"Франкфурт - это серебряная и золотая яма", - говорил Мартин Лютер в 1524 году. С середины XVI столетия город стал местом ярмарок, на которые съезжались торговые гости из Франции, Фландрии Италии, Англии, Венгрии, России и Польши. Легенда гласит: в одном из бедных еврейских районов Франкфурта-на-Майне фрау Гудула Ротшильд, жена менялы Амшеля, родила своему мужу множество детей, из которых в живых остались десять. Половина из них стали финансистами. И старая матушка, сохранившая чудовищный диалект трущоб, говорила: "Если мои сыновья захотят, то войны не будет". Между тем финансирование войн и военных приготовлений, особенно в нашем столетии, приносило немалые дивиденды банкирам города на Майне. Утверждают, что франкфуртские финансовые круги предоставили Аврааму Линкольну кредиты на войну с южными штатами.
      Герман Абс - председатель правления всемогущего "Дойче банк" и Конрад Аденауэр с давних пор, а вернее с юности, были связаны узами привязанностями. Аденауэр входил когда-то в состав наблюдательного совета этого банка. Абс поддерживал его не только советами, но и весьма выгодными сделками. В каком размере благочестивый католик Конрад Аденауэр округлил в те годы свое состояние, неизвестно. Впрочем, важно не это. Аденауэр в течение послевоенных лет стоял у руля боннского правительственного корабля, Абс - у пульта западногерманской экономики.
      В годы войны молодой член правления "Дойче банк" Абс тайно встречался в Швейцарии с финансистами США, чтобы договориться о судьбе американских кредитов, предоставленных Германии Уолл-стритом в 30-е годы. Как только замолкли пушки, контакт возобновился. После войны он, правда, попал на три месяца в тюрьму, но его выпустили. Об этом позаботились американские финансисты, прежде всего американский генерал Дрейпер из военной администрации и влиятельный администратор "плана Маршалла" Поль Гофман. В узком кругу банкир как-то жаловался, что население не будет защищать систему, "в которой участвует горстка или тысяча лиц". Вот почему, по мнению Абса, так ценна теория "народного капитализма". Господа мечтали вслух о военном антисоветском блоке, о "распаде восточного блока" вследствие "внутренних разногласий", о возвращении к временам великогерманского рейха.
      Кто-то сказал, что вспоминать - это большое искусство. Надо добавить: и очень нужное и полезное. Жаль ведь оставлять нетронутым в закоулках памяти все то, что когда-то сам видел и прочувствовал. И сегодня в памяти живы картины жизни страны, невероятно многоликой и вместе с тем удивительно однотипной. С одной стороны, великое наследие веков, борьба с раздробленностью и изоляцией, в том числе и самоизоляцией и провинциализмом, породившими однако, удивительную самобытность различных земель в говоре, костюмах, архитектуре крестьянских домов и боярских теремов, психологии и характере людей, даже во внешнем типе. А с другой стороны - прогресс материальной цивилизации, который, словно паровой каток, выравнивает и сглаживает все, что возвышается над уровнем стандарта.
      Научно-техническая революция подхлестывает марш страны в будущее. Там, где по коридору из тополей и лип пролегали старые живописные дороги, проложены автострады в шесть полос и еще одной на подъемах - для тяжелых грузовиков. Островерхие старинные дома с мансардами пятятся перед многоэтажными колоссами. Маленькие лавки, хозяева которых были в курсе семейных дел и здоровья каждого покупателя в своем квартале, разоряются под натиском огромных универмагов и универсамов, которые завлекают покупателей броской рекламой, кондиционерами, светлыми и просторными торговыми залами, стандартными ценами.
      Меняются модели автомобилей - каждые два-три года на рынке появляется новое лакированно-хромированное изделие в десятки лошадиных сил и с новой неизменно возросшей ценой. Меняются моды-фасоны обуви, одежды, причесок. Темп и стандарт формируют облик общества. Но куда медленнее происходят перемены в мышлении, взглядах, настроениях. За последние годы возродились города, разрушенные в войну до основания. Не один раз менялось оборудование заводов и фабрик, даже появился, как утверждают некоторые специалисты, физически новый тип западногерманского гражданина. Но факт остается фактом: политическое мышление огромной массы населения топталось долгие годы в кругу стандартных представлений, примитивных предрассудков...
      Некоторые наши ретивые пропагандисты думали, писали, что возврата к прежнему не будет. А ведь всем нам нужно не верить на слово, а знать, как развиваются процессы бытия. В конце концов, у всех у нас собственный опыт, опыт старших поколений. Но нам на это чаще всего наплевать. Вот и снова живем иллюзиями, а жаль. Пора, пора жить своим умом, своим опытом.
      Я продолжал работать военным переводчиком: находился длительное время в командировках на демаркационной линии, встречался со многими интересными людьми разных национальностей, допрашивал нарушителей "границы". Среди этих людей было много бывших фронтовиков, принимавших участие в боевых действиях на различных театрах военных действий. Они рассказывали мне разные истории, я обычно говорил моим собеседникам: то, что было уже не вернешь, теперь это уже история, но нужно сделать все, что от нас зависит, чтобы тот ужас не пришлось переживать нашим детям и внукам. Немцы обычно соглашались с моим мнением и рассказывали то, что, им казалось, будет интересно и мне.
      Запомнились рассказы немецких летчиков-бомбардировщиков, которые совершали налеты на Москву. Они говорили, что противовоздушная оборона нашей столицы была организована лучше, чем англичанами Лондона. Конечно, моим начальникам, которым я переводил эти слова, было приятно слышать такую оценку, но иногда закрадывалось сомнение: а не льстят ли нам немцы? И вот спустя много лет я прочел выпущенную в 1964 году издательством "Прогресс" книгу поляка Ежи Климковского "Я был адъютантом генерала Андерса". Климковского никак нельзя заподозрить в симпатиях к нашей стране, а тем более к тогдашнему руководству, ибо он находился в подземной тюрьме на Лубянке. До этого он лично пережил бомбардировки Варшавы, затем ураганные атаки пикирующих бомбардировщиков на дорогах Франции и налеты на Лондон.
      И вот его свидетельство о ПВО Москвы 1941 года: "...Уже полтора месяца велись тяжелые бои между Германией и Советским Союзом. Еще находясь в тюрьме, мы каждый день слышали мощную канонаду зенитной артиллерии, которая потрясала стены домов столицы СССР. Идя по улицам, я с любопытством разыскивал следы неприятельских налетов. Однако нигде не обнаружил разрушений. Я нашел объяснение этому спустя некоторое время. Через несколько недель я смог убедиться, что противовоздушная оборона Москвы действительно была замечательной. Наблюдения показали, что всяческие попытки налетов на Москву отражались далеко от столицы. Москва была единственной из столиц, успешно боровшихся с немецкой авиацией. Лишь иногда одиночным самолетам удавалось добраться до окраин города и уж совсем редко - до центра Москвы, причем они не причиняли при этом каких-либо серьезных повреждений. Даже в отдельных случаях, когда бомба падала в центр города и производила некоторый беспорядок, следы заделывались искусно и быстро, а развалины убирались немедленно.
      Помню, как однажды, проходя мимо памятника Тимирязеву, увидел около разрушенного дома его бюст, отброшенный от цоколя на несколько метров. Каково же было мое удивление, когда на следующий день на этом месте я не увидел следов разрушения. Памятник Тимирязеву стоял на цоколе, а от разрушенного дома не осталось и следа: просто чисто подметенная площадь".
      Вспоминал я естественно и свои эпизоды боевой работы, ибо для нас, фронтовиков, война остается в памяти на всю оставшуюся жизнь.
      ...Все ближе день отправки на фронт. К сентябрю 1943 года летчики нашего полка овладели техникой пилотирования Илов, научились бомбить, стрелять из пушек и пулеметов, а воздушные стрелки - из своего крупнокалиберного. На куйбышевском авиационном заводе получили новые двухместные Ил-2. Заместитель командующего 4-й воздушной армией генерал Слюсарев вручил полку гвардейское знамя. И вот наш 43-й гвардейский в полном составе перелетел на полевой аэродром севернее станицы Славянской, в район Кубанского плацдарма, оборонявшегося 17-й армией вермахта, оказавшейся в тылу советских войск после крупных стратегических успехов Красной Армии на Украине. Советские войска производили перегруппировку сил и готовились к освобождению Крыма. Нам предстояло воевать в составе 230-й Кубанской штурмовой дивизии, в которую, кроме нашего, входили еще три штурмовых (7-й гвардейский, 210-й и 103-й) и 979-й истребительный авиационные полки.
      Первый боевой вылет - в конце октября с аэродрома возле хутора Ханькова. Первую шестерку штурмовиков повел опытный летчик Тамерлан Каримович Ишмухамедов. Я у него - воздушным стрелком. Задача группы: нанести бомбовый удар по артиллерийским позициям противника на Керченском полуострове, откуда немцы вели огонь по нашим войскам, находившимся на косе Чушка. Над аэродромом базирования истребителей прикрытия к нам пристроились четыре ЛаГГ-3. Одна пара - непосредственное прикрытие, взаимодействующая в случае необходимости со штурмовиками, другая - сковывающая. Над горой Митридат, залитой огнем Керчью идет воздушный бой. Берем немного севернее и, маневрируя среди разрывов зенитных снарядов, выходим на цель. Летчики пускают эресы, затем, с пикирования, так же дружно бросают бомбы. Стреляем еще из пушек и пулеметов, затем отворачиваем в сторону моря и берем курс на Тамань. "Тамань! Прескверный городишко..." - вспомнилась мне тогда, не знаю уж и почему, эта лермонтовская строка.
      Первый вылет удачный: на аэродром вернулись все самолеты и нашей, и других групп полка. Правда, некоторые машины с пробоинами, но техники и ремонтники их быстро залатали.
      Утром 1 ноября, стало известно, что холодной штормовой ночью с 31 октября на 1 ноября 1943 года десант 318-й Новороссийской горнострелковой дивизии, а также два батальона морской пехоты, под общим командованием комдива 318-й полковника В. Ф. Гладкова, погрузившись на сто судов различных типов, шестью отрядами должны были форсировать Керченский пролив в самой широкой его части, превышающей шестнадцать километров, и высадиться у рыбачьего поселка Эльтиген, южнее Керчи. Артиллерию буксировали на плотах, но плоты, заливаемые волнами, начали тонуть, и пришлось обрубать тросы. Каждое мгновение кораблям грозили гибелью сорванные с якорей и незаметные в темноте вражеские морские мины. Многие легкие мотоботы и бронекатера были выброшены на берег в разных местах побережья, другие суда, поврежденные огнем, потеряли управление и затонули...
      На крымскую землю ступили около двух с половиной тысяч десантников, остальные погибли или были вынуждены вернуться на базу. В целом командование 18-й армии к утру точных сведений о положении десанта в Крыму не имело.
      Утром и днем 1 ноября летчики наблюдали, что враг пытается сбросить десант в море. На помощь ему пришла авиация, в том числе и наш полк. Шестерку Ил-2 на Эльтиген вновь повел Тамерлан Ишмухамедов. Я - снова с ним. Вот и Керченский пролив. Внизу коса Тузла, а далее, весь в огне и дыму, Эльтиген. По мелким судам, прорывающимся по штормовому проливу к берегу, стреляет вражеская артиллерия. Летим со снижением в плотной низкой облачности. Выскочив к материку, открываем огонь по атакующей пехоте противника. Хорошо видны идущие от Керчи резервы. Тамерлан ведет группу на танки и командует:
      - Бомбы сбрасывать на танки, потом штурмовать пехоту!
      После бомбометания наблюдаем костры - три танка горят. Снижаемся, расстреливаем пехоту. Еще заход! Мы уже так низко, что видно, как, сбрасывая на бегу бушлаты, идут в атаку моряки. После третьего захода Тамерлан командует:
      - Все, хватит! Сбор над проливом!
      Наши самолеты над Эльтигеном, мы выходим из боя.
      Над проливом, по которому идут суда с десантниками, с запада появляются немецкие истребители, за ними бомбардировщики. Вот они уже кружат, как коршуны над добычей. Но торжество их недолгое, через пролив с Кубани им навстречу выходят из-за туч наши истребители.
      Мы тем временем на Таманском полуострове: стало веселее. Садимся на свой аэродром. Техники вытаскивают из кабины раненого стрелка Александра Калтыгина и уносят в санчасть. Калтыгин умоляет не ампутировать ногу, и командир дает распоряжение срочно отправить Сашу в Краснодар, в армейский госпиталь. Обошлось: Калтыгин прибыл в полк из госпиталя через четыре месяца, нога плохо сгибалась, но он настоял, что воздушным стрелком летать сможет, ссылаясь на пример бывшего летчика-штурмовика 7-го гвардейского полка Виктора Шахова, летающего в нашей дивизии на По-2 без ступней обеих ног.
      На земле и в воздухе шли упорные бои. В то время как эльтигенский десант оттягивал на себя основные силы противника, северо-восточнее Керчи 2 ноября высадился другой десант, который закрепился и с боями начал продвигаться к городу. Мы, как и вся 4-я воздушная армия, поддерживали наземные войска на обоих плацдармах.
      Во второй половине дня 2 ноября 1943 года на старте стояла шестерка наших Илов в боевой готовности. Группу должен был вести штурман полка майор Коновалов. Вылет задерживался, и у всех нас уже затеплилась надежда: авось его не будет, ведь боевой день закончился. Но, нет - снова команда лететь на Эльтиген.
      Самолеты уже начали разбег перед взлетом, когда из последнего, пилотируемого скромным двадцатилетним младшим лейтенантом Мансуром Зиянбаевым, для которого это был второй боевой вылет, выскочил прямо на полосу пришедший после госпиталя сержант и, катаясь в истерике по земле, заорал: "Не полечу!" Командир полка потряс кулаком: "Вон отсюда!", затем, увидев меня, приказал: "Парашют!" Я схватил парашют, подбежал к самолету, чуть не на ходу залез в кабину. Мансур догнал группу над аэродромом истребителей прикрытия и занял место замыкающего.
      Над Эльтигеном, как всегда, дым, видны сполохи взрывов снарядов и бомб. Падают сбитые самолеты. Мы с ходу сбрасываем бомбы, снижаемся и, стреляя из пушек и пулеметов, проходим вдоль плацдарма. По нам с земли бьют из всех видов оружия, к нам прорываются "мессершмитты", но прикрытие на месте, и мы вырываемся из огненного ада живыми.
      Но не зря тот парень почуял свою смерть: при сборе группы самолет Зиянбаева, как часто бывает с замыкающим, отстал. Для истребителей такие самолеты - подарок, их сбивают в первую очередь. Первую атаку двух "мессершмиттов" я отбил, но это их не остановило. В наш самолет попало несколько крупнокалиберных пуль, повредив переговорное устройство, поэтому летчик не мог знать, что делается у него сзади, к тому ж он не мог слышать моих команд и делать вовремя нужные маневры. В бою нас прикрывал только один ЛаГГ, хотя свое дело он делал мастерски.
      Немцы прекрасно понимали свое преимущество. Они парой пошли на Зиянбаева, а тот почему-то стал уходить на максимальной скорости по прямой как раз то, что и нужно было "мессерам". Я взял в прицел ведущего и, когда он сократил между нами расстояние до ста метров, нажал на гашетку. Видимо, попал: "мессершмитт" взмыл вверх, где его сразу настиг идущий нам на помощь ЛаГГ прикрытия. За ведущим вражеской пары потянулся черный шлейф густого дыма. Но, увлекшись боем с немецким истребителем, я упустил из виду ведомого, а он, воспользовавшись этим, подобрался к нам снизу и завис в "мертвом пространстве", готовый к атаке. Немецкие истребители знали, что бронированный Ил-2 поразить можно было только с близкого расстояния, знали и то, что его турельная установка имеет ограниченный угол стрельбы. Для его увеличения необходимо четкое взаимодействие летчика и воздушного стрелка. Немец, видимо, почувствовал, что на сей раз такого взаимодействия у нас нет...
      Опасность всегда страшна своей неожиданностью. Когда "мессер" завис под нашим "подбрюшьем", по всем канонам это означало одно: нам конец. Однако ощущение конца кого-то сковывает, а кого-то, наоборот, раскрепощает. Бредовая мысль: стрелять через фюзеляж своего собственного самолета. Но так поступил когда-то, как я читал во фронтовой газете, стрелок-радист бомбардировщика. Да, можно перебить тяги рулей, и тогда - точно хана. Но эти тяги да и все остальное вот-вот перебьет немецкий ас...
      И я, примерно прицелившись, прошил пулеметной очередью фюзеляж своего самолета. Зиянбаев, посчитав, что самолет достала очередь незамеченного им немца, моментально скользнул влево. Это нас спасло: короткая очередь "мессершмитта" нас не задела, но зато он напоролся на мою длиннющую очередь отчаяния, от которой пулемет захлебнулся и отказал.
      Немецкий самолет, перевернувшись через крыло, рухнул вниз...
      Раз мы выжили, надо попробовать жить и дальше. С ужасом посмотрев на изрешеченный фюзеляж, я решил проверить, не задеты ли тяги рулей: при маневрах они могут оборваться и... Впрочем, об этом я уже говорил. Раскрыв "райские ворота" (так шутя мы называли бронированные створки, прикрывавшие кабину стрелка), я полез смотреть тросы. К счастью, все оказалось в порядке. ЛаГГ то и дело возникал надо мной, и летчик делал рукой знаки, видимо желая что-то сообщить. Но что? Узнаем мы это лишь на земле.
      Сели благополучно на своем аэродроме. Зиянбаев зарулил на стоянку. Я заметил, что сопровождавший нас ЛаГГ приземлился перед нами. Мы с Мансуром вылезли из кабин, посмотрели друг на друга, на, развороченный фюзеляж самолета и побрели на командный пункт. У входа стояли наш командир и... Владимир Истрашкин. Так вот кто прикрывал нас!
      Зиянбаев доложил о выполнении задания, а я не очень связно - о "мертвом" пространстве, поврежденной машине, "мессерах".
      - Ничего, машину исправим, - похлопал меня по плечу командир.
      В разговор вступил Истрашкин:
      - А я смотрю - вроде знакомая личность...
      - Вы знакомы? - спросил его Соколов.
      - Еще с Дальнего Востока. Это ж наш бывший оружейник. Молодец: лихо срубил "мессера"! - обнял меня Истрашкин.
      Подходили все новые ребята, и приходилось рассказывать снова и снова... Всем хотелось знать подробности: а вдруг сами с таким встретятся в воздухе?
      Наступали сумерки. Истрашкин, попрощавшись, улетел на свой аэродром. Из нашей шестерки Илов возвратилось только три, а другие, с повреждениями, сели на других аэродромах. Как потом выяснилось, в этом боевом вылете был ранен в руку воздушный стрелок Николай Храмов. Его летчик произвел посадку на ближайшем подлетном аэродроме, чтобы скорее оказать ему врачебную помощь.
      Стрелка, закатившего истерику перед боевым вылетом, под трибунал не отдали. Командир полка решил, что в данном случае этого делать не следовало. Ведь до того, как сесть в самолет, сержант воевал в пехоте, был тяжело ранен, в авиацию попал случайно. Откуда пришел, пусть туда и возвращается. Командир без сожаления отправил его в пехоту.
      Мы упорно "толкали" маятник войны на Запад, туда, откуда он качнулся в нашу сторону.
      Противник бросил под Эльтиген почти всю свою авиацию, все свои наличные силы флота, в том числе быстроходные десантные баржи, на которых когда-то готовились перевозить войска в Англию. Теперь десант на английское побережье был отложен "до победы над Россией" и их перебросили по Дунаю на Черное море. Десант в тыл советским войскам немцам высадить не удалось, но они блокировали их с моря. Надежда у наших десантников, в свою очередь, была в основном на авиацию, ибо катерам удавалось прорываться крайне редко. Ночами сбрасывали боеприпасы и продовольствие летчицы 46-го гвардейского полка, а днем - Илы. Но основная задача штурмовиков - сделать максимальное количество заходов, прижать вражескую пехоту к земле, не дать ей атаковать. В одном из вылетов летчик нашего полка лейтенант Константин Атлеснов и воздушный стрелок сержант Александр Рогов под непрерывным огнем сделали шесть заходов на штурмовку и, только расстреляв все боеприпасы, вышли из боя. На следующий день Атлеснов в воздушном бою над Эльтигеном сбил "Ме-109".
      Для тех, кто не знает, скажу - штурмовик летает низко и по нему стреляют из всего, что есть на вооружении. Кажется, что летишь через сплошное море огня. Не бывало случаев, чтобы мы прилетали на аэродром без пробоин. 2 декабря 1943 года, в период наивысшего накала борьбы, в очередном боевом вылете погиб командир эскадрильи капитан Андреев. Мы проштурмовали танки, уничтожив три из них, и пошли на батарею, когда вдруг самолет Андреева резко перевернулся и, стремительно падая вниз кабиной, врезался в землю. Тут помочь невозможно: зенитный снаряд - не истребитель, его не видно.
      Конечно, каждый хотел выйти живым из этого ада, но не любой ценой.
      ...Командир эскадрильи штурмовиков Черноморского флота лейтенант Борис Воловодов и воздушный стрелок, парторг эскадрильи, Василий Быков после штурмовки противника, когда уже кончились боеприпасы, увидели вражеские бомбардировщики, летевшие бомбить позиции эльтигенцев. Спасая жизни десантникам, отбившим уже девятнадцать атак за день, Воловодов повел свой штурмовик в лобовую атаку. Посмертно он был удостоен звания Героя Советского Союза.
      5 декабря группу на Эльтиген повел Ишмухамедов. Я - с ним. Над аэродромом облачность была низкая, метров триста, а бомбы бросать ниже четырехсот нельзя, чтобы не поразить самого себя. Но над проливом облака начали подниматься. Над Эльтигеном - вспышки разрывов и клубы дыма. Там "работают" другие группы Илов ведут воздушные бои наши истребители.
      Тамерлан командует:
      - Противозенитный маневр! Атакуем группой, с ходу!
      Мне хорошо видны действия всей группы. Пробиваемся сквозь зенитный огонь, сбрасываем бомбы на танки и пехоту южнее поселка. Сбросив бомбы, Тамерлан давит эресами и огнем пушек зенитную батарею. Мы уже на бреющем проносимся вдоль переднего края. Остальные - за нами.
      Вдруг в правой плоскости нашего самолета возникает огромная дыра.
      Тамерлан с трудом выравнивает самолет. У кромки моря - разворот - и снова на врага. Вот разрывы зенитных снарядов как обрезало: зенитки прекратили огонь, в атаку на нас пошли "мессершмитты". Два из них нацелились на замыкающий Ил. Его стрелок ведет огонь по одному из истребителей, я - по второму.
      Вот "мой" отвалил, второй продолжает наседать. Тамерлан, искусно маневрируя, помогает мне поймать его в прицел. Всего со ста метров я всадил в него очередь, и "мессершмитт", перевернувшись, упал в Чурбашское озеро. Должен заметить, в то время немецкими истребителями на Керченском полуострове командовал один из любимцев Гитлера, командир 3-й группы (авиаполка) 52-й истребительной эскадры капитан Герд Бакгорн, считавшийся в люфтваффе асом № 2.
      Мы летим на малой высоте, замыкающий и того ниже, чуть не касаясь винтом воды. Вот он садится на воду возле баржи. Брызги - и над Илом смыкаются черноморские волны.
      После посадки к нашему самолету подъехал на стартовой машине командир полка. Тамерлан доложил о выполнении задания, о том, как я сбил "мессершмитт", и о самом грустном, что погибли Тихонов со стрелком Васильевым.
      - Они не погибли! - воскликнул я. - Они сели на воду рядом с баржей, их спасли!
      Так хотелось, чтобы товарищи не погибали... Но это - война, а она пожирала тысячи человеческих жизней.
      9 декабря от прямого попадания зенитного снаряда на западном склоне горы Митридат на - окраине Керчи погибли летчик лейтенант Макурин и стрелок сержант Столяров. В тот же день вынужденно сел в районе завода имени Войкова штурмовик замкомэска Папка. Его воздушный стрелок Паршиков был ранен в ногу. Под прикрытием огня пехотинцев им удалось выбраться с "нейтралки".
      10 декабря, после сорока дней и ночей беспрерывных боев, немногие уцелевшие десантники были эвакуированы в Тамань. Бои в воздухе продолжались.
      У наших авиаторов существует шутливо-горькое высказывание: "Там, где начинается авиация, там кончается порядок". Во многих случаях это, к сожалению, так и было. Немецкие летчики, к примеру, строго соблюдали правила радиообмена, что значительно повышало эффективность радиосвязи. Советские же авиаторы, особенно в горячке боя, буквально забивали эфир криком. Командиры пытались с этим бороться, но их предупреждения действовали до очередной схватки. Немецкие летчики такой безалаберностью умело пользовались: по именам прозвищам и другим косвенным данным выявляли командиров, ведущих групп, известных на данном участке фронта своей результативностью летчиков и устраивали на них буквально охоту. Сколько лучших воздушных бойцов погибло именно по этой причине. Но в конце концов мы и этот "недуг" преодолели. Неплохой иллюстрацией этого стал разгром авиабазы в Багерове (об этом я уже выше рассказывал).
      В середине зимы наступило некоторое затишье. Полк перебазировался на площадку у станицы Джангинской - ближе к Керченскому проливу. В один из дней командир полка вручил нам боевые награды. Ордена Славы 3-й степени получили летчик Константин Атлеснов, воздушный стрелок Николай Петров и я. Это был мой первый орден.
      Под руководством помощника командира полка Тамерлана Ишмухамедова в его, как мы говорили, "полевой воздушной академии" изучали опыт прошедших боев, готовились к новым. Борьба еще предстояла долгая.
      8 апреля 1944 года войска 4-го Украинского фронта, занимавшие подступы к Северному Крыму, взяли штурмом Перекоп и, прорвав оборону противника, устремились в центральную часть полуострова. С рубежей, где несколько месяцев велись тяжелые бои, двинулись в наступление передовые отряды Приморской армии, и к утру 11 апреля Керчь была освобождена.
      Нашему полку была поставлена задача уничтожить на станции Салын железнодорожные эшелоны, на которые грузились отступающие немецкие войска. Группа самолетов, которую вел Виктор Казаков, настигла уходящий эшелон, удачно сбросила бомбы и проштурмовала его. Горели вагоны, разбегались немецкие солдаты, но их настигали хлесткие очереди пушек и пулеметов штурмовиков. Истребители прикрытия тоже не упускали возможности отомстить за все наши неудачи 1941-1942 годов, за гибель товарищей, мирных жителей. Да, это был уже не 1941 год!
      Через полчаса - снова на взлет! Проскочили над Керчью. Дороги забиты горящей техникой противника. Зенитки не стреляют, немецких истребителей нет. Проносимся над фашистскими войсками: сбрасываем осколочные бомбы, пускаем эресы, стреляем из бортового оружия. Мы, воздушные стрелки, тоже ведем прицельный огонь по наземным целям. За день делаем несколько боевых вылетов. Главное теперь - не дать противнику оторваться от наших войск и скрыться в Севастополе, закрепиться там. В конце дня - тяжелая потеря: погиб бесстрашный экипаж - летчик Атлеснов и воздушный стрелок Рогоза.
      - Мы штурмовали противника, - рассказывал воздушный стрелок Паршиков. Зенитки не стреляли. Вдруг вижу: самолет Атлеснова перевернулся и упал кабиной вниз. Наверное, ему досталась шальная пуля: самолет летел очень низко...
      Механик их самолета Федор Моисеенко неприкаянно бродил по пустой стоянке: опустив голову, переставлял ящики с места на место, прислушивался, смотрел в небо. Видно было, что у него что-то умерло в душе... В боях за Керчь только наш 43-й гвардейский штурмовой авиаполк потерял 30 летчиков и воздушных стрелков. Большие потери были и в других авиаполках дивизии.
      3 апреля 1944 года линия фронта проходила уже далеко за Феодосией. Отходивший по горным дорогам, вдоль побережья, противник подвергался ударам партизан, военных моряков и авиации. С каждым часом наступления авиации, действующей с аэродромов Тамани, приходилось преодолевать все большее расстояние до противника, стремящегося как можно быстрее уйти под прикрытие севастопольских укреплений. Удавалось это, правда, далеко не всем.
      Группа комэска Евгения Ежова летела вдоль дороги в правом пеленге. Издалека увидев шлейф пыли над автоколонной противника, Ежов, зная, что неподалеку наши танки, решил остановить ее. Два самолета ударили по голове колонны и создали "пробку". Хвост колонны по инерции подтянулся, и цель стала довольно компактной. Развернувшись, группа нанесла штурмовой удар с бреющего полета. В это время вторая группа, возглавляемая Тихоном Кучерябой, в ранее указанном районе противника не обнаружила: там уже двигались наши части. Развернувшись, штурмовики пошли на юг и вскоре увидели машины арьергардных частей противника. Сбросив бомбы на зенитные батареи, прикрывавшие их отход, группа ударила по основной колонне...
      20 апреля успевшие отступить части противника и гарнизон Севастополя заняли оборону в многополосных сооружениях, опиравшихся на цепи гор: Мекензиевых, Сапун-горе, Сахарной головке, Федюхиных высот - и множества больших и малых возвышенностей, полукольцом опоясавших город. На этих высотах в незабываемые месяцы обороны Севастополя в 1941-1942 годах двести пятьдесят дней и ночей сражались воины Красной Армии и моряки Черноморского флота. Сотни тысяч снарядов и мин, десятки тысяч авиабомб бросил на город и его защитников враг, предпринял во время трех штурмов на них сотни атак... И вот русские солдаты и матросы, казалось бы много раз уже убитые, снова у Севастополя. Вспоминается в связи с этим такая притча: генерал докладывает прусскому королю: "Ваше величество! Русского солдата мало только убить, его надо еще и повалить. Ведь он и убитый продолжает стоять!"
      За время оккупации Крыма противник еще более усилил в инженерном отношении все линии обороны под Севастополем и до предела насытил их огневыми средствами. Сапун-гора была превращена в крепость, заминированную и усиленную железобетонными сооружениями. В отвесных уступах, в несколько ярусов, шли доты с тяжелыми орудиями и множеством пулеметов, а вся гора снизу доверху опоясывалась линиями траншей, минными и проволочными заграждениями.
      ...Весна в разгаре, светит яркое крымское солнце, буйно цветут травы... А я читаю письмо из дома, от сестры. Она пишет о том, что пришлось пережить нашим людям в оккупированном Харькове, где погибли трое моих школьных товарищей, повешенных гитлеровцами на глазах жителей рабочего поселка - для устрашения...
      Наш полк перелетел на аэродром Тумай, севернее Симферополя. . После небольшой передышки снова ежедневно, по нескольку раз в день, вылеты.