!» – кричала она. Откуда я знаю, почему. Привык.

Таким образом, один только процесс моего бритья вызывал у нас два пункта для раздоров. Да нет – не два, много больше. Она делала мне замечания за то, что капли пены пачкают пол. Это – три. И еще я брызгаюсь на зеркало. Это – четыре. И не закрываю крышечкой крем для бритья. Не ставлю его на место в шкафчик. Это – пять и шесть.

И это только по поводу ванной. Можно себе представить, сколько грехов насчитывалось за мной всего…

И однажды я ее послал. Далеко и надолго. К моей обиде, она даже не стала ругаться, а молча принялась паковать чемодан. Я ушел в другую комнату, думая, что она вот-вот остановится. А когда вышел, чтобы все-таки ее удержать, было поздно. Она уже собрала манатки и надевала плащ. Я сказал: «Перестань, на улице дождь». А она: «Благодарю, у меня есть зонтик». Вот такой у нас получился диалог – как в старом фильме. А потом она ушла. Тихо, спокойно и даже дверью не хлопнула на прощание. Не скрою: я был глубоко уязвлен.

Но чего уж там, дело прошлое… Я постепенно вылечил раненую гордость. Однако, черт возьми, теперь я вряд ли когда-нибудь буду жить с женщиной под одной крышей.

Впрочем, я о натюрморте… При чем здесь моя бывшая жена? Какая связь? А может, как раз и есть связь?

Я вышел на кухню. Стараясь не расплескать родившуюся внутри идею картины, я сделал себе кофе.

В богемных кругах принято игнорировать растворимый кофе. Но я слишком хорошо помню себя подростком. Тогда, в восьмидесятых годах, мы с родителями могли позволить себе кофе только по выходным. А растворимый давали в заказах лишь по большим праздникам. Поэтому для меня аромат растворимого кофе – это навсегда аромат праздника.

К тому же, если бросить в чашку три ложки, напиток получается боевой.

Пусть с кофеварками и турками священнодействуют пижоны. Те, для кого важен процесс – посмотрите все на меня: я варю кофе!

А мне от кофе нужен результат. Мне надо привести себя в боевую норму для работы.

Прихватив чашку, я поспешил к компьютеру.

Мастерской у меня нет. И не было. И теперь уже никогда не будет.

Я слишком молод, поэтому не успел получить ее в советские времена. А сейчас мастерских художникам не дают.

Поэтому я в мастерскую обратил свою самую светлую комнату (из двух имеющихся). Здесь у меня стоит компьютер с огромным, двадцатисемидюймовым монитором. С его помощью я рисую пепси и другую рекламщину.

Прямо у окна размещается еще один стол, где я пишу – карандашом, гуашью или акварельками. Рядом со столом располагается подрамник. Сейчас он пуст. Больше в комнате ничего нет, за исключением старого дивана, доставшегося мне (как и квартира) от бабушки.

На диване я принимаю забредающих ко мне гостей. Для посиделок приношу из коридора раскладной стол. Здесь же, на диване, гости (или гостьи), бывает, и заночевывают.

У стен в комнате стоят мои холсты – готовые и недоконченные. Все они повернуты изнанкой – чтоб не отвлекали от текущей работы. По всем стенам на разной высоте вбиты крючья. На них я развешиваю работы, когда ко мне приводит покупателей мой маршан.

Над крючьями организованы точечные светильники. Чтобы продаваться, надо уметь представить свою работу в наиболее выгодном свете – в прямом и в переносном смысле. Я усвоил эту заповедь капитализма.

Итак, я принес с кухни чашечку кофе и подсел к компьютеру.

Комп для меня – средство связи с внешним миром. По утрам, за чашечкой кофе, я, как в девятнадцатом веке, просматриваю письма и газеты. Я захожу на свои почтовые ящики, а потом открываю сайты газет. Все это, вкупе с бодрящим кофе, настраивает меня на рабочий лад.

Я открыл свой почтовый ящик. Ничего интересного, один спам. Молчит и Лешка из Торонто, и Мишка из Тель-Авива, и Игорек из Батон-Руж, штат Луизиана. Да и московские друзья (или подруги) могли бы черкнуть пару строк. Но нет.

Я вел также легкую необязательную переписку с двумя цыпочками, знакомыми мне только виртуально, – одна вроде бы из Одессы, другая – из Сиднея. Впрочем, первая на деле могла оказаться небритым программистом из соседнего подъезда, а вторая – толстой старой негритянкой из Нового Орлеана.

В Интернете никогда ни в чем нельзя быть уверенным.

Однако и от цыпочек писем не оказалось – один мусор. Не открывая, я уничтожил спам. Одним глотком допил оставшийся кофе. Вышел из почтового ящика. Уставился в экран. Мне подмигивали рекламные баннеры. Кричали заголовки новостей. «Что делал Филипп Киркоров с Машей Распутиной»; «В Кармадонском ущелье найден Сергей Бодров». Мне было абсолютно наплевать, что делал Киркоров с Распутиной. И я уверен, что беднягу Бодрова – и даже тело его – на самом деле не нашли. Иначе об этом уже трезвонили бы все радио– и телеканалы.

Стоит только зацепиться за один-единственный баннер – и ты в конце концов окажешься за миллион миль от места, где намеревался побывать. А когда очухаешься, выясняется, что прошло полночи (или полдня). Работа не сделана. То, за чем ты ходил в Сеть, так и не нашел (да ты уже и забыл, зачем заходил!)… Все тело разбито, а голова лопается от никчемной информации, картинок, видео и музыки… Многих – ох, многих! – навсегда засосала пучина сия!

Я обычно строго-настрого запрещаю себе ходить по неведомым интернетовским дорожкам. Нет вернее способа убить время и посадить глаза.

Из кухни, нажравшийся «Вискаса» для престарелых кошек, явился, облизываясь, Дуся. Легко запрыгнул на мой стол, а оттуда взлетел на верхнюю крышку монитора. Умостился, прищурил глазищи. Верхняя панель монитора – любимое место Дуси. Там тепло, а кроме того, оттуда он может легко контролировать все, чем занят хозяин. Это вообще чрезвычайно в духе моего кота в частности – и кошек вообще: занять самое высокое место и посматривать на происходящее сверху вниз.

«Лежи-лежи, – вслух пообещал я ему. – Сдохнешь от излучения».

Кот только презрительно сузил глаза. Ему было совершенно наплевать на излучение – равно как и на вопросы жизни и смерти.

В низу экрана мой взгляд зацепился за посверкивающий баннер. На нем через равные промежутки времени – словно кукушка в часах – выскакивала птичка. Затем птичка сменялась надписью « Кукушка-2». А потом снова вылетала птичка. Мелькание невольно притягивало глаз.

«Кукушка-два», надо же, – подумал я. Я недавно посмотрел по видео фильм «Кукушка» режиссера Рогожкина. Картина оказалась редким российским фильмом, мне понравившимся. В нем не было ни пижонства, ни чернухи, ни кровожадности, а присутствовали любовь и юмор. Хорошее сочетание.

И вот на тебе – «Кукушка-два». Гадость какая. «Кукушка» – кино совсем не из тех, чтобы к нему снимать сиквелы. Неужели народ в погоне за прибылью готов изговнять все на свете? Даже то немногое хорошее, что изначально появляется на экранах?

Сиквелы, приквелы и прочая лабуда захватывают мир. Почему не снят «Андрей Рублев-два»?

Или – «Механическое пианино возвращается».

Почему после «Сладкой жизни» не появилась «Очень сладкая жизнь» и «Невозможная сладость бытия»?

«Кукушка-два»!.. Да не вранье ли это? Может ли такое быть?

И я навел курсор на баннер и щелкнул мышкой.

Зря, конечно, это сделал.

Я только намного позже понял во всей полноте и отчетливости, насколько зря.

ХУДОЖНИК И КУКУШКА

Итак, я щелкнул мышкой по баннеру.

Я, в общем-то, понимал почему. Мне совершенно не хотелось рисовать источающую жажду пепси. А браться за только что придуманный натюрморт было совестно. Потому что за жаждущую пепси мне платили и зарплату, и премию. Я даже имел какой-то мизерный процент в прибыли рекламного агентства. А натюрморт… Бабушка надвое сказала, продам ли я его. Получу ли за него хоть копейку? Да и вообще – удастся ли он? Да и закончу ли я его? Не впустую ли будут мои хлопоты и творческая горячка?

Вечные страдания творца. Если он, конечно, творец – а не халтурщик с рыбьей кровью. Не какой-нибудь делатель сиквелов-приквелов. Не тиражер огромных чугунных статуй. Не рисовальщик многочисленных лакированных портретов, ужасно похожих на раскрашенные фотографии…

И, чтоб не писать ни натюрморт, ни пепси, я кликнул по первому попавшемуся баннеру. Эскапизм – бегство от действительности. Чтобы не выбирать между двумя возможностями, человек не выбирает ничего.

Баннер «Кукушка-два» открылся под звуки Девятой симфонии Бетховена. «Та-та-та там!!» Так судьба стучится в двери.

Кот, лежащий на мониторе, вздрогнул. На экране появился титр: «Мы знаем, сколько тебе осталось жить-поживать!» Затем вспыхнула другая надпись: «Хочешь узнать точную дату собственной смерти?»

Последний текст произносила сама Смерть с косой – в мини-юбочке, с грудями навыкате. Она кокетливо подмигивала: «Жми сюда!»

Ох, господи, что за дураки, подумал я. Значит, к кино «Кукушка» баннер отношения не имеет. И никакого продолжения фильма, слава богу, не затевается. Но что за подлые обманщики! Интернет в очередной раз надул меня.

«Кукушка-два», оказывается, обещает накуковать прогноз ожидаемой продолжительности моей жизни (если выражаться языком социологов). Приколисты фиговы. В Сети полным-полно подобных приколов. Интернет вообще любит шутничков и всяческих фриков.

Тебе, к примеру, предлагают заглянуть в «глазок» видеокамеры, установленной в общественном туалете. Или посмотреть на собственное лицо – каким оно станет лет через тридцать.

Непонятно зачем устраиваются подобные развлечения. Ведь это целая история: создать программу, сайт, еще и баннеры развесить. Требует кучу времени – да и денег. Неужели интернетчики занимаются этим из чистой любви к собственному искусству? Примерно потому, зачем я рисую свои натюрморты?

Ну, ладно, решил я, раз зашел – надо дорезвиться до конца.

Хоть порадуюсь. Программа наверняка основана на банальной статистике. Мне вот тридцать один. А средняя продолжительность жизни в России – где-то лет шестьдесят пять. Значит, мне нагадают еще тридцатник с хвостиком. Пустячок, а приятно. Как-то внутренне подзаряжает.

Огромным богатством, если вдуматься, я обладаю. Тридцать четыре непрожитых года.

И я снова щелкнул мышкой.

Появился запрос: «Введите дату своего рождения». Я смело отстучал «17 января 1972 года» – и нажал «продолжить». Я уже ожидал ответа от дурацкой кукушечки – типа: «Вы умрете 27 января 2037 года».

Однако на экране возник новый вопрос: «Ваш пол?»

Что ж, вопрос логичный.

Женщины живут, к сожалению, дольше, чем мы. Это им награда за то, что они меньше нервничают, меньше заняты карьерой и меньше (как правило) зарабатывают. Правда, надо признать, женщины к тому же пьют меньше водки, аккуратнее гоняют на автомобилях и реже ходят на стадионы, когда «Спартак» играет с «Барселоной».

Я решил не прикалываться и кликнул по буковке М.

Тут же появился новый вопрос:

«Вы проживаете…» – и три варианта ответа:

«В России»,

«В дальнем зарубежье»,

«В ближнем зарубежье».

Интерес вполне логичный. Не знаю, как обстоят дела в Белоруссии или Узбекистане, а в дальнем зарубежье народ, увы, живет сильно дольше нашего.

Я не стал изображать из себя японца, норвежца и разного там прочего шведа и честно щелкнул по плашке «Живу в России».

Но кукушечка со своими «ку-ку» опять не появилась.

Возник новый вопрос:

В каком населенном пункте вы проживаете? – и варианты:

Москва

Крупный город —и далее, вплоть до села.

Тоже разумно. Хотя и непонятно, в чью пользу – москвичей или деревенщиков – программа будет считать. С одной стороны, в столице – стрессы и экология. Плюс – сумасшедшее автодорожное движение и вероятность попасть под случайную перестрелку. К тому же поездки в метро опять же жизни не прибавляют.

С другой стороны – в провинции пьют больше, чем в Москве. И меньше зарабатывают. И хуже питаются.

Я честно выбрал «Москву» и, как дурак, нажал «продолжить».

Я уже стал подумывать, не бросить ли дурацкий опросник. Что за бессмысленный способ тратить собственное время и деньги!

Однако следующий вопрос «кукушечки» меня немало повеселил. Все-таки в Сети гужуется народ с отменным чувством юмора.

На экране появилось:

Вы Кощей?

Я вслух засмеялся (Дуся на мониторе открыл один глаз) и кликнул по варианту «нет». А потом подумал: а что было бы, если б я выбрал «да»?

Далее – шутки в сторону! – меня снова спросили серьезно:

Вы курите?

Я с чистым сердцем ответил «нет» – и порадовался, что прибавил себе лет пять-шесть ожидаемой жизни.

Затем последовал вопрос:

Вы женаты?

Я ответил «нет». Этим я убавил себе годы, выигранные на курении. Странно: жены пьют из мужей кровь стаканами – но при этом женатики, по статистике, живут дольше, чем холостяки.

Далее программа спросила меня: сколько я пью?

Я написал самый здоровый и одновременно правдивый ответ: бокала два-три хорошего сухого вина.

Затем – занимаюсь ли я спортом?

Я открестился – хотя, подозреваю, это стоило мне лишних трех-четырех лет. И, наконец, сколько я зарабатываю.

Последний вопрос меня, признаться, насторожил. Может, им еще нужен номер моей кредитки? И пин-код в придачу? Может, «Кукушечка-два» в реале – мощная маркетинговая социологическая служба? И они промышляют тем, что исподволь собирают информацию о потенциальных

потребителях? И, по-честному ответив на их дурацкую анкету, я навечно попаду, как вероятный клиент, в базы данных «Рибока» и «Фольксвагена», «Коки» и «Адидаса», «Хьюго Босса» и «Форда», «Кардена» и «Нивеа», «Проктер энд Гэмбл» и «Найка». И эти международные капиталистические монстры доверху забьют мой почтовый ящик директ-мэйлом?

Словно в ответ на мои опасения на экране зажегся титр:

«Кукушка-два» гарантирует строгую конфиденциальность сообщенных вами сведений. Мы обязуемся не передавать их никогда, никому и ни на каких условиях. Мы не собираем какие бы то ни было данные, позволяющие идентифицировать вашу личность и нарушить ваше право на личную жизнь».

Это заявление заставило меня еще пару минут не отрубаться от забавного сайта. Надо все-таки довести игру до конца – каким бы он ни был.

Тем более что мне не хотелось писать натюрморт, а изображать с помощью программы «АдобФотошоп» изнывающую от жажды банку пепси – особенно не хотелось.

ХУДОЖНИК. РЕЗУЛЬТАТ

Сеть затягивала меня все глубже. Я щелкал и щелкал мышкой, отвечая на вопросы дурацкой анкеты. Оторваться было невозможно – как от семечек или попкорна.

Я ответил еще на пару пунктов: есть ли у меня машины, дети и домашние животные. Мне даже предложили цветовой тест Люшера: «Расставьте эти цвета в наиболее предпочтительном для вас порядке…» Первым я выбрал голубой – не знаю, что уж это означало. Наверное, то, что у меня, как у Пикассо, сейчас голубой период.

«А теперь – расставьте еще раз…»

Однако от анкеты «Кукушечки» оказался неожиданный толк. Где-то посреди нее мне вдруг пришло в голову абсолютное точное видение своего будущего натюрморта. Анкета (или то время, что я на нее потратил) как бы кристаллизировала его.

Я увидел перед своим, что называется, внутренним взором: вот стол на кухне. На обычной советской, московской кухне. На заднем плане – окно. Где-то в окне, невдалеке видны другие многоэтажные дома, заснеженные тротуары и засыпанные снегом машины.

А на переднем плане, на столе, разложены цветы. Стандартные букеты и отдельные цветочки. Букеты самые разные. Контрастирующие друг с другом. К примеру, три ириса. А рядом – одинокая гвоздика. А подле – две веточки мимозы. И букет из трех длинных полуувядших роз. А рядом с цветами на столе лежат полураскрытые ножницы. Центром композиции является ваза с семью (или девятью) желтыми тюльпанами.

И зрителю становится очевидно: дело происходит в какой-то праздник. В день рождения или на Восьмое марта. Скорее, на Восьмое марта. И эти цветы женщине надарили на работе. Вот эта одинокая гвоздика, к примеру, – формальный подарок от начальника. Три дорогие, но полужухлые розы – подношение от благодарного клиента. Дешевенькие мимозики – сувенирчики от женщин-коллег.