Глава 4

Мы жили все в той же маленькой квартирке возле колледжа Бри, но я хотел переехать. Теперь мы могли себе это позволить, и мне надоел постоянный парад поддатых цветных ребяток, направляющихся в бар или из бара. Но Джейн сказала, что хотела бы остаться. Ей нравилась наша квартирка, и она была для нее удобна, потому что была близко и от кампуса и от детского сада, где Джейн работала.

– Кроме того, – говорила она, – что если у тебя там будет сокращение или еще что-нибудь? Здесь мы это сможем пережить. Я смогу платить аренду, пока ты найдешь новую работу.

Вот тут мне и представился шанс. Я мог прямо сразу сказать ей, что ненавижу эту работу, что это было ошибкой, что я хочу ее бросить и поискать другую.

Но я этого не сделал.

Я ничего не сказал.

Почему – не знаю. Конечно, она не бросилась бы мне на горло. Может быть, она бы попыталась меня отговорить, но в конце концов она бы поняла. Я бы ушел без шума, без скандала, и все было бы тихо и спокойно.

Но я почему-то не мог. У меня не было этических предубеждений против ухода, не было верности каким-то абстрактным идеалам, но, как бы ни презирал я свою работу, как бы ни казалась мне неквалифицированной моя должность, как бы ни было мне неуютно среди своих коллег, я не мог стряхнуть с себя ощущение, что мне это полагаетсяделать, что я долженработать на «Отомейтед интерфейс».

И я не сказал ничего.

Мамочка Джейн нагрянула к нам в воскресенье утром, и я притворился, что занят, спрятавшись в спальне и возясь с поломанной швейной машиной, которую отдала Джейн одна из ее подруг. Мамочку Джейн я никогда особо не любил, и это чувство было взаимно. Мы ее не видели с тех самых пор, как я получил работу, хотя Джейн ей об этом и сказала, и она прикинулась, что этому рада, но я подозреваю, что втайне она досадовала на исчезновение лишнего повода критиковать меня и доставать этим Джейн.

Джорджия – или Джордж, как она любила, чтобы ее называли, – была представителем вымирающей породы, одной из последних «мамаш-мартини», суровых и сурово пьющих женщин, которые доминировали в пригородах времен моего детства, женщин с хриплыми голосами, которые всегда подбирали себе мужские клички:

Джимми, Джерри, Уилли, Фил. Меня слегка пугало, что у Джейн такая мать, потому что я всегда считал, что по виду матери можно определить, что получится из дочери. И должен сознаться, что кое-что от Джордж я в Джейн подмечал. Но в ней не было жесткости. Она была мягче, добрее, симпатичнее своей матери, и разница между ними была достаточно заметной, чтобы понять: история не повторится.

Я старался шуметь посильнее, возясь со швейной машинкой, чтобы заглушить слова, которые мне не хотелось слышать, но в промежутках между стуком и скрежетом напильника до меня доносился из кухни хриплый от алкоголя голос Джордж: «...он по-прежнему никто...» и «...бесхребетное ничтожество...», «... неудачник...»

Я не выходил из спальни, пока она не ушла.

– Маму очень обрадовала твоя новая работа, – сказала Джейн, беря меня за руку.

– Ага, – кивнул я. – Я слышал.

Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась:

– Зато я рада.

Я поцеловал ее.

– Этого мне достаточно.

На работе самодовольная снисходительность Стюарта уступила место более прямому презрению. Что-то переменилось. Что – я не знал. То ли я что-то сделал, что вывело его из себя, то ли у него в личных делах что-то случилось, но его отношение ко мне стало заметно другим. Внешняя вежливость исчезла, и осталась только неприкрытая враждебность.

Он перестал меня вызывать к себе по понедельникам на выдачу недельного задания, а просто оставлял работу на моем столе с запиской, что я должен сделать. Часто эти записки были неполны или загадочно туманны, и хотя обычно я мог догадаться о сути задания, иногда у меня понятия не было, чего жеон вообще хочет.

Однажды утром я нашел у себя на столе пачку древних компьютерных руководств. Насколько я мог понять, в этих руководствах описывалось, как использовать клавиатуры и терминалы того типа, которого в «Отомейтед интерфейс» не было. Приклеенная записка Стюарта гласила только: «Пересмотреть».

Я понятия не имел, что именно я должен пересматривать, и поэтому я взял верхнее руководство из пачки вместе с приклеенной запиской и отнес в офис Стюарта. Его там не было, но я слышал его голос, и нашел его за разговором с Альбертом Коннором, одним из программистов. Речь шла о боевике, который он смотрел в выходные. Я стоял и ждал. Коннор все время на меня поглядывал, явно пытаясь намекнуть Стюарту, что я его жду, но Стюарт продолжал пересказывать фильм медленно и подробно, намеренно игнорируя мое присутствие.

Наконец я прокашлялся. Это был тихий звук, вежливый, неназойливый, спокойный, но мой начальник резко повернулся ко мне, будто я проорал ругательство.

– Вы когда-нибудь перестанете меня перебивать, когда я говорю? Черт побери, вы разве не видите, что я занят?

Я отступил на шаг.

– Мне только нужно было...

– Вам нужно заткнуться. Я устал от вас, Джонс. Устал от вашей бестолковости. Ваш испытательный срок еще не закончен, не забывайте. Вас можно выставить без объяснения причин. – Он вперился в меня злобным взглядом. – Вам понятно?

Мне было понятно, что он говорит. Но еще мне было понятно, что он блефует. Ни он, ни Бэнкс не имели надо мной такой власти, как хотели изобразить. Иначе меня бы уволили уже давно. Или, скорее всего, вообще бы не взяли на работу. За ниточки дергал кто-то другой, повыше их. Они могли рвать и метать, но когда ниточки дергались, они ничего не могли поделать.

Может быть, поэтому Стюарт так на меня последнее время взъелся.

Я стоял на своем.

– Я только хотел узнать, что я должен пересмотреть. Из записки это не ясно.

– Вы. Должны. Пересмотреть. Эти. Руководства.

Стюарт говорил медленно и сердито, отделяя каждое слово.

Коннор смотрел на нас. Даже его удивил взрыв Стюарта.

– Какую часть этих руководств? – спросил я.

– Все. Если бы вы дали себе труд просмотреть книги, которые я оставил у вас на столе, вы бы заметили, что эти аппаратные системы у нас больше не применяются. Я хочу, чтобы вы пересмотрели инструкции для операторов таким образом, чтобы они соответствовали нашим теперешним системам.

– Как я должен это сделать? – спросил я.

Он вперился в меня взглядом:

– Вы спрашиваете меня, как вам делать вашу работу?

Коннору становилось все более неудобно, и он мне кивнул:

– Я вам покажу, – предложил он.

Стюарт оглядел программиста ледяным взглядом, но ничего не сказал.

Я вошел за Коннором в его ячейку. Работа оказалась легче, чем я думал. Коннор просто дал мне пачку руководств, которые пришли с теми компьютерами, что недавно были куплены «Отомейтед интерфейс». Он велел мне их отксерить, поместить в сшиватели и распространить по отделам компании.

– То есть вы хотите сказать, что я просто должен заменить старые книги новыми?

– Именно так.

– Почему же тогда мистер Стюарт велел мне пересмотретьэти руководства?

– Это у него фигура речи. – Программист постучал по обложке верхнего руководства пачки, которую он мне дал. – Только обязательно верните мне их, когда закончите, – они мне нужны. Список распределения вы найдете где-то у себя в столе – там сказано, в какой отдел сколько экземпляров. У Гейба всегда был список распределения со всеми текущими изменениями.

Гейб. Мой предшественник. Он был не только дружелюбен и популярен, он еще был хорошо организованным и умелым работником.

– Спасибо, – сказал я Коннору.

– Всегда пожалуйста.

Я облизал губы. Впервые у меня был нормальный контакт с товарищем по работе, и больше всего на свете я хотел бы его продолжить. Я хотел бы построить что-то на этом хрупком фундаменте, завязать какие-то отношения с Коннором. Но я не знал, как. Я мог попробовать продолжить разговор, может быть. Я мог бы спросить его, над чем он работает. Я мог попытаться начать разговор о чем-нибудь, к работе не относящемся.

Но я этого не сделал.

Он отвернулся к своему терминалу, а я пошел к себе в офис.

Позже я увидел Коннора во время перерыва у автомата с кока-колой, и я ему улыбнулся и помахал рукой, но он не заметил меня, отвернулся, и я, озадаченный, быстро выпил свою баночку и ушел.

Во время ленча я видел, как Коннор уходит с Пэм Грин. Они меня не видели, и я стоял и смотрел, как они уехали на лифте вниз. Я стал бояться времени ленча, начав осознавать тот факт, что я всегда ем его один. Я бы предпочел работать восемь часов подряд и уходить на час раньше вообще без ленча. Мне не нужны были эти шестьдесят минут каждый день, чтобы вновь убеждаться, как относятся ко мне товарищи по работе. И без того сама работа меня достаточно угнетала.

Что угнетало меня еще больше, так это тот факт, что все – все без исключения – ходили на ленч с кем-то. Даже такой, как Дерек, которого, насколько я мог судить, почти никто не переваривал, тоже ходил на ленч с одним типом с четвертого этажа, приземистым и похожим на жабу. Только я был один. Секретарши, которые мило общались со мной в рабочие часы, вежливо прощались и делали мне ручкой, уходя на ленч, даже не позаботившись спросить, не хочу ли я пойти с ними. Они думали, что у меня небось есть с кем пойти на ленч.

Небось не было.

Какова бы ни была причина, меня не замечали, не приглашали, предоставляя самому себе.

Секретарши, я должен признать, обращались со мной лучше всех других. Хоуп, секретарша нашего отдела, например. Она была спокойной, доброжелательной – вечный стереотип общей бабушки, и каждый день она приветствовала меня дружелюбной улыбкой и сердечным: «Привет!» В пятницу она спрашивала меня о планах на уик-энд, по понедельникам – что из этих планов вышло. Каждый вечер, когда я уходил, она говорила мне «до свидания».

Разумеется, точно так же она обращалась с каждым сотрудником отдела. Она разговаривала со всеми, казалось, всех любит, но от этого ее интерес ко мне не становился менее подлинным или меньше для меня значил.

Точно так же и Вирджиния с Лоис, стенографистки, вели себя со мной достойно, в той дружелюбной манере, в которой они отделяли себя от всех сотрудников в нашем отделе.

Или во всем здании.

Охранник в вестибюле по-прежнему меня не замечал, хотя он был весело-фамильярен с каждым входящим в двери «Отомейтед интерфейс».

Я продолжал выдавать Джейн нейтральное описание моих рабочих дней. Я говорил ей о том, как меня злит Стюарт, жаловался на более крупные проблемы, но свои ежедневные трудности, неумение вписаться в круг товарищей по работе, ощущение социального остракизма я хранил при себе.

Этот крест нести мне.

Через неделю после того, как я разослал компьютерные руководства, в мой офис вошел Стюарт, размахивая голубой бумажкой служебной записки. У меня был перерыв, и я читал «Тайме», но Стюарт шлепнул бумагой поверх моей газеты.

– Прочтите! – потребовал он.

Я прочел. Это была записка от главного бухгалтера с просьбой, не можем ли мы прислать еще один экземпляр руководства, поскольку бухгалтерия недавно получила новый компьютерный терминал. Я поднял глаза на Стюарта.

– Ладно, – сказал я. – Сделаю еще одну копию и отошлю им.

– Плохо! – возразил Стюарт. – Начнем с того, что вы должны были им послать нужное число экземпляров.

– У меня был только список рассылки Гейба, – ответил я. – Я не знал, что у них еще один компьютер.

– Это ваша работа – знать. Вы должны были спросить начальников всех отделов, сколько экземпляров им нужно, а не полагаться на устаревший список. Вы напортачили, Джонс.

– Прошу прощения.

– Просите прощения? Это бросает тень на весь отдел! – Он взял записку. – Я покажу это мистеру Бэнксу. Пусть он решает, как следует с вами поступить. Тем временем передайте в бухгалтерию еще одно руководство со всей доступной вам скоростью.

– Сделаю, – ответил я.

– Уж постарайтесь.

Весь дальнейший день пошел под откос.

И дома лучше не стало. Когда я приехал, Джейн готовила гамбургер с овощами и смотрела старый повтор «Армейского госпиталя». Гамбургер с овощами я всегда терпеть не мог, но никогда ей этого не говорил, и это было не то, до чего бы она сама могла догадаться.

Подойдя к телевизору, я переключил канал. «Армейский госпиталь» мне нравился, но я был сдвинут на новостях, и если я приезжал домой вовремя, то любил их смотреть. Я нервничал, если не знал, что делается в мире, какие где катастррфы, но Джейн такие вещи совсем не беспокоили. Даже когда крутили новости, она обращала внимание только на обзор фильмов, и предпочитала смотреть повторы старых фильмов по кабельному.

Это было причиной многих стычек.

Она знала мое положение, знала, что я чувствую, и я не мог подавить мысли, что ее выбор сегодняшней телепрограммы был прямой провокацией, попыткой меня подстегнуть. Обычно, когда я приезжал домой, по телевизору были новости. То, что она не включила их сегодня, мне казалось просто пощечиной.

Я попер на нее:

– Почему новости не включила?

– У меня сегодня был тест, и я устала. Хотела что-нибудь легкое посмотреть, чтобы меня не заставляли думать.

Я понял, что она чувствует, и тут бы мне и бросить это дело, но я еще был заведен от Стюарта; наверное, мне надо было на ком-нибудь это сорвать.

И мы сцепились.

Ссора оказалась нешуточной, чуть до драки не дошло. Потом каждый из нас извинился, говорил, что сожалеет, мы обнялись, поцеловались и помирились. Она ушла в кухню кончать готовить обед, я остался в гостиной смотреть новости. Я сбросил туфли и лег на диван. Потом сообразил: я ей не сказал, что люблю ее. Мы помирились, но я ей не сказал, что люблю ее.

Она тоже не сказала, что любит меня.

Я задумался. Я в самом деле ее любил, и знал, что и она меня любит, но мы этих слов никогда не говорили. То есть вначале говорили, но довольно странно. Я ей сказал, что люблю ее, но не был в тот момент уверен, что говорю то, что думаю. Говорил, но слова эти были банальны и затерты, чуть ли не фальшивы. В первый раз это была скорее надежда, чем признание факта, и до сих пор мои чувства не изменились. Бывали приливы радости или облегчения и какое-то неясное ощущение неловкости, будто я ей солгал и боюсь, что она это обнаружит. Я не знаю, что чувствовала она, но для меня «любовь» было словом переходного периода, вполне приемлемым, чтобы перевести отношения парня и его девчонки в отношение живущих вместе любовников. Оно было обязательным, это слово, хотя и не обязательно правдой.

Когда мы съехались, я перестал его произносить.

И она тоже.

Но мы любили друг друга. Больше, чем раньше. Просто это было... было не так, как мы себе воображали. Мы радовались обществу друг друга, нам было хорошо вместе, но когда я приходил с работы, я не срывал с нее одежду, не бросал на кухонный пол, не имел ее тут же и сразу. И она не встречала меня в одежде из узких трусов и улыбки. Это не был страстный роман, который обещали фильмы, книги, музыка и телевизор. Это было хорошо. Но это не было всепоглощающим и всегда существующим.

Мы даже не предавались дикой страсти после размолвок, как нам бы полагалось.

Хотя этой ночью мы занялись любовью перед сном, и это было отлично. Настолько отлично, что мне захотелось ей сказать, что я ее люблю.

Захотелось.

Но почему-то я этого не сделал.

Глава 5

На работе у меня появились более существенные обязанности. Не знаю почему – то ли успешное выполнение предыдущих заданий показало мою способность справляться с более сложной работой, то ли сверху кто-то сказал, что мне пора впрягаться в воз и отрабатывать зарплату настоящим трудом. Как бы там ни было, а мне доверили написать первый пресс-релиз, потом второй, а потом уже и полный обзор ранее написанного комплекта руководств по какой-то штуке, которая называлась FIS – файловая система инвентарного учета.

Когда я представил первый пресс-релиз – две страницы плагиата, беззастенчиво содранные с его пресс-релизов, Стюарт это никак не откомментировал. В следующем пресс-релизе я попытался уйти от стиля рекламных агентств, представляя достоинства продукта в более объективном, журналистском стиле. Снова без комментариев.

Писать обзор было труднее. Я должен был указать, что умеет FIS и как она работает, при этом не увязнув в путанице технических деталей, и у меня на это ушла почти неделя. Закончив, я сделал копию на ксероксе и отнес ее Стюарту, который велел мне оставить ее у него на столе и освободить его офис от моего присутствия.

Через час он позвонил.

Я снял трубку.

– Документация. У телефона Боб Джонс.

– Джонс, я хочу, чтобы вы кое-что добавили к вашему обзору по FIS. Я сделаю пометки в том экземпляре, который вы мне дали, а вы впечатаете дополнения.

– О'кей, – сказал я.

– Потом я просмотрю его еще раз. Я должен его утвердить перед передачей мистеру Бэнксу.

– Ладно. Я тогда... – начал я.

Телефон щелкнул и отключился.

А я сидел и слушал гудки. «Паразит ты», – подумал я. Потом повесил трубку и посмотрел на оригинал, который лежал у меня на столе. Странно, что Стюарт мне позвонил, чтобы сказать что-нибудь подобное. В этом не было смысла. Если он собрался править мою работу, почему просто не сделать этого и не сказать мне, чтобы я впечатал его правку? Зачем такие песни и танцы? Я знал, что у этого есть причина, но понять ее не мог.

А Дерек смотрел на меня.

– Задницу береги, – сказал он.

По его тону трудно было понять, угроза это или предостережение. Я хотел уточнить у него, но он уже отвернулся и старательно скреб пером по клочку бумаги.

Это было в среду. Когда прошли четверг и пятница, потом понедельник, вторник и еще одна среда, а Стюарт насчет моего обзора молчал глухо, я предпринял поход в его офис.

Он сидел за столом. Дверь была открыта; он читал свежий номер «Компьютер уорлд». Я постучал в косяк двери, Стюарт поднял на меня глаза и нахмурился, когда меня увидел.

– Чего вам надо?

Я нервно прокашлялся.

– Вы уже... э-э... не ознакомились ли с моей работой?

– Что? – вызверился он на меня.

– Тот обзор, что я на прошлой неделе написал по FIS. Вы сказали, что вернете его мне, потому что хотите, чтобы я кое-что добавил?

– Еще не смотрел.

Я неловко помялся.

– Да, но вы говорили, что должны будете его утвердить перед отправкой мистеру Бэнксу?

– Чего вы хотите? Похлопывания по плечу каждый раз, когда выполните простую работу? Так я вам прямо тут и скажу, Джонс: у нас так не делается. И если вы воображаете, что я вам позволю вместо работы шляться тут с постной рожей и ждать, пока погладят ваше самолюбие, так вы ошибаетесь. За выполнение обычной работы здесь медалей не дают.

– Но ведь я не для этого...

– Для чего же, в таком случае?

Он глядел на меня немигающим взглядом и ждал ответа.

А я не знал, что сказать. Я совсем смешался. Я не ожидал такого явного афронта и вообще не понимал, что происходит.

– Извините, – как-то промямлил я. – Я, значит, не понял, что вы сказали. Я тогда пойду к себе.

– Давно пора.

Может быть, мне померещилось, но я думаю, он хихикнул, когда я вышел.

Вернувшись, я нашел у себя на столе записку от Хоуп, на ее личной розоватой бумаге. Я поднял ее и прочел: «День рождения Стейси. Подпиши открытку и передай Дереку. Увидимся за ленчем!»

К записке скрепкой была прикреплена поздравительная открытка с изображением группы мультяшных зверей в джунглях, которые приветственно махали лапами. Под ними была подпись: «От всего стада!»

Я развернул открытку и посмотрел на подписи. Там подписались все программисты, кроме Стейси, а еще Хоуп, Вирджинии и Лоис. Каждый из подписавшихся еще черкнул пару слов от себя. Я совсем не знал Стейси, но все же взял перо и написал: «Счастья в день рождения!» и подписался.

Я передал открытку Дереку.

– В котором часу ленч? – спросил я.

Он взял открытку:

– Какой ленч?

– Ну, день рождения Стейси, наверное.

Он пожал плечами, не ответил, подписал открытку и положил обратно в конверт. Не замечая меня больше, он вышел из офиса и открытку взял с собой.

Я хотел ему что-нибудь сказать насчет того, какой он противный тип, но не сказал, как всегда, ничего.

Через десять минут у меня зазвонил телефон; я снял трубку. Это был Банке. Он хотел, чтобы я поднялся к нему в офис. Я не был там со своего первого дня, и первая мысль у меня была, что меня увольняют. Я не знал, почему или за что, но решил, что они со Стюартом нашли наконец благовидный предлог.

Ожидая лифта, я нервничал. Свою работу я не любил, но определенно не хотел ее терять. Я смотрел, как едут вниз цифры на табло, и ладони у меня потели. Путь бы Бэнкс не вызывал меня к себе. Уж если меня увольняют, сообщили бы письменно. Я совсем не умел держаться в момент личных конфликтов.

Открылись двери лифта. Оттуда вышла женщина в ярком цветастом платье, я вошел и нажал кнопку пятого этажа.

Бэнкс ждал меня в офисе, расположившись в кресле за массивным столом. Он не поздоровался и не встал, когда я вошел, но показал мне рукой, чтобы я сел. Я хотел вытереть ладони о штаны, но он смотрел на меня в упор, и я знал, что это будет слишком заметно.

Бэнкс наклонился вперед:

– Рон говорил вам насчет GeoComm?

Я мигнул, тупо глядя на него.

– Э-э... нет.

– Это геобаза, которую мы разрабатываем для городов, графств и муниципальных управлений. Вы знаете, что такое геобаза?

Я покачал головой, все еще не понимая, к чему он клонит.

Он посмотрел на меня так, будто я ему донельзя надоел.

– Геобаза – это означает географическую базу данных. Она дает пользователю возможность...

Но я уже отстроился от его волны. До меня дошло, что я не теряю работу. Мне дают новое задание. Я должен буду написать инструкции к новой компьютерной системе. Не по отдельным аспектам, не переписывать по страничке, а написать полное руководство.

Меня не увольняли. Меня повышали.

Бэнкс вдруг остановился.

– Вы собираетесь записывать? – спросил он недовольно.

– Я не захватил блокнот, – признался я.

Он тяжело вздохнул, достал пачку желтоватой бумаги из верхнего ящика стола и протянул мне.

Я вынул из кармана ручку и стал записывать. Когда через час я вернулся в офис, было чуть больше половины двенадцатого. Дерека уже не было. Я положил на стол свои заметки и бумаги, полученные от Бэнкса и пошел в закуток к Хоуп. Ее тоже не было.

И программистов.

И Вирджинии с Лоис.

Все они ушли на праздничный ленч.

Я поступил, как всегда: подождал до четверти первого, когда большинство сотрудников покинули здание, поехал в «Макдональдс», купил еду через окно для автомобилей и поел в машине в ближайшем городском парке. Не знаю почему, но мне было обидно, что меня никто не подождал. Ничего другого я и не должен был ожидать, но меня попросили подписать открытку, Хоуп написала: «Увидимся на ленче!», и я позволил себе думать, что меня и в самом деле приглашают и ждут. Я ел чизбургер, вытащив оттуда огурцы, слушал радио и глядел из окна на пару подростков, которые резвились неподалеку на одеяле.

Обратно я ехал в еще более подавленном состоянии.

С ленча все вернулись на полчаса позже. Я шел от стола к столу, раздавая внутренний телефонный справочник, который Стюарт оставил у меня в ящике входящих и велел раздать, и мимо меня прошли Вирджиния и Лоис, направляясь в комнату стенографисток. Они обе шли медленно и обе держали руки возле явно наполненных животов.

– Я переела, – сказала Лоис.

– Я тоже, – согласилась Вирджиния.

– Как оно было? – спросил я.

Вопрос был с подтекстом. Я хотел, чтобы они почувствовали себя виноватыми, что меня не подождали. Как Чарли Браун в рождественской комедии, когда язвительно благодарит Вайолет за открытку, которую она забыла послать.

– Что именно? – подняла на меня глаза Вирджиния.

– Как прошел ленч?

– Что ты имеешь в виду?

– Просто любопытствую.

– Но ты же там был!

– Нет, не был.

Лоис нахмурилась:

– Да был же! Я же с тобой говорила. Я тебе рассказывала, как моя дочь попала в аварию. Я заморгал:

– Но меня там не было! Я все время был здесь.

– Ты уверен?

Я кивнул. Конечно, уверен. Я знал, куда я ездил на ленч, знал, что делал, но почему-то все равно меня пробрал холодок, дурацкая мысль, что у меня тут есть двойник, дубль, который меня изображает.