Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дом

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Литтл Бентли / Дом - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)

Автор:

Жанр:

Читать ознакомительный отрывок полностью (133 Кб)
Страницы:
1, 2, 3, 4, 5

Бентли Литтл

Дом

Благодарю моих родителей, Ларри и Розанну, за дом, в котором я вырос, благодарю мою жену, Вай Сау, за дом, в котором я живу.

И благодарю также моего литературного агента Доминика Эйбла.

Это было долгов, странное десятилетие...

Но мы до сих пор вместе.

Пролог

Калифорния

Последние восемь лет Тедди жил в здании аэровокзала. Он понимал, что это ненормально, что это своего рода фобия, но за все эти годы так и не нашел в себе сил покинуть территорию терминала. Он уже и не помнил, что вынудило его искать здесь убежище, но теперь это не имело значения. Это был его дом, это был его мир, и он был счастлив. Деньги он находил на полу, в отсеках для возврата монет в игровых автоматах и платных таксофонах. При необходимости мог заняться и попрошайничеством. Еду себе он покупал в кафетериях, в маленьких забегаловках типа "Пицца-Хат" и "Бургер-Кингз", рядами которых была уставлена вся территория вокзала. Шорты и майки он приобретал или воровал в сувенирных лавках. Он читал газеты, журналы и прочую печатную дребедень, которую люди покупали, чтобы скоротать время в ожидании своих самолетов, и оставляли на креслах за ненадобностью.

В здании аэровокзала было тепло, работали кондиционеры, оно было открыто двадцать четыре часа в сутки и всегда было полно людей - представителей самых различных слоев общества. Он никогда не испытывал скуки. Всегда можно было найти с кем поговорить - с одинокими путешественниками, ожидающими родственниками. Как правило, он первый заводил разговор, жадно впитывал очередную житейскую историю, сочинял какие-нибудь впечатляющие небылицы про себя, а затем откланивался, чувствуя себя немного богаче, чем до этой случайной встречи.

Он был, как говорится, "человеком из народа", и ничто не доставляло ему большей радости, чем общаться с народом, обзаводиться новыми знакомствами, говорить и слушать, жадно переживать ту жизнь, от которой он отказался.

Он старался следить за собой. Сменную одежду он держал в камере хранения, ежедневно переодевался, по ночам в туалетных комнатах устраивал мелкие постирушки, быстро сушил все под горячим ветром электросушилки для рук, обтирал тело мокрой губкой, мыл голову и укладывал волосы с помощью дорожного фена, приобретенного в той же сувенирной лавке. Если не считать тех моментов, когда ему приходилось просить милостыню, никто не мог бы заподозрить в нем бездомного бродягу, а поскольку обитал он тут весьма долго, то хорошо изучил распорядок рабочего дня, время смены дежурств, знал, когда сотрудники службы безопасности аэропорта отправляются патрулировать территорию и по каким маршрутам они ходят, с легкостью избегал тесных контактов с персоналом аэровокзала, а в то же время многие продавцы, уборщики и прочие аэропортовские служащие узнавали его и считали заядлым воздушным путешественником, в силу чего относились к нему с подчеркнутым уважением.

Однако с недавних пор он почувствовал, что его одиночество нарушено.

Что-то еще поселилось в аэропорту рядом с ним.

От одной этой мысли его прошибала дрожь. Ничего конкретного, никаких реальных доказательств, только странное чувство, что в его жизненное пространство вторгся еще один постоянный обитатель. Но этого было достаточно, чтобы вывести его из себя.

Что-то еще живет здесь.

Не кто-то, а что-то.

Он не мог понять, почему так решил, но был в этом уверен, и это пугало его. Он знал, что при необходимости может покинуть терминал, покинуть аэропорт, раствориться в хаосе каменных джунглей Лос-Анджелеса, но даже не хотел рассматривать такую возможность. С точки зрения логики, разума, это имело смысл, но эмоционально - совсем иное дело. Предрассудок или психоз, но он знал, что никогда не сможет покинуть терминал, и любой план, учитывающий эту возможность, отвергался с порога.

Следовательно, он заперт здесь.

Кто бы и что бы ни поселилось в аэровокзале вместе с ним.

В светлое время суток эта мысль его не беспокоила. Но по ночам, когда толпы народа редеют, лампы горят вполнакала и внешний мир скрывается во мраке...

Его передернуло.

Как-то на прошлой неделе, наскоро помыв голову, он вернулся из туалетной комнаты к своему креслу у стеклянной восточной стены крыла авиакомпании "Дельта" и обнаружил свои журналы не на месте. Причем их не просто сдвинули, в них явно и откровенно копались. Страница в "Ньюсуик", которую он заложил, оказалась вырвана, "Плейбой", который он обычно прятал среди прочей периодики, оказался наверху и к тому же раскрыт на центральном развороте, а журнал "Пипл" попросту сброшен на пол. За последний час в этом крыле терминала не было ни души. На пути из туалета ему тоже никто не встретился, но доказательство было очевидным, поэтому он торопливо собрал свои вещички и поспешил перебраться в более обитаемую секцию вокзала.

В следующий вечер у него не было с собой ни газет, ни журналов, он как раз собрался устроиться перекусить, как вдруг заметил в том ряду кресел, к которому направлялся, веер разбросанных журналов - "Оружие и снаряжение", "Охота", "Американский охотник", "Охотник и добыча". На ковровом покрытии перед креслами с помощью растаявшего вишневого мороженого была изображена кровавая когтистая лапа, а рядом - зубастая ухмылка.

Оно начало за ним охоту.

Это следовало рассматривать как предупреждение, решил Тедди. Или начало игры, в которую его втягивали. В любом случае это ему решительно не понравилось. Торопливо собирая свои вещи, он обратил внимание, что эта секция терминала быстро пустеет, а за окнами - глубокая, непроглядная ночь. В гигантском окне, которое выходило на взлетную полосу, он увидел свое отражение - призрак на черном фоне, и размытость собственных очертаний заставила его еще больше нервничать, заставила подумать о себе как о покойнике.

Чуть не бегом он ринулся в торговый сектор. С момента первого предупреждения он старался держаться поближе к людям, поближе к свету. Сотрудники безопасности уже несколько раз с подозрением поглядывали в его сторону, он понимал, что рискует своим положением, рискует засветиться, но ничего не мог поделать. Он боялся оказаться в одиночестве.

Боялся того, что может напасть на него.

Боялся того, что оно может с ним сделать.

Он обернулся на ходу. В дальнем конце погруженного в сумрак крыла, рядом с пустой стойкой, где обычно идет регистрация на рейсы компании "Пан-Ам", он заметил черную тень, подвижный бесформенный сгусток мрака, который вырвался из-за пустой стойки регистрации и метнулся по коридору к тому креслу, в которое он намеревался сесть.

Он побежал. Пот заливал глаза, сердце колотилось как бешеное. В мозгу засела абсурдная, но неотвязная мысль - эта тень, эта тварь, этот монстр, это черт-знает-что увидело его, гонится за ним, намерено поймать его и сожрать прямо перед буфетной стойкой.

Однако ему беспрепятственно удалось добраться до кафетерия, увидеть охранника, кассиршу, бизнесмена, читающего газету за маленьким столиком, молодую пару, старающуюся успокоить расплакавшегося младенца... Он обернулся. В полумраке пустого крыла не было ничего необычного.

Тяжело дыша и все еще не в силах унять дрожь, он подошел к стойке. Попросив у буфетчицы стакан воды и утирая ладонью обильный пот со лба, он заметил, как та обменялась быстрым взглядом с охранником, тут же сунул руку в карман, проверяя, хватит ли мелочи, и поменял заказ на чашечку кофе.

Кофе ему на самом деле не хотелось, но нужно было присесть, постараться восстановить душевное равновесие, нужно было побыть на людях, поэтому он поблагодарил женщину и нашел себе местечко в закутке, рядом с горой использованных подносов.

Черт побери, что происходит? Может, он начал сходить с ума? Возможно. Он отнюдь не был склонен считать себя самым нормальным человеком на свете. В то же время он был уверен, что это не галлюцинация, что ему не привиделось. Нечто действительно копалось в его журналах, нечто действительно нарисовало на полу эту картинку.

И он действительно видел черную тень.

Он поднял голову от своего пластмассового столика на тонких ножках. Охранник по-прежнему смотрел в его сторону, и он подумал, что надо бы срочно посмотреть в зеркало, чтобы привести себя в надлежащий вид. Он не мог позволить разрушить сложившуюся жизнь, пустить на ветер плоды почти десятилетних усилий по организации собственного существования просто из-за того, что чего-то испугался.

Из-за того, что нечто за ним охотится.

Туалетные комнаты располагались по соседству с кафетерием. Оставив на стуле газету и портфель, отодвинув кофе, он поднялся из-за стола и направился в мужскую комнату.

- Присмотрите за моими вещами, - своим самым респектабельным голосом Важного Путешественника попросил он буфетчицу.

- Разумеется, - с улыбкой кивнула та.

- Спасибо.

Он уже почувствовал себя немного лучше. Маска была на месте, на людях он чувствовал себя спокойно и уютно. Он зашел в туалет и первым делом посмотрелся в зеркало. Сегодня он еще не брился, щеки уже слегка посерели от проступившей щетины, но главная проблема была в слипшихся от пота волосах. Он достал расческу, намочил ее под краном и поправил волосы.

Гораздо лучше.

Внезапно почувствовав позыв, он подошел к ближайшему писсуару, расстегнул ширинку...

...и краем глаза заметил мелькнувшую черную тень.

Она появилась на долю секунды, в одном из зеркал, но он мгновенно обернулся, машинально застегнув молнию, и почувствовал, как сразу же пересохло во рту, а сердце начало колотиться по-прежнему.

Холодная рука легла ему на плечо.

- Нет! - вскрикнул он, дико озираясь.

Но никого не увидел.

И со всех ног ринулся прочь из туалетной комнаты.

* * *

Вайоминг

Мать бы сказала, что это знак, и Пэтти скорее всего не стала бы с ней спорить. Хьюб, конечно, поднял бы ее на смех, услышав такое, высмеял бы и ее, и мать, и все их семейство, посоветовал бы вернуться в двадцатый век, но Хьюб знает гораздо меньше, чем ему кажется. Наука может объяснить многое, но многое она объяснить не может, и Пэтти была не настолько ограниченна, чтобы автоматически отметать все, что противоречит ее сложившимся представлениям.

Она пристально посмотрела на ворону, усевшуюся на мусорном баке. Ворона столь же пристально посмотрела в ответ и моргнула.

Она появилась, когда Пэтти вышла повесить стираное белье на веревку - самая крупная ворона, которую ей когда-либо приходилось видеть, - и не улетела при ее приближении, а продолжала сидеть и наблюдать, как она развешивала трусы, носки, полотенца. Она шуганула ее, даже топнула ногой и сделала угрожающее движение, но ворона не испугалась. Похоже, ворона понимала, что ей ничего не угрожает, и не собиралась менять свои планы, не собиралась никуда улетать прежде, чем исполнит то, что намеревалась исполнить.

Пэтти не понимала, что бы это могло значить, но не могла отделаться от мысли, что черная птица пытается предупредить ее, что она оказалась здесь специально, чтобы передать нечто важное, и ей оставалось только догадаться, что именно.

Жаль, что матери нет рядом.

Пэтти еще несколько секунд пристально глядела на ворону, после чего пошла мимо нее к дому. Надо позвонить матери. Совершенно верно. Надо описать ей ворону, восстановить в точности последовательность событий. Может быть, мать сможет сообразить, что бы это значило.

Ворона каркнула, когда Пэтти вошла в дом. И два раза подряд - в тот момент, когда она сняла трубку телефона, стоявшего на кухне.

Теперь она пожалела, что и Хьюба нет рядом. Он попытался бы каким-нибудь хитрым образом объяснить точное совпадение по времени вороньих криков и последних поступков, хотя Пэтти сомневалась, что даже ему удалось бы установить тут какую-нибудь логическую связь.

Линия была занята. В тот момент, когда Пэтти положила трубку, послышался еще один короткий крик вороны. Она открыла заднюю дверь проверить, на месте ли птица, но не увидела ее. Пэтти вышла на крыльцо, торопливо обежала вокруг дома - вороны нигде не было. Ни на крыше, ни на крыльце, ни на земле, ни на окрестных деревьях. В небе вообще не было ни одной птицы. Словно они все вдруг испарились.

Она поднялась по ступенькам парадного крыльца и еще раз оглянулась. Вдали вздымался Тетонский горный массив; его пики, покрытые вечными снегами, сливались с блеклым, почти белым осенним небом. Прямо от дома начиналось пастбище, за ним простирались обширные луга, густо поросшие высокой, бурой, местами уже пожухлой травой. Луга уходили вдаль, постепенно поднимаясь выше и незаметно переходя в лесистые склоны холмов.

Она взглянула направо, мимо гаража, расположенного по соседству с домом, но над проезжей дорогой не висело ни единого облачка пыли.

Хоть бы Хьюб побыстрее возвращался! Ему надо было съездить в город за кофе и хлебной мукой, но что-то он уж очень долго этим занимается. Хоть бы мотор снова не сломался! Меньше всего им сейчас нужен очередной счет от автомеханика. Они и так с июля расплачиваются за водяной насос. Если еще что-нибудь сломается, они просто не справятся. Тем более в преддверии зимы.

Пэтти вошла в дом, автоматически обтерев подошвы туфель о специальную решетку, хотя и не ступала ни по какой грязи. Он прошла в гостиную, где на маленьком дубовом столике рядом с диваном стоял еще один телефонный аппарат, и уже собралась набрать номер матери, как краем глаза сквозь сетчатую дверь заметила снаружи какое-то движение. Она медленно положила трубку на рычаг и вернулась к порогу.

Ей было видно, как они спускаются с гор. Многие дюжины. Они напоминали небольшую армию, скатывающуюся с холмов на луга.

Маленькая армия.

Поскольку все бегущие были ростом с ребенка. Это было видно даже отсюда. Только это были не дети. Что-то в строении тел, в том, как они двигались, указывало ей на то, что они старше.

Гораздо старше.

Они достигли границы высокой травы и исчезли в ней; теперь были видны только волны, словно от узкой полосы ветра, бегущей по середине луга.

Кто это? Гномы? Эльфы? Во всяком случае, нечто сверхъестественное. Не карлики, не лилипуты, не дети. Даже с такого расстояния была видна их странность, их чуждость. Это были не люди.

Она следила за волнами, раскачивающими высокие травы. Узкий поток стремился прямо к ее дому. Она не сделала пока попытки бежать и вдруг поняла, что боится не так сильно, как следовало бы.

Но все изменилось.

Трава на краю пастбища разметалась, и они выскочили на открытое пространство. Каждый сжимал в руке оружие - бейсбольные биты, на которые были насажены черепа, копыта или кости животных. Выглядели они как раскрашенные клоуны: красные носы, белые лица, яркие губы, волосы всех цветов радуги.

Только она не была уверена, что это раскраска.

Они продолжали выскакивать из высокой травы на открытое пространство. Пять. Десять. Пятнадцать. Двадцать. Ничто их не удерживало, короткие ножки резво несли их по полю. Вот они обежали гору булыжников в центре пастбища, вот начали перепрыгивать через невысокую изгородь, которую соорудил Хьюб для защиты от коров. Их сопровождало нечто, напоминающее рой насекомых. Может, пчел, а может, жуков.

Пэтти захлопнула входную дверь и заперла ее. Но в тот же момент поняла, что дом не гарантирует безопасности. Единственное спасение - бежать, убраться как можно дальше, пока они будут окружать дом, и надеяться, что этот процесс их немного задержит. Она не представляла, кто они и что им нужно, но чувствовала, что ничего хорошего от них ждать не приходится, и не считала себя настолько глупой, чтобы вот так просто остаться здесь и наблюдать за их приближением, вместо того чтобы спасаться бегством.

Вот о чем говорило появление вороны, догадалась она. Ворона была знаком, предупреждением, и ей, вероятно, удалось бы истолковать его, уделяй она в свое время больше внимания материнским наставлениям, а не мальчикам.

Это в высшей мере справедливое замечание промелькнуло в мозгу, пока она мчалась сквозь дом, выскакивала через заднюю дверь и запирала ее за собой. Критика собственных провинностей и недостатков, анализ задним числом ошибок и оплошностей. Если бы подумать об этом раньше, если бы она вела себя по-другому, можно было бы избежать нынешней весьма неприятной ситуации... Хотя она сомневалась, что дело именно в этом.

Она не в состоянии убежать от них. Это она чувствовала. Поэтому метнулась к амбару, думая, что если удастся спрятаться в старом погребе и запереться там изнутри, то можно спастись. Дом сейчас находился между ней и этими созданиями, и она надеялась, что под его прикрытием удастся успеть незаметно спрятаться в погребе, но еще раньше, чем смогла добежать до амбара, она услышала за спиной стук костей. Рычание и хриплое дыхание. Она на бегу обернулась через плечо. Они настигали ее, скорость их движения превышала человеческие возможности. Стремительный поток обогнул дом, захлестнул участок. Маленькие ручки схватили ее за бедра, стараясь раздвинуть ноги и вцепиться в пах. Они кишмя кишели вокруг, тянули к земле, она споткнулась об одного из них и упала лицом вперед. Один, судя по повадкам - лидер, взобрался на пень рядом с развешенным для сушки бельем и в нетерпении подпрыгивал, размахивая чем-то, напоминающим маракас[1], сделанный из черепа крысы.

Создания вблизи оказались еще меньше, чем она думала, не выше двух футов ростом, но все крепко сбитые и вооруженные, а главное - их было слишком много. Они перевернули ее на спину, один держал за голову, по двое навалились на руки, еще по двое - на ноги, стремясь их раздвинуть как можно шире.

Один продолжал хватать ее за промежность.

Она зарыдала, забилась в истерике, но и сквозь слезы не могла не заметить, что этих тварей сопровождал отнюдь не рой пчел или жуков, а полчища мошкары. Причем мошкара была какой-то странной, пугающей, совершенно не похожей на обычных земных насекомых.

Бабочка с лицом плачущего младенца устроилась у нее на носу, плюнула и улетела.

Она понимала, что сейчас погибнет, и отчаянно заорала изо всех сил в надежде, что кто-нибудь - возвращающийся Хьюб, проходящий пешеход, соседский фермер - может услышать ее, но клоунообразным монстрам, казалось, не было никакого дела до ее воплей. Они даже не пытались заткнуть ей рот. Они позволяли ей орать, и их полное равнодушие, их уверенность, что никто не придет на помощь, более чем что-либо иное убеждали в полной безнадежности ее участи.

Создание, державшее ее за голову слева, вдруг открыло зеленогубый рот. Послышались фортепьянные аккорды.

Тот, с крысиным черепом, продолжал прыгать на пне, тыкать в ее сторону и орать, при этом он издавал звуки струнного квартета.

У нее больше не было сил вопить, она только рыдала, заливаясь слезами и соплями, которые не было возможности утереть.

На грудь ей положили череп опоссума.

Словно во сне она услышала шум мотора грузовика Хьюба, подъезжающего к дому. Хлопнула дверца. Он громко позвал ее по имени. На долю секунды мелькнула мысль заорать что есть мочи, предупредить об опасности, крикнуть, чтобы убирался побыстрее, пока цел. Но любовь ее была не столь альтруистичной; ей не хотелось погибать тут одной, в окружении этих монстров. Она хотела, чтобы муж , спас ее, и громко позвала его.

- Хьюб!

- Пэтти!

- Хьюб!

Она хотела сказать еще что-то, хотела передать дополнительную информацию, крикнуть, чтобы схватил свой дробовик и разнес всю эту братию к чертям собачьим, но мозг и губы отказывались повиноваться, и она просто продолжала истерически выкрикивать его имя.

- Хьюб! Хьюб!

Ее приподняли, наклонили вперед, чтобы она смогла увидеть, как ее муж выскакивает из-за угла дома и врезается в стену из маленьких клоунов. Они мгновенно облепили его голову, грудь, повисли на руках и ногах и повалили на землю. Взметнулось оружие - кости, бейсбольные биты, черепа, конские копыта.

Тот, на пне, яростно прыгал, призывая к убийству Хьюба голосом струнного квартета.

Они забили его насмерть под звуки симфонии.

* * *

Мичиган

Это была настоящая жизнь.

Дженнингс пробирался вслед за егерем через густой кустарник, держа лук на изготовку. В прошлом году он возил Глорию в Палм-Спрингс, в позапрошлом - на Гавайи, но в этом, слава Богу, ему удалось настоять на своем, и они купили тайм-шер в Северный Мичиган. Он вознамерился в кои-то веки удовлетворить собственное желание, и если из этого следовало, что Глории придется либо сидеть перед телевизором в домике, либо шататься по единственному универмагу этого занюханного городка, значит, так тому и быть.

На двухнедельное пребывание он заказал несколько коротких охотничьих вылазок. Одна однодневная утиная охота. Одна охота на медведя, с ночевкой.

И эта.

Трехдневная охота с луком.

Из всех трех последняя виделась ему самой лучшей, самой увлекательной. Он никогда раньше не охотился с луком и стрелами, и хотя потребовалось определенное время для освоения специфики и возможностей нового вида спорта, егерь Том сказал, что он будто создан для этого. Он сам это чувствовал и находил, что охота с луком имеет дополнительные преимущества. Она давала возможность ощутить более полную слитность с природой, почувствовать себя органичной частью лесной жизни, а не дилетантом-интервентом, и это придавало особое удовольствие процессу охоты. Привносило дополнительное возбуждение. Пусть они пока не могли похвастаться ни одним трофеем, даже промахи волновали больше, чем иные удачи ружейной охоты.

Их было четверо - Том, он сам, Джуд Вайс, отставной шериф из Аризоны, и Уэбб Дебойяр, авиадиспетчер из Орландо, Флорида. Джуд с Уэббом остались в лагере, а Том повел его одного по следу оленя. В случае удачи открывалась перспектива водрузить дома над камином рога поваленного зверя.

Они шли по следам оленя, здорового быка, уже с полудня. По часам Дженнингса уже перевалило за три. Как быстро течет время, однако. Находиться здесь, ощущать свое слияние с природой - одно удовольствие. Он не мог припомнить, когда еще чувствовал себя так хорошо.

Внезапно Том вскинул руку, призывая его остановиться.

Дженнингс замер и проследил за взглядом егеря.

Олень.

Животное неподвижно стояло в густом кустарнике за огромной засохшей елью. Дженнингс вполне мог бы и не заметить его, ломиться дальше, спугнуть зверя, и момент для выстрела был бы упущен, но Том ориентировался в лесу, как на своей ладони, поэтому и успел его засечь.

От резкого выброса адреналина вскипела кровь. Нервничая и стараясь вести себя как можно тише, он переместил лук, заправил стрелу и натянул тетиву. План был прост: он стреляет в оленя, и если не убьет наповал, Том должен завершить дело.

Когда они обговаривали это на кордоне, перед выходом, Дженнингсу были несколько неприятны подробности, однако сейчас сама идея кинуться на животное с огромным охотничьим ножом, вступить с ним в рукопашный бой и вырезать его сердце показалась ему вершиной жизненного опыта, и ему захотелось, чтобы Том научил его, как это делается. Олень шевельнулся, поднял голову, посмотрел в его сторону.

- Давай! - крикнул Том. Дженнингс "нацелил стрелу и отпустил тетиву. Ему удалось свалить оленя с первого выстрела. Том, выставив нож, моментально рванулся вперед, ломая на своем пути мелкий подрост и кустарник. Дженнингс, не думая, кинулся следом за егерем, который уже навалился на животное и располосовал брюхо.

Покрытая шерстью шкура раздалась, содержимое желудка вывалилось наружу.

Из разверстой раны появилось тело его отца. Дженнингс уронил лук и отшатнулся. В глотке мгновенно пересохло. Том тоже отпрыгнул прочь от животного с выражением ужаса и непередаваемого страха на лице. С ножа все еще капала кровь; он крепко сжимал рукоятку, направив лезвие от себя.

Дженнингс почувствовал горячее сырое тепло между ног и понял, что обмочил штаны. Хотелось заорать, но не было сил. Ни он, ни Том до сих пор не произнесли ни слова, ни звука.

Отец встал на ноги. Он был в костюме, но и костюм, и лицо были полностью покрыты кровью и чем-то липким. Он оказался гораздо меньше, чем был при жизни, почти карликом. Но при этом совсем не постарел или по крайней мере возраст никак не отразился на его внешности. Первоначальной мыслью Дженнингса было, что отец не умер, что они похоронили другого мужчину, но он зрительно прекрасно помнил тело отца и был уверен, что отец давно мертв, а это... какой-то монстр.

Отец, сделав пару шагов от вспоротого оленя, первым делом бросился в сторону Тома. Егерь попытался отмахнуться ножом, но реакция оказалась странно замедленной, и нож впустую сверкнул в воздухе.

Шея Тома была свернута одним мощным и быстрым движением. После этого отец быстро развернулся и с безумной ухмылкой двинулся через небольшую поляну в его сторону.

Зубы его были в оленьей крови.

Дженнингс попытался было рвануть к лагерю, натыкаясь на деревья и кустарники... Но отец настиг его раньше, чем он успел преодолеть несколько футов. Одним мощным толчком Дженнингс был сбит с ног; он упал и ощутил на спине тяжкий вес компактного отцовского тела. Крепкие ладони обвили ему шею, сильные пальцы впились в горло.

Отец! - хотелось крикнуть ему.

Но воздух из легких уже не поступал в горло, окружающий мир поблек, и он погрузился во мрак.

* * *

Нью-Йорк

Шелли вышла из ванной и посмотрела на Сэма, уже устроившегося в постели. Он оторвал взгляд от журнала и нежно улыбнулся. Она отвернулась. С возрастом он стал жутко сентиментальным, и это все больше ее начинало раздражать. Он стал плакать над кинофильмами - схематичными, примитивными, рассчитанно бьющими по нервам киношками, очевидными в своей преднамеренной сентиментальности даже для нее, - и было неприятно слышать его легкие всхлипывания, видеть, как он одним пальцем стирает влагу, скопившуюся в уголках глаз. Он не плакал, когда умер Дэвид, не плакал, когда хоронил своих родителей, зато теперь вовсю лил слезы над небрежно прописанными характерами, искусственно воткнутыми в позорно натянутые сюжеты.

Порой она задумывалась, почему она вышла за него замуж.

Встряхнув головой, Шелли подошла к туалетному столику, достала расческу и...

...увидела в зеркале другое лицо.

Она поморгала, зажмурилась. Потом отвела взгляд в сторону и посмотрела вновь. Лицо было на том же месте - лицо древней старухи с невероятно морщинистой пергаментной кожей. Темные глаза смотрели злыми щелочками, почти безгубый рот кривился в жестокой ухмылке.

Мэри Уорт.

Шелли отшатнулась. В горле пересохло. Но она не могла отвести глаз. Она видела перед собой в зеркальном отражении всю комнату, Сэма, полусидящего на постели и опирающегося спиной на изголовье кровати с журналом в руках. На переднем плане, как бы с другой стороны туалетного столика, маячило лицо, вперившее в нее свой злобный, напряженный взгляд. Сначала ей показалось, что у него нет тела, но чем дольше она всматривалась, тем больше видела и теперь уже могла отчетливо различить сгорбленные плечи под черным халатом, хотя и не могла сказать наверняка, сразу ли было это тело или оно материализовалось у нее на глазах.

Мэри Уорт.

Это было то самое лицо, которое она представляла себе много лет назад, когда с сестрами и приятелями устраивала ночные посиделки с забавами, знакомыми каждой американской школьнице. "Мэри Уорт" была их самой любимой, они строго по очереди подходили к зеркалу, закрывали глаза и повторяли - "Мэри Уорт, Мэри Уорт, Мэри Уорт...". Суть заключалась в том, что если повторить имя сто раз, она появится. Ни у кого из них не хватало храбрости досчитать до ста; каждая с визгом и писком бегом бросалась в постель или в спальный мешок примерно на сороковом, сорок пятом повторе, и она сама всегда намеренно останавливалась, не доходя до пятидесяти, несмотря на то, что потом сообщалось сестрам и подружкам, потому что и это число казалось ей достаточно магическим и она боялась, что Мэри Уорт уже на этом этапе может частично показаться, а видеть ее ей совершенно не хотелось.

Шелли уже не помнила, кто научил ее этому ритуалу, где она впервые об этом услышала, равно как не помнила, доводилось ли ей видеть где-либо изображение Мэри Уорт или хотя бы встречать ее описание. Единственное, что она знала, - Мэри Уорт очень старая и очень страшная.

Но теперь она поняла, что лицо в зеркале точь-в-точь похоже на лицо Мэри Уорт, которое она себе представляла в детстве.

Шелли уставилась в зеркало и моргнула.

Где же ее собственное отражение?

До последней секунды она как-то об этом не задумывалась. Вся остальная комната совершенно отчетливо отражалась в зеркале, не было только ее самой.

Ее место заняла Мэри Уорт.

Если раньше она ощущала испуг, то теперь ее охватил невыразимый страх; с нарастающим ужасом она наблюдала за тем, как старая карга извлекает из складок халата длинный серебристый нож, крепко обхватив чернеющую рукоятку костлявыми морщинистыми пальцами. Шелли быстро обернулась, чтобы убедиться, что никакой реальной Мэри Уорт нет и в помине, потом оглядела себя, проверяя, не появилось ли на ней самой чего-либо лишнего, не одета ли она сама в черный халат и не вытаскивает ли из его складок непонятного происхождения нож.

Нет.

Но в зеркале она по-прежнему видела не себя, а Мэри Уорт, чья кривая ухмылка стала еще шире, неторопливо поворачивающуюся, сжимающую в руке нож и направляющуюся к кровати, в которой лежит читающий журнал Сэм.

Шелли видела в зеркале, как старая ведьма начала размахивать ножом, и аж подпрыгнула, услышав за спиной душераздирающий вопль Сэма.

В комнате не было никакой Мэри Уорт, однако Сэм корчился и метался с криками по кровати, на груди, на бедрах вспыхивали алые полосы, кровь била фонтанами или лилась ручьями в зависимости от того, куда попадал нож; кровь уже залила простыни, упавший на пол журнал, подушки, спинку кровати, ночной столик, индийский ковер, постеленный на деревянном полу.

Не слышно было ни малейшего звука, кроме душераздирающих воплей Сэма, и это, может быть, было самым страшным. В зеркале Мэри Уорт смеялась, вскрикивала, но Шелли ничего не слышала. Ее голос, если таковой у нее был, остался там, за стеклом зеркала, слышимый только в том мире; действия проявлялись в реальной спальне, а тело и голос - нет.

Как сюда попала Мэри Уорт? Никто не произносил ее имени.

Тут был какой-то провал. Шелли могла согласиться с возможностью материализации злых духов, но ни за что бы не поверила, что Мэри Уорт способна появиться сама по себе, не будучи вызванной. Так не бывает, так не должно быть, и если та история, которую ей поведали, и является частью детской игры, во всех легендах должно быть зерно истины.

Сэм перестал кричать. Он умер, но Мэри Уорт продолжала полосовать его, безжизненное тело дергалось на постели от силы ее ножевых ударов.

Шелли тоже не кричала. Она не ударилась в панику, не перепугалась, вероятно, она находилась в шоке, поэтому убийство Сэма не казалось ей таким кошмаром и ужасом, как должно было быть. На самом деле она ощущала некую отстраненность; сцена, развернувшаяся рядом с ней, в ее спальне, казалась ей примерно такой же плоской, не имеющей к ней отношения, как события на экране телевизора, неким абстрактным отражением в зеркале, если не считать, конечно, пугающего образа Мэри Уорт.

Мэри Уорт.

Даже это чудище теперь казалось не таким страшным, как раньше. Шелли стала уже привыкать к этой карге, и уже мелькнула мысль, не вызвала ли она сама эту старуху, не пожелала ли подсознательно ее появления для исполнения того, что она совершила.

Нет.

Они с Сэмом охладели друг к другу. Может, она даже больше и не любила его. Но никогда в самых невероятных фантазиях не могла пожелать ему смерти. Это все - Мэри Уорт, не она.

Но обвинят в этом ее.

Эта мысль поразила ее как молния. Она еще раз бросила взгляд на постель, увидела окровавленное тело мужа, широко вспоротую грудную клетку, так что среди клочков кожи и мышц виднелись какие-то внутренние органы...

И снова посмотрела в зеркало.

В зеркале Мэри Уорт стояла на своем прежнем месте, с другой стороны туалетного столика, и смотрела на нее.

Смотрела и улыбалась.

Часть 1

Снаружи

Глава 1

Дэниэл

- Просыпайся!

Дэниэл услышал голос жены, почувствовал на плече ее ласковую руку, но он уже давно отвык так рано вставать, и тело сопротивлялось. Он застонал, перевернулся на другой бок и поглубже зарылся в одеяло.

- У тебя же в десять собеседование. - Под внешне благодушной интонацией он уловил вполне конкретный подтекст, в результате чего глубоко вздохнул, отбросил одеяло и спустил ноги с кровати.

Марго уже была одета для работы.

- Извини, - проговорила она, стоя рядом с кроватью, - но я уезжаю, по дороге заброшу Тони и хочу удостовериться, что ты уже встал. Иначе ничего не получится.

- Уже встаю. - В подтверждение он поднялся и потянулся поцеловать ее, но она сморщила носик и отпрянула.

- Не приставай.

- Это любовь.

- Рассказывай! - Она легко чмокнула его в щеку. - Позвони мне на работу после собеседования. Я буду волноваться.

- Я бы и сам мог отвезти Тони, - заметил он, подбирая с пола штаны.

- Тебе не по пути. А кроме того, у меня больше времени. - Она двинулась прочь из спальни. - Я тебе всерьез насчет приставаний. Ничто не способствует потере работы больше, чем дурные манеры и дурное дыхание.

Он вышел за ней в гостиную. Тони уже ждал у дверей с рюкзачком в руке. Все шторы были раздвинуты; на улице человек пять одинаково одетых подростков стояли, облокотившись на низкий кирпичный заборчик, отгораживающий зеленую часть их двора от тротуара. Один из них, бритый наголо, докурил сигарету, затушил окурок о забор и щелчком отправил его к ним во двор.

Марго, видимо, заметила выражение лица Дэниэла, потому что свела брови и подняла указательный палец.

- Не связывайся с этими мальчишками. Нам здесь жить, а Тони ходить в эту школу. Что-нибудь сделаешь, а они на нем отыграются.

Тони ничего не сказал, но умоляющие глаза сына яснее слов говорили, что он на сто процентов согласен с матерью.

- Ладно, - кивнул Дэниэл.

Он посмотрел, как они вышли во двор, помахал им вслед, захлопнул и запер дверь и только после этого направился в ванную принимать душ.

Сильный напор горячей воды приятно массировал вялое со сна тело. Ванную заволокли клубы пара; он позволил себе постоять под душем дольше, чем необходимо, наслаждаясь ощущением тепла и комфорта.

Уже больше года прошло с тех пор, как он попал под сокращение штатов и был вынужден покинуть свое последнее место работы в "Томсон Индастриз". Хотя в вечерних теленовостях регулярно сообщалось о росте основных экономических показателей и постоянном подъеме котировок на фондовых рынках, для себя лично он не видел никаких перспектив в поисках работы ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем. За последние тринадцать месяцев он побывал во всех бюро по трудоустройству Филадельфии и пригородов - с одинаковым результатом. Рынок был перенасыщен такими же, как он, безработными сотрудниками среднего звена, претендующими на одни и те же позиции.

Не раз он подумывал о том, чтобы куда-нибудь уехать, но Марго пока еще работала, пока еще регулярно получала зарплату, а главное - этот дом, в котором они жили и который был их единственным реальным имуществом. Он был их якорем, приобретенным, оплаченным и доставшимся им целиком и полностью от ее родителей. Даже если Пенсильвания и не являлась его любимым штатом, то в самом крайнем случае, когда хуже уже будет некуда, когда Марго потеряет работу, им нечем будет платить за телефон, газ и электричество, у них всегда останется возможность постелить в гостиной спальные мешки, сбиться в кучку и жевать крекеры, наворованные из вазочек на стойках ресторанных баров.

Он улыбнулся, удивленный неожиданным ходом мыслей, и выключил душ. Как постоянно твердила Марго, нельзя быть таким мелодраматичным.

Впрочем, он всегда был мелодраматичен.

Это поддерживало интерес к жизни.

Дэниэл вытерся, побрился, почистил зубы, причесался, оделся. В костюме он выглядел консервативно, презентабельно, респектабельно. Он подошел к зеркалу, подтянул галстук, порепетировал улыбку. На сегодняшний день он не возлагал каких-то особых надежд. Тот факт, что с ним захотели побеседовать, вместо того чтобы сразу дать от ворот поворот, был, конечно, неплохим признаком, но в поисках работы он прошел уже десятки подобных собеседований, и все они пока заканчивались безрезультатно.

Впрочем, его вообще уже давно не приглашали ни на какие собеседования, и нынешнее, как минимум, можно рассматривать как тренировку для поддержания формы.

Он приехал в деловую часть Филадельфии и зарулил на подземную стоянку под "Бронсон Билдинг". За это пришлось выложить пять баксов. Фирма по производству программных продуктов "Каттинг Эйдж" занимала три верхних этажа здания. Поднимаясь на лифте, он успел мазнуть гигиенической помадой по вдруг пересохшим губам. Металлические двери раздвинулись.

Его немедленно проводили в кабинет для работы с посетителями. Молодая, преуспевающего вида женщина, явно не более года как окончившая колледж, представилась директором по работе с персоналом. Она пригласила его устраиваться в мягком, широком кресле напротив ее рабочего стола, после чего они около получаса очень мило побеседовали. Да, это было собеседование, но по форме более напоминающее непринужденный разговор, и Дэниэл поймал себя на том, что ему нравится такой свободный, неформальный подход. Собственно, о работе они практически не говорили; женщина в основном интересовалась им самим, его жизнью, его интересами, но он прекрасно понимал, что она таким образом формирует для себя представление о его личности, и был доволен, когда наконец это закончилось.

- Думаю, вы нам подходите, - сказала она, вставая из-за стола. - У вас есть индивидуальная мотивация, самостоятельность мышления, убеждена - вы способны на многое. Теперь я хочу представить вас президенту нашей фирмы.

Они вышли из кабинета, пересекли устланный коврами холл и оказались у дверей другого, более солидного офиса. Она постучала по косяку распахнутой двери, потом дала знак Дэниэлу проходить внутрь.

Президент компании оказался из той породы людей, которые изо всех сил стараются играть в жизнерадостного "своего парня". В документах компании он именовал себя "В. Л. (Крошка) Уильяме". Дэниэл терпеть не мог людей с кличками. И еще больше - тех, кто подписывался одними инициалами. Вместе это составляло убийственную комбинацию. "Никогда не доверяй людям, которые скрывают имя, данное им родителями", - говаривал его отец. Этот совет он принял исключительно близко к сердцу.

Но пока что он нуждался в получении работы и не имел права быть слишком разборчивым. Поэтому устроился в кресле напротив В. Л. (Крошки) Уильямса и улыбнулся.

Президент заглянул в резюме, которое держал в руке.

- Я вижу, вы раньше занимались созданием программ.

- Да, - кивнул Дэниэл. - Для "Тайлер-сити".

- Вам нравилась эта работа?

- Нет, - искренне признался Дэниэл, моментально почувствовал оплошность и постарался ее исправить. - То есть сама работа мне нравилась, мне не нравилось... с кем приходилось работать.

- Поэтому вас уволили?

- Да, сэр.

- В "Каттинг Эйдж" нам нужны командные игроки.

- Нет проблем, - солгал Дэниэл. - Я командный игрок. Мне просто не повезло.

- Понятно, - улыбнулся президент, вставая. - Что ж, спасибо, что посетили нас.

Дэниэл тоже встал и протянул ладонь.

- Спасибо, что пригласили.

- Мы вам обязательно позвоним, - заверил В. Л. (Крошка) Уильяме, крепко пожимая протянутую руку.

Но Дэниэл уже понял, что они не позвонят. Он сам себя посадил в лужу и завалил тест. Он покидал здание в удрученном и подавленном состоянии, которое только усилилось, когда он вышел из лифта в подземном паркинге и осознал, что выбросил на ветер пять долларов за стоянку.

Лес рубят - щепки летят. Он уже приехал в город, уже потратил пять баксов, какое значение имеют еще несколько? Он поехал в "Макдоналдс" и набрал полный поднос дорогих блюд, решив потешить себя всякой ерундой в надежде смыть горечь разочарования.

К полудню он уже вернулся домой, как раз к началу старого вестерна с Джоном Фордом на Эй-эм-си. Он уселся в свой шезлонг перед телеприемником, но не смог переключиться на фильм. Мысли продолжали крутиться вокруг неудачных попыток обеспечить себе работу. На экране Джон Уэйн скакал по песчаной пустыне; у него за спиной театральными декорациями вздымались к небу величественные кроваво-красные скалы, и Дэниэл задумался о том, каково было бы жить в Аризоне. В эти дни рынок труда на Западе переживал настоящий бум, и Дэниэл в очередной раз задумался, не лучше ли рискнуть по-крупному и двинуться вслед за солнцем, вместо того чтобы цепляться за этот паршивый заурядный дом и ждать у моря погоды.

По крайней мере он был не таким упертым мужланом, чтобы обижаться на Марго, приносящую деньги в дом. Он был очень рад, что у нее есть работа, и не считал, что мужчина в доме обязан быть главным добытчиком. Они с Марго были не конкурентами, а одной командой, один за всех и все за одного, и он гордился ее успехом. Но, с другой стороны, ему и самому хотелось работать. В нем не было тяги к творчеству, он не был художником, писателем, композитором, ему нечем было занять свое свободное время. Желание избавиться от ощущения собственной бесполезности превалировало даже над желанием зарабатывать деньги.

Зазвенел телефон. Это Марго. Он совсем забыл, что должен был ей позвонить. Пришлось сначала извиняться, а уж потом вкратце изложить события прошедшего утра.

- Не самые радужные перспективы? - сочувственно вздохнула она.

- Во всяком случае, дух не перехватывает.

- Не расстраивайся. Как-нибудь образуется.

- Надеюсь.

- Ты после обеда занят?

- А как же! - фыркнул он.

- В таком случае я попросила бы тебя съездить в магазин, надо купить булок для гамбургеров и мясного фарша. Я забыла кредитную карточку, а наличных при себе нет.

- Наличных у меня тоже нет.

- Моя карточка либо на туалетном столике, либо в ванной.

- В ванной?

- Ну что ты как маленький!

- Извини.

- А Тони я сама заберу на обратном пути.

- Я и сам могу.

- Завтра съездишь. Поменяемся машинами.

- Он стесняется "бьюика"? - догадался Дэниэл.

- Вслух не скажет, но да. Знаешь же, как ведут себя дети в его возрасте. Всего стесняются.

- Особенно родителей.

- Особенно родителей, - со смехом повторила Марго. В трубке послышался звук чужих голосов. - Минутку, - попросила жена. Было слышно, как она приглушенно говорит о чем-то с другой женщиной. - Извини, мне пора, - произнесла она опять в трубку. - У нас тут проблемы. Не забудь заехать в магазин.

- Обязательно. Я тебя люблю.

- Я тоже. Пока.

Он положил трубку, выключил телевизор и направился через кухню в холл. С выключенным телевизором в доме показалось тихо, слишком тихо, неприятно тихо, и Дэниэл поспешил начать насвистывать бессмысленную мелодию, чтобы как-то нарушить эту гнетущую тишину.

К моменту, когда он вошел в спальню, странное чувство дискомфорта уже вовсю овладело им и еще больше усилилось, когда он миновал туалетный столик и подошел к узкой двери, ведущей в ванную комнату. Это было странное ощущение, природу которого он даже не сразу распознал. Лишь спустя несколько мгновений Дэниэл понял, что это страх. Не тот сознательный страх, который овладевает человеком в предчувствии физической опасности и который он не раз испытывал, будучи взрослым, но беспричинный, ни на чем не основанный, мистический ужас, который ассоциировался с детством. Боязнь привидений, боязнь призраков - чувство, которое он не испытывал уже несколько десятков лет... Понимая всю глупость своего поведения, он тем не менее нервно оглянулся, ожидая увидеть за спиной какую-то тень или фигуру, и не смог отделаться от ощущения, что за ним наблюдают, даже убедившись, что в комнате никого нет.

Откуда это могло возникнуть? Минуту назад он разговаривал с Марго, они нормально беседовали, обсуждали покупки для ужина, а теперь трясется как осиновый лист, находясь в собственной спальне.

Он понимал, что это глупо, это не имеет никакого смысла, но ощущение не проходило - даже после того, как он обнаружил кредитную карточку Марго рядом с ее расческой на кафельной полочке рядом с умывальником, даже после того, как он спешно покинул ванную и вернулся в холл.

Только когда он наконец очутился на улице, на крыльце и запер входную дверь, паника оставила его, и он почувствовал, что может нормально дышать.

Стресс.

Может, он возлагал слишком большие надежды на свое собеседование в "Каттинг Эйдж"?

Либо так, либо в доме за последние пять минут поселились привидения.

Может, Марго умерла.

Или Тони.

Усилием воли он отбросил эти мысли.

Так и до психоза недалеко. До какой-нибудь мании. Нет никаких призраков, ничего странного, это всего лишь результат слишком разыгравшегося воображения, которое, после двадцатилетнего пребывания в коме, вдруг решило дать о себе знать.

Стресс.

Это, безусловно, стресс.

Тем не менее он окончательно перевел дух лишь в тот момент, когда выехал на шоссе, ведущее к магазину, а дом остался далеко позади.

После обеда Дэниэл сидел с Тони на кухне и помогал ему готовить уроки. Марго мыла посуду.

Наконец Тони выполнил все задания и спросил, можно ли ему пойти посмотреть телевизор.

- Только до половины девятого, - напомнил Дэниэл. - И сразу в постель. Завтра в школу.

- Но, пап...

- Никаких "но".

Тони вылетел из кухни, с силой толкнув дверь на шарнирах, и направился в гостиную.

- На следующий год можно ему будет разрешить ложиться в девять, - проговорила Марго.

- Если улучшит отметки.

- Не замечал, что ты постепенно начинаешь походить на своего отца? - улыбнулась жена.

Дэниэл отодвинул стул, встал, подошел к ней и положил ей руки на плечи, быстро чмокнув за правое ухо.

- Я люблю тебя, миссис Андерсон.

- Я знаю.

- Разве тебе не следует сказать - "я тоже тебя люблю"?

- Поступки говорят громче слов. - Она понизила голос. - Я докажу тебе это позже.

- За это я и люблю тебя, - улыбнулся Дэниэл. С улицы донесся быстро приближающийся рев автомобиля без глушителя; двигатель достиг оглушительного крещендо и стих.

- Твой братец прибыл, - сказал Дэниэл, возвращаясь на свое место.

- Будь с ним помягче.

- Всегда.

- Брайан за тебя переживает.

- На что спорим - он опять начнет обсуждать тему моей безработицы?

Она выглянула в кухонное окно и быстро вернулась к посуде, сделав вид, что никого не заметила.

- Перестань.

Брайан стукнул кулаком в дверь и тут же возник на пороге. Кивнув сестре, он сел за стол.

- Ну что, приятель, все еще не нашел работу?

- Нет.

- Я тебе кое-что подыскал. Может, еще и не выгорит, но у одного моего приятеля есть брат, он ди-джей. Ну, знаешь, танцульки, вечеринки, все такое. Ему нужен человек, который будет помогать ему таскать оборудование. Халтурка, конечно, временная, в основном по вечерам, но все-таки лучше, чем ничего. Могут даже чаевые перепадать.

- Что-то мне это не очень, - покачал головой Дэниэл.

- А что такого? Принести и установить несколько динамиков, потом посидеть, послушать музыку, а тебе еще за это и деньги будут платить! Просто не бей лежачего!

- Меня мутит от танцевальной музыки.

- Хочешь, чтобы по-настоящему замутило - послушай "Пет саундз". Слышал, это "Бич Бойз"? Самый тошнотный альбом, когда-либо записанный на виниле. Каждый раз, когда слышу, я просто в отпаде.

Проблема занятости моментально оказалась забыта, как только Брайан сел на своего любимого конька - эстраду и стал перечислять все свои симпатии и антипатии последних двадцати лет. Брайан был неплохим парнем, только большим оригиналом и человеком "полудела". Все его так называемые трудовые вакансии, с которыми он приезжал, были нацелены на одно - продемонстрировать свое превосходство над Дэниэлом, поскольку он сам работал, а Дэниэл - нет. Брайан был на шесть лет старше Марго, на пять - Дэниэла, и несмотря на то, что по-своему очень любил их и поддерживал, всегда испытывал к ним некоторую ревность за то, что они оба были более высокооплачиваемы, имели более престижную работу, чем он, и с того момента, как Дэниэл очутился на улице, он пребывал просто в райском блаженстве.

Шел двенадцатый час, когда Брайан, обхватив напоследок сестру за талию и покружив ее по кухне, наконец распрощался. Они постояли на пороге, помахали ему вслед, он переполошил своим мотором половину поселка и укатил.

Дэниэл закрыл и запер дверь. Марго тут же поцеловала его.

- Спасибо.

- Не за что, - сухо усмехнулся он. - Он же наша семья.

- Ты был выше всяких похвал. Готов получить награду?

- Весь вечер жду.

- Только схожу проверю Тони.

Марго отправилась в комнату Тони, а Дэниэл тщательно проверил дверные запоры, желая убедиться, что все в порядке, и только потом выключил свет в доме и пошел в спальню. Марго уже стояла перед зеркалом с распущенными волосами. Войдя, Дэниэл так же тщательно запер и эту дверь. Взгляд невольно скользнул в узкий проем ванной комнаты. Там было темно. Возникло то же самое чувство тревоги, ощущение какого-то непорядка. Быстро пройдя в ванную, он повернул выключатель и с огромным облегчением констатировал отсутствие чего бы то ни было неординарного.

Днем, вынося мусор, он заметил какую-то тень в переулке за домом, тень, которую идентифицировать он не смог, хотя она и показалась странно знакомой; тень принадлежала маленькому существу, почти карлику, облаченному в рваное тряпье или дым, колеблемый порывами ветра. Это произошло часа в два дня - самое маловероятное время для появления призраков, однако глубокие тени от выходящих на восточную сторону гаражей, покрывавшие узкий переулок, а также легкая облачность, затянувшая небо, внесли свой вклад в нехарактерно мрачную сцену. Он выбросил пластиковый мешок в мусорный бак и повернул назад, к дому, когда краем глаза заметил какое-то движение. Всмотревшись в глубину переулка, он увидел на расстоянии нескольких домов, на фоне ярко выделяющейся белой крашеной изгороди, неясную тень маленькой фигуры с длинными волосами и в лохмотьях до колен. Фигура не двигалась, только волосы и одежда взметались от порывов ветра. От этого зрелища в мозгу моментально прозвенел какой-то звоночек. Он был уверен, что где-то это уже видел, но никак не мог вспомнить, где именно и когда. Сколько ни всматривался Дэниэл в глубину переулка, стараясь обнаружить фигуру, которая могла отбрасывать эту тень, он так ничего и не увидел.

Тень подняла руку. Поманила к себе.

Его мгновенно окатило волной холода. Он уже испугался, испугался чисто интуитивно, безотчетно и поспешил прочь из переулка, в свой двор, в свой дом, запер за собой дверь и плотно задернул шторы, чтобы его не могли увидеть снаружи.

Дэниэл снял туфли и брюки и тяжело сел на кровать. Мысль об этой тени не покидала его весь вечер, преследовала его, угнетала невозможностью вспомнить нечто очень знакомое. Ему очень хотелось поделиться с Марго, но он не стал этого делать. Он отдавал себе отчет, насколько глупо все это будет выглядеть со стороны, и совершенно не желал давать ей лишний повод думать о том, что он бездельничает сутками напролет, сочиняет страшилки и сам себя ими запугивает, короче, предается фантазиям, поскольку ничего более полезного не может придумать.

Он расстегнул рубашку, бросил ее на ковер и растянулся на кровати.

Марго закончила заниматься волосами, разделась и направилась к ванной.

- Быстренько сполоснусь, ладно?

- Нет! - приподнялся на локте Дэниэл.

Она приостановилась, недоуменно приподняв брови.

- Ты мне нравишься грязная.

Она улыбнулась, вернулась к нему, забралась в постель.

- Мне нравится, что я тебе нравлюсь грязная.

Потом они лежали, раскинувшись, уставшие и потные. Дэниэл потянулся к пульту, включил телевизор и начал переключать каналы. Марго прижалась к нему.

- Ты не замечал, - заговорила она, - Тони в последнее время начал вести себя... как-то странно.

- Что значит "странно"?

- Не знаю. Стал скрытным. Подозрительным. По-моему, он слишком много времени проводит у себя в комнате.

- Мальчик? В своей комнате? Один? Скрытничает? Подозрительный? - Дэниэл усмехнулся. - Интересно, чем же это он там занимается?

- Прекрати, - толкнула она его в бок.

- Попробуй поискать пятна у него на простынях.

- Иногда ты бываешь просто несносен.

- Извини, но это совершенно естественно...

- Это не естественно! Именно это я и пытаюсь внушить тебе. То, о чем ты говоришь, я прекрасно знаю. Я же стираю его белье, а не ты. Нет, это... это что-то другое.

- Другое? Наркотики? Ворует в магазинах? Со шпаной связался?

- Ничего подобного.

- Тогда что же?

- Не знаю. Что-то похожее на... привидение.

Привидение.

Он не ответил, сделав вид, что смотрит телевизор. Она сходила в душ, вернулась и снова устроилась рядом. Спустя недолгое время он почувствовал, как ее тело расслабилось, ритм дыхания изменился... Она заснула.

Он выждал несколько минут, затем осторожно высвободился из объятий и отодвинулся на край кровати. Некоторое время он смотрел на нее, поглаживая волосы. Она была так прекрасна, он чувствовал себя с нею таким счастливым, но леденящая мысль о том, что это не надолго, засела в мозгу. Он не мог от нее избавиться. Это было то же самое ощущение, которое он испытал утром, - тревожное, сводящее с ума предчувствие, что с ней и с Тони должно что-то случиться. Он понял, что думает про ту тень.

Привидение.

Он лег на спину, закрыл глаза и попытался заставить себя ни о чем не думать, заставить себя заснуть. Это удалось далеко не сразу. В телевизоре длинное ток-шоу уступило место рекламе, потом реклама закончилась, и начался какой-то фильм.

Наверное, только к середине фильма он задремал.

Он спал и видел сон о том, как маленькая тень оказалась в его доме, сам он сидит в кресле, не в силах пошевелиться, и видит, как эта тварь рыскает по дому в поисках его жены, в поисках его сына.

Глава 2

Лори

Лори Митчелл наблюдала за склоненными головами руководителей других отделов, которые старательно чирикали что-то в своих блокнотах.

Хоффман, вышагивая перед большой зеленой доской, зачем-то висящей в зале для совещаний, неутомимо бубнил насчет максимализации прибылей подразделений, набор общих фраз, которых он нахватался на очередном семинаре для руководящего состава, и, судя по всему, конца этому делу в ближайшее время не предвиделось.

"Доска зеленая - тоска зеленая" - почему-то вертелось в голове.

Лори украдкой взглянула на часы.

Господи, как же она ненавидела эти собрания! За окнами сиял ясный, безоблачный день. В голубом пространстве между двумя небоскребами хорошо были видны воды залива и темные очертания острова Алькатраз. Она вдруг подумала - а что будет, если вот сейчас произойдет сильное землетрясение? Устоит их здание или развалится? А если развалится, то посыплются они все вниз сквозь этажи или конструкция завалится набок, вышвырнув их из себя, как катапульта? Скорее всего что-то развалится, какие-то фрагменты конструкции уцелеют, а смерть избирательно настигнет тех, кому суждено судьбой оказаться в неудачном месте в неудачное время.

Дурацкие мысли, конечно, зато позволяют коротать время. Она еще раз обвела взглядом зал, своих коллег и сотрудников и не в первый раз подумала, что ей здесь не место. Она поступила на работу в "Аутомэйтед Интерфейс" сразу после колледжа, прошла много ступеней служебной лестницы и уже пять лет занимала свое нынешнее положение, но до сих пор иногда чувствовала себя обманщицей, ребенком, играющим в переодевания, которому каким-то образом удалось внушить взрослым, что она одна из них. Есть ли у нее вообще что-нибудь общее с этими людьми? Нет. Она жила в фальшивом пластиковом мире яппи[2]. То, что она имела отношение к этому бизнесу и, более того, оказалась вполне к нему пригодной, можно было расценивать как очередную усмешку судьбы.

Она выросла совсем в другом мире, в небольшом провинциальном городке на южной окраине Залива, на излете движения хиппи, и родители воспитывали их с братом Джошем в нетрадиционной манере. Учили с уважением относиться к природе, ценить индивидуальность, в общем, в полном соответствии со всеми клише контркультуры. Маниакальное внимание к внешности, зацикленность на финансовых вопросах и материальных благах, столь характерные для большинства ее сослуживцев, были ей совершенно чужды. В то же время она признавала необходимость соблюдения "правил игры" и не страдала от собственного конформизма, облачаясь в "правильные" одежды, заказывая "правильные" блюда и делая все остальное необходимое для облегчения существования своей творческой личности в качестве преуспевающей деловой женщины. Поэтому она и оказалась там, где находилась в настоящий момент.

Забавно все-таки, как порой оборачивается жизнь. Ее родители погибли в загадочной автомобильной катастрофе, когда она была в выпускном классе средней школы. При всей безутешности горя и бездонном чувстве одиночества она не могла не поразиться, узнав, что родители, оказывается, оставили завещание, в котором специально оговорили суммы, необходимые для того, чтобы они с Джошем получили образование в колледже. Она не предполагала ни от отца, ни от матери столь жестких требований, но это было прописано черным по белому, и юрист подчеркнул, что деньги могут быть израсходованы только на оплату обучения и книги. В ином случае они будут переданы в "Гринпис".

Таким образом, своим нынешним положением руководителя в бизнесе она обязана своим родителям-хиппи.

И у нее было ощущение, что они бы гордились ею.

Спустя полчаса Хоффман наконец закруглился. Собрание закончилось. Заведующие отделами разошлись по своим кабинетам. Том Дженсон, координатор развития отдела, пригласил пойти пропустить по стаканчику после работы, но она отказалась, сославшись на желание побыстрее отправиться куда-нибудь отдохнуть на выходные.

- Трудно возразить, - кивнул Том. - Тяжелая неделька выдалась.

- До понедельника, - улыбнулась ему Лори.

Она ушла с работы на час раньше и направилась пешком к центру города. Вагончик канатной дороги, битком набитый японскими туристами, простучал мимо, и она помахала рукой мужчине, который в этот момент навел на нее фотоаппарат.

Обычно по пятницам она заходила к брату в "Графство". Он уже три года как приобрел книжную лавку под таким странным названием, и было очень приятно сознавать, что он наконец нашел себе занятие по душе. Только с недавних пор слишком, на ее взгляд, погрузился в восточные религии и философию.

Интерес, который он унаследовал от матери.

Это была одна из причин, по которой она любила заходить к нему.

Когда она вошла в магазин, Джош занимался с посетителем. Лори приветственно помахала рукой и отошла к журнальной стойке. Краем уха она слышала, что разговор идет о творчестве Карлоса Кастанеды.

Посетитель наконец купил книгу и удалился. Она подошла к прилавку.

- Привет. Как дела?

- Именно об этом я у тебя хотел узнать, - откликнулся Джош.

- Так плохо?

Он кивнул. Она положила сумочку рядом с собой и вздохнула.

- Неделя была просто какая-то бесконечная.

- Ну рассказывай.

Она вкратце описала мелкие стычки и изменения на службе, происходящие в результате недавней структурной перестройки отдела, упомянула о занудных собраниях и бесконечных летучках, а под конец еще поведала о судебном иске, который подал на компанию один из ее бывших сотрудников.

- Придется тебе объясняться?

- А куда денешься.

- Как у вас с Мэттом?

- Замечательно. Никаких проблем.

- Ты же всегда можешь сменить работу.

- Нет. Дело не в работе... дело в положении. С тех пор как меня повысили, постоянно приходится заниматься людскими ресурсами, а не чем-то более важным.

- Людскими ресурсами? - с улыбкой переспросил он.

- Согласна. Я испортилась. У меня в корпорации роль зазывалы.

- Я же говорю, можно поискать другую работу. Она отрицательно покачала головой. У тебя сильное нервное перенапряжение. Все твои проблемы от этого. У меня есть одна книжка...

- Джош!

- Я серьезно. Про духовную целостность и управление энергией. В твоей жизни явный недостаток духовности. В этом корни всех проблем. На самом деле, в этом корни большинства мировых проблем.

- Знаешь, в данный момент я совершенно не настроена...

- Лори!

- Слушай, я очень рада, что у тебя есть хобби, это действительно интересно и все такое, только сильно сомневаюсь, что, зайдя к тебе в магазин и купив пятидолларовую книжку, где больше тщеславия, чем смысла, смогу найти ответы на все вопросы, над которыми безуспешно бились лучшие умы человечества.

- Не надо быть такой злюкой!

- Нет, Джош, надо! Надо, потому что каждый раз, когда я к тебе захожу, ты пытаешься впихнуть мне в глотку какую-нибудь очередную религию. Мне нужен брат, который будет меня не обращать еженедельно в новую веру, а просто пожалеет и посочувствует!

- Ты просто слишком консервативна.

- Если Альберту Эйнштейну не удалось понять, в чем смысл жизни, то тебе и подавно!

Он отвернулся. Она тут же схватила его за руку, притянула к себе и вздохнула.

- Прости меня. Просто такой муторный день, тяжелая неделя, я совсем не хотела на тебя все это выплескивать.

- А для чего еще нужны братья? - усмехнулся Джош. Лори крепко обняла его.

- Лучше я просто пойду домой, приму горячую ванну, отдохну с Мэттом, посмотрю какой-нибудь дурацкий фильм. Позвоню тебе попозже, хорошо? - сказала она, беря в руку сумочку.

Он кивнул.

- А о твоих причудливых религиях поговорим в другой раз.

- Договорились, - рассмеялся Джош.

Попрощавшись, она вышла на запруженный толпой тротуар. Сегодня утром она ехала на работу городским транспортом, но теперь решила добраться до дома пешком. Это недалеко, да и физическая нагрузка не помешает. Еще ей хотелось поразмышлять по дороге.

На перекрестке у светофора рядом остановился кабриолет. Владелец нетерпеливо переключал каналы радиоприемника, который орал так, что его можно было слышать, наверное, за полквартала. Рэп, данс, металл, альтернатив... Зажегся зеленый, кабриолет рванул вперед. Постепенно затухающие звуки современного рок-ансамбля были слышны все время, пока она переходила улицу.

Она скучала по музыке семидесятых. Для большинства публики эти годы были десятилетием диско, но она оставалась поклонницей фьюжн[3] и прогрессивного рока, движения на границе основного течения, которое не признавало никаких границ и давало возможность проявления творческих амбиций и музыкальных способностей. В настоящее время все придерживались тенденции к усредненности, все боялись как-то выделиться, показаться нелепыми в своих притязаниях, и в результате вся музыкальная палитра представляла собой нечто безысходно банальное.

Искусство.

Это она уважала.

Поэтому ей было так хорошо с Мэттом.

Они познакомились около года назад, последние четыре месяца жили вместе, и если ситуация на работе постоянно менялась то в худшую, то в лучшую сторону, дома она была постоянно и абсолютно счастлива.

Мэтт, по ее убеждению, был настоящим художником. Он работал не ради денег, не ради славы, не ради признания среди друзей и знакомых.

Просто у него была такая потребность.

Он и внешне отличался от остальной публики. Это говорило о цельности его натуры и тоже ее весьма подкупало. Всех деятелей искусства Сан-Франциско можно было разделить на две категории - тех, кто одевался у модных дизайнеров и всегда выглядел как с иголочки, и тех, кто отоваривался на распродажах и никогда не брал в руку расчески. Мэтт больше был похож на торгового клерка или среднего государственного служащего, и мысль о том, что он не считает себя обязанным следовать канонам, созданным для богемы средствами массовой информации, убеждала ее в том, что он - настоящий.

На самом деле он действительно работал торговым клерком. В магазине Монтгомери Уорда "Камеры и аксессуары". Деньги, которые он получал за свою деятельность от девяти до пяти, Мэтт вкладывал в творчество. Он снимал фильмы в районе парка Золотых Ворот. Он находил "на улице" подходящих ему людей и предлагал им читать его сценарии. Закончив фильм, он делал копии на видеомагнитофоне, рассылал кассеты по друзьям и коллегам и просил их распространять их дальше тем же способом. Большинство из тех, кто видел его работы, насколько ей было известно, даже не подозревали, что он является создателем этих фильмов. Он всегда вел себя так, словно случайно наткнулся на любопытный малобюджетный фильм и захотел им поделиться с окружающими.

Она находила это очаровательным.

Подойдя к дому, у подъезда она увидела "мустанг" Мэтта. Торопливо пересекая небольшой дворик и поднимаясь по ступенькам, она почувствовала прилив бодрости. Входная дверь была незаперта, как обычно, и она прошла внутрь. Она собралась было возопить в манере Рики Рикардо "Милый, я дома!", но передумала, решив устроить ему сюрприз, и, крадучись, прошла в гостиную. Из туалета послышался звук журчащей струи, она приблизилась к открытой двери...

...и обнаружила обнаженную блондинку, сидящую на унитазе, расставив ноги.

И Мэтта, ее художника, коленопреклоненного перед этим унитазом, с головой у нее между колен.

Без малейшего промедления, вполне объяснимого шоковой ситуацией, она метнулась в ванную комнату и ухватила Мэтта за волосы.

- Прочь! - завопила она. - Прочь из моего дома!

Его возбужденный член комично болтался из стороны в сторону, женщина судорожно пыталась привести себя в приличный вид. Но Лори не дала им и секунды. Схватив Мэтта за запястье, она что было сил толкнула его в сторону холла, потом подхватила валяющуюся у ванны его одежду и швырнула ее вослед. К женщине она не прикоснулась, только не переставала вопить, осыпая их обоих яростными проклятиями. Женщина, уже в брюках и майке, проскользнула мимо, сжимая в руках трусы, лифчик, колготки и туфли.

Лори заплакала. Она не хотела, она надеялась вытерпеть до тех пор, пока они не уберутся из дома, хотела показать гнев, а не обиду, но ничего не могла поделать с собой, выкрикивая сквозь рыдания:

- Подлец! Чтоб ты сдох, извращенец, сукин ты сын!..

Те, полуодетые, бегом выскочили на улицу, не позаботившись закрыть за собой дверь, и Лори мельком увидела, как Мэтт лихорадочно прыгнул в машину и начал искать по карманам ключи. В следующее мгновение Лори грохнула входной дверью и заперла ее на все замки.

И без сил повалилась на жесткий холодный деревянный пол. Все произошло слишком быстро. Минуту назад она еще была счастлива, с воодушевлением предвкушая сладкий отдых с Мэттом в наступивший уик-энд. А теперь вся ее жизнь перевернулась вверх тормашками. При мысли о том, что она предана любимым мужчиной, внутри все заледенело. Ей не дали времени осмыслить либо как-то свыкнуться с этим шокирующим событием; ее просто швырнули в воду и заставили плыть.

Все еще плача, она села. Постепенно слезы прекратились. Но боль не прошла. Боль стабилизировалась. Она больше не была чем-то вторгшимся извне, боль просто поселилась в ней, и с этим ничего нельзя было сделать. Она встала, вытерла глаза, вытерла лицо и направилась в ванную комнату. При виде унитаза ее чуть не вырвало.

Она включила воду, тщательно вымыла руки с мылом, потом вернулась в свою спальню и упала на кровать. Ее до сих пор трясло от ярости, но помимо ярости в душе образовалась какая-то пустота. В голове с невероятной скоростью мелькали картины последних месяцев с Мэттом. Она пыталась восстановить, можно ли было это предвидеть.

Порой ей приходило в голову, что лучше было бы быть лесбиянкой. По крайней мере женская логика ей более понятна. И не приходилось бы сталкиваться с мерзкими кобелями, которые норовят учить, как себя вести и что делать, а потом подло предают ее.

Она легла поудобнее.

Лесбиянка.

Она вспомнила, что когда была маленькой, обещала жениться на девочке, которая жила... Где же она жила? В соседнем доме? На их улице? Уже не вспомнить. Она даже не могла вспомнить имя той девочки, но помнила, как та выглядела - чумазенькой, худенькой, милой в своей естественности, наивной, неуверенной в себе... Даже сейчас воспоминания подействовали возбуждающе. Лори села и встряхнула головой.

Что это с ней?

Может, ее действительно тянуло к женщинам? Может, она все эти годы подавляла свои естественные желания и потому постоянно наталкивалась на неудачников, и ее отношения с мужчинами раз за разом заканчивались ничем?

Нет. Она вспомнила блондинистую девку Мэтта, голую, испуганно натягивающую на себя свое тряпье, и ничего не почувствовала, никакого, даже подсознательного влечения - кроме неописуемой ярости и жгучей ненависти. Она всегда считала себя человеком, не склонным к жестокости, пацифисткой, но сейчас поняла, как появляется у людей желание убить.

Если бы в доме было оружие, она бы могла пристрелить их обоих.

Вздохнув, она встала, подошла к платяному шкафу и начала вышвыривать на пол все вещи Мэтта. Потом собрала их в кучу, перенесла в гостиную, бросила на диван и пошла собирать по дому все остальное, что имело к нему отношение.

Затем вынесла вещи во двор, все, включая его творчество. С силой грохнула оземь видеокамеру, растоптала дорогие кассеты и пинками расшвыряла по траве ленты. Подъездная дорожка и весь газон оказались усыпаны одеждой и книгами, электроникой, компакт-дисками. Компания мальчишек, игравших поблизости в бейсбол, с любопытством поглядывала в ее сторону, но ей было все равно. Вернувшись в дом и снова заперев за собой дверь, она почувствовала, что уже полегчало.

Она оставит все так до завтра. Но если завтра утром он не заберет свое дерьмо, она позвонит в детский госпиталь или в еще какое благотворительное общество и попросит, чтобы они приехали забрать.

* * *

Утро выдалось ясным, без тумана и облаков. Лори вышла на крыльцо и поглядела на небо. Такое солнечное утро - редкость для Сан-Франциско, и несмотря на все недавние переживания, необычно хорошая погода немного прояснила ее настроение. Впервые за последние дни она почувствовала какую-то легкую надежду.

Тиа Гутьерес, молодая женщина из соседнего дома, вышла на крыльцо и приветливо помахала рукой.

- Чудесный день, не правда ли?

- В кои-то веки, - кивнула Лори.

- Советую сказаться больной и взять отгул.

- Вам тоже.

- А я уже, - улыбнулась та.

Лори улыбнулась в ответ. Отгулов она действительно давно не брала. Плюс накопилось много часов отпуска. Впрочем, нет, сейчас нельзя, слишком много работы. Надо разобраться с требованием Мигера: выполненный по его заказу программный продукт почему-то не удовлетворил промышленника, и теперь Мигер желает провести его модернизацию, причем бесплатно и со срочностью "вчера". А еще в три часа ей придется проводить встречу по поводу гибких взаимовыгодных соглашений.

Нет, сегодня ни о каком отгуле не может быть и речи.

Но можно пойти на работу пешком. Она вернулась в дом, оглядела себя перед зеркалом, кинула за щеку несколько витаминок "С" и проверила содержимое сумочки и портфеля. Заперев дверь, она помахала Тии, которая все еще нежилась на крылечке, и двинулась в путь. День действительно выдался чудесным, мягкое, непалящее солнце вызывало ощущение свежести и приятно согревало кожу. В такие дни даже люди казались дружелюбнее; в ближайший час она столько раз поприветствовала незнакомых мужчин и женщин, сколько не делала обычно и за шесть месяцев.

Она опоздала на двенадцать минут, но, похоже, никто в офисе этого не заметил или никому не было дела. Она попросила Мару на полчаса переключить на себя все телефонные звонки, потому что в первую очередь должна разобраться с проблемой Мигера.

Впрочем, разобраться с ней она так и не смогла. Почему-то было совершенно невозможно сосредоточиться. Лори несколько раз перечитала один и тот же документ и в конце концов сдалась, встала и подошла к окну. Голубая вода залива по-прежнему сверкала между двумя высотными зданиями.

Что она тут делает?

Она уже не первый раз задавалась этим вопросом, но удовлетворительного ответа найти так до сих пор и не смогла.

Было бы понятно, размышляла она, относиться к этому как к временной мере в процессе поиска занятия, которое максимально соответствовало бы раскрытию твоей личности. В процессе поиска собственного "я", выяснения, кем ты хочешь стать на самом деле.

Происходило ли это с ней?

Да.

Она была человеком ответственным, и после смерти родителей старалась проявлять заботу о Джоше, старалась обеспечить ему максимально стабильную применительно к обстоятельствам жизнь. И всегда мечтала, что в тот момент, когда брат встанет на ноги и остепенится, она сможет уехать куда-нибудь, отказавшись и от этой работы, и от этого стиля жизни. Но брат все никак не становился на ноги, никак не собирался остепеняться, она постепенно продвигалась вперед и вверх по служебной лестнице, пока наконец не достигла того уровня, когда уже не имело смысла думать о том, чтобы все бросить и заняться чем-то иным.

Вот так она и оказалась здесь.

И в довершение ко всему - совершенно одна. Фундамент стабильных любовных отношений, который, как она надеялась, уже заложен, оказался зыбучим песком, и теперь ей предстояло вновь выкарабкиваться на поверхность, хотя после всего происшедшего за последнее время она уже сомневалась, что знает, как это делается.

Лори вздохнула, еще раз бросила взгляд за окно, на улицу и маленькие, кажущиеся игрушечными машинки вдоль тротуара. Месячные задерживались уже на два дня. На самом деле именно это ее больше всего беспокоило, занимало все ее мысли. И если ребенок мог кардинально помочь ей изменить жизнь, она не хотела, чтобы отцом его был Мэтт. Она не желала иметь ничего общего с этим слабаком, с этим неудачником, и, несмотря на то что ее биологические часы были уже на исходе, она вообще сомневалась, что хочет стать матерью. Она не испытывала непреодолимой тяги к размножению, не чувствовала глубокой потребности возиться с чем-то маленьким, миленьким и очаровательно беспомощным, никакого желания посвятить ближайшие восемнадцать лет собственной жизни обеспечению материальных потребностей и интеллектуального и эмоционального развития другого человеческого существа.

Она сомневалась в своей способности обеспечить уход за котенком, не говоря уж про ребенка.

Что, если она забеременела? Делать аборт? Не уверена. Вообще-то она сомневалась в таком варианте, но исключить его не могла. В настоящий момент она не ощущала ничего, что могло бы подтвердить зарождение внутри новой жизни, никаких защитных материнских реакций, никаких ограничений вообще. Но откуда ей знать? Оставить все как есть - это может оказаться во благо. Может заставить ее предпринять давно лелеемые изменения и наконец избавиться от тревожного состояния среднего возраста или еще от чего, что так давит на нее в последнее время.

А может, и нет.

Лори бросила долгий взгляд на икрящиеся воды залива, глубоко вздохнула и вернулась к рабочему столу, чтобы еще раз попытаться вникнуть в бумаги Мигера.

По дороге домой она зашла в книжный магазин. Джош был занят беседой о даосизме с явно заинтересованным покупателем. В ее планы не входило слоняться час или сколько там потребуется, чтобы дождаться его ухода, поэтому, вежливо выждав минут десять, послонявшись между книжными полками, она поймала взгляд брата, послала ему воздушный поцелуй и помахала рукой, двинувшись к выходу.

- Погоди! - окликнул Джош.

- Я позвоню! - беззвучно произнесла она с подчеркнутой артикуляцией, как для глухих, которые умеют читать по губам, и в дополнение изобразила пальцами процесс набирания номера.

Брат кивнул, подняв руку со сложенными колечком большим и указательным пальцами - о кей! - и вернулся к прерванному разговору.

День клонился к закату. Солнце уже спряталось за две высотные башни. С удлинением теней в городе больше не чувствовалось утренней теплоты и душевности. Небо над головой по-прежнему было синим, безоблачным, но невидимое заходящее солнце уже лишило его былой привлекательности. Лори шла по замусоренным тротуарам в сторону дома, ощущая холод, одиночество и непонятную тяжесть в душе. Вокруг было очень много машин и очень мало пешеходов, что в каком-то смысле казалось ей не правильным.

Может, она все-таки беременна? Может, это уже бродят гормоны, влияя на ее ощущения?

Через двадцать минут она уже была за пределами центральной деловой части города; теперь ее окружали старинные здания и особняки в викторианском стиле, переоборудованные в бутики и кафе. В этот момент впереди, перед входом в "Старбак", она увидела "мустанг" Мэтта.

Сердце заколотилось. Может, это не Мэтт? Может, кто-то другой, у кого есть такой же "мустанг" такого же цвета и с такой же наклейкой на заднем стекле? Она прошла еще несколько шагов и остановилась, разглядев номер машины.

Машина Мэтта.

Что он здесь делает? Он даже кофе не любит.

Вероятно, у него здесь свидание.

Но почему в такой близости от ее дома? Она полагала, что отныне он постарается держаться от нее как можно дальше, полагала, что он хотя бы из чувства приличия переберется в другой район города. Менее всего она рассчитывала на подобную встречу. Неужели у него вообще нет никакой совести?

Может, его стерва живет в этом районе.

Весьма логично. Вероятно, он и познакомился с этой шлюхой, когда днем слонялся по округе, делая вид, что работает, в то время как она действительно вкалывала в "Аутомэйтед Интерфейс".

Она хотела дождаться его, устыдить, закатить сцену, вслух, громко, перед людьми объявить ему о своей беременности, но понимала, что это пустые фантазии. Даже от одного вида машины сердцебиение было таким сильным, что сбивало дыхание, и не могло быть и речи, что хватит нервов на встречу лицом к лицу. Не сейчас.

Она решила не обращать внимания и идти дальше, игнорируя начисто даже возможность столкновения с ним нос к носу, но в последний момент передумала и предпочла перейти на другую сторону, чтобы пройти переулком, который ведет к "Юниону".

В переулке было сумрачно; стоящие вплотную дома поглощали последние остатки дневного света. Густые тени заставили ее нервничать, она ускорила шаг, стараясь быстрее миновать эту узкую, с выщербленным асфальтом расщелину. Побежать означало признать свою слабость, выказать страх. Она надеялась, что быстрая походка не выдаст ее тревоги. Она убеждала себя, что это обыкновенный городской страх, боязнь быть ограбленной, напуганной какими-нибудь бродягами, наркоманами, но дело было не в этом. Можно было рассуждать на эту тему, попробовать поискать рациональное объяснение, но эта нервозность основывалась на чем-то менее конкретном, эфемерном, что невозможно было определить. Пусть это стресс, или гормоны, или еще какая совершенно неведомая причина, хотелось ей одного - как можно быстрее проскочить переулок и добраться до дома.

В конце переулка ее ждала девочка.

Лори уже была почти у самого "Юниона", надежный асфальт тротуара уже был в нескольких шагах, когда она заметила справа от себя, в глубокой тени, какое-то движение. Сверкнуло что-то белое, она оцепенела, боясь перевести дух.

Это оказалась девочка лет десяти-одиннадцати, худенький ребенок явно беспризорного вида, с грязными волосами и лицом и в еще более грязной одежонке - в белом праздничном платье, но с потеками, разводами, следами грязи и множественными отпечатками чьих-то жирных пальцев на обтрепанном подоле. Судя по внешнему виду, можно было предположить, что ее били и оскорбляли, однако в манере держаться не было и намека на то, что она - жертва насилия, в ней не было ни страха, ни замешательства, ни малейшего следа эмоционального потрясения, которое она могла бы испытать после нападений такого рода. Наоборот, ребенок выглядел вполне уверенным в себе. Девочка шагнула навстречу Лори и подняла голову.

- Здравствуй.

- Привет, - машинально откликнулась Лори. Только ответив, она вдруг обратила внимание на какую-то старомодность в этой девочке, на какой-то анахронизм этого ее формального "здравствуй", скрывающийся за нарочитым шагом и уверенностью поведения. В других обстоятельствах это могло показаться даже милым и очаровательным, но здесь, в темном переулке, выглядело неестественным и более чем странным.

Было в этом ребенке что-то непонятно эротичное, что-то чувственное в ниспадающих на левую щеку прядях волос, в том, как она стояла, чуть выдвинув вперед бедро и слегка расставив голые ноги, прикрытые грязным платьем.

Господи, что за мысли лезут в голову?

Лори посмотрела на девочку и увидела под слоем грязи и косметики грубую красоту, увидела понимающее, взрослое выражение в сочетании с детскими чертами лица и ощутила странное, незнакомое внутреннее возбуждение, чувство, очень близкое к... сексуальному.

Сексуальное?

Господи, да что же с ней делается?

На лице девочки появилась похотливая улыбка.

- Хочешь увидеть мои трусики?

Лори отрицательно качнула головой и отшатнулась, но девочка уже задрала подол, демонстрируя чистые белые панталончики, и Лори, не понимая, что происходит, непроизвольно бросила взгляд на туго обтягивающий хлопок и отчетливо выделяющееся причинное место, почему-то это возбудило ее настолько, что она не смогла отвернуться.

Девочка рассмеялась - высоким, детским хохотком, который быстро превратился в гортанный женский смех. Она быстро развернулась, по-прежнему придерживая руками подол, и слегка наклонилась, показав кругленькую попку.

Никогда в жизни еще Лори не испытывала такого страха. Она не понимала, что происходит, но интуитивно чувствовала, что должна, что ей положено узнать, что это за ребенок и почему она так себя ведет.

Девочка, снова повернувшись к ней лицом, понимающе улыбнулась.

- А хочешь увидеть мою мохнатку?

Лори бросилась бежать.

Она была почти у "Юниона" и могла просто обогнуть девочку, чтобы через десяток шагов оказаться на улице, но мысль о необходимости снова преодолеть темный переулок и даже встретиться с Мэттом показалась гораздо более приемлемой, чем попытаться приблизиться к этой девочке, рискуя случайно прикоснуться к ней.

Задыхаясь, она выскочила на тротуар, но не остановилась, а повернула налево и продолжала бежать - мимо машины Мэтта, на другую сторону улицы, мимо контор и жилых домов, вверх по холму - и остановилась, лишь влетев на свое крыльцо.

Быстро провернув ключ, она захлопнула дверь за собой, заперла, задвинула засов, а потом плотно задернула все шторы.

Этой ночью ей приснилась девочка. Во сне девочка, голая, лежала вместе с ней в постели. Она целовала ее в губы, губы были мягкими, отзывчивыми, гладкое девичье тело - теплым и восхитительно чувственным, ощущение ее неразвившихся грудок - до боли эротичным. Лори никогда еще не испытывала подобного возбуждения, и хотя краем сознания понимала, что это все происходит не в реальности, что это ей только снится, хотела, чтобы это не кончалось, сознательно старалась протянуть сон, искала все новых, более подробных ощущений. Она терлась телом о девочку, чувствовала мягкую женственность у себя между ног, чувствовала выступающую влагу - никогда в жизни она не источала столько влаги, от липкого любовного сока уже слипались бедра... Никто не проникал в нее, но она уже достигла оргазма, кусала губы, чтобы удержаться от крика, непроизвольные судороги сотрясали тело, а волны наслаждения, исходя из одной точки в промежности, одна за другой окатывали ее с головой.

Проснувшись, она обнаружила, что начались месячные.

Глава 3

Нортон

Осень в этом году выдалась ранней. На календаре был конец августа, занятия в школе только начались, но деревья за окнами классной комнаты уже покрылись красно-желтым нарядом, особенно ярким на фоне низкого серого неба Айовы.

Нортон Джонсон терпеть не мог в такие дни сидеть в помещении. Каждая клеточка тела сопротивлялась этому, и он в очередной раз серьезно задумывался, не стоит ли принять предложение Совета и уйти на пенсию.

Впрочем, ни о какой пенсии не может быть и речи. Он обернулся к классу. Перед ним маячили бледные скучающие лица подростков. Эти дети нуждаются в нем. Не сознают этого, и тем не менее. Другие учителя в школе могут считать его динозавром, осколком минувшей эпохи, но он уверен, что единственный способ чему-нибудь научить школьников, единственный способ преодолеть недостаток родительского внимания и переизбыток массовой информации, характерные для подавляющего большинства из них, - это заставить их пахать без продыху. Это то, что им нужно. Лекции, записи, чтение, сочинения, тесты. Никакого "кооперативного изучения", никаких современных заскоков по поводу современных образовательных "экспертов".

Он через все это уже прошел. В конце шестидесятых - начале семидесятых все школьные учителя были буквально изнасилованы учениками. Когда в одном из кабинетов английского вместо парт появились бамбуковые кресла с подушками. Когда ученикам разрешили самим определять содержание школьных программ и самим выставлять себе те отметки, которых они, по собственному мнению, заслуживали. Он единственный тогда выступал против этой глупости, настаивал, что нет ничего плохого в традиционных, испытанных методах обучения, приверженцем которых он был и в течение многих лет успешно претворял в жизнь.

Тогда над ним все смеялись. Но те времена как пришли, так и ушли.

А он до сих пор здесь.

Нынешним модным образовательным заблуждением было принижение значения фактов и дат. Считалось, что школьникам лучше осваивать "концепции", чем конкретную информацию, и он был намерен терпеливо переждать очередную тенденцию, продолжать работать в школе, продолжать исполнять обязанности председателя департамента, пока этот бум, как и предшествовавшие, не схлынет.

Пока...

Он задумчиво посмотрел в окно. Воздух, должно быть, пахнет костром. А легкий ветерок, колышущий макушки деревьев, прохладен и свеж.

Усилием воли он заставил себя продолжить урок.

Проблема, как ни сопротивлялся этому Нортон, заключалась в том, что последние дни сознание гораздо больше, чем надо бы, блуждало в прошлом. Дело было не в старости, не в рассеянности и не в способности сосредоточиться. Совсем не в этом. Просто сменились приоритеты. Интеллектуально работа по-прежнему имела первостепенное значение, но эмоционально потребности изменились. Преподавание уже не приносило того удовольствия, как прежде. Порой он ловил себя на тяге к удовлетворению более простых, более житейских желаний.

К старым и вечным ценностям.

Нортон бросил взгляд на стенные часы над доской. Время урока подходило к концу. Он вкратце рассказал про Менгеле и нацистские эксперименты и, как обычно, был выслушан классом с вполне пристойным вниманием.

Он попытался, как обычно, подать информацию в исторической перспективе, поместить ее в определенный контекст, дать понять детям важность этой темы. Заставить их думать.

- Мы до сих пор сталкиваемся с их последствиями, - говорил он. - Нацистские эксперименты над людьми при всей их бесчеловечности дали значительный объем ценной научной информации, которая может быть направлена нынче в гуманное русло. В этом и есть дилемма. Порочно ли знание, добытое недопустимыми методами? Многие считают, что зло не может породить добро и что даже простое признание ценности этой информации косвенным образом может быть использовано как оправдание нацизма. Но есть и другие, кто полагает, что знание есть знание, оно не может быть хорошим или плохим, оно самоценно, и методы, которыми оно добывается, не имеют отношения к его значимости. Есть и еще одна точка зрения, согласно которой если из этого зла можно извлечь какую-то пользу, значит, все те люди погибли не напрасно. Это очень сложный вопрос, на него нелегко ответить.

Прозвенел звонок.

- Подумайте над этим в выходные. Можете записать свои размышления на эту тему. - Он улыбнулся, глядя, как школьники, подхватив свои сумки, с грохотом ринулись к выходу. - И желаю вам хорошо отдохнуть.

- Это мы постараемся! - крикнул Грег Васе из дверей.

* * *

Выйдя из здания школы, Нортон решил, что погода по-прежнему превосходная, и двинулся пешком через футбольное поле по направлению к Пятой улице. На краю поля, на полоске земли, вдоль которой тянулась цепная оградка, отделяющая школьную территорию от пешеходного тротуара, он заметил колонну гигантских рыжих муравьев, которые двигались маршем из норы в земле по направлению к брошенной картонке с остатками пищи, и приостановился. Он всегда считал какой-то иронией судьбы, что муравьи, эти нацисты в мире насекомых, являются видом, наиболее часто подвергающимся геноциду. Мухи, комары, пауки, жуки - всех их обычно убивают поодиночке. И только муравьев давят, травят ядами, они в момент гибнут десятками, сотнями, целыми колониями...

Он нахмурился, вспомнив сюжет из детства, когда он с соседской девочкой, своей подружкой, устраивали костры в муравейнике. Они поливали керосином эти холмики из веточек и мусора, не забывая и близлежащую территорию, потом бросали зажженную спичку и наблюдали, как корчатся в жару и пламени маленькие черные тушки. Заодно они подбрасывали в костер подвернувшихся жуков, пауков и прочую живность, а как-то раз чуть не кинули в костер котенка, но пламя успело погаснуть прежде, чем они смогли его отловить.

Он прикрыл глаза. Откуда вдруг накатило это воспоминание?

Внезапно накатила слабость, немного закружилась голова. Глубоко вдохнув, он вышел через ворота на пешеходную часть улицы. День больше не казался великолепным. Вместо легкой, неспешной прогулки по свежему воздуху в начале сезона он поспешил вдоль Пятой улицы по направлению к дому.

Когда он вошел, Кэрол занималась на кухне ужином. Настроения разговаривать не было, поэтому он бегло поздоровался, повесил портфель на крючок, подхватил с журнального столика последний номер "Ньюсуик" и заперся в туалетной комнате. Он находился там не менее получаса, до тех пор, пока Кэрол не постучала в дверь и не поинтересовалась, поселился ли он там навечно или все-таки выйдет к ужину. Он крикнул, что уже выходит, и к моменту его появления в обеденной комнате его ждал полностью сервированный стол - причем хорошим фарфором. В центре возвышалась миска, полная салата, рядом - тарелка с картофельным пюре и небольшая корзинка с булочками.

"Ото!" - мысленно воскликнул он.

Из кухни появилась Кэрол с серебряным подносом, на котором располагались восхитительно ароматные отбивные.

- Что это? - спросил он, когда она поставила поднос.

- Что "это"?

- Это. - Он обвел жестом стол. - Что случилось?

- Ничего, - ответила жена. - Просто у меня хорошее настроение и мне захотелось приготовить симпатичный ужин. Это преступление?

- Нет, не преступление. Но ты обычно не утруждаешь себя таким образом, если тебе ничего не нужно. Или... - Он поднял голову. - Ты попала в аварию? Разбила машину?

- Это оскорбительно, - сверкнула она взором. - Я же сказала, просто у меня было хорошее настроение. Было.

Взгляды их на мгновение перекрестились, затем Кэрол отвернулась и ушла обратно на кухню. Нортон сел к столу. Еда смотрелась весьма аппетитно, и он щедро обслужил сам себя всеми вкусностями. Вернулась Кэрол и поставила перед ним стакан молока.

Некоторое время они ели молча. Он вполне наслаждался устраивающим его изменившимся положением дел, но Кэрол без общения явно чувствовала себя некомфортно и в результате сдалась.

- Ты даже не хочешь узнать, почему у меня хорошее настроение? Чему я радуюсь?

- И чему же ты радуешься? - со вздохом повторил он.

- Потому что у нас прошло первое собрание труппы в сезоне.

- И что вы решили ставить в этом году? Снова "Энни"'! Мир испытывает огромную потребность еще в одной любительской постановке "Энни".

Она швырнула вилку на стол.

- Ты просто надутый осел.

- О чем ты говоришь?

- Почему тебе надо всегда обязательно принижать то. чем я занимаюсь?

- Ничего я не принижаю.

- А как это в таком случае называется?

- Я не...

- Что "не"? Критиканство - вот что это такое! К твоему сведению, в этом году мы ставим "Компанию" Сондхейма. - Глаза ее снова сверкнули. - И только попробуй сказать, что у нас не хватит таланта!

- И не собирался, - ответил он.

Но солгал. Потому что именно это он и хотел сказать. Теперь ему оставалось только блюсти нормы приличия, потому что она была гораздо острей на язык и не преминула бы посадить его в лужу при первом удобном случае.

Зачем он так делает? Он неоднократно уже задавал себе этот вопрос. Что его вынуждает постоянно нападать на нее, сомневаться в ее способностях, насмехаться над ее целеустремленностью, чернить все, что бы она ни делала? Нет, дело не в том, что он ставил себя выше, как она нередко предполагала. И не в том, что недооценка или унижение других были для него способом как-то возвыситься над окружающими. Нет, все было гораздо проще. Проще и в то же время гораздо сложнее.

Ему нравилось доставлять людям боль.

Муравьи.

Он глубоко вдохнул, уставившись в тарелку с картофельным пюре. Нелегко признаваться в этом. Проницательное, хотя и губительное самообвинение, признание за собой таких черт, которых он предпочел бы не иметь. Не многие способны почувствовать или признать за собой такие низкие и предосудительные качества...

"Господи!" - мысленно воскликнул он. Кажется, он уже готов поздравлять себя, благодарить себя за то, что признал себя подонком!

Да что за дьявол в него вселился?

Все это началось с тех муравьев.

Нортон поднял голову и посмотрел на Кэрол, сидящую напротив.

- Извини, - буркнул он. - Просто у меня выдался тяжелый день.

- Не в первый раз, - откликнулась она.

- Я понимаю. Понимаю...

- Нет, не понимаешь!

- Кэрол, что ты от меня хочешь? Я же извинился.

- Порой ты ведешь себя как высокомерный самовлюбленный мерзавец.

- Я...

- Мне не хочется с тобой сейчас разговаривать, Норт. Поэтому заткнись и доедай свой ужин.

Окончание трапезы прошло в гробовом молчании. Насытившись, он встал и ушел в гостиную смотреть по каналу "Эй-энд-И" документальный фильм про Гражданскую войну, а она уединилась на кухне.

* * *

Закончив проверку последнего задания, он закрыл тетрадку, положил ее на стопку таких же и покачал головой. Он с самого начала не питал особых надежд, но оценки оказались даже ниже, чем можно было предположить.

Похоже, дети с каждым годом становятся все тупее.

Вздохнув, он потянулся за чашкой и вылил в рот остатки чуть теплого кофе. На самом деле они были не глупыми, эти школьники, они были просто необразованны и не имели ни малейшего желания с этим бороться. У них не было интеллектуального стимула, не было никого, кто мог бы объяснить, что им следует знать и почему. Он слышал, что их называют "постлитературным поколением", и в качестве определения это было не хуже прочих. Они ничего не читали, не могли поддержать разговор о самых базовых явлениях и идеях, составляющих суть западной культуры, не ориентировались даже в современных событиях, зато обладали энциклопедическими сведениями о телевизионных шоу за последние двадцать лет и о дурной поп-музыке. Даже его лучшие ученики были сильны совсем не в том, что нужно, - дети телевизионного опыта, погрязшие в мелочах, в этой интеллектуальной валюте их эпохи.

Таково печальное положение дел.

Нортон потер усталые глаза и бросил взгляд на часы, стоящие на книжном шкафу. Полночь. Кэрол пошла спать уже несколько часов назад, и ему тоже бы следовало давно угомониться, но тут подвернулась очередная серия о Гражданской войне, потом он решил проверить письменные тесты... Уже четверг. Он встал, потянулся. Он мог бы поступить, как большинство из его коллег, и отложить проверку контрольных на другой день. Или мог дать им заполнить компьютерный тест, чтобы оценки им выставила машина.

Но он не собирался приносить в жертву собственные принципы, менять свои учительские привычки ради прагматических соображений, и хотя смертельно устал и спать остается всего несколько часов, завтра утром он сможет честно посмотреть себе в глаза.

Он прошел на кухню, поставил чашку в посудомоечную машину, потом снова пересек холл, направляясь в ванную, чтобы снять зубной протез.

Кэрол спала крепко, слегка похрапывая, и не проснулась, даже когда он включил лампу. Он разделся, аккуратно сложил вещи на сундук из кедровых досок, стоящий в изножье кровати, и погасил свет. Нащупав в темноте путь к своему месту, он приподнял одеяло и наконец улегся.

Кэрол простонала во сне и повернулась на другой бок.

Он чувствовал рядом ее теплое, почти горячее тело. Она часто дразнила его "трупом" из-за разницы их температур, и ему приходилось улыбаться, поскольку это было не так далеко от истины. Он постепенно старел, и жизнь, полная легкого сибаритства, явно способствовала более быстрому, чем хотелось бы, одряхлению организма. Он был стариком, сознавал это и уже без удивления бы обнаружил, что сердце, или желудок, или какой-нибудь иной орган вдруг начали сдавать.

Кэрол была значительно моложе - ей сорок пять, ему шестьдесят два, и было нечто комфортное в осознании того, что он умрет первым. Эгоизм, безусловно, но он всегда был до определенной степени эгоистом, и это обвинение его не беспокоило. Он бы все равно не смог жить без нее, не пережил бы очередного сейсмического сдвига в собственной жизни. Ей, конечно, будет трудно, но она сильнее и сумеет с этим справиться. Ха, может, даже еще замуж выйдет.

Так почему он на нее так взъелся?

Он же не всегда был таким. Даже она признавала это. В первые годы после женитьбы он был влюблен в нее по уши, потом страсть поутихла, но он продолжал любить ее. Только в последнее время она стала докучать ему больше, чем восторгать, ее поведение раздражало, все ее слова и поступки как-то неприятно задевали. Он не понимал, почему это происходит. Может, он сам виноват. Он не считал, что она так сильно изменилась за эти годы. Он - да. Что-то сдвинулось в его жизни, какой-то наследный ген одинокой холостяцкой жизни проснулся на старости лет, и теперь он предпочитал проводить время наедине с самим собой, нежели в обществе. Он проявлял настойчивость, даже жесткость в этом плане, и хотя по-прежнему любил Кэрол, заботился о ней, нуждался в ней, становилось невыносимо тяжко относиться к ней с симпатией, даже просто общаться с ней.

Он слегка повернул голову. Все-таки она до сих пор очень привлекательна. Даже во сне, даже с открытым ртом, со сбившимися волосами, в ночном креме, поблескивающем на лбу, на щеках и на подбородке, она оставалась исключительно миловидной женщиной. Он даже не мог себе представить, как это - лечь в постель, чтобы ее в этот момент не было рядом. Когда они сидели в гостиной - он за книгой, она с вязаньем - или оба смотрели телевизор, каждый по отдельности занимаясь своим делом, все было чудесно. Только в беседах открывалось, какие они разные, только разговоры вызывали в нем раздражение и чувство враждебности, порождали мысли о том, что, вероятно, ему лучше было бы остаться холостяком.

Если бы они оба были немыми, могла бы сложиться счастливая жизнь'.

Он начал устраиваться поудобнее, собираясь заснуть, и она повернулась к нему спиной. Он потянулся через ее плечо и положил ладонь на грудь, она прижалась ягодицами к его лону, автоматически, даже во сне, найдя позу, которую они оба считали наиболее удобной.

Несмотря на усталость и поздний час, он не смог заснуть сразу. Дремотные мысли продолжали крутиться в голове. Он думал про Кэрол, про школу, про их поездку в Италию в 1953 году, почему-то про последний визит президента в Японию... Мысли постепенно расходились все более широкими кругами, мозг выстраивал ассоциативные связи, которые поначалу казались призрачными, потом - наоборот, совершенно естественными... Постепенно он заснул.

И проснулся от неистовой тряски.

Нортон моментально сел, сердце в панике колотилось так, что готово было выпрыгнуть их груди. Сначала он решил, что это землетрясение, но почти в то же мгновение сообразил, что трясется только кровать, что длинные плети вьющегося растения рядом с зашторенным окном совершенно спокойны и вообще вся остальная комната не шевелится.

Пятка ударила его по ноге. Рука с размаху врезалась в солнечное сплетение.

Кэрол.

Она билась в конвульсиях.

Он понятия не имел, что делать, и уже отбросив одеяло, обежав кровать с другой стороны и крепко сжимая ее за плечи в надежде остановить тряску, проклинал себя за то, что перестал ходить на специальные занятия для учителей по оказанию первой медицинской помощи. Он полагал, что от этих занятий нет никакой пользы. Здоровье Кэрол было лучше, чем у него, а он не представлял себя оказывающим помощь постороннему человеку в большем объеме, чем набор телефонного номера 911. Поэтому предпочитал оставаться в классной комнате и заниматься служебными делами, а не тратить время на обретение медицинских навыков.

Теперь он ощущал испуг, растерянность и бессилие. Глаза Кэрол были широко распахнуты, зрачки бешено метались, голова тряслась быстро и равномерно. Из разинутого рта высовывался язык, показавшийся ему в два раза больше, чем обычно; во все стороны летели брызги слюны, ее длинные клейкие нити тянулись по щекам и подбородку, на подушке, простынях, у него на руках оставались мокрые следы. Он чувствовал, как под пальцами мышцы груди и плеч превратились в жесткие узлы, он даже не мог предположить в ней такой силы. При этом все тело продолжало безостановочно сотрясаться пугающе неестественным образом.

Он не понимал, что происходит. Он был уверен, что это не сердечный приступ, но что - эпилептический припадок, удар или результат какого-то мозгового спазма - в этом он совершенно не разбирался. Это было похоже на то, как в кино изображают одержимость дьяволом, и он никак не мог определить, продолжать ли ее держать дальше, или отпустить, или искать какое-нибудь лекарство. Когда-то он слышал, что при эпилептическом припадке человеку суют в рот бумажник, чтобы он не проглотил язык, но у Кэрол язык болтался снаружи и не было никаких оснований считать, что она собирается проглотить его.

Приступ не прекращался.

Он не знал, сколько прошло времени с начала конвульсий, с того момента, когда она разбудила его своими толчками, но даже делая скидку на его неадекватное восприятие, это уже длилось несколько минут.

Почему он не прекращается?

И без того напряженные мышцы под его ладонями стали уже просто как каменные, судорожные спазмы - мощнее, неистовей. Как долго может выдержать человеческое тело такую тряску без непоправимого вреда для здоровья?

Не может ли она получить сотрясение мозга? Не разобьются ли внутренние органы о грудную клетку?

При этом она не издавала ни малейшего звука; все происходило в неестественной полной тишине, за исключением свиста мечущихся в конвульсиях конечностей, заглушаемого грохотом изголовья кровати об стену. Потом послышалось низкое гудение, звук шел откуда-то из глубины гортани, гудение, переходящее в вибрато, по мере того как звук поднимался выше, в дико трясущуюся голову.

Он отпустил ее и попятился. Это уже зашло слишком далеко. Приступ не ослабевал, не прекращался, и уже было ясно, что его попытки держать ее, как-то успокоить сотрясающееся тело, прекратить конвульсии ни к чему не приводят.

Он выбежал из спальни, добрался до телефона, висящего на стенке в холле, и лихорадочно набрал 911. Снявшей на том конце трубку спокойной, как робот, женщине пришлось объяснять, кто он, где он, что происходит, и хотя весь разговор занял не больше минуты, для него она тянулась как пятнадцать. Женщина пообещала немедленно направить к нему бригаду "скорой помощи". Он бросил трубку, не удосужившись положить ее на рычаг, и снова бегом метнулся в спальню.

К моменту его возвращения приступ прошел. Кэрол перестала биться в конвульсиях.

Она умерла.

Глава 4

Сторми

Сторми Сэлинджер возвращался из Таоса мелкими проселочными дорогами, петляющими в горах Сангре-де-Кристо. Хайвеем[4] было бы быстрее, но он предпочел обходные пути, поэтому на прямых отрезках между поселками наверстывал опоздание, чтобы поспеть вовремя.

Над головой висел огромный светло-голубой купол неба; неизменные белые облака тянулись в бесконечную даль, как на картинах Джорджии О'Киф.

Он любил этот путь. Луга, ручьи, деревья, ранчо. Поэтому он перебрался сюда, поэтому оставил Лос-Анджелес. Он отключил кондиционер и опустил боковое стекло. Ударивший в лицо ветер принес запахи сосен и сена, воды и земли.

В Лос-Анджелесе он боялся открывать окна машины. Не из-за опасения потенциального угона или ограбления, не из-за нежелания расстаться с небольшой суммой денег, которую выпрашивали дорожные попрошайки, торчащие на каждом городском перекрестке, а просто из-за невыносимого качества воздуха. Самый грязный воздух в стране, причем с годами - все хуже и хуже. Даже в те дни, когда южнокалифорнийский телекомментатор обещал "хорошее качество воздуха", вершины гор Сан-Габриель все равно можно было разглядеть, лишь почти забравшись на них.

Так жить нельзя.

Ему до смерти надоел Лос-Анджелес - место, люди, образ жизни. Ему надоели друзья - их самодовольство, центропупизм, снисходительно-пренебрежительное отношение ко всем, кто не входил в их клику, их натужный аристократизм, ущербный в своей псевдокультуре. Какое-то время он общался с компанией киноэстетов - модных авторов развлекательных программ, молодых академиков из престижных киношкол, личностей, претендующих стать "инди"[5], людей, у которых не было ничего общего, кроме интереса к кинематографу. Как преуспевающий видеодистрибьютор, киноман по жизни, сколотивший миллионы, подвизаясь на обочинах киноцарства, он сам был ярким доказательством для своих друзей, что стена может быть разрушена. При этом он понимал, что хотя они и делают вид, что поддерживают его целиком и полностью и не имеют ничего против того, чтобы пользоваться плодами его щедрости, на самом деле жутко ревнуют. Как только начиналась серьезная дискуссия о каком-либо фильме, а это происходило нередко, к его мнению относились менее уважительно, давая понять, что на самом деле у него нос не дорос до их интеллектуальной песочницы.

И это всегда его жутко раздражало.

Он был единственным членом компании, кто демонстрировал хотя бы малую толику независимости, кто не подхватывал бездумно доминирующее мнение и не демонстрировал желания шагать в ногу с устоявшимися вкусами. На самом деле они были никто, но вели себя так, словно являются главными арбитрами общества в определении качества кинопродукции; фильм, который они одобряли, автоматически считался произведением высокого искусства. Они садились в кружок и в один голос охаивали современные комедии, восхищаясь при этом Лорел и Харди, которые размазывали друг другу пирожные по физиономии. Дело не в том, что эта ржачка была на голову выше шутовского балагана, который устраивал в своих фильмах Джим Керри, а в том, что они именно ее считали "классикой жанра", а это автоматически поднимало уровень качества на недосягаемую высоту.

Он бесконечно устал за все эти годы от интеллектуального кровосмесительства, от монотонности интересов и оценок. Частично в этом была и его вина. Они были его друзьями, он сам их себе выбрал и должен сам расхлебывать эту кашу.

В результате в один прекрасный день он решил сматывать удочки. Продал свою недвижимость в Брентвуде и переселился в Санта Фе.

Теперь он вел все дела отсюда.

Сторми миновал Трачас, небольшой поселок, где Роберт Редфорд снимал "Войну на бобовом поле".

Впервые он попал в Нью-Мексико подростком, путешествуя с родителями, и с тех пор эти места запали ему в душу. Они проехали по обычной туристской "петле" - Белые Пески, Карлсбадские пещеры, Санта Фе, Таос Пуэбло, - и это произвело на него большое впечатление. Он был городским ребенком, родился и вырос в Чикаго, и сухая жара, огромные открытые пространства, впечатляющее небо дали ему больше, чем что бы то иное. Он даже решил, что переселится сюда, когда вырастет. Это то место, где бы ему хотелось провести жизнь.

Однако кино и видеобизнес были сосредоточены в южной Калифорнии, и к тому времени, когда он собрал достаточно денег, чтобы иметь возможность сюда перебраться, уже по уши втянулся в лос-анджелесский стиль жизни, и потребовалось немало лет, чтобы порвать с ним.

Решение, о котором он никогда не станет жалеть.

Проезжая Чимауа, он не мог не бросить беглый взгляд на узкую белую дорогу, которая вела в Эль Сантуарио. Скромная темная глинобитная церквушка со всеми своими опорами и подкосами всегда вызывала у него какой-то озноб. Легенда гласила, что сама церковь была выстроена из этой волшебной целебной грязи, и каждый год толпы верующих собирались сюда лечить свои хвори и увечья. Люди заявляли, что полностью избавляются здесь от недомоганий и уходят, условно говоря, без костылей. Он не считал себя религиозным человеком, не мог отнести себя ни к верующим, ни к неверующим, но в этой разновидности христианства он усматривал нечто языческое, примитивное, дохристианское. Может, конечно, он слишком насмотрелся фильмов, распространением которых занимался, но все это вызывало какую-то тревогу в душе.

Через десять минут он выехал на основную трассу и погнал по направлению к Санта Фе.

В офисе он оказался около трех часов дня.

- Привет, как дела? - встретила его Джоан.

- Черт его знает, - искренне бросил Сторми. - У этой скотины неизвестно, что на уме.

Он погрузился в огромное кресло за своим рабочим столом, достал коробку со сладостями, всегда лежащую рядом с компьютером, и бросил в рот пригоршню "Эм-энд-Эм". Он ездил в Таос беседовать с организатором местного кинофестиваля, пытался выставить на конкурс одно из своих последних приобретений. У него была, как он считал, законная находка - пересказ "Макбета" в обстановке индейской резервации, сделанный необученным двадцатипятилетним парнем по имени Хопи, который финансировал фильм из своих средств, накопленных за несколько сезонов работы лесничим в заповеднике Бетатакин.

Это была одна из тех обреченных на успех лент, которые так нравятся в последнее время развлекательным каналам, и он был уверен, что может на этом наварить недурной капитал. Фильм являлся частью пакетного договора, заключенного с местной дистрибьюторской конторой "Четыре угла", владелец которой отдал концы, и если основная масса лент была заурядными дешевыми боевиками, этот был, можно сказать, настоящим фильмом, и впервые в жизни Сторми предоставился шанс продемонстрировать зрительской публике законную работу неизвестного таланта.

Может, имеет смысл попытаться пробиться на "Санданс".

Это, безусловно, придаст ему дополнительный вес в бизнесе.

Кроме того, парень действительно этого заслуживает. Он попытался вообразить реакцию своих давних лос-анджелесских приятелей, когда они узнают, что он является дистрибьютором фильма, который выставлялся в "Сандансе". Представив себе их физиономии, он улыбнулся.

- Хочешь, я позвоню ему завтра? - предложила Джоан. - Дополнительное давление не помешает.

- Скажи, что ему надо обязательно посмотреть эту ленту, - кивнул Сторми. - И добавь, что у него сорок восемь часов. "Санданс" проявляет интерес.

- Правда? - округлила глаза Джоан.

- Нет, - усмехнулся Сторми и выдержал театральную паузу. - По крайней мере пока.

- У нас будущий победитель, да?

- Надеюсь.

* * *

Он засиделся допоздна, разбирая контракты. Джоан уже ушла, поэтому Сторми сам закрыл контору и запер дверь. Когда он попадет домой, Роберта должна быть на занятиях, поэтому он по дороге домой заехал в "Бургер Кинг", заказал самую большую порцию, плюс жареный картофель и шоколадный коктейль. Роберта постоянно донимала его необходимостью соблюдать диету, уверяла, что человек, питающийся таким образом, не достоин того, чтобы быть богатым, словно он имел моральное обязательство питаться исключительно деликатесами. Он никак не мог понять, почему существующая между ними разница во вкусовых пристрастиях делает его достойным кандидатом в бедняки. Как большинство тучных людей, она уделяла слишком большое внимание питанию, считая это чрезвычайно важным компонентом жизни. Если бы она придавала сексу такое же значение, как еде, и прилагала в постели столько же усилий, сколько для решения проблемы, что съесть, их брак, может быть, до сих пор сохранился.

Секс.

Когда они занимались этим последний раз? Месяц назад? Два? Трудно сказать. По крайней мере давно, в этом он точно уверен.

Он попытался вспомнить свою первую девочку. Как ее звали? Дон? Донна? Что-то типа того. Странно, что он не помнит. Разве не говорят, что первую запоминаешь на всю жизнь? Она была бедной, грязной. Это он помнил. И в этом было свое обаяние. Она совсем не походила на тщательно ухоженных представительниц женского племени, которых приглашали в дом. Она была иной, дикой, и это ему очень нравилось. Она заставляла его делать с ней такое, о чем он даже не слышал, и в то самое лето он узнал про секс столько, что хватит на всю жизнь.

Это было далеко отсюда.

Он давно не вспоминал об этой девочке и теперь пытался восстановить в памяти, что произошло, почему они расстались. Вероятно, это случилось уже после пожара, после того, как они уехали, но полной уверенности не было.

Сторми вздохнул. Какое это имеет значение? Подъехав к дому, он остановил машину у края тротуара, посидел некоторое время, глядя сквозь лобовое стекло на темные окна, и уже не в первый раз пожалел о том, что когда-то женился, что когда-то встретил Роберту.

* * *

В пятницу, как обычно, он уехал из офиса раньше и направился к "Хогану". Это был обычный бар, не артистический, в нем не было никаких крикливых аксессуаров Юго-Запада, которые, очевидно, должны были придавать особую атмосферу местам постоянных сборищ хиппарей Санта Фе и которые он находил раздражающими и отталкивающими.

Была смена Джимбо. Сторми заказал светлый "Будвайзер" и остался у стойки, пока бармен пошел наливать кружку. Неподалеку за стойкой двое парней разговаривали в полный голос, и Сторми прислушался.

- Куда подевались сильные личности? - громко вопрошал ближний. - Помнишь, мы всегда называли лидеров тех стран, которые нам не нравились, "сильными личностями"? В Панаме был сильная личность Мануэль Норьега, в Ливии - Муаммар Каддафи, тоже сильная личность. Мы никогда не называли их "генералами", "президентами" или какие там у них еще были титулы. Всегда просто "сильная личность". Почему мы перестали?

- Ты пьян, - произнес его компаньон.

- Может быть. Но это правомерный вопрос.

- Мы так говорим исключительно в том случае, когда надо сформировать негативное к ним отношение, - встрял Сторми, - Показать нашему народу, что это негодяи. Таким образом общество подготавливается к войне.

Алкаш вскинул голову.

- Ты что, сукин сын, против Америки?

- Извини, - улыбнулся Сторми. - Никак не хотел тебя обидеть.

- Я знаю твою маму, - не унимался парень. - Она держала ослов и торговала ослиными яблоками!

Джимбо принес пиво. Сторми расплатился, поблагодарил и отошел к дальнему столику рядом с музыкальным автоматом.

- Я с тобой разговариваю! - заорал пьяный.

- Заткнись, - посоветовал ему приятель. Сторми, не обращая внимания, припал к кружке. День выдался удачным. Таос принял фильм этого парня Хопи и не только включил его в конкурсную программу, но и поставил его показ в самый прайм-тайм. Сверх того, снятый специально для показа на видео дешевый сексуальный ужастик "Толстая Леди", который он подобрал у одной мелкой дистрибьюторской фирмы, отказавшейся от него, получил восторженный отклик в "Фангории", библии чернушного кино. А из этого следует, что суммы продаж и проката взлетят к потолку.

Порой в жизни бывают и хорошие полосы. Он посмотрел на часы. Четыре десять. Кен собирался подойти в четверть пятого, но, зная его хроническую привычку опаздывать, Сторми приготовился ждать приятеля до половины. Он отхлебнул еще глоток пива, точнее, слегка пригубил, растягивая удовольствие.

К его удивлению, на этот раз Кен пришел вовремя. На ходу помахал Карлен, официантке, заказал "Миллер" и тяжело опустился на стул напротив Сторми.

- Как служба?

- Работа коронером - веселей не придумаешь. Я тебе сколько раз предлагал - как пожелаешь, дай знать, я тебе устрою экскурсию, сам увидишь, что это такое.

- Нет, спасибо.

- Сегодня была смерть от рака.

- Я так понимаю, это хуже, чем обычная смерть?

- Видеть это еще ничего, но запах... - Кен покачал головой. - Когда имеешь дело с раком прямой кишки, этот запах никогда не забудешь.

- Очень аппетитно. Кстати, мы закажем какую-нибудь закуску?

- Разумеется, - осклабился Кен. - Как насчет печеночного паштета?

- Боюсь, стошнит.

- Слабак.

- А ты бесчувственный псих, который утратил все нормальные чувства.

- Приходится привыкать, - пожал плечами Кен. - Помнишь, в те времена, когда еще не знали про СПИД, мы обычно покупали себе ленч в "Макдоналдсе" и располагались с едой прямо на трупах. А если кто-нибудь заходил, мы специально начинали хамить да еще делали вид, что они нам мешают. Так, дурачились. - Он рассмеялся. - А теперь все стали жутко осторожными. СПИД и все такое. Сильно отбивает охоту возиться с телами. Теперь это уже не смешно.

Пришла Карлен с пивом. Сторми попросил принести себе еще кружку.

- Я тебе говорю, - продолжал Кен, - вставь какой-нибудь такой сюжетик в фильм. Покажи, что такое работа коронера на самом деле. Публике должно понравиться.

- Я не снимаю фильмы, я их распространяю. А если не считать толп, которые собирали "Лики Смерти", сомневаюсь, что эта тематика будет пользоваться большим спросом. В мире не так много чудаков, как ты думаешь.

- Кстати о чудаках. Вчера беседовал с Томом Утчакой по поводу событий в резервации.

- А что там?

- Происходят очень странные вещи.

Сторми подался вперед. Это становилось интересным.

- Ты же знаком с Томом? Он не дурак и не склонен к предрассудкам. - Кен понизил голос. - Он говорит, что его отец вернулся в резервацию.

- Мне казалось, его отец умер.

- Вот именно.

Сторми непонимающе замигал, хотел что-то сказать, но сдержался.

- Сказал, что видел его на задворках старого родительского дома. Насколько я понимаю, в доме никто не живет, сам он просто проезжал мимо и случайно заметил отца посреди ровного поля. Он остановил машину проверить, пригрезилось ему это или нет, и тут отец его улыбнулся, помахал рукой и двинулся в его сторону. Том, естественно, ударил по газам. Причем он оказался не единственным. Многие говорят, что их мертвые возвращаются. Том не знает, что думать, но говорит, в резервации пошел слух, будто тот свет уже переполнен, там больше нет места для новых мертвецов, и некоторые из них сваливают, возвращаются обратно в наш мир.

Сторми ощутил непроизвольный холодок где-то в районе позвоночника.

- Их считают призраками или действительно воскресшими телами?

- Телами. Воскресшими и восстановившимися. Это не гнилые зомби, они возвращаются как новенькие! Том говорил, что отец выглядит, как в свои лучшие годы.

- Неужели ты веришь в этот бред?

- Я давно знаю Тома, сам я ничего такого не видел, но... Да, я ему верю.

- Ты каждый день имеешь дело с покойниками, как ты можешь?..

- "Как я могу" что? - Кен помолчал. - Видишь ли, чем больше я узнаю, тем больше понимаю, как мало я знаю. Да, конечно, это клише, и тем не менее когда я оканчивал школу, мне казалось, что я уже все знаю. Когда я только начинал работать, я бы не поверил в эту историю, даже если бы отец Тома вошел ко мне в спальню и схватил меня за задницу. Но за все эти годы я научился слушать и воспринимать не только те факты, которые затвержены у меня в голове. Я научился понимать людей и ситуации. И как бы дико это ни звучало, думаю, это может быть. Думаю, это правда.

Сторми хотел было высмеять старину Кена, купившегося на столь чудовищный бред суеверной публики, но убежденность его была столь искренней, что в нее можно было поверить, и Сторми смешался.

- Мало того, дело не только в мертвых. Говорят, люди в резервации видели кукол... которые умеют ходить. Те самые тряпичные куклы, которых они мастерят для туристов. Похоже, кукольные мастера теперь и близко не подойдут к мастерской. Все закрыто.

- Это тебе все Том рассказал?

- Нет. Ты же его знаешь. Я и про отца его узнал только потому, что сам спросил об этом. Это я слышал в другом месте и решил проверить.

Сторми уставился взглядом в свою пустую кружку. Что-то во всем этом было очень знакомое, но он никак не мог сообразить, что именно. Может, в кино видел? Пожалуй, что нет. Связь была более реальной, более личной, более непосредственной. Подробности ускользали, но в этих странных происшествиях он чувствовал продолжение чего-то, уже имевшего место раньше. Хотя и не мог сообразить, "чего" именно.

- Кстати о куклах, - откашлявшись, заговорил он. - Они что, ходят? По ночам?

- Уловил, - кивнул Кен.

До этого он мог и догадаться. Вполне логично. А что еще должны делать ходящие куклы? Но он не догадался. Он знал. Или вспомнил. Точнее трудно было сказать. В сознании застряла картинка - примитивная кукла, сделанная из тряпья, покачиваясь на негнущихся ногах, медленно, но неуклонно движется по длинному темному коридору.

Длинный темный коридор?

Сторми не хотелось об этом думать, и он был рад, что в этот момент к столику подошла Карлен с его кружкой пива. Он расплатился, добавив чаевые, и завел легкий разговор, стараясь задержать ее подольше. Однако в "Хогане" уже стало многолюдно; народ закончил трудовой день, и ей надо было торопиться обслуживать других посетителей.

Кен был настроен еще что-то поведать ему насчет резервации, еще о каких-то сверхъестественных событиях, имевших там место. Но Сторми не дал ему вымолвить и слова, резко сменил тему, поинтересовавшись, удалось ли приятелю посмотреть видеокассеты, которые он одолжил ему на прошлой неделе. Оказывается, удалось, один фильм ему жутко не понравился, Кен завелся, подробно объясняя, чем именно, Сторми сделал вид, что оскорблен в лучших чувствах, бросился защищать, но мысленно испустил вздох глубокого облегчения от того, что тема резервации больше не появилась.

Но она тем не менее осталась, осталась в его сознании, и он возвращался к ней и за ужином, и по дороге домой, а к тому времени, когда пришла пора спать и он тихонько пристроился сбоку уже заснувшей Роберты, Сторми уже практически не сомневался, что когда-то у него самого была живая кукла.

Глава 5

Марк

Кристен умерла.

Марк сидел один в просторном угловом кабинете кафе "Деннис", в Индио, когда к нему пришло это понимание. Потребовалось некоторое время, чтобы зафиксировать информацию. Он сидел, держа в руке чашку и делая вид, что пьет давно остывший кофе, чтобы официантка не подошла и не предложила повторить заказ, и глядел в окно на ржавые гаражи у полотна железной дороги на противоположной стороне шоссе. Уже совсем рассвело; по бледно-голубому небу плыли легкие розоватые облачка. Недавно еще пустынное шоссе начали заполнять грузовики-дальнобойщики и случайные легковушки.

И в этот момент осознание поразило его.

Кристен умерла.

Он чуть не выронил чашку. Большим усилием воли ему удалось подавить дрожь в руках и опустить чашку на блюдце. За этим осознанием не стояло никакой конкретики; он не мог сказать, как она умерла и почему. Он только был абсолютно уверен, что ее больше нет.

Он остался один.

Они не виделись с сестрой больше десяти лет. Он уехал из дома, когда ей было шестнадцать. Она только-только вышла из возраста "гадкого утенка" и, судя по всему, через годик-другой должна была стать очень красивой молодой женщиной. Расставаться с Кристен было гораздо труднее, чем с родителями, друзьями и всеми остальными. Именно из-за нее он чуть было не остался. Он потратил все лето, уговаривая ее отправиться с ним, убеждая, что единственный способ спасения - вырвать себя с корнем и бежать как можно дальше от Драй Ривер, но она говорила, что не хочет спасаться, не чувствует нужды спасаться и что счастлива там, где есть.

А теперь она умерла.

В глубине души он понимал, что так и должно было случиться, и винил себя за то, что не предпринял больших усилий, чтобы спасти ее, за то, что не вернулся поговорить с ней. Разумеется, он писал письма, но это не одно и то же, и его письма всегда были о нем, а не о ней - о том, где он был, что делал и что собирается делать дальше.

Он совершенно спокойно пережил смерть отца. К нему поступила информация, он зафиксировал ее и продолжил жить своей обычной жизнью. В тот момент он должен был вернуться к Кристен. Он думал об этом. В то время он жил в Колорадо Спрингс, работал в торговом павильоне. Был обеденный перерыв. Он сидел на заднем крыльце, курил, смотрел на проплывающие облака, и в этот момент пришло осознание, что отец умер. Он понимал, что следовало бы опечалиться, какая-то часть души даже хотела опечалиться, но слишком много всего произошло за слишком долгий срок, и единственным возникшим чувством оказалось лишь легкое сожаление, что они с отцом так и не смогли установить более близких отношений между собой.

Он докурил сигарету, загасил окурок о подошву ботинка и вернулся в магазин продолжать работу.

Вот когда ему следовало вернуться домой. Вот когда ему надо было вернуться к Кристен.

Он размышлял об этом и в тот вечер, придя домой, даже набрал ее номер. Странно, как за все эти годы номер домашнего телефона не выветрился из памяти. Но после первого же гудка положил трубку и просидел весь вечер, глядя на телефонный аппарат. Он лелеял слабую надежду, что Кристен сама позвонит ему, но она, конечно, не позвонила. Даже если бы и почувствовала что-то, она не знала его нынешнего номера.

На следующий день он взял расчет в своем павильоне, получил деньги и послал Кристен открыточку, что направляется в Юту.

Кристен.

Он виноват перед ней. Больше всего на свете ему хотелось защитить ее, спасти ее, не дать ей оказаться в той ловушке, в которую попали все остальные, но ничего этого он так и не сделал. Он не оказался с ней рядом, когда она в этом нуждалась, он слишком боялся за себя, чтобы вернуться к ней.

Теперь самым разумным было бы двигаться дальше, не оглядываться, спрятать в душе боль о Кристен и продолжать жить своей жизнью. Если уж за все эти годы он не удосужился вернуться домой, то сейчас в этом нет нужды и подавно. Розыск его не даст никаких результатов, наследство выставят на аукцион недвижимости, распродадут, и на этом все кончится.

Но он не может так поступить. В этот раз - нет. У него долг перед Кристен. Он должен свести концы с концами. Должен вернуться.

И должен выяснить, как она умерла.

Рассвет перешел в утро. Силуэты деревьев за окном превратились в финиковые пальмы. Он взял чашку и допил последние капли холодного кофе. "Деннис" стал заполняться людьми. Два кабинета справа заняли путешествующие семейства; за стойкой завтракали строительные рабочие.

Марк потянулся за рюкзаком. В дверях кафе появилась пожилая женщина с девочкой-подростком, наверное, племянницей или внучкой. Смуглая девушка с длинными черными волосами чем-то напомнила Кристен. Внезапно захотелось заплакать.

Оставив на блюдце доллар - плату за кофе, включая чаевые, он быстро направился к выходу.

На улице он остановился, глубоко вдыхая теплый сухой воздух. Легкие жадно впитывали утреннюю свежесть. Каждый вдох загонял в глубину готовые уже навернуться на глаза слезы.

Он пытался представить Кристен взрослой. Стала ли она взрослой? Она дожила до двадцати шести лет, но годы ни о чем не говорят. Для него она оставалась такой же, как тогда, когда он ее оставил, - девчонкой, увлекающейся мальчиками, популярной музыкой и школьными девчоночьими сплетнями. Он помнил, как она плакала, когда он уезжал, и как он обещал, что вернется, помнил, как она крепко обхватила его обеими руками за шею, прильнув в последнем прощании.

Он заплакал.

Рассердившись на себя, он стер слезы ладонью, еще раз глубоко вдохнул, закинул на плечо рюкзак и двинулся в путь.

Большинство людей на его месте в этом состоянии предпочли бы общение. Чтобы было с кем поговорить, выплакаться на плече, но он был рад своему одиночеству. Горе, полагал он, это глубоко личное переживание, которое не полагается ни с кем делить. В этот момент ему не хотелось ни о ком думать, не думать, что может испортить своими слезами чью-то хорошую рубашку, не думать, что вынуждает их, например, откладывать назначенную встречу или опаздывать на ужин, не думать, что ведет себя слишком навязчиво, или слишком эмоционально, или, наоборот, недостаточно эмоционально. В данный момент ему хотелось быть абсолютно одному, абсолютно сосредоточенным на себе, чтобы иметь возможность почувствовать то, что должен почувствовать, и столько, сколько требуется, не ощущая влияния посторонних людей на собственные переживания.

Из открытого окна проезжающего мимо пикапа вылетел полупустой стакан от "Макдоналдса", остатки кофе расплескались и забрызгали штанины джинсов. Грубый хохот умчался вдаль.

- Козел, - буркнул Марк.

Однако случайный инцидент вернул его к реальной действительности, что было на пользу.

Немного подумав, он торопливо перебрался на противоположную обочину шоссе и встал лицом к движению, выставив вверх большой палец. Он собирался отправиться в Южную Калифорнию и попробовать подыскать работу на стройке в Лос-Анджелесе, но теперь планы изменились. Он решил выполнить наконец то, что должен был сделать давным-давно.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

Страницы:
1, 2, 3, 4, 5

ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА ModernLib.Net

Литтл Бентли - Дом

Популярные авторы

Популярные книги

Дом

Бентли Литтл

Дом

Пролог

Часть 1

Снаружи

Глава 1

Дэниэл

Глава 2

Лори

Глава 3

Нортон

Глава 4

Сторми

Глава 5

Марк

ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА ModernLib.Net

Литтл Бентли - Дом

Популярные авторы

Популярные книги

Дом

Бентли Литтл Дом

Пролог

Часть 1 Снаружи

Глава 1 Дэниэл

Глава 2 Лори

Глава 3 Нортон

Глава 4 Сторми

Глава 5 Марк

Бентли Литтл

Дом

Часть 1

Снаружи

Глава 1

Дэниэл

Глава 2

Лори

Глава 3

Нортон

Глава 4

Сторми

Глава 5

Марк