Я посмотрел на него и сказал:

– Вот это и есть ад.

Он доел булочку, смял обертку и кинул ее в мусорную корзину между нашими столами.

– Читал я как-то рассказ, где ад – это был коридор, набитый всеми мелкими тварями, которых ты за свою жизнь убил. Все мухи, которых ты прихлопнул, пауки, которых раздавил, улитки, которых разламывал. И ты должен ходить по этому коридору из конца в конец, из конца в конец. Голым. Вечно. – Дэвид усмехнулся. – Вот этонастоящий ад.

Я вздохнул:

– Близко к тому.

Он пожал плечами:

– Чистилище – может быть. Но ад? Вряд ли.

Я взял ручку, посмотрел на последний пакет написанных мной инструкций к GeoComm. Меня уже тошнило документировать эту дурацкую систему. То, что было когда-то крупным шагом вперед, серьезным служебным ростом, стало ярмом на моей шее. Я уже тосковал по тем дням, когда моя работа была не столь определенной и задания менялись. Пусть моя работа тогда была более бесцельной и незначительной, но все равно она не была такой оглупляющей.

– А по-моему, вполне, – сказал я.

Было четыре часа, и работающие по скользящему графику уже потянулись к лифтам мимо нашего офиса, когда Дэвид откинулся на стуле и посмотрел на меня.

– А что ты делаешь сегодня после работы? – спросил он. – Есть планы?

Я знал, к чему он ведет, и первым моим инстинктивным порывом было отбрехаться, сказать, что я не могу сегодня с ним пойти, куда бы он ни собирался. Но так давно я уже ничего не делал и никуда не ходил ни с кем, что я вдруг сказал:

– Ничего. А что?

– Есть тут клуб на Гамильтон-бич, куда я собираюсь. Полно девок. Я думал, ты не против туда заглянуть.

Вторая стадия. Приглашение.

Мне хотелось согласиться, и краткую долю секунды я думал, что это может повернуть ход моей жизни, может меня спасти. Я пойду с Давидом в клуб, мы станем добрыми приятелями, близкими друзьями, он мне поможет встретить какую-нибудь женщину, вся моя жизнь изменится одним плавным поворотом.

Но моя истинная натура победила, и я покачал головой, улыбаясь с сожалением.

– Хотел бы, но не могу. У меня есть планы.

– Какие планы?

Я покачал головой.

– Не могу.

Он посмотрел на меня и медленно кивнул.

– Понимаю.

После этого мы с Дэвидом уже не были настолько близки друг другу. Не знаю, его это вина или моя, но существовавшая между нами связь вроде бы сломалась, близость испарилась. Конечно, это не было так, как с Дереком. То есть мы с Дэвидом по-прежнему разговаривали. Дружелюбно. Но друзьями мы не были. Как будто мы подошли к порогу дружбы и отступили назад, решив, что лучше остаться просто знакомыми.

Вернулась ежедневная рутина. Она никуда и не уходила, но с тех пор, как в моем офисе появился Давид, мне удавалось не обращать на нее внимания – в определенной степени. Теперь, когда я отступил на периферию жизни Дэвида, а он – на периферию моей, отупляющая скука моих рабочих дней снова заняла авансцену.

Я был неинтересным человеком с неинтересной работой и неинтересной жизнью.

И квартира моя, как я заметил, тоже была безликой и неинтересной. Почти вся мебель была новой, но типовой: не уродливая, не прекрасная, но где-то посередине. В каком-то смысле уродство было бы предпочтительнее. По крайней мере наложило бы на мой дом отпечаток чего-то живого. А так – фотография моей гостиной могла спокойно быть включена в мебельный каталог. Она была такой же стерильной и безликой, как выставка мебели.

А спальня вообще была как из любого мотеля.

Очевидно, если у этого дома и был характер, он был обязан им Джейн. И с ней он и исчез.

Вот оно, решил я. Я переменюсь. Я стану другим, стану оригинальным, стану своеобразным. Пусть писают кипятком старые девы из гражданской службы, никогда я снова не вернусь в колею незаметности. Я буду жить шумно, одеваться броско, поставлю себя. Если быть Незаметным – моя природа, я пойду против нее, я заставлю себя замечать.

В уик-энд я пошел по мебельным магазинам, купил диван, кровать, столики и лампы – все вразнобой, из самых диких и не сочетающихся стилей, которые только мог найти. Я засунул их в багажник «бьюика», привязал к крыше, отвез домой и поставил там, где им уж никак не место: кровать – там, где ел, диван – в спальню. Это вам не ординарно, не средне и не банально. Попробуй такого не заметить. Я обошел всю квартиру, довольно разглядывая нелепый декор.

Я отправился к «Маршаллу» и закупил себе новый гардероб. Кричащие рубашки и офигительного покроя брюки.

Пошел в «Суперкат» и сделал себе прическу «ирокез».

Я это сделал. Я переменился. Я переделал себя. Это был новый я.

А на работе в понедельник никто ничего не заметил.

Я прошел через автостоянку в вестибюль, чувствуя себя по-дурацки выделяющимся – на выбритой голове посередине лакированный гребень «ирокеза», мешковатые ярко-красные штаны, ядовито-зеленая рубашка и флуоресцентный розовый галстук. Но никто не посмотрел на меня второй раз. Даже две секретарши с пятого этажа, стоящие около лифта, не прервали разговор, когда я мимо них прошел. Ни одна из них не посмотрела в мою сторону и вообще не обратила на меня внимания.

Даже Дэвид не заметил разницы. Он поздоровался, когда я вошел в офис, потом доел свою булочку и стал работать.

Я был Незаметным, что бы я ни делал.

Обескураженный и подавленный, я сел за свой стол, чувствуя себя последним дураком с этой прической и в этой одежде. Почему со мной такое происходит? Почему я Незаметный? Что во мне такого? Я потрогал свой «ирокез», будто хотел убедиться, что он настоящий, что я – настоящий, что есть у меня какая-то физическая субстанция. Моя рука натолкнулась на твердые лакированные волосы.

Так что же я такое?

Вот в чем был вопрос.

И на него-то у меня и не было ответа.

Неделя ползла медленно, секунды казались часами, часы – днями, а дни были неимоверно длинны. Всю вторую половину недели Давида не было, и меня настолько никто не замечал, что я готов был уже наброситься на одну из секретарш, только чтобы показать, что я здесь, что я существую.

По пути домой я старался превышать скорость, ехать отчаянно и опасно, но мысли мои были в другом месте, и другие водители на фривее меня просто не замечали.

У себя дома от ярких цветовых пятен гостиной мне стало еще хуже. Над розовым креслом-бабочкой криво висел огромный цветной календарь. Как-то я смог добиться, чтобы это все выглядело кричаще ординарным, навязчиво незаметным.

Я распустил галстук и сел на диван. Внутри у меня было пусто. Впереди маячили выходные: два дня свободы и непрерывного противостояния собственной анонимности. Я пытался придумать, что сделать, куда пойти, где молено будет отвлечься от этой ничтожности и темноты – от моего существования.

Родители. Можно заехать к родителям. Для них я не был Незаметным. Для мамы я не был лицом в толпе, которое тут же забывается, я не был никем для папы. Может быть, я не смогу говорить с ними о своем положении, но просто быть рядом с ними, с людьми, которые меня замечают и уделяют мне внимание, – это может помочь.

Я не пытался им звонить с Дня Благодарения, слегка обиженный тем, как они со мной обошлись и желая их за это наказать, но близилось Рождество, и я хотел спросить маму и папу, какие бы они хотели подарки в этом году.

Я подошел к телефону и набрал номер. Занято. Повесил трубку, набрал еще раз. Мы не были слишком близки – мои родители и я. Мы на многие вещи смотрели по-разному, даже не слишком любили присутствие друг друга. Но друг друга мы любили. Мы были семьей. А если ты не можешь в час нужды обратиться к своей семье, к кому же тогда?

Телефон был все время занят. Я бросил дозваниваться. У меня созрел план. Пусть это будет сюрпризом. Я прямо сейчас подъеду к их дому и позвоню в дверь к ужину.

Средний человек не совершает неожиданных поступков.

Я взял зубную щетку и смену белья и через десять минут уже был на фривее, направляясь в Сан-Диего.

Я подумал, не остановиться ли у «Сан-Хуан Капистрано», потом у «Оушн-сайд», потом у «Дель Map» и позвонить оттуда. Чуть остыв, я понял, что родителям может не понравиться мое появление у порога без предупреждения. Но я набрал инерцию и не хотел останавливаться, а потому не стал съезжать с хайвея, направляясь на юг.

Было около девяти, когда я остановился перед домом моих родителей. Нашимдомом. Он не слишком изменился со времен моего детства, и это было приятно. Я вылез из машины, прошел по короткой бетонной дорожке до крыльца. Хотя я был тут меньше года назад, казалось, прошла уже целая вечность, и я возвращался после долгого, очень долгого отсутствия. Я взошел на крыльцо и позвонил в звонок.

Дверь открыл незнакомый мужчина. Я от удивления чуть не подпрыгнул. Из-за спины незнакомца раздался еще один незнакомый голос – женский.

– Кто там, дорогой?

– Не знаю! – ответил ей мужчина. Он был небрит, излишне тучен, одет в джинсы со сползшим с пуза ремнем и натянутую пузом футболку. – Да?

Это уже мне.

Я прокашлялся. В животе было странное чувство.

– Мои родители здесь?

– Чего? – нахмурился человек.

– Я приехал в гости к своим родителям. Они здесь живут. Я Боб Джонс.

У мужчины сделалось озадаченное лицо.

– В толк не возьму, о чем вы говорите. Здесь живу я.

– Это дом моих родителей!

– Вы адрес, наверное, перепутали.

– Тез! – позвала женщина.

– Минуту! – крикнул ей мужчина.

– Я точно знаю адрес. Это дом моих родителей. Я здесь родился. Они здесь живут уже тридцать лет!

– Теперь я здесь живу. Как, вы сказали, зовут ваших родителей?

– Мартин и Элла Джонс.

– Никогда не слышал.

– Они – владельцы этого дома!

– Я его снимаю у мистера Санчеса. Владелец – он. Наверное, вам надо обратиться к нему.

Сердце в моей груди колотилось. Меня заливал пот, хотя воздух был прохладен. Я пытался сохранить спокойствие, пытался себя уговорить, что у всего этого есть рациональное объяснение, что это все какое-то простое недоразумение, но я знал, что это не так. Я проглотил слюну, стараясь не проявить своего страха.

– Вы не могли бы дать мне адрес и телефон мистера Санчеса?

Человек кивнул:

– Конечно. – Он начал было поворачиваться, но остановился. – Вообще-то я не знаю. Мистер Санчес может быть недоволен, если я дам его личный телефон...

– Дайте рабочий. Есть он у вас?

– Да, конечно. Подождите секунду. Он исчез в глубине дома – нашего дома -в поисках бумаги и ручки, и тут до меня додало, что от рабочего телефона толку будет мало. Сейчас вечер пятницы. Если я не собираюсь ждать до понедельника, то я пролетел. Повинуясь импульсу, я посмотрел на соседний деревянный дом. На дверной табличке было написано КРОУФОРД. Кроуфорд! Мне следовало подумать об этом раньше. Если мистер и миссис Кроуфорд все еще живут по соседству, они должны знать, что случилось. Они должны знать, почему здесь нет моих родителей, почему в нашем доме живет этот незнакомец со своей женой.

Не ожидая, пока он вернется, я спрыгнул с крыльца и побежал к Кроуфордам через газон.

– Эй! – удивился незнакомец у меня за спиной. Что-то крикнула его жена.

Я перешагнул через низкую изгородь, отделявшую наш дом от Кроуфордов, взошел на их крыльцо позвонил. Слава Богу, дверь открыла миссис Кроуфорд. Я боялся, что она может испугаться моего «ирокеза», и постарался принять как можно менее угрожающий вид, но она открыла дверь настежь без всякого страха.

– Да?

– Миссис Кроуфорд! Как хорошо, что вы еще здесь живете! Где мои родители? Я позвонил в дверь, а в нашем доме живет незнакомый человек, который говорит, что никогда о нас не слышал!

Вот теперь в ее глазах уже был страх. Она чуть отодвинулась вглубь от двери, готовая ее захлопнуть при малейшем моем подозрительном движении.

– Кто вы?

Голос ее был старше, чем я помнил, и слабее.

– Я Боб!

– Боб?

– Боб Джонс! Вы меня не помните? – Я видел, что она не помнит. – Я же сын Мартина и Эллы!

– У Мартина и Эллы не было сына.

– Вы же меня в детстве нянчили!

Она начала закрывать дверь.

– Извините...

Я был в такой досаде, что готов был на нее заорать, но заставил себя говорить ровным голосом.

– Вы мне только скажите, где мои родители. Мартин и Элла Джонс. Где они?

Она посмотрела на меня, прищурилась, будто почти узнавая, потом покачала головой, явно оставив попытки вспомнить.

– Где они?

– Джонсы погибли полгода назад в автомобильной катастрофе. Пьяный водитель.

Мои родители погибли.

Она закрыла дверь, а я стоял столбом, не двигаясь, ни на что не реагируя. Щелкнул замок, послышался звук задвигаемого засова. Боковым зрением я видел зашевелившиеся занавески в окне, а за ними лицо миссис Кроуфорд, которая подсматривала в щель между ними. Смутно я слышал, как зовет меня человек, который живет в доме моих родителей – Тез, кажется. Он что-то говорил.

Я хотел заплакать, но не мог. Слишком недолго я думал об их жизни, чтобы сейчас я мог отреагировать на их смерть. У меня не было времени подготовиться к чувству потери. Слишком резким был шок. Я хотел ощутить горе, но не мог. Просто оцепенение.

Медленно я обернулся и направился к тротуару.

Меня не пригласили на похороны моих собственных родителей.

Я хотел бы, чтобы мы были ближе с моими родителями, но всегда считал, что для этого нужно только время, что в конце концов так оно и выйдет, что возраст даст нам некую общую основу, что годы нас объединят. Не то чтобы я это активно планировал или пытался этого добиться – просто общее такое чувство у меня было, но эти смутные надежды постоянно чем-то перечеркивались. Я подумал, что надо было мне быть активнее. Надо было понимать, что всегда может случиться что-нибудь такое, и мне надо было отложить в сторону свое ребячество, мелочные обиды и не дать нашим несогласиям нас разделить. Надо было самому быть к ним ближе, пока была возможность.

Тез все еще меня звал, но я уже не слушал. Я сел в машину, включил зажигание. Отъезжая, я оглянулся на дом Кроуфордов. Миссис Кроуфорд со своим мужем уже открыто глядели в раздвинутые занавески.

Полгода назад. В июне, значит. Мы тогда с Джейн еще были вместе. Я только получил работу.

Почему меня никто не известил? Почему мне не позвонили? Неужели никто не нашел моего имени и адреса среди их бумаг?

Я не думал на самом деле, что мои родители меня не замечали, но, возвращаясь мыслями к детству, я удивился, обнаружив, что воспоминания мои слегка туманны. Я никак не мог вспомнить что-нибудь конкретное, что я делал с мамой, или куда ходил с отцом. Я вспоминал учителей, детей, собачек, кошек, игрушки – и события, с ними связанные, – но от родителей осталось только общее приятное впечатление, что они правильно меня растили. У меня было нормальное, счастливое детство – но те теплые и любовные воспоминания, которые должны бы у меня были быть, отсутствовали. В памяти о моих родителях не было ничего личного.

Может, поэтому и не было между нами той близости. Может быть, я для них был просто типовым ребенком, безличным представителем этой категории, которого они обязаны кормить, одевать и воспитывать.

Нет, этого не может быть. Я не был пустым местом для моих родителей. Они всегда покупали мне подарки на день рождения и на Рождество – вот, хотя бы это. Значит, они обо мне думали. Они всегда приглашали меня на Пасху, на День Благодарения. Я им не был безразличен.

И Джейн я тоже не был безразличен. И это не значило, что я не могу быть Незаметным.

Полгода.

Как раз тогда я только начинал замечать свое состояние, начал осознавать свою истинную природу. Может быть, это было взаимосвязано. Может, когда погибли мои родители, когда люди, которые меня знали и любили, ушли из жизни, все, что раньше во мне ждало своего часа, активизировалось. Может быть, пока они помнили о моем существовании, это мешало мне стать полностью Незаметным.

А с тех пор, как я потерял Джейн, процесс ускорился.

Я выехал на Харбор-Драйв, выпихивая эту мысль у себя из головы, заставляя себя об этом не думать.

А где имущество моих родителей? Продано с аукциона? Роздано на благотворительность? У них не было родственников, кроме меня, а я не получил ничего. Где наши альбомы открыток и фотографий?

Альбомы фотографий. Это сработало, как спусковой крючок.

Я заплакал.

Я вел машину к фривею, и вдруг я перестал видеть, потому что слезы залили мне глаза. Все расплывалось, колыхалось, и я съехал на обочину и вытер глаза и щеки. Я ощущал комок в горле, слышал, как рвутся изо рта всхлипы, и я заставил себя прекратить это, взять себя в руки. Не время для плаксивых сантиментов.

Я сделал глубокий вдох.

У меня не было никого. Ни девушки, ни родственников, ни друзей. Никого. У меня был только я сам – и моя работа. Горькая ирония: только эта работа и давала мне вообще какую-то идентичность.

Но это переменится. Я узнаю, кто я и что я. Хватит мне жить в незнании и темноте. Хватит упускать возможности – с этим кончено. Я научился на собственных ошибках. Я научился на своем прошлом, и будущее мое будет другим.

Я включил передачу и направился к фривею. Пока я доберусь до Бри, будет уже полночь.

Я остановился возле «Бергер Кинг» и купил банку кока-колы на долгую дорогу домой.