— Не тебе решать, что крайне необходимо, а что нет, — сказал он вместо других, более суровых и правильных слов. — Мои приказы не обсуждаются.

Здравый смысл подсказывал Кимбре, что для пререканий не время. Ее опыт был пока еще небогат, но он подтверждал, что сговориться с мужем не в пример легче, если для начала его приласкать. Всего умнее было сейчас поддакнуть, а потом, позже, добиться своего иным путем.

Увы, природа ошиблась и недодала ей женской хитрости.

— Так ты не можешь ошибаться? Или не желаешь признать ошибку? Ну скажи, что может случиться со мной в городе? Во всем Скирингешиле не найдется человека, который осмелился бы вызвать твое недовольство!

— Кроме англичанки, которую мне случилось взять в жены, — резонно заметил Вулф, а когда Кимбра открыла рот для возражений, поднял руку. — От первого до последнего дня я был с тобой терпелив превыше всякой меры. Я стерплю твое ослушание и теперь. Но если это повторится, ты понесешь наказание. — Он крепко взял ее за подбородок и заставил смотреть себе в глаза. — Я хочу, чтобы ты наконец зарубила себе на носу, что мое слово — закон. Ты будешь поступать в точности так, как от тебя требуется, — в точности, ясно? — иначе берегись.

Кровь отхлынула у нее от лица, но тотчас с удвоенной силой прилила снова. Синие глаза засверкали, руки сжались в кулаки.

— Значит, я не имею права на собственное мнение даже тогда, когда оно разумнее, чем твое? Значит, мое дело подчиняться, и только? Выходит, я все-таки рабыня, как Брита и ей подобные? То, как с ними обращаются, отвратительно! Столько страданий, столько мук, которых можно без труда избежать, было бы желание! О, я отлично помню твои слова о том, что это суровая страна и что жизнь здесь сурова, но не вижу, чего ради делать ее еще суровее! Уж не потому ли, что всякое облегчение жизни ты расцениваешь как слабость?

Вулф несколько растерялся. Вопреки полученному предупреждению жена снова бросала ему вызов. Она не только не поняла, на какую уступку он шел ради нее, но и имела смелость повышать голос.

— Если человеческая жизнь так для тебя драгоценна, что ты готова на все ради ее облегчения, то пойми, что упорядочить ее — значит сберечь. — Он сильнее сжал пальцы и, чтобы подчеркнуть свои слова, дал Кимбре небольшую встряску, — Своеволие подрывает порядок, а значит, подлежит наказанию. Ослушайся меня еще раз, и ты будешь наказана.

Ее лицо обострилось. Вулф знал, что сумел напугать Кимбру, и отчасти сожалел об этом, но больше восхищался тем, как хорошо она скрывает свой страх.

— Как же ты поступишь, муж мой? — Кимбра произнесла это вызывающим тоном, но, если уж на то пошло, она выбыла воплощенным вызовом. — Прикажешь привязать меня к позорному столбу и отхлестать бичом?

Вулф живо представил себе эту картину, и его словно окатило ледяной водой. Он чуть было не крикнул, что никогда, ни за что не отдаст такого приказа, чуть было не привлек к себе Кимбру для утешений и ласковых слов, но в последний момент вспомнил, что мужчина не должен идти на поводу у женщины, если не хочет опуститься до ее слабостей. Он заставил себя улыбнуться и позволил рукам соскользнуть с плеч супруги медленным, ласкающим движением. Когда глаза ее ошеломленно раскрылись, улыбка его стала искренней.

— Это было бы эффектно, но излишне.

Одной рукой крепко держа ее за талию, другой он сильно сжал ягодицу. Кимбра вскрикнула. Вулф засмеялся.

— Видишь, есть и другие возможности. Я приложу наказующую длань туда, где это принесет наибольший эффект. С одной стороны, пару дней ты не сможешь сидеть, с другой — серьезно не пострадаешь. — Он не удержался и добавил: — Пострадает только твое тщеславие.

Глаза у Кимбры стали такими огромными, что Вулф испугался, что утонет в них.

— Ты не посмеешь!

— Уверена?

Теперь он едва заметно гладил Кимбру там, где только что причинил боль. Будь они наедине, он жалел бы ее дольше и по-разному, в меру полета фантазии. Вообще говоря, конюшня находилась совсем рядом, в это время дня в ней скорее всего не было ни души. Его своенравной, тщеславной жене не повредила бы возня в свежем сене.

Искушение было сильнейшее, но Вулф собрал волю в кулак и преодолел его, хотя и знал, что плотская близость неизменно смиряет нрав Кимбры. Однако она смиряла и его нрав, а вот это уже было ни к чему, если он хотел когда-нибудь укротить свою прекрасную англичанку.

Вулф ограничился шлепком по заду.

— Вернись к своим обязанностям, жена моя. Я и мои люди сегодня хорошо поработали и заслужили вкусный, а главное, обильный ужин. Присмотри за этим.

Если он правильно прочел ответный взгляд Кимбры, ему не следовало браться за ложку раньше, чем пищу отведает раб. Вулф проследил взглядом ее сердитый шаг, повернулся и прирос к месту: совсем рядом к стене привалился Дракон со скрещенными на груди руками и невыразимо ехидной ухмылкой на лице. Он развлекался вовсю.

— Ты проглядел свое призвание, брат, — заметил он, подходя. — Вместо набегов, хождений за моря и тому подобного прочего тебе бы надо обучать нас, невежд, правильному обращению с женским полом.

Вулф послал ему такой кислый взгляд, что человека послабее желудком замучила бы изжога.

— С тех пор как твоя нога в порядке, голова оставляет желать лучшего.

— Моя нога и в самом деле в порядке, — подтвердил Дракон, пропуская вторую часть фразы мимо ушей, и устроил маленький спектакль из того, как хорошо сгибается теперь его пострадавшая конечность. — А все благодаря твой кроткой и послушной… — он прыснул, — да-да, кроткой и послушной жене.

— Не смешно! — отрезал Вулф. — Кимбра подвергается опасности, но не хочет этого признавать.

— С чего ты взял? Она права, никто в Скирингешиле не посмеет глянуть на нее косо.

Вулф ответил не сразу, а лишь когда они оказались довольно далеко от ворот крепости.

— Здесь шатается немало пришлого народу. Не каждый присягал мне на верность.

— Но каждый знает, что ты не замедлишь расправиться с тем, кто не в меру дерзок. О чьей верности идет речь, брат?

— Не смей читать мои мысли! — предостерег Вулф.

— Их прочел бы и слепец, — заметил Дракон, не думая пугаться. — Ты изводишься сомнениями насчет верности своей прекрасной англичанки, и я никак не возьму в толк почему. На мой взгляд, она здесь прижилась.

— На твой взгляд! Даже если ты прав, со дня свадьбы прошел всего один месяц. За такой срок человека не узнать.

— Вот, значит, почему ты все никак не известишь Хоука…

— А что, тебе не терпится выйти на поле брани?

— Разве только словесной. Боя не будет. Хоук явится. Кимбра расскажет о том, как она счастлива в браке, а поскольку их родственные чувства на редкость сильны — уж этого ты не станешь отрицать, — он примет положение дел и заключит союз, о котором ты так долго мечтаешь. Проще простого!

— В самом деле, все просто, — сказал Вулф, источая сарказм. — Если только Кимбра правильно сыграет свою роль.

— А как еще она может ее сыграть? Ты в самом деле думаешь, что она нарушит данный Богу обет, предаст тебя и обречет брата на смерть? Разве у нее не все в порядке с головой?

Слушая брата, Вулф нашел собственные сомнения еще более нелепыми, чем они казались до сих пор, но ведь что-то мешало от них избавиться, поэтому день шел за днем, ночь за ночью, а он так и не известил Хоука…

К концу лета поля стали совсем золотыми от наливающегося зерна. Глядя на залитые солнцем просторы, трудно было поверить, что через несколько месяцев они побелеют от снега и закоченеют от мороза. Зима скует часть фьордов, а другие забьет ледяной крошкой, которой мешает спаяться в единое целое лишь вечно беснующийся прибой. Заревут шторма, заставляя суда держаться уютных гаваней, а людей — жарко пылающих очагов, у которых они попивают спиртное, слушают рассказы о былых приключениях и затевают новые.

Если медлить и дальше, думал Вулф, настанет время, когда одержимый яростью и жаждой мести Хоук не решится отправиться за сестрой. Вопрос о союзе придется отложить до следующего года, до той поры, когда моря снова станут преодолимы.

Надо сказать, Вулф был бы не против, ведь это позволило бы ему крепче привязать к себе Кимбру. Однако отсрочка имела обратную сторону: оставляла ее в тисках тревоги за брата на более долгий срок. Он не мог так поступить с ней.

— Мне нужно еще немного времени, — сказал он наконец, на случай если Дракону вздумается продолжать спор. — Я хочу, чтобы Кимбра повиновалась мне безоговорочно. Так и будет, поверь мне.

— Я бы на твоем месте не… — начал Дракон, но из добрых чувств к брату не договорил. — Хочу напомнить, что верность и повиновение — вещи по сути своей разные. Одно идет от души, другого добиваются принуждением. Сам решай, чего ты хочешь.

— Того и другого. И я это получу.

— Тогда какого дьявола ты не женился на кроткой, покорной норвежке?

— А такие есть? — вырвалось у Вулфа.

— Только в сагах. Вот почему я не признаю брачных уз. Только если мне встретится женщина по-настоящему кроткая, послушная и бессловесная, готовая мыть мне ноги и пить эту воду, я женюсь на ней в одночасье!

Перед мысленным взором Вулфа возникла картина, от которой он разразился гомерическим смехом. При этом настроение у него резко повысилось, хотя он сильно подозревал, что так и было задумано.

— Надеюсь, ты никогда не встретишь такую, а если встретишь, то умрешь с ней со скуки еще до того, как переваришь свадебное угощение!

— Довольно о женщинах! — сказал Дракон, обнимая Вулфа за плечи. — Спорим, я брошу копье на десять шагов дальше, чем ты?

— Никогда, даже если Один пустит ветры тебе в спину!

Братья отправились проверить, так это или нет, но позже, когда Вулф позволил реке нести его вниз по течению, а сам, лежа на спине, разглядывал темнеющее небо, он вспомнил слова Дракона. Вспомнил и нахмурился, прикидывая, сколько в них мудрости, а сколько самообмана. Возможно, подумал он, Дракон прав и нельзя иметь все сразу: безоговорочное повиновение, вызванное необходимостью, и верность, что дается по доброй воле и в свое время. Более того, чтобы завоевать верность, нужно сначала самому научиться доверять. Это была совершенно новая идея, принять которую было нелегко, поэтому Вулф обдумывал ее, когда шел к трапезной.

Раб для отведывания пищи в этот вечер не потребовался. Кимбра встретила мужа учтивее, чем когда бы то ни было. По ее виду никто не догадался бы о недавней вспышке гнева. В палевом шелку, с волосами, забранными с боков в драгоценные заколки, но сзади свободно ниспадающими много ниже талии, она выглядела просто обольстительно. Свет ближайшего факела играл на ее гладкой, как алебастр, щеке. Вулф вдохнул аромат лаванды и ощутил, как вопреки усилиям воли его мужская плоть напрягается.

— Добрый вечер, муж мой.

Кимбра держалась так, словно они были едва знакомы. Она была холодна и невозмутима.

— Вечер добрый, жена моя, — произнес Вулф тоном прохладной любезности и слегка склонил голову в знак того, что принимает приветствие.

Из громадного очага в центре трапезной поднималась струйка дыма. Дети и собаки носились между столами, за игрой коротая время до ужина, небольшие группы викингов обсуждали события дня. Все шло как обычно. Все… кроме прекрасной англичанки, которая, конечно же, находилась под покровительством самой Фрейи — как иначе могла бы она стать величайшей радостью и самым тяжким бедствием жизни Вулфа?

Что ж, не одна Кимбра умеет играть в игры, он еще научит ее паре правил, известных только самым великим интриганам и интриганкам при дворах любых королей, от Византии до туманного Лондона.

Ужин оказался столь же изысканным, как и любой другой, с тех пор как Кимбра завладела ключами от кладовых. Вулф рассыпался в похвалах. Но только ради того, чтобы насладиться удивлением жены его галантностью.

— Не знал, что можно так отменно приготовить пикшу! Я не в восторге от любой рыбы, но эта удивительна вкусна.

Кимбра ела очень мало, больше поигрывала вилкой, а теперь и вовсе отложила ее и обратила к Вулфу настороженный взгляд.

— Ты не любишь рыбу? Почему?

— Потому что в детстве только рыбой и питался.

В детстве! Кимбра затрепетала, представив себе мальчишку, в точности похожего на теперешнего Вулфа: крепкого, черноволосого и сероглазого озорника, которого могла бы выкормить с безмерной материнской любовью. От острой потребности в такой любви ее щеки залил румянец.

— Как так? — спросила она, только чтобы отвлечь мужа.

Тот поднял рог с медовухой, неторопливо отпил и снова вставил в чеканную медную подставку, выкованную специально для этой цели.

— Сначала зимой не хватило корма, и пришлось забить весь скот. На другой год не уродился хлеб. Море осталось тогда единственным источником пищи.

— Я и не знала, что такое случалось.

— Здесь не всегда царило такое процветание, как теперь. Во времена моего детства на поселения то и дело совершались набеги, в том числе и на Скирингешил. Отец делал что мог, но стены никак не удавалось достаточно укрепить. Приходилось покидать город и укрываться в холмах. Враг в конце концов уходил, но оставлял город разграбленным и выжженным дотла.

Кимбра долго молчала, пытаясь вникнуть в услышанное. Она обвела взглядом увешанные боевыми трофеями стены. Тут и там отсвечивало то золото, то серебро, а то и драгоценные камни, а под ними сидели за трапезой счастливые люди, ни в чем не знавшие недостатка.

— Как же ты пришел ко всему этому?

На этот раз долгую паузу взял Вулф.

— Мне было двенадцать, когда случился последний набег. В тот раз было убито много наших людей, в том числе мои родители. Когда враг покинул город, нам с Драконом нечего было наследовать, поэтому ушли и мы — в море.

Вулф умолк. Кимбра ждала продолжения, но его не последовало. Тогда она повернулась к деверю:

— А сколько было тебе?

— Восемь.

— И ты не боялся покидать родные места?

— Страшнее было бы остаться. — Дракон скосил глаза на брата. — Хвала Одину, Вулф меня здесь не бросил. Когда мы стояли у погребального костра родителей, он поклялся, что все наладит.

Кимбра подумала о мальчишках, которым было тогда двенадцать и восемь, и как они стояли плечом к плечу, бесстрашно глядя на открытые и враждебные просторы большого мира.

— Вам удалось выжить…

— Не просто выжить, — легким тоном возразил Дракон. — У Вулфа оказалась замечательная интуиция, когда мы решали, на какой корабль наняться. Он выглядел старше своих лет и уже неплохо управлялся с мечом, так что ему не приходилось долго упрашивать капитана. Он упоминал обо мне, только когда дело было слажено и место обещано.

Братья обменялись довольной усмешкой. Для этих смельчаков жизнь, что сокрушила не одну судьбу, была предметом для шуток.

— Мы повидали весь мир, — продолжал Дракон, — или, во всяком случае, немалую его часть, и где бы ни оказывались, Вулф с жадностью учился всему, что люди знали о мерах защиты и нападения. Пока остальные матросы… — он помолчал, подбирая выражение, пригодное для женских ушей, — отдыхали и расслаблялись в портовых кабаках, он делал наброски крепостных укреплений или расспрашивал, как плавить металл для лучшей закалки.

— И что же, он никогда не… расслаблялся? — с сомнением спросила Кимбра.

Вулф адресовал брату неодобрительный взгляд, а жене — обаятельнейшую из своих улыбок.

— Дракон вечно преувеличивает. А тебе бы не стоило спрашивать, ты и так знаешь ответ.

Кимбра вспыхнула, опустила взгляд и принялась двигать пищу по тарелке, притворяясь, что ест. О да, она знала ответ, еще как знала, поскольку на себе испытала все знания и все умения, приобретенные Вулфом в беседах с кузнецами и литейщиками.

— Тебе нужно больше есть, — заметил Вулф. — Тем более что ты столько хлопотала над этим аппетитным ужином.

Кимбра припомнила, как он приказал, вот именно приказал ей присмотреть за тем, чтобы ужин удался на славу, и запротестовала:

— Уверяю, хлопот было не так уж много.

— Не скромничай!

— Вкусную пищу так же легко готовить, как и невкусную, — заметила Кимбра, — нужно только иметь некоторый опыт.

— В самом деле, с чего это ты вдруг заскромничала? — не унимался Вулф. — Чтобы устроить такой пир, нужно вылезти из кожи вон, никак не меньше.

— Вовсе нет! Мне не пришлось.

— Вот уж не поверю. Ты же не скажешь, что все это дело рук одной лишь прислуги? Наверняка ты стояла у них над душой не один час, следила за каждым движением, лично отмеряла все приправы и, уж конечно, пробовала каждые три минуты.

— Нет, нет и нет! — не выдержала Кимбра.

И тут же опомнилась, заметив, что муж искренне забавляется ее негодованием. Он играл с ней, как рыбак с рыбкой: хорошенько наживил крючок, водил его и подергивал, подстегивая едва подавленный гнев, будоража уязвленную гордость. В конце концов ему удалось подловить ее, да как ловко! Вулф не только развлекался сам, но и развлекал брата, хотя тот и старался не выказывать этого так откровенно.

Кимбра огляделась, и ей показалось, что буквально каждый из присутствующих, включая самого малого ребенка, вдруг сунул нос в тарелку или спешно обратился зачем-то к соседу по столу. Выходит, всем было дело до того, что происходит между ярлом и его супругой. Напряжение момента давило на нее, как невидимый пресс. Отчаянно хотелось вернуть мир и согласие, что царили между ней и Вулфом так недолго, и было страшно, что на их место придут раздоры.

— Вулф… — начала Кимбра.

— Разве я уже не «муж твой»?

Он произнес эти два слова именно так, как до этого она: пренебрежительно и с вызовом, — и Кимбру передернуло. Но потом он улыбнулся и тем окончательно сбил ее с выбранного курса.

— Муж мой… — прошептала она мягко.

— Это уже лучше.

Он наклонился, придвинулся ближе, так что заслонил собой весь огромный зал, весь остальной мир.

— Но все же… все же я предпочитаю, когда с твоих губ слетает мое имя, — произнес он, овевая ее жарким дыханием, совсем тихо, так, что лишь она могла это слышать. — Особенно мне по душе, когда оно слетает с них помимо твоей воли.

Кимбра была ошеломлена, сбита с толку, взволнована. От прохладной отстраненности, с которой она поклялась себе отныне держаться, не осталось и следа. Все дрожало, все рушилось в ней, в том числе стены, в кольцо которых она когда-то заключила свои чувства. Она видела их мысленным взором — как они тают, все больше напоминая марево над горизонтом. Это ужасало, потому что стены защищали ее от переполнявшей мир боли, но это и влекло, потому что кольцо их было еще и тюрьмой, где она томилась столько лет.

Выйти в мир… стать свободной… жить!

— Что с тобой?

Вулф смотрел на Кимбру, его потемневшие глаза были полны тревоги. Он протянул руку и легко, едва ощутимо погладил жену по щеке. На сей раз это была неподдельная забота, и он проявил ее именно тогда, когда Кимбра особенно в ней нуждалась. В эти мгновения она чувствовала себя очень беззащитной.

Она хотела заверить, что все в порядке, но горло стеснилось, и на глаза навернулись слезы.

Вулф мысленно проклял все интриги, все придворные игры на свете. Он встал, подхватил Кимбру на руки, и тотчас в трапезной наступила мертвая тишина. Все повернулись.

— Леди Кимбра устала, — заявил он тоном, не терпящим возражений, в том числе и от нее, и зашагал к выходу, держа свою ношу в сгибе руки, как ребенка, так что волосы струились у него по плечу.

— Все подумают, что я неженка!

— Вот еще! — бросил Вулф, не замедляя шага. — А если и подумают, что тебе за дело до этого?

— Но ведь это важно, что они думают!

На этот раз он слегка замедлил шаг, чтобы вглядеться ей в лицо. Луна уже взошла, в ее серебристом свете Кимбра выглядела умопомрачительно белокожей. Помимо обычной вспышки страсти, он ощутил что-то еще — нежное, бережное.

— Почему важно?

— Потому что твой народ стал теперь и моим. Что странного в том, что мне хочется добиться его уважения?

Неужели это правда, подумал Вулф, неужели она приняла свою участь в такой короткий срок и после столь неудачного начала? Можно ли в это поверить? Ему вдруг пришло в голову, что Кимбра куда больше тревожится за брата, чем он до сих пор думал, иначе как объяснить эту ее близость к слезам? Вместе с раскаянием пришла решимость покончить с отсрочками.

Скоро он сделает то, что должен. Скоро, но не теперь. Не в эту ночь, полную лунного сияния и аромата лаванды. Не тогда, когда постель в двух шагах.

Вулф распахнул дверь жилища ударом ноги, прошел, чуть пригнувшись, под скрещенными боевыми топорами — знаком высшей власти, — и оставил весь остальной мир за порогом. Ставни оставались открытыми, помещение было заполнено лунным сиянием. Свежие простыни на кровати пахли летом, потому что хранились вперемешку с травами в холщовых мешочках. Прежде он решил бы, что это излишняя и потому глупая роскошь, но теперь этот маленький штрих напомнил о том, что привнесла в его жизнь прекрасная англичанка.

Его жена, отважная, гордая и милосердная. Женщина, что слушала рассказ о его нелегком детстве с таким глубоким состраданием, что пальцы у нее дрожали. Женщина, глаза у которой наполнились слезами при одном упоминании об их недавней ссоре.

Его Кимбра.

Только в этот момент Вулф понял: за те несколько недель, пока они были знакомы, Кимбра успела занять в его жизни несравненно более важное место, чем то, которое он привык отводить женщине. Не из-за союза с англичанами, ради которого он все затеял. На ее присутствие откликалась та часть его натуры, которая не была заботливым братом, властным ярлом, непобедимым воином, отважным предводителем или даже миротворцем, а исключительно мужчиной.

Вот за что он полюбил Кимбру.

Любовь? Любовь делала человека слабым, уязвимым, она была сродни безумию, потому что делала его также и глухим к доводам рассудка, а потому нередко выставляла в дураках. Вулф привык насмехаться над любовью, оспаривать само ее существование, но вот она явилась и завладела им так, что уже невозможно было вырвать ее, разве что вместе с сердцем. Сознавать это было и мучительно, и сладостно.

Вулф не просто опустил Кимбру на пол, а позволил ей медленно соскользнуть меж его рук, вдоль его тела. Она вскинула голову и заглянула ему в лицо. Тогда он привлек ее к себе жадно, требовательно, почти грубо, желая заново заявить на нее свои права. Сам открываясь полностью и безоглядно, он требовал взамен большего — он желал владеть без тени сомнения, без малейшей уступки.

У Кимбры вырвался приглушенный вздох, но Вулф не чувствовал в ней страха, только великую силу женственности и нарастающее желание. Первоначальный протест ушел, сменился странной эйфорией, словно на перекрестке жизненных дорог встретились и узнали друг друга два человека, знакомые бесконечно давно, еще с предыдущих воплощений.

Они раздели друг друга торопливо, кое-как, не щадя ни изящной отделки на одежде, ни драгоценных украшений, и упали прямо на меховое одеяло, сплетаясь руками и ногами, ища губами губы, шепча горячие, бесстыдные слова, издавая бессвязные звуки.

Как то нередко случалось, их первое слияние было коротким и яростным, и, к великой радости Вулфа, в эти минуты Кимбра выглядела именно так, как и должна выглядеть женщина, когда она вне себя от страсти.

— Ты прекрасна… — шептал он, чувствуя, что становится больше и больше, что заполняет ее до отказа, — несравненно прекрасна!

— И ты прекрасен…

Это было смешно, Вулф хотел засмеяться, но не успел, подхваченный волной наслаждения, и смех перешел в счастливый стон.

— Ву-улф!!!

Это было последнее, что он услышал, прежде чем совершенно отдался сладким содроганиям и утратил всякое представление об окружающем и о себе самом…

Очнувшись, он поклялся, что второй раз будет не в пример более долгим. Просто бесконечным. Он будет медлить, сколько сможет, наслаждаясь каждой секундой. Грех разом выплескивать подобное наслаждение, и тот, кто предпочитает всему момент разрядки, просто болван.

Ему удалось продержаться немного дольше, но не до бесконечности, как хотелось. Возможно, он и был тем болваном, но, во имя Одина, человек не всесилен! Кимбра смеялась, счастливая тем, сколь безудержно его наслаждение, и он знал, чему она смеется, но все же поднял голову и попытался сурово прищуриться.

— Ты что-то слишком весела!..

— Я удовлетворена, муж мой…

— Правда? Совсем? И больше не хочешь?

Он все еще был внутри и уже снова твердел. Ощутив это, Кимбра округлила глаза:

— Но, Вулф…

— Да?

Он сделал движение, показывая, что готов отстраниться и оставить ее в покое. Кимбра положила ладони ему на ягодицы и слегка нажала, предлагая остаться. Вулф охотно подчинился.

— Значит, не вполне удовлетворена. Хочешь еще?

Она подтвердила это со всей безоглядной полнотой. Он вновь очнулся лицом в темной шали ее волос, без мыслей и почти без сознания. На этот раз Кимбра удержалась от смеха, но он знал, что она улыбается. Для этого не нужно было даже поднимать голову.

Вулф проснулся и ощутил на своих бедрах шелковистое бедро Кимбры, а у плеча — округлость ее груди. Этого оказалось достаточно, чтобы его мужская плоть начала твердеть, предвкушая продолжение плотских утех. С мысленным стоном он приподнял голову и оглядел себя. Его плоть снова шевельнулась, словно делая приветственный жест. Чертыхнувшись себе под нос, он искоса глянул на Кимбру. Она крепко спала. Разбудить ее было бы чистой воды эгоизмом. Женщина слабее, подумал Вулф с сожалением, ей нужен отдых, чтобы оправиться от многократных знаков мужского внимания.

Бедро Кимбры двинулось вдоль его бедер, слегка клейкое от их смешанной влаги, — двинулось, искушая его. Она подняла голову, откинула волосы за спину и призывно улыбнулась.

Интересно, подумал Вулф, смерть на поле любовной битвы считается геройской или нет? Будет ли павший допущен в Валгаллу, чтобы пировать с богами? Он вообразил себя перед лицом Одина и присных его, живо представил себе их громоподобный хохот… и благосклонную улыбку Фрейи. Уж она-то замолвит за него словечко и скорее всего посадит рядом с собой…

— Когда-то викинги приносили жертвы Фрейе, — прошептал он позднее на ухо Кимбре. — Не это ли у тебя на уме?

Она тихо засмеялась, но не стала отрицать, просто свернулась рядом, как котенок, мурлыча что-то едва слышное, ласковое. Когда она затихла, словно погрузившись в сон, и Вулф совсем было решил последовать этому примеру, Кимбра вдруг приподнялась на локте, так что волосы щекотно упали ему на плечо. Она как будто хотела что-то сказать, но не решалась, и он подумал, что видит в ее глазах тень страха.

— Я давно хочу спросить… — начала она очень медленно, словно вопрос давался с великим трудом, — потому что ты молчишь…

В тусклом свете раннего утра Вулф увидел, что она отвела взгляд, и понял, о чем речь. О том, что было для нее самым важным, о чем он давно уже должен был заговорить сам, что должен был сделать. Но он не сделал и даже не заговорил, трус.

— Нет, — сказал он, уложил Кимбру головой себе на плечо и держал так, не давая отодвинуться. — Я еще не послал Хоуку вестей о том, где его сестра.

Она помолчала, потом очень тихо спросила:

— Почему?

В самом деле, почему? Вулф никогда не проявлял нерешительности в бою, не колебался нанести удар. И как судья он был так же тверд и стремителен в решении чужой судьбы. Что мог он ответить Кимбре? Что все еще не до конца верит ей и что это важнее всего, потому что она оказалась более ценным даром, чем он когда-либо мечтал получить от жизни? Что он боится потерять ее?

Вулф был не только мужчина и муж, но и ярл, и предводитель. Он не имел права говорить о своих страхах.

— Я подумал, что торопиться не стоит. Дело не в жестокости, просто твой брат охотнее примет наш брак, если как следует поволнуется.

— Он уже наволновался на всю оставшуюся жизнь, — тихо произнесла Кимбра.

— Бедняга!

Вулф сказал это от души и удивился себе. Да он совсем спятил! Какое дело ему до родственных чувств англичанина, который спит и видит, как бы поскорее отправить его к праотцам? Вот, значит, как теряют рассудок!

Кимбра расслабилась, прильнула к плечу, овевая его теплым дыханием. Одного сочувственного слова по отношению к ее брату было достаточно, чтобы она успокоилась. Вулф вознес благодарственную молитву Фрейе, потому что только она могла внушить ему это слово. Так или иначе, Кимбра наконец уснула и дышала ровно, спокойно, словно ненадолго перешла душой в менее жестокий мир.

Вулф задремал и, хотя дремота так и не сменилась сном, открыл глаза навстречу новому дню, чувствуя себя наполненным энергией. Выбравшись из постели и убедившись, что не разбудил жену, он натянул штаны и, потягиваясь, вышел за порог жилища.

Вулф не мог припомнить, чтобы у него на душе было так легко. Что там Дракон болтал о кроткой, бессловесной женщине, готовой мыть ему ноги и пить эту воду? Куда уж лучше такая, чтобы искушала, мучила, приводила то в ярость, то в восторг. Настоящему мужчине нужна подруга под стать ему и в постели, и на жизненном пути.

Утренний воздух казался густым и плотным от тумана, он приятно холодил обнаженную грудь и оседал на колечках волос крохотными каплями.

Что еще говорил Дракон прошлым вечером? Что верность и повиновение — не одно и то же. Получалось, что брак — это союз, сродни тому, что заключают народы, чтобы вместе быть сильнее.

Вулф приостановился, пораженный этой мыслью. Он не так представлял себе даже самый удачный брак. Надо было все как следует обдумать, уяснить, зачем Кимбра вошла в его жизнь, такая сильная и гордая, прирожденная подруга викинга. Но чтобы это понять, нужно было оказаться рядом с ней и, быть может, снова заняться любовью.

Сделав такой вывод, Вулф повернул назад и уже взялся рукой за дверную ручку, как вдруг в тумане за воротами крепости, как приглушенный гром, раздался стук копыт. Послышалась перекличка часовых.

Вулф отдернул руку и расправил плечи, словно принимая на них груз ответственности за все, чем владел. Он так и направился навстречу неизвестному всаднику: полуголый и босой, окутанный невидимой, но ощутимой аурой власти.