Наконец нас привезли в Карлхорст, где в зданиях бывшего инженерного училища, в котором размещался штаб Главноначальствующего Советской военной администрации в Германии, образованный 9 июня 1945 года на основе штаба 1-го Белорусского фронта, и разместили в одном из коттеджей. На следующий день я был принят офицером-кадровиком Военно-воздушного отдела, размещенного здесь же, в инженерном училище. Тот записал в карточку данные о моей личности и повел меня к заместителю начальника отдела генерал-майору Ковалеву. Ковалев расспросил о службе, учебе, рассказал о задачах отдела и СВАГ в целом, выразил уверенность, что я буду работать прилежно, и посоветовал активнее и глубже изучать немецкий язык. Генерал произвел на меня приятное впечатление человечным обращением. Во время войны он работал на аэродроме в районе Полтавы, где садились "летающие крепости" американцев, совершающие "челночные" рейды: взлетая с авиабаз в Италии, они бомбили города Германии и производили посадку в Полтаве. Заправлялись горючим, загружались бомбами и на следующую ночь - снова в Италию через Германию...
      Ковалев принял решение направить меня переводчиком к уполномоченному отдела по Бранденбургскому округу инженер-подполковнику Мосунову. Через несколько дней он должен был приехать в Берлин с отчетом о проделанной работе и забрать меня с собой в Бранденбург. А эти несколько дней я решил поработать в отделе, хорошенько познакомиться с обстановкой в послевоенной Германии.
      Здание инженерного училища, находящееся на углу улиц Рейнштайнштрассе и Цвизеелештрассе, стало всемирно знаменитым в мае 1945 года, когда в его столовой в ночь с 8 на 9 мая маршалом Г. К. Жуковым и представителями союзного верховного командования, с одной стороны, а также представителем германского верховного командования, с другой стороны, был подписан Акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил на суше, на море и в воздухе. С германской стороны, в последний раз взмахнув своим маршальским жезлом, поражение гитлеровской империи засвидетельствовал фельдмаршал Кейтель. Формально Вторая мировая война в Европе закончилась в 22 часа 43 минуты по берлинскому времени 8 мая, или в 00 часов 43 минуты по московскому. Всего-навсего двухчасовая разница во времени между берлинским и московским разделила праздник на два: в Германии и Западной Европе он отмечается 8 мая, а у нас - уже на следующий день, 9-го...
      Вместе с сотрудником отдела поехали к рейхстагу. Берлинцы, в большинстве женщины, занимались разборкой развалин. Выстроившись в длинные цепочки, они передавали друг другу, укладывая в штабели или сразу в машины, обломки камней и кирпичей со словами: "Битте шён. Данке шён" (Спасибо. Пожалуйста. - Нем.). И никаких криков, споров. Лица запыленные, сумрачные, но иногда кто-то все-таки шутил, и тогда лица озарялись улыбками.
      Во время бомбежек и уличных боев в руины были превращены большая часть домов и даже целые кварталы. Повсюду торчали чудом сохранившиеся стены с остатками архитектурных деталей, ребрами скелета вдруг выглядывали обгорелые стропила, или как чудо взору являлась лестничная клетка с маршем целых ступеней. Многие улицы оказались погребенными под обрушившимися зданиями и разбитой военной техникой. Можно было ехать только по пробитым советскими танками или уже расчищенным жителями проходам. Кружа по объездам, переваливаясь с боку на бок, ныряя в какие-то проломы стен, маневрируя меж висячих скрюченных металлических балок, воронок от разрывов снарядов и бомб, мы с трудом пробирались вперед. Отовсюду доносился кислый запах сгоревшего пороха и взрывчатки, бил в нос запах погребенных под обломками зданий разлагающихся трупов. На зубах хрустела носившаяся в воздухе каменная пыль. Издалека была видна длинная Аллея побед торчащими на высоких постаментах черными и позеленевшими бронзовыми фигурами одетых в монашеские мантии и рыцарские доспехи германских правителей от средневековья до наших дней, выстроившихся в две шеренги, как на параде. Строй заметно поредел: многие фигуры были сброшены взрывами, а оставшиеся основательно изуродованы осколками. На краю парка возвышалась белая, увенчанная золоченым ангелом, держащим позеленевший венок, Колонна победы, установленная в ознаменование победы над Францией в 1871 году. Ярусами до самого верха колонны в небольших нишах стояли стволы трофейных французских пушек...
      Мой попутчик рассказывал о событиях первых послевоенных дней, которым он был свидетелем.
      ...Пробирающиеся куда-то женщины и дети с белыми повязками на рукавах, с домашней утварью, какими-то свертками, тюками и чемоданами, извлеченными из укромных мест, вели себя очень неуверенно, боязливо. В подъездах, на дверях и стенах уцелевших зданий, рекламных тумбах и неподвижных трамваях с выбитыми стеклами были в изобилии развешаны плакаты с изображением темного силуэта человека в шляпе с большими полями, который с высоты своего огромного роста грозил пальцем маленькому скрюченному обывателю: "Тыс-с-с! Молчать! Враг подслушивает!" Повсюду попадались лозунги, уверявшие немцев в том, что русские никогда не войдут в Берлин. Но на этот привычный уже элемент городского пейзажа никто не обращал внимания. Оно было приковано к свежим газетам, приказам советского военного коменданта города Берлина Героя Советского Союза генерал-полковника Николая Эрастовича Берзарина. В приказе № 1 от 28 апреля 1945 года объявлялось, что полнота власти в Берлине перешла в руки советской военной комендатуры. Мирному населению и всем военнослужащим, сдавшимся в плен, гарантировалась жизнь. А она в Берлине, можно сказать, теплилась и с каждым днем набирала силу. Около походных кухонь стояли в очередях жители города с тарелками, кастрюлями, ведерками у кого что осталось. Пожилой солдат-повар, раздавая пищу, повторял по-немецки: "Главное, закончилась война. Все будет хорошо! Все будет хорошо!" Немцы согласно кивали. Многие из них плакали, каждый, наверное, думал о своем. Двое стариков, покушав, говорили друг другу: "Это невероятно! А нам, дуракам, о русских рассказывали всякие ужасы!.."
      С плаката на стене высокого здания с лукавой улыбкой смотрел на прохожих русский солдат, переобувающий сапог, а внизу была надпись: "Дойдем до Берлина!" Но и этот плакат был уже "вчерашним днем". До Берлина дошли. Дожили. Теперь нужно было жить дальше.
      Не прошло и недели с момента, как окончились бои, а на улицах Берлина под руководством военных инженеров и техников наводился порядок. Военнопленные и жители города уже расчищали трамвайные пути. Велико было желание горожан наладить скорее работу метро. На перекрестках были установлены указатели, написанные на русском языке. Девушки-регулировщицы в накинутых на плечи плащ-палатках и с автоматами через плечо флажками управляли движением, лихо козыряя проезжавшим советским офицерам.
      Тогда казалось, что надписи только на русском языке - это нормально, ведь немцы и так знают, где какая улица. Сейчас понимаю, что надо было писать на двух... Не по злобе, а по недомыслию на одном языке было писано, но во взаимоотношениях наций, как, впрочем, и вообще людей, мелочей нет. В том, что даже восточные немцы сейчас так обидно отшатнулись от нас, русских, думаю, сыграли роль и те давние "мелочи"' Хотя обида их гораздо глубже наше, вернее, наших вождей предательство. Но об этом разговор позже.
      Мы остановились, и я спросил у одного старика, помогающего разбирать завал:
      - Как дела?
      - Трудно, но самое главное - народ жив и нет войны, светит солнце. Все будет в конце концов отстроено! - ответил он.
      Несмотря на такие ужасные разрушения, в ряде районов города сохранились почти полностью целые кварталы многоэтажных домов... Мой сопровождающий, участник боев в Берлине, рассказывал о тех днях... Трудно было поверить, что в это время в Германии цвели яблони, пахло сиренью, зеленела трава, а небо было голубым и высоким. Там, где война прошла стороной, все напоминало о покое, благополучии. А здесь, в Берлине, тогда была только война. Гвардейские и ударные части ломали ожесточенное сопротивление последних батальонов Гитлера. Танки, пехота рвались вперед, артиллерия била прямой наводкой: истребители, бомбардировщики, штурмовики летали над городом с рассвета до позднего вечера. Войска овладели Александер-платц, дворцом кайзера Вильгельма, ратушей, окружили имперскую канцелярию, где, по данным разведки, находился сам фюрер. Берлин корчился в агонии. В городе было невозможно дышать от дыма пожарищ. На многих домах в этих кварталах с балконов и окон свешивались, как белые флаги капитуляции, простыни, полотенца, разорванные белые рубашки и белоснежные манишки, накрахмаленные скатерти и детские пеленки. Старики и беспомощные инвалиды, женщины и дети, дрожа от холода и страха, в бомбоубежищах покорно ждали своей участи, не имея самого насущного: хлеба и чистого воздуха, питьевой воды и дневного света. Кому не хватало мужества и сил, сходили с ума или добровольно расставались с жизнью.
      Комендант Берлина Берзарин обратился к собравшимся немцам из уже освобожденных районов города:
      - Я прошу вас помочь Красной Армии и мне лично быстрее наладить нормальную жизнь в Берлине. Сначала надо создать местные органы самоуправления, привлечь к этому честных людей... Мы, русские, хотим верить, что еще остались немцы, которым Гитлер не заморочил голову. Таких надо привлечь к работе, оказать им доверие независимо от социального положения и даже принадлежности в прошлом к той или другой буржуазной партии. Нацистов тоже надо заставить работать...
      Когда кто-то из немцев предложил новые органы власти назвать Советами, Берзарин возразил, что нужно их называть по-старому. Это будет понятнее населению. Потом обсуждалось, как побыстрее дать свет и воду, как организовать снабжение города продуктами, обеспечить в нем порядок и покой населения. Генерал-полковник сообщил, что советское военное командование приняло решение помочь немцам. Было предложено немедленно взять на учет все уцелевшие пекарни и булочные, а также магазины, способные немедленно открыть торговлю. Говорилось и о том, что в городе должны быть открыты театры, кинотеатры, концертные залы. - Но прежде всего нужно заняться захоронением трупов убитых, откопать заживо погребенных в бомбоубежищах и подвалах и предотвратить возникновение эпидемий. И этим последним пусть займутся члены нацистских партий - это им послужит наглядным уроком, - сказал Берзарин и поспешил на свой командный пункт руководить продолжающимся штурмом.
      А в это время в небе Берлина шел воздушный бой! Ревели моторы истребителей, строчили пулеметы, били зенитки. Вот над зданием рейхстага взвилось красное знамя. Еще много часов в Берлине шли бои, но война уже заканчивалась. Наконец наступила тишина. От усталости солдаты падали и засыпали мгновенно где попало и на чем попало, будто желая отоспаться за всю войну.
      А потом пели и плясали под гармонь, митинговали, пили за победу и тех, кто не дожил до нее. О павших на той войне хорошо написал Юлиус Фучик: "Я хотел бы, чтобы все знали, что не было безымянных героев, а были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и поэтому муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю". Среди населения Берлина распространялись слухи, что за боевыми частями в город войдут специальные части азиатов и те покажут себя. Слухи очень сильное средство пропаганды, особенно когда еще не работает радио и нет газет. Чтобы их нейтрализовать, политработники, знающие немецкий язык, разъезжали по городу, останавливались на площадях и перекрестках и через мощные рупоры обращались к жителям Берлина:
      - Внимание! Внимание! Немецкие граждане! Красная Армия пришла в Германию не для того, чтобы мстить немецкому народу за все, что натворили фашисты на советской земле, за издевательства гитлеровцев над советскими людьми. Разгромив фашизм, Красная Армия ставит своей задачей помочь прогрессивным силам, еще оставшимся в немецком народе, построить новую, миролюбивую и демократическую, Германию.
      Все слушали внимательно. Верили или нет - это уже другое дело...
      Иногда понятнее всяких слов - дела. Уже 13 мая берлинцы прочитали в многочисленных объявлениях и листовках сообщение: "В целях регулярного снабжения населения Берлина советское военное командование... предоставило в распоряжение органов городского самоуправления достаточное количество продовольствия из фондов Красной Армии". В качестве первой помощи были предоставлены 96 тысяч тонн зерна, 60 тысяч тонн картофеля, около 50 тысяч голов скота, сахар, жиры и другие продукты. С 15 мая в Берлине началось упорядоченное снабжение населения продовольствием в соответствии с установленными нормами.
      При подъезде к Бранденбургским воротам, служащим как бы пограничным столбом, если ехать с запада, был издали виден прикрепленный к одной из их колонн большой фанерный щит с надписью на английском языке: "Сейчас вы покидаете английский сектор". Если ехать с востока, можно было прочитать: "Вы въезжаете в английский сектор". Несмотря на надписи, разделение на сектора имело тогда символическое значение, так как перемещение между любыми секторами города было для всех беспрепятственным.
      У Бранденбургских ворот путь нам преградила непроходимая толкучка. От главной улицы Берлина - Унтер-ден-Линден - до подножия обгоревшего здания рейхстага бурлила многотысячная толпа немецких, английских и американских спекулянтов, покупателей и зевак. Так называемая "рейхстаговка" (толкучка) решала многие проблемы своих клиентов.
      Американские офицеры и солдаты в коротких курточках, подкатывая к базару на "виллисах", деловито вытаскивали из кузовов блоки сигарет, исчезали в толкучке и выныривали из нее с тяжелой поклажей: антикварными вазами, дорогими сервизами, картинами. Офицерам, как правило, помогали экстравагантные дамы. Груженные добычей машины уходили по Шарлоттенбургштрассе в западную часть города. Вспомнилась русская поговорка: "Кому - война, а кому - мать родна..."
      Мы подошли к зданию рейхстага. Там много наших офицеров и солдат внимательно рассматривали надписи на колоннах и стенах, сделанные участниками штурма и потом представителями частей, которым не довелось участвовать в последнем штурме, обменивались мнениями о трудностях штурма этого символа Германской империи. Мы ходили как по музею, читая автографы победы, нацарапанные остриями штыков, стреляными гильзами, огрызками карандашей, которыми писались письма домой, а уже потом - краской.
      В разбитом лабиринте переходов встретили группу наших солдат, которых вел сержант, по-видимому участник штурма. Сержант уверенно ходил по развалинам, показывал, вспоминал:
      - Вон там, у окна, убили моего товарища. Мы шли с ним от самого Смоленска...
      Я ходил вдоль стен, искал и нашел! Надпись гласила: "И мы в Берлине гвардейцы 43-го авиационного штурмового полка, 26 июня 1945 года. Подписи: Шупик, Казаков, Кихно, Паршиков и другие". Значит, специально приезжали из Польши, чтобы расписаться на стенах рейхстага. Я был горд этой записью, будто сам написал все эти слова. И еще думалось тогда: будут ли написаны правдивые, без прикрас, книги о грозном военном времени? Перед моими глазами стояли навсегда ушедшие из жизни однополчане, уши будто слышали рев моторов строя штурмовиков. Каждый живущий не может и не должен забыть имена павших, иначе в его дом прокрадется беда. Война пролезет в любую щелку, и горе тому, кто об этом забудет. Не он, так его дети и внуки заплатят за беспамятство.
      Здесь, в Берлине, я хлебнул правды, да так, что голова пошла кругом и защемило сердце. Впрочем, и неправды хлебнул через край: поди отличи их друг от друга! Однажды я случайно был свидетелем разговора двух пожилых наших солдат, обсуждавших маршалов.
      Один из них говорил другому, оглядываясь по сторонам: "Слушай, Петя, один мой кореш еще по действительной службе по секрету как-то рассказывал мне, будто Сталин однажды с юмором говорил, имея в виду Ворошилова и Буденного: "А где мои всадники без головы?" Понял теперь, почему мы отходили до Волги?"
      Эх, "старички", "старички", если б все было так просто!
      Помню, буквально через несколько дней после подслушанного мною разговора ветеранов нам зачитали приказ Верховного главнокомандующего Группой войск в Германии (он же Верховноначальствующий Советской военной администрации в Германии) маршала Г. К. Жукова о том, что имели место позорные действия со стороны советских военнослужащих, которые занимались спекуляцией у рейхстага. Там же были указаны фамилии и воинские звания вплоть до подполковника. Своим приказом Жуков всех разжаловал до рядового и отдал под суд.
      7 сентября 1945 года мне довелось наблюдать парад наших войск, который принимал Г. К. Жуков. На параде, проходившем у Бранденбургских ворот, на фоне огромных разрушений и обгоревшего, закопченного здания рейхстага, присутствовали представители командования армий наших союзников: США, Англии, Франции и других стран. В ту пору победители были еще вместе...
      8 одно из воскресений я из любопытства пошел на ипподром Карлхорста, ибо ранее никогда на ипподроме не бывал. Зрителей было довольно много. Я внимательно наблюдал за забегами очень красивых лошадей. Затем обратился с вопросом к пожилому немцу, так как не понял, почему именно эта лошадь оказалась победительницей. Тот мне все объяснил и очень обрадовался, что я, советский офицер, могу объясняться по-немецки. Это было большой редкостью. К нашему разговору внимательно прислушивались другие немцы и постепенно все смелее начали задавать вопросы. Я отвечал, предупредив, что это - мое личное мнение и не исключено, что многое, может быть, трактую неправильно, так как в Германии я всего несколько дней и не вник еще в трудную жизнь немцев, хотя считаю, что самое главное - наступивший мир и что теперь народы найдут выход из трудностей.
      Этот вывод из анализа политической обстановки устроил всех, и меня наперебой начали приглашать в гости, так как очень хотелось бы побольше узнать у человека, знающего немецкий язык и жизнь людей в СССР. Первым претендентом на встречу оказался рабочий предприятия коммунального хозяйства, живший довольно близко, в районе Лихтенберг. Я пообещал прийти в гости в следующее воскресенье, если, конечно, позволит служба. Мне нужна была языковая практика и знание жизни, мнений и настроений простых немцев, так что грех было упустить такую возможность.
      В следующее воскресенье, в точно оговоренное время, я стоял у подъезда дома, уцелевшего, к счастью, несмотря на потрясающие, как говорили немцы, бомбардировки авиацией союзников. В отдельной квартире обычного дома для рабочих меня встретили с интересом и настороженностью. В большой комнате за столом сидело несколько мужчин. Хозяин представил их мне. Зная о тяжелом положении с продовольствием в Берлине, я пришел с большим свертком, в котором было все, что способствует обстоятельной беседе. Естественно, была там и бутылка "Московской", а главное - натуральный кофе, чем была несказанно обрадована хозяйка дома.
      После начала мирной беседы в квартиру начали входить соседи - мужчины и женщины. Получилось, что я невольно стал как бы лектором или агитатором. Оживленная беседа постепенно стала непринужденной. Между нами не было барьера: мы были просто людьми, желающими знать друг друга и жить в мире. Никто из нас не скрывал своего мнения. Я рассказывал об ужасах войны на полях сражений, о злодеяниях карательных частей немецких войск, о невероятных трудностях по восстановлению разрушенного хозяйства в СССР, высказал мнение о том, что немцы и русские должны извлечь урок из недавнего прошлого и никогда больше между собой не воевать. Естественно, такого же мнения были и мои собеседники, тоже многое пережившие. Они рассказывали о жизни в фашистской Германии, о терроре и обмане, психологической обработке населения, об ужасах американских бомбардировок и подчеркивали, что хотя советские войска брали Берлин, особенно центральную часть, штурмом, но большинство солдат, и офицеров гуманно относилось к населению. Были, конечно, отдельные случаи преступного поведения наших солдат и немцы прямо говорили о них, не боясь последствий. Я чувствовал, что они мне верят, потому и откровенны. Сходились мы на том, что во всякой армии есть свои подонки и что советское командование в основном пресекало преступления, и население это сразу же почувствовало, а когда окончились боевые действия, то именно советское командование стало инициатором и организатором восстановительных работ, наведения порядка в городе. Подтверждали они свое мнение конкретными примерами. Все ругали Гитлера и его окружение, которым удалось одурманить основную массу немецкого народа. Заверили, что больше одурманить их никому не удастся... Расстались мы дружески. С этого дня у меня сложилось и окрепло мнение, что у трудящихся всего мира, и, в частности, у русского и немецкого народов, больше общего, чем различий. Но незнание языка, обычаев друг друга порой приводит ко многим сложностям и неприятностям.
      Помню я и второй приказ нашего Главноначальствующего. Им на всей территории советской зоны оккупации разрешалась деятельность демократических антифашистских партий. Так на развалинах третьего рейха начали пробиваться ростки новой общественной жизни. "Активистами первого дня" были коммунисты и антифашисты, только что вернувшиеся домой из эмиграции или вышедшие из подполья, освобожденные из концлагерей и тюрем. В мятых, штопаных и перештопаных штанах, застиранных рубашках, грубых свитерах и пиджаках явно с чужого плеча, коротко остриженные и небритые, с впалыми щеками, эти люди еще не пришли в себя после перенесенных ими страданий в неволи - тюрьмах, лагерях и застенках гестапо.
      Все чаще можно было увидеть на стенах и тумбах плакаты и транспаранты, призывающие вступать в ту или иную политическую партию или поддерживать ее. Наряду с деятельностью Коммунистической партии Германии не запрещались и другие партии. На политическую арену вышли христианско-демократическии союз и либерально-демократическая партия. Была восстановлена социал-демократическая партия... Немецкий народ выходил из летаргии и равнодушия, освобождался от унизительного чувства слепого верноподданничества и пассивного ожидания событий, приносимых судьбой.
      Политическая жизнь во всей зоне бурно развивалась. Был образован антифашистский демократический блок всех действующих партий. Прогрессивные силы немецко-1X5 народа обрели почву под ногами и с энтузиазмом принялись за работу. Каждая из партий отражала, конечно, различные интересы, в чем-то вела борьбу с другими, но в одном они сходились - в стремлении к миру и духовному возрождению нации.
      Руководитель христианско-демократического союза Отто Нушке на вопрос одного из журналистов: "Как вы можете сотрудничать с марксистами?" ответил:
      - Мы, христиане, действительно не можем договориться с марксистами о том, есть ли рай на том свете. Однако это не мешает нам направлять общие усилия к тому, чтобы земля не стала адом, к тому, чтобы не допустить третьей мировой войны.
      А лидер либерально-демократической партии Иоганнес Дикман заявил:
      - Не обязательно быть марксистом, чтобы принимать активное участие в построении социализма... Партии издавали газеты, агитплакаты, листовки.
      Тогда, в 1945 году мне приходилось переводить различные документы с немецкого на русский. Особых затруднений здесь у меня не было, ибо под руками были словари. Беседы же наших офицеров с бывшими чинами люфтваффе или инженерно-техническим составом авиационных заводов переводить было довольно трудно. Я считал, что немцы говорили чрезвычайно быстро, к тому ж некоторые из них проглатывали окончания или применяли особые выражения, которые мне тогда не были знакомы. Но, в общем, начальники моей работой были довольны. Естественно, мне помогала интуиция, и что самое важное, так это то, что я неплохо знал авиационную технику.
      Шло время. Я все больше находил общий язык с жителями Берлина. Однажды довелось мне ехать в трамвае с покупками из района Вайсензее, где находился коммерческий магазин, в Карлхорст, который немцы уже успели окрестить "Маленькой Москвой". Пассажиров было мало - в основном глубокие старики и женщины, некоторые из них были с детьми. Я прислушивался к разговорам и радовался в душе, что уже хорошо понимаю берлинский говор. Сидевший вблизи мальчишка лет шести, увидев сладости в витрине магазина, начал просить у матери конфету. Она ответила, что пока не может купить ему конфет.
      Я не выдержал и спросил мальчика, как его зовут. Он посмотрел на меня и ответил: "Клаус". Я дал ему конфет и заговорил с ним. Он охотно отвечал. Немцы внимательно наблюдали за нами, а сидевшая передо мной молодая женщина в одеянии медсестры, сделав мне комплимент за хорошее знание немецкого языка, сказала, что ее мама родилась в Санкт-Петербурге, который сейчас называется Ленинградом, и еще не совсем забыла русский язык, хотя в Берлин уехала девочкой. Она читает русские книги, и у них есть своя библиотека. Отец ее, архитектор, человек уже пожилой, в конце войны был призван в фольксштурм и сейчас в русском плену. Пишет, что работает по специальности: восстанавливает разрушенные здания. Она - студентка медицинского института. Сейчас они, медики, оказывают помощь раненым. Ее муж тоже был студентом-медиком. Во время бомбардировок и боев в Берлине оказывал помощь раненым и вот под впечатлением от этих ужасов "тронулся умом" и сейчас находится на излечении в психиатрической больнице. Оказалось, что ее семья живет тоже в Карлсхорсте, и она пригласила меня в гости, так как мама будет рада поговорить со мной.
      При встрече в следующее воскресенье оказалось, что ее мать, ныне пожилая женщина, а тогда девочка, выехала со своими родителями в период революционных событий в России. Говорила по-русски она весьма сносно, вспоминала детство, такой прекрасный город, сокрушалась, сколько пришлось пережить жителям города на Неве во время его блокады. Жила она с дочерью в небольшом доме, который спроектировал ее муж, на последнем этаже. Во время бомбардировок крышу сильно повредило, и теперь во время дождя она протекала. Впоследствии я, уже находясь в Бранденбурге, приезжая в Берлин по делам службы, при возможности посещал их.
      Так постепенно у меня складывалось мнение, что нет вины одного народа перед другим, как нет хороших и плохих народов. Есть люди с низкими, темными инстинктами, есть тупоумные и невежественные, но берущиеся решать государственные проблемы, требующие особой тонкости и деликатности. Есть бесчеловечность, есть грубое унижение человеческого достоинства. Есть недоверие, тотальная подозрительность, разрушающие любое человеческое сообщество... И есть в том же народе люди, которые с этим борются.
      Однажды мне удалось попасть на концерт Эрнста Буша, которого пресса называла певцом рабочего класса. Его имя мне стало известным еще во время учебы на курсах в Военном институте иностранных языков. Один слушатель напевал слова песни, которую Буш исполнял еще до войны на концерте в Москве. Кто-то из слушателей нашей группы спросил:
      - Ребята, как вы думаете, где сейчас может быть Буш?
      - Скорее всего, в эмиграции. Известно, что он был в республиканской Испании.
      И вот Буш, сильный, широкоплечий, в грубом свитере, какие носят рыбаки и крестьяне, стоит перед микрофоном и, сжав руку в кулак, резко рубит им воздух: "...Не мог лежать я в прахе и золе. Не мог в земле убитым оставаться, пока убийцы ходят по земле!" Голос у него был поразительный: звенящий металл, яростный и сокрушающий.
      Родился Буш в Киле, в семье каменщика. Он рассказывал, что мальчишкой в рабочем хоре запевал вторую строфу "Интернационала": "Никто не даст нам избавленья - ни Бог, ни царь и не герой, добьемся мы освобожденья своею собственной рукой!.."
      Буш прошел многое: был слесарем-инструментальщиком на верфи "Германия" в Киле, безработным, актером-любителем. Затем - профессиональная актерская работа в кильском театре, переезд в Берлин, выступления в театре и "красных кабаре". После прихода Гитлера к власти его разыскивали, но друзья помогли перейти голландскую границу. Осенью 1935 года Буш приехал в Советский Союз. Московское радио часто передавало его песни, и их тайком слушали в Германии. Затем Буш уехал в Испанию, пел для бойцов интернациональных бригад. Многие считали, что Буш в Испании и погиб. Но ему удалось в 1938 году добраться до Бельгии. Здесь он выступал на рабочих собраниях, пел на концертах, которые транслировались по радио. После оккупации Бельгии немецкими войсками Эрнста Буша под чужим именем доставили в лагерь для интернированных во Франции. Когда и юг Франции был оккупирован вермахтом, агенты гестапо начали "прочесывать" лагеря. Бежать в Швейцарию Бушу не удалось, и он все же попал в руки гестапо. В берлинской тюрьме Моабит ему было предъявлено единственное в своем роде обвинение: "Распространение в Европе коммунизма с помощью песен". Незадолго до процесса, который должен был закончиться для Буша смертным приговором, американская бомба разрушила часть тюрьмы, где находилась его одиночная камера. Его бросили в мертвецкую вместе с десятками трупов, но случайно один из заключенных, перетаскивающих погибших, услышал стон... Буш пришел в себя в тюремном госпитале только через несколько дней. Лицевой нерв был перебит ударом стальной балки, одна сторона лица была полностью парализована. Буша перевели в тюрьму Бранденбург, откуда его в апреле и освободили советские солдаты.
      Он пешком пошел в Берлин. В пути Буша задержал патруль Красной Армии. Буш, зная несколько русских слов, попытался объясниться, но его не поняли и привели в комендатуру. Там тоже его русского языка не поняли, и тогда он запел по-русски "Песню единого фронта": "Встань в ряды, товарищ, к нам! Ты войдешь в наш единый рабочий фронт, потому что рабочий ты сам..." А дальше как в сказке: один из офицеров комендатуры до войны слушал Буша в Москве в Колонном зале... 1 мая 1945 года Буш вместе с советскими солдатами и своими соратниками был уже в Берлине.
      То, что Буш впоследствии сделал на сцене брехтовского "Берлинского ансамбля", - это актерский подвиг, равных которому немного в истории мирового театра. Буш снова пел, и как пел! Трудящиеся Германии называли его тогда "поющее сердце рабочего класса".
      Люди учились жить в мире, одолеваемые своими повседневными заботами и лишь изредка задумываясь над глобальными проблемами. А в государственных канцеляриях и ведомствах Вашингтона, Лондона, Парижа, Москвы трудились дипломаты: вопрос о послевоенной судьбе Германии уже не терпел отлагательства. Его практическое обсуждение началось еще осенью 1941 года, в процессе образования антигитлеровской коалиции, им активно занималась и Европейская консультативная комиссия, с конца 1943 года непрерывно заседавшая в Лондоне. Однако соглашение достигнуто не было. Основная причина заключалась в принципиально различном подходе СССР и западных держав к вопросу о будущем Германии.