Начальники

— На твоей памяти в ФСБ сменилось четыре директора. Ты с ними со всеми знаком лично?

— Да.

— Меняется ли стиль работы Конторы в зависимости от личности её директора?

— Каждый директор, едва пришёл, пытается поставить свою команду, и, естественно, стиль работы меняется. Допустим, Барсуков начал везде фэсэошников ставить (ФСО — Федеральная служба охраны), которых с собой привел. Фэсэошники в Кремле выросли, они — как придворные. А какой у нас двор, все прекрасно знают — византийский. Они всего боятся — как доложить, а что там подумают? А кто за ним стоит? В общем, пока десять раз не осмотрится да не подстрахуется — решение не примет. Вот, допустим, в отделе по борьбе с терроризмом надо быстро решения принимать, на месте. А они не умеют этого делать.

Потом пришёл Ковалёв. Тот всю жизнь прослужил по пятой линии. Он начал тащить «пятёрочников». Питомцы Пятого управления КГБ (политические) вред нанесли колоссальный. Для них преступник — это враг. А с врагом не разговаривают, и законов для борьбы с ним не существует. Но это же бред. Я говорю: "Постойте, надо же задокументировать, надо доказать по закону факт преступной деятельности. Мы же не бандиты, должны всё делать по закону». — «Это враг, — объясняют. — Какие там доказательства!» Вот с чего начался произвол весь. С «пятёрочников».

Это Ковалёва методы. И, естественно, в ФСБ крен начался в эту сторону.

Потом, когда появился Путин, начал тащить своих из Питера. А что Питер? Бандитская столица. Люди, которые в своём городе не смогли элементарный порядок навести. С ними приехали их водители. За водителями — их бандиты. Те бандиты, которых они прикрывали там, переехали в Москву. Начали брать коммерческие фирмы под крыши. Извините, но я в жизни не поверю, что в Питере вся организованная преступность не прикрывается ФСБ. Да это просто невозможно!

Тамбовская группировка дня бы не продержалась в Питере, если бы Кумарин-Барсуков, её лидер, не был знаком с Патрушевым и Путиным. У них дачи рядом! Они же вместе жарят шашлыки…

— А период работы Степашина запомнился?

— Ничем не запомнился. Степашин — он никакой.

— Если бы надо было выбирать между Степашиным, Патрушевым, Барсуковым и Путиным, кого бы ты взял себе в агенты?

— Любой подошёл бы.

— Но кто из них был бы наиболее полезен с оперативной точки зрения?

— Надо смотреть, какая задача, где они находятся.

— В организованной преступной группировке.

— Тогда надо смотреть, на каких они ролях. Дай подумать… Из всей этой команды я бы, наверное, всё-таки завербовал Барсукова.

— Он наиболее профессионален?

— Во-первых, он более порядочен, что ли. Думаю, у него есть совесть. Мне было бы приятнее сотрудничать с Барсуковым. С ним отношения можно было бы перевести из чисто агентурных в более доверительные. Из него бы получился хороший агент. Но, конечно, по оперативным возможностям лучше всего Путин. Но его надо было бы постоянно держать под контролем, потому что он всё время врёт. Его надо регулярно проверять. С ним тяжело было бы работать. Но результат был бы лучше, чем с Барсуковым.

— Почему?

— Путин тот человек, который в преступной группировке обладал бы большими оперативными возможностями. Он неприметный совершенно. Он лучше физически подготовлен, подтянутый. Наиболее самолюбивый. А воры грамотные психологи, его бы на этом использовали. И Путин владел бы наибольшей информацией. Что и нужно оперативному работнику. А завербовать его проблемы не было бы.

Глава 3. Военные тайны

— Ты не скрывал своего отношения к чеченской войне?

— Я не скажу, что всегда был против чеченской войны. Даже думал, что эту проблему можно решить только силовым путём. Когда начиналась первая воина, я ее поддерживал. Кто ж знал, как она началась!

Впервые я задумался над тем, что происходит, в Первомайском. Я участвовал в операции по освобождению заложников. Мы задержали чеченцев, я допрашивал парня, ему было семнадцать лет, совсем пацан, школьник. Я его спросил: «Почему ты пошёл воевать?» Он ответил: «Я ненавижу эту войну. Она мне противна. Но я пошёл воевать потому, что у нас пошёл весь класс». Я тогда вспомнил фильмы о Великой Отечественной, как со школьной скамьи всем классом уходили на фронт добровольцами.

— Он боялся, что его будут бить?

— Да. И должен сказать, что конечно, мы были очень озлоблены, потому что пятнадцать суток прожили в поле, в грязи. Видели этих заложников, обмороженных людей, женщин с детьми. Это было что-то страшное. Куча трупов, разрушенное село. Ужасное зрелище. Но когда он сказал, что —мы всем классом пошли на фронт», я понял, что Россия не сможет выиграть эту войну.

У убитого чеченского командира изъяли записную книжку. Там кодовые таблицы были. Я написал справку (для радистов важно, как они ведут переговоры). В этой справке были имена арабских наёмников (без фамилий), и Барсуков тряс на пресс-конференции этой справкой: «Вот видите, мы уже установили 26-28 наемников, которые участвовали в боевых действиях. Но они убежали от нас босиком!»

Меня ещё поразило в этой записной книжке то, что чеченцы ведут строгий учёт боеприпасов, оружия, расписаны посты, кто и в какое время стоит, кто кого сменяет. Такое я видел в последний раз в образцовой дивизии Дзержинского. И понял, что полевой чеченский командир ведёт учёт своих сил и средств, как в образцовой дивизии СССР.

Дисциплина, порядок, «всем классом на фронт» — это не банда. Это армия. Малочисленная, не имеющая такого вооружения, как российская, но — армия. Они знают, за что воюют. Можно убеждать всех, что они бандиты. Но в преступники не идут "всем классом». И банды не уничтожают вместе с целым народом.

Конечно, там есть люди, которые на войне делают деньги, как и в российской армии. Конечно, у них многие и грабят, и мародёрствуют. Как и наши. Но всё же это — война, а не охота за парой тысяч боевиков, как нас убеждают.

— Ты допрашивал Аллу Дудаеву?

— После того, как был убит Джохар Дудаев, его супруга пыталась выехать из аэропорта Нальчика вместе с телохранителем Мусой Эдиговым. Была задержана. Она предъявила поддельный паспорт, но её опознали. Муса уже сидел в самолёте. Но когда увидел, что остановили Аллу, вышел из самолёта и сдался.

Меня вызвал к себе Волох и сказал, что есть серьёзное задание, надо выехать на Кавказ. Он объяснил, что задержана Алла Дудаева, с ней надо провести беседу, попытаться узнать всё, что можно, и привезти в Москву. Но главная задача заключалась в том, чтобы выяснить место захоронения Джохара, поскольку ещё оставались сомнения, убит он или нет.

Её держали на бывшей даче Сталина в Кисловодске. Там уже были сотрудники ФСБ по Кабардино-Балкарии. Мы собрались на обед в гостиной, вышла Алла, и я с ней познакомился.

Первое впечатление пронзительное — человек, преисполненный скорби. Переживала, нервничала. Была очень скована. Все сидели за общим столом, говорили какие-то нелепые тосты, потом встал я и сказал:

— Алла Фёдоровна, мы познакомились в эти трагические для вас дни. Я вижу, как велика ваша боль. Велика настолько, что я испытываю к вам очень большое уважение. Ваш муж для одних враг, для других бог, но он вошёл в историю. Как история повернётся дальше, никому не известно. Кем бы ни был Джохар, что бы про него ни говорили, он был ваш муж. Вы с ним прожили более двадцати лет, и ваше горе мне понятно. Хочу поднять тост за вас, за ваши чувства. Хочу выразить вам соболезнование в связи с тем, что погиб не президент Чечни, а ваш муж. Земля ему пухом.

— Слышали бы это твои товарищи, организовавшие ликвидацию Дудаева.

— Это не мои товарищи. Мне, кстати, Хохольков сказал: —Ты предал нас». Я ответил, что не мог предать, поскольку вам не присягал. Никогда не присягал нарушать законы. Я один раз принимал присягу, и то в Советском Союзе. Там было написано, что я должен служить Советской Родине и делу коммунизма не жалея своей крови и до последнего дыхания. Советского Союза нет, коммунистической партии — тоже. Кому я должен — до последнего дыхания? Хохолькову? Так он с бандитами в доле. России? Так я и сейчас ей служу — больше, чем Хохольков.

Когда я закончил, Алла встала и сказала:

— Я очень вам благодарна. Вы первый офицер, который выразил мне соболезнование.

С этого дня у меня установился с ней добрый человеческий контакт. На следующий день мы должны были начать беседовать. Поставили технику, но не было хорошей камеры — была такая, что надо было менять плёнку через каждые тридцать-сорок минут.

Приходилось постоянно смотреть на часы и искать предлог, чтобы выйти и поменять плёнку. Она мне рассказала всё о Джохаре, как жила в Подмосковье, в Пушкино, часто ездили в Москву, гуляли, как познакомилась с Джохаром… Я её спросил, зачем он грозился взорвать Москву. Она сказала, что всегда ругала его, мол, это же твой город. Джохар отвечал: «Ты права, Алла, я не могу это сделать. Говорю потому, что завожусь. Они сильнее, у них больше армия. Нам тяжело будет. Но они угрожают — и я завожусь. Начинаю их путать". Она так была взволнована, что стала говорить о нём как о живом: "Он никогда не взорвёт людей! Он детей любит, Москву. Мы же расписались во Дворце бракосочетаний номер один…»

Потом начала рассказывать, как он погиб. Смотрю на часы — кончилась плёнка. Предлагаю: «Алла Фёдоровна, давайте погуляем". Она просит:

«Лучше я до конца расскажу, не могу это часто вспоминать».

По её состоянию я видел, что муж у неё правда погиб. И все слухи, что он жив, — пустое. Он жив только для неё.

— А твои начальники верили, что Дудаев жив?

— И да, и нет. Так вот, она просит не делать перерыв, а я — про свежий воздух, чтоб себя берегла. Не могу же я сказать ей, что надо плёнку новую поставить! Мы вышли на улицу. Я был зол на себя, а её стало очень жалко. Она любила Джохара. Если я узнаю сейчас от неё, где могила мужа, то его выкопают. У неё и детей последнего не останется: могилы. Мне было стыдно слушать, выведывать. И я сказал:

— Алла Фёдоровна, не говорите в помещении о том, где похоронен ваш муж…

— Ты совершил должностное преступление?

— Должностное преступление — выкапывать человека ради политики. Мне надо было быть или офицером ФСБ, или человеком. В тот момент это не совмещалось.

— Но ты же получил приказ! Сейчас модно оправдываться тем, что отдали приказ. А что, мол, я мог сделать — приказали стрелять…

— Я тогда об этом не думал. Просто решил — это противоправное задание. И не исполнил его.

Тут как раз сообщают, что Ельцин её амнистировал. Мне сказали — ей пока не говорить. Я позвонил руководству: «Как это не говорить? А тогда чего она со мной сидит? Я что, её охраняю, держу незаконно? Извините, я не могу этого делать». Волох сказал: «Перезвони». И пропал. Звоню весь день — не отвечает. Только ночью жена взяла трубку: —Поимейте совесть, генерал уже спит". А поскольку генерал спал, я принял решение самостоятельно и сказал Дудаевой, что она — свободна.

После этого разговор у нас пошёл более откровенный. Я был уже не связан заданием и задавал вопросы, которые волновали лично меня. Почему, к примеру, Дудаев начал эту войну? Неужели не понимал, что она приведёт к истреблению народа?

И Алла рассказала, что Джохар всё это понимал и хотел встретиться с Ельциным, и если бы это произошло — крови бы не было. Но за встречу с Ельциным у Дудаева запросили несколько миллионов долларов.

Я спросил тогда — почему не дал, глупо не спасти народ ценой каких-то денег. И она рассказала, что Дудаев постоянно посылал деньги в Москву. Любой экономический вопрос решался за доллары. Но встреча президентов — вопрос не хозяйственный, а политический. Тут Дудаев платить отказался. Кроме того, он припугнул высокопоставленных чиновников имеющимся у него компроматом (по рассказам Аллы, Дудаев постоянно возил с собой какие-то документы и говорил, что его никогда не арестуют — окружение Ельцина этого не допустит, его могут только убить).

И тут она мне сказала, что нападение Басаева на Будённовск — это попытка отбить деньги за указ о перемирии, который был чеченцам обещан, но не был подписан.

— А кому передавались деньги, она назвала?

— Я спросил, но она не хотела называть имена. «Если вы кому-то доложите, я могу живой не попасть к детям». Я обещал: никому. Она долго думала, а потом говорит: —Ладно, я вам верю. Только дайте слово, что это останется между нами до моего отъезда из России". Я обещал. Она сказала: —Этих людей мы называем «партия войны».

Вспомни, летом 1995 года чеченцев загнали в горы, и у них было потеряно управление войсками. Боевики расходились по домам. Не было ни связи, ничего. Фактически была одержана победа. Ситуация для них стала катастрофической. И в этот момент, сказала Алла, у Дудаева вновь затребовали деньги из Москвы. За приостановку боевых действий. Через Басаева. Несколько миллионов. И Дудаев заплатил: у него выхода не было. После этого чеченцев решили элементарно кинуть. Бабки взять, а боевые действия не приостанавливать.

Тогда Басаев захватил Будённовск.

Тут я вспомнил, что в прямом эфире Басаев что-то говорил Черномырдину о деньгах, взятках.

— Не ему ли деньги пошли? — спросил я Дудаеву.

— Тому, кто стоял рядом.

Рядом стоял Сосковец.

Боевые действия были прекращены.

Я слышал, как генерал внутренних войск, который воевал в первую чеченскую войну, сказал: «До сих пор не могу понять, почему был подписан указ о приостановке боевых действий. Это было предательство армии».

Впервые я рассказал это в 1999 году в интервью Невзорову. Меня посадили в тюрьму, но никто в прокуратуре по этому факту меня не допрашивал. А Невзорова после этого интервью выгнали с телевидения.

— А Ельцин про это знал?

Алла Дудаева не назвала мне Ельцина. Она назвала Сосковца. Более того, она неплохо к Ельцину относилась.

Когда была её пресс-конференция в Москве, меня вызвал Волох:

«Александр, тут у нас чрезвычайные обстоятельства. Алла Дудаева собирает журналистов в гостинице „Националь“. Надо сорвать эту пресс-конференцию». Я спросил: «Как мы её сорвём?» — «Надо что-то придумать». 

Я предложил: "Давайте позвоним в гостиницу и скажем, что она заминирована». 

— «Ты понимаешь, шум будет. Это всё-таки политика, надо тоньше. А ты не мог бы её уговорить, чтобы она отказалась?" Я пообещал: „Попробую“.

Прихожу в гостиницу, а там наружка — её видно за версту — уже сидит. Спрашиваю: «Ну, где объект?» Они говорят: «Да вон там, собирается». Я подошёл: "Алла Фёдоровна, мне поручено сорвать вашу пресс-конференцию. Вы не могли бы её не давать?» Она говорит: «Поздно. Я уже людям обещала. Не могу их обмануть». Тогда я попросил: «А вы хотя бы можете российскую власть не ругать крепко?» Она улыбнулась: «Это я вам обещаю». И свое выступление она начала со слов: «Я призываю голосовать за Ельцина».

— Всё-таки как-то не укладывается. Её мужа по приказу Ельцина убили, а она призывает за него голосовать.

— Она не винила Ельцина в гибели мужа. И не думала, что этот приказ исходил от него, даже если он его и подписал.

Из слов Дудаевой я понял, что она определённо считала, что ликвидацию её мужа организовали Коржаков, Барсуков и Сосковец, и дело было не в политике, а в деньгах и в компромате на них, который Дудаев возил с собой.

Слушая этот рассказ Аллы Дудаевой, я понимал, что это — правда. Те, кто работал в ФСБ по чеченцам, знали, что была поставлена задача Дудаева именно убрать. Политики в этом не было никакой.

—Ликвидация Дудаева была официально оформлена как оперативная задача?

— Конечно. Иначе невозможно было — операция была слишком сложной, были задействованы разнообразные технические службы, включая самолёт ГРУ, откуда на дудаевский телефон навели ракету. Хохольков эту операцию разрабатывал под личным контролем Барсукова. Он на этом себе карьеру сделал, генералом стал, управление получил, ещё и денег заработал. В сущности, УРПО возникло «на плечах» этой операции, потому что руководство сообразило, как удобно иметь автономное подразделение для решения «спецзадач» внесудебным путём, при строжайшей секретности. Можно сказать, что УРПО началось с Дудаева и закончилось на Березовском, но об этом — потом.

Что касается Ельцина, то чеченцы вообще не считали, что это его война, знали, что президент не контролирует ситуацию. Они ведь владели информацией об окружении президента, знали роль каждого в войне, весь расклад. Позже мы получили сигнал, что материалы прослушки кабинетов Черномырдина и Петелина (главы его секретариата) продавались чеченцам. Эти кабинеты прослушивала Служба безопасности президента, отдел «П», начальником которого был Валерий Стрелецкий. Мы разрабатывали этот сигнал, но продолжать нам не дали — все материалы забрал Коржаков.

Я со многими чеченцами говорил. Они не винили персонально Ельцина за войну. Ведь при Ельцине и зачисток не было. Путин — другое дело. Он геноцид устроил. Мочиловку в сортире. Они очень тонко определяют разницу между двумя президентами — один ЗА Россию воевал, а другой ПРОТИВ чеченцев. И они чувствуют эту разницу. Поэтому Ельцин смог подписать мир, а Путин — никогда не сможет.

Они очень мудрый народ — чеченцы. Я в тюрьме с ними сидел, в автозаке ездил. Они нормально с людьми общаются.

— А в тюрьме их мочат?

— А за что их мочить? В тюрьме вообще национализма нет. Там все равны. Пожалуй, единственное место в России, где национальный вопрос решён.

— Много твоих друзей погибло?

— Да, очень много, из бывших сослуживцев по дивизии Дзержинского. Когда первая чеченская началась, у нас только и было что похороны, девять дней, сорок дней… Много искалеченных.

Вот когда Гришу Медведева хоронили — двенадцать гробов сразу пришло. Закрытых. Кто-то решил открыть гробы, и жена Гриши Лиля не узнала мужа. «Стойте, — кричит, — это же не Гриша. У него родинка на плече должна быть. Откроите плечо». А Понькин ей говорит: «Не надо, Лиля. Голова, может, не его, может, и ноги не его. Но тело — Гришки. Я у него в кармане твоё письмо нашел».

Была у меня злоба на чеченцев. Да пропала вся. Сегодня я знаю, кто эту войну затеял, и все, кто на могилки мужей и сыновей своих ходит, тоже пусть знают. Я хочу, чтобы мы их судили. За Гришку, лежащего в земле с чужой головой и чужими ногами. И письмом жены.

Глава 4. Узбекский след