Тимур ЛИТОВЧЕНКО
      "Пятая графа"
      (душеизлияние нетрезвого)
      Светлой памяти Анны
      Андреевны Прокопенко
      ПОСВЯЩАЮ...
      1
      А вы знаете, почему я такой весёлый? Правильно, потому что нетрезвый! Можно даже сказать, пьяный, но это как посмотреть...
      А вот почему пьяный? А-а-а, вот в том-то и дело!..
      А в том и дело-то, что договор мы с "Альянсом" таки да - заключили! И ведь никто ж не верил, что их генеральный бумаги подпишет: маржу приблизительно прикинуть - это что за угол сходить, а при таких-то рисках... Короче, нашему директору в оба уха свистели: "Не подпишут - не надейтесь!" А он, словно по наитию свыше, р-раз - и меня в состав делегации отрядил. И фактически я ему договор с "Альянсом" обеспечил. Всей фирме на зависть! В голубенькой папочке с золотыми тесёмочками - почти как Ося Бендер! Вот и устроил директор попойку на радостях...
      А всё из-за чего, спрашивается? Договор отчего "Альянс" подписал, то есть? Ну, маржа, риски - отказать бы, понятное дело. И видел я уже, и все наши видели, что их "генерал" не только лоб платочком промокнул, но и нос наморщил, точно гнилую капусту учуял. Как вдруг к высочайшему "генеральскому" уху склоняется его помощник, шепчет чего-то, и тот, вопреки всякому этикету ткнув оттопыренным пальцем мне в грудь, спрашивает с полнейшей бестактностью:
      - Господин Проценко, вы что, еврей?
      И буравит меня пронзительными своими глазищами, которые даже из-под чёрных очков так и сверкают. Чёрт его знает, как вести себя в такой идиотской ситуации! С одной стороны, это не посиделки у мамы Фени, а вполне официальные переговоры. С другой же видно, что генеральный директор "Альянса" - не просто неотёсанный мужик, а к тому же тёртый жизнью калач. Но с третьей, подобное заявление на деловых переговорах - конечно, наглость несусветная...
      Все наши растерялись, только мне кровь в голову ударила, я и отвечаю, еле сдерживаясь:
      - Да, галахический еврей. По маме, то есть. А что, вас это обстоятельство не устраивает?..
      Наверно, в моём голосе было нечто такое, от чего у наших глаза медленно полезли на лоб. Верно, они подумали, что я сейчас прыгну через стол и вопьюсь зубами в "генеральскую" глотку... Дурачьё! Не стал бы я рукоприкладством заниматься - дурак я, что ли? - а просто плюнул бы прямо на разложенные документы, повернулся и ушёл восвояси.
      Но тут глаза-буравчики высокопоставленного хама погасли и стали неразличимы за тёмными стёклами очков, и чуть заметно ухмыльнувшись, генеральный директор "Альянса" вытащил из нагрудного кармана старомодную ручку с золотым пером, поставил витиеватые закорючки во всех экземплярах договора, а затем прокомментировал:
      - Не, что вы, как раз наоборот - очень даже устраивает. Если у наших уважаемых партнёров начальник отдела снабжения - еврей, то всё в порядке, риски можно игнорировать.
      Увидев подписи, наши мигом расслабились, зато напряглись и зашумели "альянсники".
      - А вы уверены, что он сумеет обеспечить поставки? Ему ж Россия в два счёта кислород перекроет!.. - вякнул один из них. Но "генерал" был непоколебим и краток:
      - Ничего, выкрутится. Евреи - это тебе не наши. Не надуют.
      - Нет проблем, - сказал я, также потихоньку отходя от стресса, - если Россия откажется от своих обязательств, мы обратимся в Армению.
      - О! Дело говоришь!.. - щёлкнул пальцами дружеский теперь "генерал". Зато шеф глянул на меня с укоризной: мол, с чего бы "друзьям" коммерческие тайны выдавать?! Хотя это он совершенно зря: про Армению я просто так сказал, для чужих ушей, на самом же деле намеревался в случае необходимости задействовать прибалтийские контакты. Но настоящий источник поставок - это уже мои рабочие подробности. Главное же в том, что вопреки всем прогнозам "Альянс" таки да - договор подписал! Неплохой кусок хлеба годика этак на три...
      А там посмотрим...
      А там, может быть, на картошку с тюлькой пересядем, как в далёком детстве. Или наоборот - на омаров и перепёлок с трюфелями. Пан - или пропал, короче говоря...
      Что же касается дня сегодняшнего, то я имею полное право быть нетрезвым - и даже пьяным! - на вполне законном основании.
      Потому что если бы не "пятая графа" моей мамеле, не видать бы нам сегодня договора!..
      2
      "Пятая графа"... М-м-м-да-а-а...
      Когда же этот вопрос впервые заострился в моей жизни?
      Уж никак не на сегодняшних переговорах, разумеется. Несмотря на внешнюю неожиданность, тут я готов был отвечать по полной программе, потому как давно уже обзавёлся соответствующими твёрдыми убеждениями. А кроме того, в украинских паспортах теперь нет графы "Национальность". И наконец, в тот ещё, в советский паспорт меня записали по отцу - украинцем. Иначе было бы удивительно: фамилия - Проценко, отчество - Иванович, а национальность еврей...
      Это было и не на менеджерских курсах, когда вокруг меня начала виться худосочная конопатая особа в огромных очках по имени Лиля, в рыжей голове которой, оказывается, засел дьявольский план: высмотреть среди курсистов еврея (пусть даже галахического) и создать с ним прочную еврейскую семью. А ежели её избранник женат, это ничего не значит: отбить, и точка! Короче, не Лиля то была, а настоящая Лилит. Пришлось выкручиваться, объяснять, что я не собака, на кости не бросаюсь и вообще, по моим понятиям, жена должна иметь не менее пяти с половиной пудов живого веса и полную пазуху титек - как моя ненаглядная Катька, например. Лилит жутко обиделась, сказала, что я а'гой, а не а'ид, что мне в самом деле нужна шикса, а не нормальная еврейская женщина, но глаз с меня до конца курсов не спускала - надеялась всё же, дурёха тощая...
      Было это и не в "торговый" период, когда я жил тем, что разносил по коммерческим киоскам сигареты. В основном, конечно, за куревом доводилось ездить на Республиканский Стадион, но не только. Одну из лучших мелкооптовых точек как раз по соседству, в проходном дворике на улице Горького держали какие-то арабы. Запомнились они способом проверки подлинности долларов: сложат пополам купюру и дёрнут так, что бумажка щёлкнет - вот по звуку и определяли, настоящие банкноты им вручили или фальшивку. Теперь уж не припомнить, из-за чего разгорелся сыр-бор. Кажется, они агромаднейший флаг на стену повесили то ли ливанский, то ли египетский - кто их знает!.. Я попытался это выяснить, кто-то чего-то сказал...
      Короче, заявил я продавцам сигарет с ложной гордостью подлинного исследователя проблем прочности неразъёмных соединений, вышвырнутого из стен родного НИИ по сокращению штатов на фоне всеобщего кризиса: "А знаете, дорогие, что перед вами еврей..." Нет-нет, меня не побили, даже наоборот рассмеявшись сказали, что Восток Востоком - дело тонкое, а здесь, в бывшей коммунистической Европе все должны друг дружке помогать, чем могут. И действительно, несколько раз для меня по пол-ящика сигарет придерживали...
      Кстати, о НИИ! Помнится, сгибаясь под тяжестью набитой сигаретами туристической сумки, столкнулся я нос к носу с Тётей Дуней - бывшей ведущей инженершей, которая изумлённо заявила:
      - Саша!!! Как, ты ещё не уехал?!
      - А что, я по-прежнему жить вам мешаю? - проворчал угрюмо, потому что терпеть не мог Тётю Дуню.
      - А вот если бы у меня была хоть капелька еврейской крови, я бы давно рванула из этой проклятой страны хоть куда: в Германию, в США, даже в Израиль... - и Тётя Дуня мечтательно прикрыла глаза.
      Лучше бы я не слышал этих слов: именно Тётя Дуня своими кляузами за считанные месяцы развалила наш научный отдел. По этому поводу шутили: "Нормальная женщина за девять месяцев жизнь создаёт, а Тётя Дуня сломала..." Пришлось сделать вид, что моя сумка нуждается в срочном ремонте - что вроде "молнии" совсем не выдерживают, поэтому надо менять маршрут и срочно швейную мастерскую искать, - иначе в тот день от встреченной кляузницы не избавился бы...
      А может, это было как раз в период работы инженером в НИИ? Корпел я тогда над несостоявшейся впоследствии диссертацией, опыты какие-то делал. Испытания, бесконечные испытания образцов на разрыв, на срез. И главное - на циклическую усталость... Да-да, зима была лютая, а институтское начальство, помнится, для экономии отопление отключило. Температура в помещениях лаборатории ниже нуля, вода в кранах позамерзала, канализация промерзла, трубы полопались. С порывами ветра снег залетал через разбитые окна, маленькими сугробиками оседал на полу - а эксперименты проводить нужно!..
      И вот мы с сокурсником моим Стасом Лещинским сидим перед установкой и на голодный желудок глушим "Стругураш" почти без закуски... Это сейчас на банкетах коньячок с высокосортной водочкой подают, икорочку там, красную рыбку, грибочки, балычки, маслинки, кружочки лимончика. А тогда только на "Стругураше" и держались, хотя это дешёвое молдавское пойло, отдававшее то ли уайт-спиритом, то ли клеем "БФ-2", было гораздо хуже самогона. Но без него нельзя - окоченеешь... Вот после первой бутылки пойла Стас и начинал откровенничать:
      - Господи, Санька! Мне стыдно... понимаешь - до жути стыдно за то, каким антисемитом я был в детстве, какими "чёрными" были все мы, что мы вытворяли... А теперь? Не поверишь - я "Тевье-тевеля" в театре имени Франко уже трижды посмотрел! Как Богдан Ступка играет, Боже ты мой, как играет!..
      К концу второй бутылки Стас просил у меня прощения потому, что "кого обидел - те далече, у них не могу"... Мы обнимались и довершали очередной эксперимент. А затем по очереди бегали на обширный "заинститутский" пустырь - проверить, не прорезались ли из земли первые "грибы".
      - Ну что, Стас, видел?
      - Ага, сроежки! Целая куча при самом входе.
      - Ну, это ж надо: у кого-то в нашем институте зарплаты хватает на еду, а не только на выпивку. Интересно получается!
      - Не иначе как у замдиректора. Как считаешь, Саня?
      - Или у его секретарши.
      - Не-а, эти грибы выросли на мужской территории, женщины свои ягодки за пригорочком ищут...
      - А пойду-ка и я на грибочки посмотрю да заодно аммиачно-мочевинными удобрениями полью.
      - Сходи, Саня, сходи. Я за установкой послежу.
      Впрочем, однажды Стас отклонился от графика: спьяну на куске латунного листа нацарапал острым гвоздём шестиконечную звезду и прижал к моей груди. Я посмотрел на такой "могендовид", сгрёб Стаса за грудки, вместе с перегаром выдохнул в лицо: "Спасибо, дружище!" - и вышел в коридор, изо всех сил хлопнув дверью. Он потом дико извинялся, сбегал за внеплановой третьей бутылкой "Стругураша" и даже сам починил слетевшую с петель дверь. В общем, инцидент замяли...
      А может, было это на выставке? Когда дела в науке шли всё ещё неплохо, командировали меня как-то в Москву на ВДНХ. Помнится, тогда нашему завотделом по чисто "совковой" наивности приспичило с какими-то американскими авиастроителями контакты налаживать, и меня, самого младшего послали в качестве "разведчика".
      Так у американцев этих очень интересный переводчик оказался. Сухощавый подтянутый старикан по-русски разговаривал очень даже неплохо, однако первым же делом поинтересовался, не знаю ли я немецкого. Иногда, подыскивая подходящее слово, мистер Шнайдер закатывал глаза и бормотал: "Э-э-э, как это будет по-немецки... Гроссе... Гроссе..." А на второй день общения, когда американцы меня уже на полную катушку комрили-поили и разве что на работу не приглашали, переводчик и спросил:
      - Господин Проценко, не откроете ли мне секрет, почему фамилия у вас хохляцкая, но на хохла вы ну совершенно не похожи?
      Я едва не выпалил сгоряча: "Потому что я - жидовское отродье!" Но вместо этого сказал только:
      - Уважаемый герр Шнайдер, я же не спрашиваю, где вы так хорошо выучили русский язык! А то окажется вдруг, что в Киеве в сорок втором году...
      Хотелось ещё что-нибудь про Бабий Яр сказать, но я через силу рассмеялся. И мистер-герр Шнайдер тоже. Посмеялись оба, значит, да разъехались: он - в США со своими фирмачами, я - в Киев...
      Хотя что это я НИИ вспомнил, когда дело было в политехническом?! Ага, точно! Во-первых, ректор, который тогда возглавлял институт, заявил откровенно: "Я не собираюсь готовить специалистов на экспорт!" Не в том смысле, разумеется, что он отказался от обучения иностранных студентов: у нас училось превеликое множество негров, арабов и азиатов. Полный интернационал, так сказать! Речь шла о евреях. Вон со мной вместе в КПИ Борька Лернер поступал, медалист из параллельного класса - так ему на устной математике "двойку" влепили, и точка! Спорить бесполезно: экзамен устный не докажешь, что медалист не может не знать формулу процентов... Короче, "натуральный" еврей Лернер провалился, а вот галахический Проценко проскочил! И надо было видеть лица членов приёмной комиссии, когда о результатах последнего экзамена вместе со мной пришла узнавать мамеле Феня... Не лица были - рожи искривлённые! Короче, поняли товарищи ошибку, да поздно: меня-то уже зачислили.
      А на втором курсе, когда я не дал списать контрольную по сопромату одной девчонке, то получил в спину: "Ах ты жид проклятый, чтоб тебя разорвало!.." Впрочем, такое было и на третьем курсе, и на четвёртом... А я всё не понимал, почему кто-то должен жить моим умом, а не своим? И списывать не давал.
      Да ещё под конец учёбы такая история приключилась. Завкафедрой жутко хотел, чтобы я при нём остался, я же рвался в ведущий по нашему профилю Институт проблем прочности. Так он сообщил тамошнему кадровику, что я полукровка. Рассчитывал, что я назад попрошусь, получив от ворот поворот. Но назло завкафедрой я взял "свободный" диплом и устроился в хилый НИИ, а на поклон к этому гаду не пошёл. Ещё чего...
      3
      И всё-таки - нет, нет и нет! Не в институте встал ребром вопрос о "пятой графе", а ещё в школе. А вот когда?..
      Ага, припоминаю! Когда я закончил десятый класс, на выпускном вечере к маме Фене подскочил взволнованный до предела физик и сказал:
      - Боже, дорогая мама, что вы наделали?! Почему вовремя не сказали, что вы - еврейка?! Я бы не зарезал вашему ребёнку его законную "пятёрку"... Как же теперь быть?!
      Представьте себе нашего физика Самуила Львовича: высоченный и сухой, как жердь, лысая макушка, лысый блестящий лоб с дурацкой, словно приклеенной чёлочкой посредине, усики линеечкой, весь трясётся от волнения - ну, просто умора! А говорит такие страшные и странные вещи... Но мама Феня спросила спокойно:
      - А что, я должна была кричать об этом на всю школу или объявление большими буквами написать?
      - Перестаньте хохмить! - всем телом дёрнутся Самуил Львович. (Не зря мы прозвали его Смыком!) - Я смотрю по журналу: "Проценко Александр Иванович". Светленький он у вас, можно сказать, беленький - настоящий ашкенази. Откуда я мог знать, что у него мамеле - с "пятой графой"?! Вот и подумал, что парень не наш... А он же у вас такой способный, такой способный, просто умница!.. Я Славе Айзенбергу из параллельного класса "пятёрку" натянул, честно сознаюсь, а вот вашему - наоборот срезал... Обидно, дорогая Фаина Петровна, очень обидно.
      - А почему же моего мальчика всё время на районные и городские олимпиады по физике посылали? - поинтересовалась мама Феня.
      - Так он же там выше третьего места не поднимался! - возмутился Смык. Вот за то, что до первого никогда не дотягивал, я и занизил ему оценку... Но поверьте, если б я знал про вашу национальность!.. По части физики не только Слава Айзенберг, но даже медалист наш Боря Лернер вашему мальчику и в подмётки не годится!.. Так что мне искренне жаль. Ничего уже не сделаешь. Понимаете? Ни-че-го!..
      И тут мама Феня наконец отчётливо поняла, почему так волновался и лебезил Смык: "разбора полётов" боялся, вот в чём дело! Тогда она ответила сдержанно:
      - Можете не волноваться, дорогой Самуил Львович: я не буду никуда жаловаться! Вы правы: ничего теперь не поделаешь... Впрочем, не переживайте так: мне в своё время тоже зарезали, но не физику, а украинский язык и литературу. И сделали это потому, что я была тогда не Фаиной Петровной Проценко, а Фейгой Пинхусовной Гольц. Украинского я, разумеется, знать при таком условии просто не могла, даром что в украинской глубинке выросла - где уж мне?! Так что успокойтесь, писать неграмотные жалобы я не намерена. А оценки зарезанные... Очевидно, это у нас семейное.
      Мамеле действительно никуда никаких жалоб не писала. Мне рассказала - и всё. И вот я - главный снабженец крупной фирмы, специализирующейся на стройматерилах, мама Феня - украинская пенсионерка, а Смык давно уже гражданин Израиля и тоже пенсионер, только тамошний. Израильский, то есть.
      Правда, с младшей дочкой у него что-то случилось, какая-то пренеприятнейшая хворь по женской части, причём здесь ещё. И мама Славы Айзенберга его очень даже отблагодарила, потому как была известным на весь Киев гинекологом... Но ни мама Феня, ни я никакого несчастья Самуилу Львовичу не желали, можете поверить! Просто чужих детей не надо обижать, чтоб у своих всё было в порядке - так сказала мамеле...
      Хотя нет. Инцидент со Смыком - это десятый класс, конец школы. Тут вопрос о "пятой графе" встал ребром, да. Но опять же, было это не впервые. Причём далеко не впервые... если опустить несколько драк на национальной почве, а также Витьку Юрачука и Женьку Затуливитера, в своё время исключённых из пионеров за распевание знаменитой частушки про отсутствие в кране воды - ведь в пионерах их через месяц восстановили...
      Да, вспомнил! Это было также исключение из пионеров, но совершенно по иному поводу: родители Герки Хайкина уезжали в Израиль и увозили всю родню, так перед этим самого Герку, разумеется, тоже исключили. Проводилось мероприятие с мрачной суровостью военно-полевого трибунала. На линейку построили всю школу, поставили Герку перед строем, под напряжённый барабанный бой медленно развязали алый галстук, сняли с груди значок, затем произнесли обличительно-бичующие речи... Натурально, так и было! Не то что в случае с Юрачуком и Затуливитером, которых "обезгалстучивали" тихонечко, незаметненько, всего лишь перед классом.
      Да и не только Герку - с такой же точно помпой исключали из пионеров всех прочих "изменников Родины": Нонку Маринович, Марика Глейзмана, Сеньку Петлисецкого, Юличку Бех... Всех не упомнишь. Нет, Герка врезался в память совершенно по иному поводу.
      Забежал я как-то в кафе мороженого покушать - было такое замечательное место на углу улиц Жданова (теперь Сагайдачного, до революции Александровской) и Андреевской, где сейчас обувной магазин "La notte". Это на Подоле, где мы жили когда-то давно в коммуналке, так что я никак не рассчитывал встретить тут нынешних своих однокашников. Только гляжу, а за столиком в углу едят белый пломбир с сиропом закадычные дружки: Герка Хайкин и Вадик Краковский. Меня сразу же заметили и к себе поманили. И только я к ним со своим шоколадным мороженым подсел, так Вадик меня возьми да спроси:
      - Саня, как ты относишься к тем, которые за рубеж сваливают?
      Я тогда уже знал по разговорам, что Герка скоро уедет. Понял сразу, к чему Вадик клонит... Но виду не подал, ответил:
      - А как я должен к ним относиться? Наверное, им так лучше. А человек от того ни плохим, ни хорошим не становится.
      Главное, говорил я то, что думал, но всё же в душе шевелился какой-то червячок: а вдруг сейчас перед одноклассниками невольно лукавлю, а на самом деле думаю по-другому? Я же молчал на школьных линейках, не протестовал против пафосных речей с осуждением "предателей Родины"... Вадик, впрочем, тоже не протестовал. Однако сейчас он спросил, а не я. Хотя я знал, что последует затем...
      И Вадик в самом деле спросил то, о чём я сразу догадался:
      - А знаешь, что Герка тоже скоро уезжает?
      Мне бы соврать, состроить изумлённое лицо, заохать и заахать... Но я не сделал этого. Не смог. Сказал просто:
      - Конечно, знаю.
      - Ну, и что? - допытывался Вадик.
      Точно мушкетёр Портос, я одним движением проглотил огромный кусок мороженого, с отлёта крепко пожал Герке руку и сказал просто:
      - Счастливо тебе!
      А на линейке, когда бесповоротно "обезгалстучили" нашего Герку, мы оба молчали. И я, и Вадик. Правда, я по этому поводу попробовал поэму написать. Другие, знаете ли, в юном возрасте стишатами балуются, но у меня никогда короткие стихи не получались, а только длиннющие поэмы. Эта, про уезжающих отсюда ребят была особенно длинной. Я её почти забыл, только почему-то застряли в мозгу строчки:
      Мы зачем-то позорим
      Наших в доску ребят. И не спорим
      С этой подлой подставой, хотя
      Нам всего лишь сказали так сделать
      Другие...
      В общем, я далеко не Пушкин и не Котляревский, ясное дело. И с рифмой туговато, и фразы начинались и заканчивались в середине строк, а оттого я никак не мог завершить поэму, полтетрадки уже исписал, а конца всё не было видно, мысли лились и лились, цепляясь друг за друга... Кажется, я так и не сотворил тогда ничего путного. Просто памятуя строгое материнское предупреждение, порвал тетрадку в клочья, даже не дав предварительно почитать маме Фене, весьма интересовавшейся моими поэмами-увальнями.
      И даже не помню, стало ли мне от этого легче...
      4
      Мамино предупреждение, да... В самом деле, не мог я его нарушить, потому что отец был тогда ещё жив. Ну, не мог я ребятам в кафе рассказать всё как есть! Понимаете? Не мог, потому что если бы кто-то что-то не так понял да кому-то рассказал, мои слова могли расценить как вредную агитацию. А тогда бы дело быстренько на отца перевели... Вот и вынужден я был молчать в тряпочку, изображая равнодушного. Хорошая школа для двенадцатилетнего пацана, ничего не скажешь...
      Ведь вопрос о "пятой графе" настиг меня значительно раньше! Только было это не лично со мной, а вместе со всей семьёй, когда я ещё в другой школе учился, да...
      Я тогда ещё во второй класс ходил. Однажды маму отправили на курсы повышения квалификации, там её приметил один из преподавателей и ни слова не сказав, порекомендовал в какой-то "почтовый ящик", где искали толковых специалистов как раз её профиля. "Ящик" устраивал маму Феню по всем параметрам: и зарплата больше, чем она имела, и к дому ближе, и должность посолидней. Её не хотели отпускать, но "сверху" надавили - пришлось согласиться... И всё было хорошо до тех пор, пока мама Феня не заполнила в "ящичном" отделе кадров личный листок. И тогда они прозрели: как, еврейка?! В девичестве - Гольц?! Да вы что, товарищи, разве ж можно так жестоко обманывать родное советское государство?..
      В общем, в "ящик" маму Феню не взяли, вернули "с потрохами" на старое место. А тут старый начальник решил выместить на ней досаду и много лет после этого не давал никакого повышения по службе и по зарплате, премии платил в обрез. Даже звание "Ветерана труда" маме задержали - просто из принципа.
      Но это ещё не всё: узнав о такой подлости, папа подал заявление на выход из партии. Его не отпускали, сам парторг завода вразумить пытался, но папа всё переписывал порванные заявления и вместе с партбилетом бросал ему на стол. А после третьего отказа о выходе он и совершил такое, что не прощалось: разорвал партбилет. И сказал при этом: "Не буду я, рабоче-крестьянский человек в такой партии состоять, которую всякая сволочь опозорила!"
      Разорванный партбилет - это вам не шуточка. Да ещё сделал это человек, в детстве пребывавший на оккупированных территориях, проще говоря - под немцами. Хотя скандала не поднимали, чтобы картину отчётности в масштабах района не портить, только парторга завода с должности сняли - "за неумение должным образом наладить идеологическое воспитание партийных кадров". А вот папу не только из КПСС - теперь уже и с завода выгнали, причём с "волчьей" характеристикой, с которой не брали на работу нигде. Он дни напролёт метался по Киеву, всё на что-то надеялся, куда-то пытался достучаться. Вечером приходил злой и усталый, мама спрашивала:
      - Ванечка, хороший мой, зачем ты так сделал? Почему не промолчал?..
      - Нельзя было молчать, - отвечал папа. - И кроме того, скажи спасибо, что нас вообще на "сто первый километр" не выбросили.
      - Но теперь...
      - А теперь я могу спокойно в глаза тебе смотреть и маме цветы на могилу отнести. Ясно?
      Тогда мама Феня обнимала папу, минут пятнадцать плакала у него на груди, а потом размазывала по лицу слёзы и печально говорила:
      - Ну, пошли ужинать.
      И они ужинали вдвоём - ели чёрный хлеб с луком и пили крепкий чай с колотым сахаром вприкуску. Потому что меня как единственного любимого сына полагалось накормить лучше - кроме чая, хлеба и лука, я ел картошку "в мундирах" с тюлькой.
      До сих пор специфический маслянисто-солёный вкус тюльки в горле стоит...
      Несколько раз заходил участковый, интересовался, нашёл ли папа работу, а то быть тунеядцем нехорошо, можно и в самом деле на "сто первом километре" оказаться.
      - Ну, вы же всё знаете, Сидор Васильевич, - обычно говорила ему мама Феня.
      - Та знаю! - восклицал участковый. - Только поймите, и меня начальство за ж...у дёргает.
      - Так помогите, вам же спокойнее, - просила мамеле.
      Участковый лишь вздыхал и уходил.
      Но ничего, года через полтора отец таки пристроился дворником в каком-то ЖЭКе, меня с четвёртого класса в другую школу отдали, где истории родителей не знали. В общем, постепенно жизнь наладилась. Меня сначала колбасой стали подкармливать, потом и настоящим мясом, родители на пустую картошку перешли, пока не отдали все долги, накопленные за время папиного "простоя". Из дворников папу с его золотыми руками потом в горводоканал забрали. Там он и погиб: однажды ночью авария приключилась, пришлось наспех яму рыть, но вода из прорвавшей трубы стенки ямы подмыла, грунт обвалился. Отца и засыпало, а пока раскопали...
      Вот так оборвалась нелегкая отцовская жизнь. Вот потому на время Олимпиады-80 нас и не выбросили из Киева на проклятый 101-й километр... -пусть бы сама память о нем сгорела! - потому что главного "антисоветчика" в нашей семье не было уже среди живых...
      Но это уже другие дела. Что же до истории с маминой "пятой графой" и папиным партбилетом, то родители старались о ней не вспоминать. Только однажды, года через два мама Феня сказала, целуя меня на ночь:
      - Запомни, Саша, ты, как и я - тоже еврей, хоть и скрытый. Некоторые скажут: "Жидовское отродье". Другие скажут: "Хохляцкий ублюдок". Но ты плюнь на них на всех, спокойно развернись и уйди. Потому что есть другие люди. И уже ради этого стоит жить.
      - Как наш папа Ваня? - спросил я.
      - Как наш папа. И не только он.
      - Как баба Варя?
      - Да, да, как мама Варя... Спи. И запомни это.
      5
      Вот, пожалуй, случай с бабушкой Варварой и стал как раз первым, когда "пятая графа" остро проявилась в моей жизни. Точнее, меня тогда ещё и в проекте не было, происходило это с моими родителями. Это для нас троих тоже общее. То есть, для четверых - вместе с бабушкой Варей, которую я теперь даже не помню как следует...
      Я тогда ещё в детский садик ходил. Как-то в воскресенье родители поехали электричкой в далёкое село на Черниговщине, где родилась и жила папина мать, бабушка Варвара, которую я запомнил очень смутно. Меня взяли с собой. Помню, едва поздоровавшись с бабушкой, прежде всего мы вчетвером отправились на кладбище, где мама Феня молча положила на одинокую, на отшибе расположенную могилу огромный букет цветов. Потом бабушка ушла к себе, а мы заглянули к какому-то деду Мокею, где меня накормили от пуза блюдом, которого я до тех пор не пробовал - варениками с клубникой, обильно политыми густой домашней сметаной. Ещё помню, что посмотреть на меня сбежалась половина села, а я всё не понимал причину столь обострённого внимания к своей скромной маленькой персоне. Когда услышал за окошком изумлённое: "Диви, диви, яке товстеньке жиденя..."
      - Папа, а чего они ругаются? - я тихонько дёрнул отца за полу пиджака.
      - Они не ругаются, сынок. В селе иначе не говорят. Давай-ка вечером... А пока нажимай на вареники, а то у тебя в тарелке растёт, - прошептал тихонько папа и обратился к маме: - Феня! Присмотри за ним, дай мне с дедом Мокеем поговорить спокойно.
      Вообще-то папа общался со мной мало, потому что ужасно уставал на своём заводе и рано ложился спать. (Дело было задолго до истории с партбилетом, я тогда в детсад ещё ходил, понимаете?) Но в этот воскресный вечер спать он не ушёл, пока не рассказал мне удивительную историю своей и маминой жизни...
      Это произошло то ли в конце лета, то ли в начале осени 1941-го года. Через село шли колонны беженцев, среди них было много пассажиров железнодорожных эшелонов, которые разбомбили немецкие лётчики. Однажды вечером в дом к "солдатке" Варваре Проценко попросилась переночевать молодая еврейка с годовалой дочкой Фейгой, которая ещё и говорить-то толком не выучилась. Однако на следующий день уйти дальше на восток постоялица не смогла: ночью у неё начались жар и кашель, медицины в селе, разумеется, не было никакой, кроме народной... В общем, не сумела Варвара отпоить постоялицу калиновым взваром с мёдом. Женщине становилось всё хуже, она уже не понимала, что с ней и где находится, только по постели металась да крохотулю Фейгу звала. Через три дня умерла, схоронили покойницу подальше за оградой деревенского погоста, а Фейга осталась на руках у "солдатки" Варвары. Куда такую малявку денешь!
      А девчушка была - просто загляденье: маленькая, пухленькая, с васильковыми глазками, пшеничными волосиками и ямочками на розовых щёчках. Ну, просто ангелочек! Всё село дивилось: и откуда этакое чудо? Да и бывают разве евреи такими вот беленькими, они ж обычно чернявые, кудрявые. А может, дитё вовсе и не еврейское? Может, покойница его попросту украла, а Бог (хотя Его при советской-то власти и нет вовсе) за то и покарал воровку смертью безвременной?
      Только "солдатка" не верила этим домыслам. Подсказывало Варваре сердце, что умершая постоялица не крала ребёночка, что это её родная кровинушка. Но в любом случае искать других родственников Фейги не было ни малейшей возможности.
      В то время практически никто не представлял, до какой степени нацисты ненавидят евреев и какую участь им уготовили, но листовки всякие с немецких самолётов падали в изобилии ("Бей жида-политрука, морда просит кирпича!"), да и слухами земля полнится... Короче, Варвара решила оставить у себя крошку Фейгу вместе со своим шестилетним Ванюшкой, но вдруг кто оккупантам расскажет?.. И тогда "солдатка" взяла топор, которым обычно дрова колола, вышла на сельский "майдан" и перед всем миром заявила: