Совершенно детское лицо с пухлыми губами, безвольным подбородком и светло-серыми глазами. Юра взъерошил и без того растрепанные мягкие волосы, грустно усмехнулся и прошептал: - Что она нашла во мне? Ума не приложу. ОТРАЖЕННЫЙ юноша как будто лежал навзничь и устремив взгляд мимо головы оригинала рассматривал далекий черный потолок, покрытый похожими на маленькие кусочки мочалки корни трав. И прислушивался к недавно родившемуся в груди странному ощущению. ...Это больше всего напоминало невесомый мыльный пузырь, плывущий высоко над полом кухни. Тончайшую ярко-радужную сферу, гонимую к потолку горячим воздухом, поднимающимся над раскаленной газовой плитой, где кипят кастрюли и ведра. Юра совсем еще маленький. Мама стирает белье в оцинкованном корыте. Она свернула трубочкой какую-то бумажку, обмакнула ее кончик прямо в мыльную воду и выдула большой пузырь на радость сыну. За дверью кухни ругается тетя Клава, потому что из-за маминого корыта ни пройти, ни проехать, а у нее между прочим суп. Но Юра и мама смотрят друг на друга с видом заговорщиков и продолжают следить за парением пузыря. Мальчик тихо и радостно смеется. Мать улыбается. Вокруг ее губ и на щеках залегли ранние морщинки. Пузырь лопнул. Мыло попало в глаза. Щиплет... ...Что это? Слезы? Ему иногда хотелось плакать, особенно СНАЧАЛА. И он плакал. Но слез не было. НАСТОЯЩИХ слез. Соня рассказала однажды, что так как В ЭТОМ МЕСТЕ плакать попросту невозможно, все НЕПРОЛИТЫЕ СЛЕЗЫ собираются в озеро, лежащее сейчас перед юношей. Юра так и не понял, сама ли девушка придумала такое или кто-нибудь рассказал ей это. Или такова ЧИСТАЯ КАК СЛЕЗА правда... Но даже если ЕГО непролитые слезы и присоединялись несколько раз к многочисленным РУЧЕЙКАМ ТОСКИ И ПЕЧАЛИ, сейчас их не было. Сейчас в груди надулся невесомый РАДУЖНЫЙ ПУЗЫРЬ, который стремился к земляному потолку и увлекал его вслед за собой. - Сегодня Духов день. Юноша сел и оглянулся. Взволнованная Соня стояла у него в ногах. Платье, спадавшее до самого черного пола свободными складками, стало еще более ЗАМЕТНЫМ. Теперь прекрасные линии ее тела просматривались через все еще достаточно тонкую одежду как сквозь молочно-белую пелену тумана, благодаря чему Юра воспринимал уже девушку без прежнего чувства ВНУТРЕННЕГО ОТТОРЖЕНИЯ. - Сегодня Духов день,- повторила Соня. - Ну и что? Юра искренне удивлялся, почему девушка так взволнована каким-то там Духовым днем. ЗДЕСЬ не было ни Нового Года, ни Восьмого Марта, ни Первомая, ни Дня Победы, ни Октябрьских, ни Пятого Декабря - никаких привычных ЗЕМНЫХ праздников. Вообще никаких ДНЕЙ. Ни даже малейшей зацепки для отсчета. Сплошная беспросветная ТЯНУЧКА ИЗ ЧЕРНОГО КАК ПОДГОРЕВШИЙ СИРОП ВРЕМЕНИ. - Это ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ день,- объяснила Соня.- Окончание поминовения умерших. И нам можно НАВЕРХ. Радужный пузырь в груди с треском лопнул. Юноша нелепо подскочил и тут же вновь шлепнулся на утоптанный глиняный пол. Впрочем, СРАЗУ ли? Кажется, на мгновение он все же завис... Теперь в груди росла уже ЦЕЛАЯ ГРОЗДЬ мыльных шаров. Легчайшая пена, которая обволакивала и согревала измученное сердце. - Что ж ты сразу не сказала! - Юра попробовал сделать вид, что рассердился, но будучи не в силах притворяться весело и беззаботно расхохотался, вскочил и бросился к девушке. Точно! Он так и летел над черным полом, невесомый, словно пушинка. - Как здорово! - восхищался юноша. Соня поймала его на лету, порывисто обняла, сказала: - Глупенький, ты и сам мог бы догадаться,- и показала на его свечку. Юра не поверил своим глазам: мертвый огонек ОЖИЛ и мерно подрагивал. Подчинить себе язычок пламени могли лишь души, СИЛЬНЫЕ в смысле ВНУТРЕННЕГО СОВЕРШЕНСТВА. Сонин дедушка мог например заставить трепетать ЦЕЛЫЕ ПОЛЯ огоньков. Пламя Мишиной свечки дрожало, когда он пел что-нибудь собственного сочинения. До этого момента у Юры ничего подобного ни разу не выходило. Однако когда он попытался заставить огонек разгореться посильнее, ничего не получилось: крошечный язычок пламени остался равнодушным к его усилиям и трепетал в каком-то загадочном, явно не зависящем от желаний Юры ритме. - Нет, ты пока еще слаб, так что не старайся,- мягко сказала Соня.- Свеча ожила, потому что тебя вспоминают НАВЕРХУ... Она деликатно замолчала, но юноша понял: Соня конечно имела в виду его маму. И еще он вспомнил одну из присказок бабушки Мани: "Жена найдет себе другого, а мать сыночка - никогда". Кому же и вспоминать как не маме! И "другого себе не нашла, как отец на фронте погиб, и младшенького потеряла..." Юре показалось, что протекающий рядом РУЧЕЕК ПЕЧАЛИ на несколько секунд зажурчал громче и тоскливей. - Ты можешь пойти НАВЕРХ хоть сейчас и бродить там до первых петухов,утешила его девушка. ГРОЗДЬ МЫЛЬНЫХ ПУЗЫРЕЙ в груди сверкнула, точно на нее упал прорезавший подземный мрак солнечный лучик. Соня тихо продолжала: - Ты счастливей меня. Тебя хоть есть кому вспомнить. А меня вот... некому... Действительно, свечка горела в ее ладони как всегда непоколебимо ровно. Однако девушка не поддалась печали, бойко тряхнула черными как ночь кудрями и сказала5 - И кроме твоей свечки разве ты не смотрел в озеро? Не видел, как мы гуляем по земле? Соня утверждала, что в глубине черного водяного зеркала можно видеть прошлое и будущее. Юра не наблюдал там ничего, кроме собственного отражения (Иными словами, САМОГО ЖАЛКОГО НАСТОЯЩЕГО) и считал это такой же сказкой, как историю о НЕПРОЛИТЫХ СЛЕЗАХ. - Ничего такого я не видел,- сказал он и задорно добавил: - И не понимаю, почему ты до сихпор ЗДЕСЬ, раз можно НАВЕРХ! Сказано это было абсолютно бездумно, хотя и безо всякого дурного умысла, конечно. ...Маленький Юра держит в кулачке кузнечика, за которым охотился минут пятнадцать. - Ма-а-а, а я поймал его! Смотри! Насекомое изо всех сил пытается высвободиться. Лапки щекочут кожу ладони и пальцев. Мальчик все крепче и крепче сжимает кулачок, чтобы драгоценная добыча не ускользнула. - Ну-ка покажи, покажи. Мать склоняется над Юрой. У нее такое лицо, точно она готовится увидеть АНГЛИЦКУЮ СТАЛЬНУЮ БЛОХУ, подкованную алмазными подковками на золотых гвоздиках. Мальчик торжествуя разжимает кулачок. Кузнечик мертв. Пытаясь удержать его Юра нечаянно переусердствовал... Юноше на мгновение показалось, что он перенесся на душистый луг, оставшийся в том делеком солнечном дне. Только теперь на ладони вместо неподвижного насекомого лежала РАЗДАВЛЕННАЯ СОНЯ. И его объял точно такой же смешанный с запоздалым раскаянием ужас, как в детстве. - Я не пойду без тебя,- сказала девушка каким-то ЧУЖИМ голосом, странно растягивая слова.- Я так... привязалась к тебе... Ты же знаешь. Он знал. Еще как знал, дурак! И как это его угораздило ляпнуть ТАКОЕ?! - И сейчас не пойду... И В ПРОШЛЫЙ РАЗ не пошла. И тоже, между прочим, из-за тебя. Юра застыл с раскрытым ртом. С оправданиями, замершими на кончике языка. Интересно, что значит... - Что значит "в прошлый раз"? В ПРОШЛОМ ГОДУ, что ли? Соня отвернулась и медленно пошла прочь. КАК ТОГДА, при первой встрече. И он позвал девушку почти как тогда: - Эй, погоди! Куда ты? Соня неудержимо удалялась. - Сколько же времени я здесь? - Больше года. "Больше года!" - словно эхо откликнулось в груди. Больше года смерти, мрака, безрадостного и беспросветного. Кошмар... А она?! ОНА! Могла давно пойти НАВЕРХ, бросить его одного в гигантской черной могиле, имя которой - Бабий Яр. И не сделала этого. Осталась с ним, по самую макушку погрязшим в отчаяние. - Сноя, а... в прошлый раз... мне что, нельзя было ТУДА? - спросил Юра как можно более непринужденно, чтобы хоть как-нибудь уклониться от неприятного оборота, который принял разговор. Девушка остановилась, обернулась и неловко и жалко улыбаясь проговорила: - Понимаешь... Мой дедушка... Я советовалась с ним, и он сказал, что тебе... ЛУЧШЕ НЕ НАДО. Можно, но не нужно, как говаривал один его друг. Да ты о нем слышал, это дядя Сема, который жил на Малой Васильковской рядом с синагогой. Так вот, дедушка боялся, что ты затоскуешь по земле и... покинешь нас. А так делать нельзя. Вот я и решила не говорить тебе... ТОГДА. "Покинешь НАС." Как же! Во взгляде Сони читалось нечто иное: "Бросишь МЕНЯ." А губы ее лгут, все время лгут, лгут, лгут... И сейчас она лжет, и тогда врала. Не о нем заботится - о себе. И боится проболтаться. Только ведь правда все равно наружу выйдет, как ее ни прячь. Вот почему она ни на миг не покидала его: стерегла, чтоб не сбежал! Так пес стережет любимую косточку... Словно гигантская рука, никому кроме него невидимая, размахнулась и отвесила Юре хороший подзатыльник. Юноша зашатался и упал. "Ты, кость мозговая! А ТЕПЕРЬ тебя зачем НАВЕРХ тянут? Ты ведь тосковал НА ЦЕЛЫЙ ГОД больше, чем в прошлый раз, НА ЦЕЛЫЙ ГОД СИЛЬНЕЕ хочешь назад..."
      - ...Юра, Юрочка! Да что с тобой?! Озабоченное лицо девушки находилось прямо над его лицом, нежные алебастрово-прозрачные руки ласкали и баюкали, точно он и впрямь превратился в маленького мальчика. - Что с тобой? Эти губы отнюдь не лживые, нет. Они такие... такие... Юра потянулся к девушке, сплел пальцы у нее на затылке и дрожа привлек к себе. Их губы встретились. Поцелуй получился неуверенным и робким. Юра вообще впервые в жизни целовал ТАК. И немедленно испугался, что Соня не поймет, оттолкнет... Но ничего подобного не произошло. Наоборот, закрыв глаза и немного выпятив губы навстречу его губам девушка ждала, что же будет дальше. И он поцеловал Соню еще раз, потом еще, еще и еще, и с каждым разом все увереннее. ГРОЗДЬ МЫЛЬНЫХ ПУЗЫРЕЙ разбухла до невероятных размеров, вылезла из груди и вмиг обволокла девушку. И оба они взмыли над озером и поплыли в черном пространстве между глиняным полом и земляным потолком. Далеко внизу, у самой кромки воды, остались две свечи. Пламя одной из них вздрагивало и трепетало. - Соня, женись на мне...- юноша поперхнулся словами и, досадуя на глупейшую ошибку, поправил сам себя: - То есть выходи замуж. За меня, конечно. Милое лицо девушки просто расцвело, даже нос с горбинкой, прежде казавшийся некрасивым, словно бы похорошел; однако она немедленно задала простой и вполне резонный вопрос: - А что это значит, Юрочка? Будь они наверху, можно было бы сказать, что он СПУСТИЛСЯ С НЕБЕС НА ЗЕМЛЮ. Здесь состояние было тем же, если не считать одной маленькой подробности: НИКУДА НЕЛЬЗЯ БЫЛО СПУСТИТЬСЯ; НИЖЕ БЫЛО ПРОСТО НЕКУДА. Юноша слабо представлял, что же он подразумевает под ЖЕНИТЬБОЙ ЗДЕСЬ. НАВЕРХУ это понятно: быть на одной фамилии, жить в одной комнате, деньги иметь общие, каждый день ходить на работу, вечером приходить с работы и встречаться, вместе завтракать и ужинать, если работать во вторую или третью смену, или подрабатывать, то приходить ночью или утром... А здесь что, в самом деле?! - Вот ты сейчас растерялся, это написано у тебя на лице,- сказала Соня и принялась объяснять: - Мы же не люди, Юрочка, мы чистые ДУШИ, никакой ВНЕШНОСТЬЮ не прикрытые. На земле тело создает тело, оболочка - оболочку. Рождаются дети (Юре ПОКАЗАЛОСЬ, что он краснеет). Но душа не может породить душу! Может только найти другую, РОДСТВЕННУЮ ей и... например, вот так плавать рука об руку. И ЧУВСТВОВАТЬ, как это прекрасно. - Я как раз это и имел в виду,- запоздало объяснил Юра. - Глупенький ты мой, но это же не значит ЖЕНИТЬСЯ! - девушка закружила его под потолком. Иногда они задевали макушками корешки трав, но те лишь странным образом ПРОШИВАЛИ их головы не оставляя ни малейшего следа ощущений. - Кажется, ты хотел НАВЕРХ? Летим же! Соня резко взмыла, увлекая за собой юношу. Тот поспешно зажмурился. Исчезло все: Озеро Непролитых Слез, малюсенькие искорки их свечек и целые поля мертвых огоньков Бабьего Яра. Когда же он вновь открыл глаза, давно умолкшее сердце один-единственный раз гулко стукнуло в груди. Под ногами проносились утопающие в зелени дворики, узенькие переулки и абсолютно безлюдные широкие улицы, купающиеся в безжизненном свете полной луны. Юра не различал запахов, но все его существо было словно ПЕРЕПОЛНЕНО ароматами цветущих вишневых и абрикосовых деревьев. Его фигура и фигурка девушки излучали бледно-голубой, напоминающий лунное сияние свет. И когда Соня попала между ним и светилом ночи, ее почти прозрачное платье вспыхивало так, что она казалась окутанной роем крошечных светлячков. - И как ты находишь землю после годичного отсутствия? - поинтересовалась девушка, ласково глядя ему в глаза. Вместо ответа Юра крепко пожал ей обе руки сразу. А лунный свет все кружил их высоко над землей и увлекал вперед. И Соне не понадобилось долго гадать, КУДА же они летят. - Юра, Ю-ур, может, не надо? - попыталась урезонить его девушка. Но было слишком поздно. Вот знакомый дворик с врытыми в землю покосившимися лавочками, неухоженными дикими клумбами и натянутыми между деревьями бельевыми веревками. Вот соседний дом СО ЗНАМЕНИТЫМ ЧЕРДАКОМ, столь обожаемым рисковыми подростками обоих полов за ТО, что происходит после игры в "бутылочку". А вот и ОСОБЕННЫЙ дом, и во всем этом доме ОСОБЕННОЕ - вон то окно со старенькой занавеской, сдвинутой в сторону, где несмотря на глубокую ночь горит свет... Не внимая никаким увещеваниям Сони юноша устремился к яркому прямоугольнику. Как глупая ночная бабочка... Ах, глупая! ГЛУПАЯ... На столе тускло горела старая лампа под латаным зеленым абажуром. На стуле спиной к окну сидела женщина. Казалось, ее словно бы согнутая невидимым грузом спина, сутулые от вечной усталости плечи - вся ее фигура НАПРАСНО молила о помощи. В кое-как схваченных узлом на затылке пепельных волосах белела незнакомая седая прядка. - Юра, прошу тебя в последний раз: ОПОМНИСЬ! Оттолкнув руку девушки, пытавшейся удержать его, он рванулся к безмолвной одинокой женщине, шепча на лету: - Мама, мама. Ма-ма-а... И тут же неожиданно для себя... ПРОСОЧИЛСЯ в комнату прямо сквозь стекло, деревянную раму, кирпичную стену, подоконник и остановился, НЕЛЕПО ПОШРУЗИВШИСЬ ПО ПОЯС В ПОЛ. Оказывается, вещи не были для него преградой, как при жизни! Они стали проницаемыми и на миг представились Юре состоящими из ВНЕШНЕ ТВЕРДОГО ДЫМА, который под действием неведомой силы принял строгие формы. Юноша испугался, что и его мать сделалась таким же ОБМАНЧИВЫМ ДЫМОМ. Только не это... - Ма-а-а-ма-а-а-а-а!!! - в ужасе завопил Юра. Женщина не шевельнулась, а он, так недавно стремившийся к ней, наполнился странным ОТЧУЖДЕНИЕМ и начал медленно всплывать к потолку. На стене напротив окна висело треснувшее с краю зеркало, и вот, в левом нижнем углу появилось прозрачное голубое лицо, плечи, руки, грудь. Юра просвечивался КАК СОСУЛЬКА и СКВОЗЬ СВОЕ ОТРАЖЕНИЕ отчетливо видел оставшуюся за спиной стену с темным окном. Часть его физиономии, выражавшей растерянность и испуг одновременно, нелепо троилась в треснувшем крае. Так ЧТО же стало ДЫМОМ: ОН - или ВЕЩИ?! Спрятавшаяся незадолго перед тем за небольшую тучку луна выглянула вновь. Трещины в зеркале вспыхнули словно искры проскочившего между наэлектризованными шарами разряда. Сидящая медленно подняла голову. ИХ ВЗГЛЯДЫ ВСТРЕТИЛИСЬ В ЗЕРКАЛЕ. - Ма-а-а...- Юра поперхнулся. Дрожащая женщина с перекошенным ртом, спотыкаясь, брела к черному зеркалу, в котором мерцало обманчивое отражение ее мертвого сына. - Мама, я не там, я здесь! У тебя за спиной!!! - крикнул отчаявшийся юноша. Женщина вцепилась в края зеркала так, что побелели суставы ее огрубевших от непрерывной тяжелой работы пальцев и припала лицом к холодному лживому стеклу. Она хотела лишь одного: вжаться, вдавиться туда, где ее сыночек. Туда, туда... ТУДА. И Юра неожиданно понял, что мать НЕ СЛЫШИТ И НЕ УСЛЫШИТ его, что ДЫМ - это ОН, а не вещи, что рванись он сейчас к дорогому человеку - и ПРОЙДЕТ СКВОЗЬ НЕЕ, сквозь зеркало, стены и фанерные перегородки, через коридор в комнату этой потаскухи Верки Шейкиной и дальше, дальше и дальше... Но Юра не бросился к маме и не остался на месте. Кто-то схватил его за ноги и изо всех сил дернул вниз. У юноши потемнело в глазах, когда его голова ПРОШИВАЛА пол. Затем он увидел перед собой разгневанную Соню. Девушка тяжело дышала и смотрела на него с отвращением. - Ты... ты... ах ты дрянь! ДР-РЯНЬ!!! Да как ты посмел только?! Соня тряслась от негодования так, что ее лицо и руки на некоторое время сделались размытыми, точно кадры на экране, демонстрируемые плохо настроенным кинопроектором. - Ты что, хочешь, чтоб она сейчас умерла от разрыва сердца? Чтоб перенеслась К НАМ, ВНИЗ? Ты этого хочешь?! Отвечай!!! Никогда еще Юра не видел девушку ТАКОЙ. А что он мог сказать в свое оправдание! Говорить-то было НЕЧЕГО... И вконец растерявшись от полученной свободы (когда нельзя делать как раз то, чего хочется больше всего), от нахлынувших чувств (когда нельзя даже мечтать о том, что не идет из головы) и от полученной взбучки (которую устроила та, что постепенно становилась незаменимой) юноша бесслезно, безнадежно и чрезвычайно тоскливо заныл. Тут же в каком-то незнакомом дворике из конуры вылезла гремя цепью лохматая дворняга и задрав длинную морду к огромной луне протяжно завыла. Ей ответила другая, потом третья, четвертая... Скоро собаки всей округи, сколько их было, пробудившись от чуткой собачьей дремы жаловались друг другу на свою собачью жизнь. - Ну ты и устроил. Нельзя тебя еще НАВЕРХ пускать, прав дедушка. Они парили в ветвях высокого тополя. Юра тупо рассматривал через свои прозрачные руки брошенное воронье гнездо и пытался понять, почему платье у девушки просвечивается, а сама она почти нормальная, только ПРИЗРАЧНО-ГОЛУБАЯ. Соня выговаривала ему теперь почти беззлобно: - В общем так. Никогда больше (слышишь? НИ-КОГ-ДА!) не появляйся у матери, если не желаешь причинить непоправимое зло ей, которая столько для тебя сделала. И вообще обходи ЖИВЫХ десятой дорогой. Разумеется, ТЕБЕ они НИЧЕГО не сделают, а вот ТЫ им... Собаки тебя почуяли и вон как разошлись. Но в смысле впечатлительности животные гораздо ГРУБЕЕ человека. Да что говорить, ты сам можешь отлично представить все ПОСЛЕДСТВИЯ твоей неосторожности. Так что выбирай: дибо мы сейчас же спустимся ОБРАТНО, либо летим ТУДА, где нам можно. Несмотря на охватившее его внутреннее безразличие ВНИЗ очень не хотелось. - А ГДЕ можно? - робко спросил Юра. Соня облегченно вздохнула, и юноша запоздало сообразил, что она готова была лишиться прогулки по земле ради немедленного возвращения с ним в Бабий Яр. Он с благодарностью посмотрел на девушку и виновато вымолвил: - Я... больше не буду. Соня улыбнулась, но сказала вполне серьезно: - Запомни: мертвецам полагается быть среди мертвых. Так что если не раздумал, летим на кладбище. Это самое подходящее для нас место. - А это далеко? Взгляд Сони сделался удивленным. - Как! Ты жил на Куреневке и не знаешь, где кладбище? Юра растерянно пожал плечами. - А где твою бабушку хоронили? - Она обратно в село уехала, еще когда моя сестра школу заканчивала,ответил юноша и непонятно почему почувствовал себя виноватым за переезд бабушки Мани и за незнание местонахождения кладбища. Соня ненадолго задумалась, но вдруг схватила его за руку и помчала вперед с такой скоростью, что деревья, фонарные столбы и дома так и замелькали у них под ногами. Юра не успел даже удивиться, как они миновали безмолвный Птичий рынок, пересекли слияние улиц Фрунзе и Вышгородской и заскользили над маленькими огородиками, оставляя по левую руку убогие частные домишки, а по правую автомагистраль, железнодорожный мост и насыпь с рельсами. - Вот никогда бы не подумал, что это здесь,- прошептал юноша, когда проскочив через открытую калитку в обыкновенном дощатом заборе они оказались на посыпанной гравием небольшой площадке перед кладбищенской конторой.- Тут ведь и школа моя недалеко, и на базар сколько раз бегал... Странно все это. Впереди на пригорке смутно серели ровные ряды могил. - Так и живут люди,- задумчиво сказала Соня.- Рождаются, ходят по земле непонятно для чего - и боятся заглянуть В КОНЕЦ. Просто БОЯТСЯ, потому что там неизменно мерещится маленький холмик. Думать об этом крайне неприятно, вот они и НЕ ДУМАЮТ. Не думают себе, не думают, а там глядишь - начинают строить НА КОСТЯХ БАБЬЕГО ЯРА. Юра потупился и обиженно засопел. - Ты не сердись,- уже ласково сказала девушка и обняла его за плечи.- Я, что ли, лучше других была в свое время? Просто надо же было о чем-то размышлять сидя на берегу озера, а какие только мысли тогда в голову не лезут! - Да уж,- несмело согласился юноша. Соня мило улыбнулась. И началась самая СТРАННАЯ экскурсия из всех, какие Юра мог вспомнить. Неутомимая Соня таскала его взад и вперед по кладбищу, непрерывно останавливалась и находила пусть два-три слова, зато о каждом похороненном здесь. Однако юноше больше всего запомнилось самое начало их вояжа, когда зависнув над небольшим ухоженным цветником Соня указала на небольшую фотографию симпатичной девушки и печально произнесла: - Зина Савенко. Отец напился вдребезги, изнасиловал ее и зарубил топором. Она ДО СИХ ПОР очень несчастна. Может, когда от родного человека, это похуже МОЕГО и ТВОЕГО, не знаю. Фотография на эмалевом овале размещалась в закругленной верхней части высокого серого памятника, увенчанного небольшим крестиком. Ее как бы поддерживала выгнутая дугой надпись: "Единственная дочь". Ниже после имени и дат стояло:
      "Трагически погибла на восемнадцатом году жизни. Прости меня, доченька, родная моя голубка, что не смогла тебя спасти от зверя отца."
      На обратной стороне была еще одна надпись:
      "Закатилось навеки мое ясное солнышко."
      - Ее мама ВСЮ СЕБЯ вложила в памятник. Это и правда единственное, что ей осталось,- заметила Соня. Юра запомнил кое-что о своем тезке, четырехлетнем Юрочке Мойсеенко, чью могилку венчал крытый серебрянкой стальной крест. Как-то сразу врезалась в память фотография миленького маленького мальчика в капоре, имя "Акимцев Сашенька" и эпитафия:
      "Ребенок для родных не умирает, он вместе с ними жить перестает."
      Когда они проплывали над почти сравнявшейся с землей могилой человека, о котором крохотная табличка на низеньком, почти ушедшем в землю кресте сообщала лишь, что он
      ПАЗЮРА
      (по поводу чего Соня заметила: "Вот это просто и со вкусом! Как "Люсьен" и "Эстер" в романе"), юноша был уже невыразимо подавлен громадным количеством разнообразнейших трагических судеб, которые, как оказалось, десятилетиями копились на клочке земли, зажатом между самыми заурядными дорогами, садами и огородами... и были совершенно ему неизвестны. Более того - НЕПОДОЗРЕВАЕМЫ. Но дальше дело пошло значительно хуже. Соня повернула в гору и повлекла его на еврейские участки. В глазах зарябило от непривычных надписей на идиш, да и могилки по большей части смахивали на маленькие крепости: бетонные и нешлифованные базальтовые прямоугольники на земле вместо цветников, на маленьком основательном памятнике (очень напоминавшем то ли нелепый сугробик засохшего по нерадивости строителей раствора, то ли башенку броневика) - крошечное "ласточкино гнездо" с горсткой земли и двумя-тремя цветочками. Впрочем, Юра быстро понял причину столь странной тяжелой архитектуры: более "человеческие" памятники почти без исключения оказались в плачевном состоянии, тогда как с "маленькой крепости" не удалось бы сбить ни табличку, ни фотографию (которой там не было), ни разворотить цветник. Разве что краской облить можно было "башню броневика", плюнуть или справить на нее нужду, зато против лома или кувалды она бы в любом случае выстояла. Но вот когда Юра готов был ПРОВАЛИТЬСЯ СКВОЗЬ ЗЕМЛЮ, так это перед грубо оштукатуренным домиком, за зарешетченным окошком которого (точно в тюрьме) покоился некто Винницкий В. Я., живший с 1883 по 1956 годы. И все потому, что одну из стенок "мазанки" изуродовала кривая неграмотная надпись, сделанная масляной краской и увенчанная шестиконечной звездой:
      МОЙША САРА И РАХИЛЬ УБЕРАЙСЯ В ИЗРАИЛЬ
      - С-св-волочи. С-скоты. Г-гады. Уб-блюдки. Юноше показалось на миг, что сегодня ДЕНЬ ОТКРЫТИЯ НОВОЙ СОНИ: если около своего дома он впервые наблюдал ее гнев, то сейчас впервые слышал, как она ругалась. Точно тяжелые камни, слова срывались с ее губ и грузно падали ПРЯМО НА СЕРДЦЕ ЮРЫ. И в его помутившемся от стыда неизвестно за кого и за что рассудке возникла дикая мысль: жаль, что он... НЕ ТАКОЙ ЖЕ, как Соня. Белая неровная стена склепа с проклятой надписью словно бы встала между ними, хоть и оставалась на месте. И он сказал то, что ВДРУГ ПОСЧИТАЛ ОБЯЗАТЕЛЬНЫМ сказать, что просто НЕЛЬЗЯ БЫЛО НЕ СКАЗАТЬ: - Соня, ты... извини меня... ЗА ЭТО. Конечно, нелепо было просить прощения за то, чего не совершал. - При чем здесь ты! - с болью в голосе воскликнула девушка даже не обернувшись. Ее светящиеся руки двигались вдоль букв, как будто желая стереть их. - Ты не такой. И вообще У НАС ведь нет национальностей. Выручил их рев баяна. Юре и прежде чудилась тихая музыка и голоса, однако он не решался просить девушку прервать "экскурсию". Теперь же Соня сама обрадовалась возможности отвлечься от оскверненной могилы и сказала довольно бодро: - А, все равно туполобые подонки были, есть и будут. Нечего думать о них хотя бы в Духов день. Пошли к своим. И плавно заскользила под гору между памятниками-броневиками и каменными "деревьями" с полированными сучьями. Юноша поспешил следом. Справа показался военный участок со стандартными надгробьями "от исполкома". Немного повыше братских могил, похожих на траншеи с каменными блиндажиками, у самой дороги возвышалась плита полированного красного гранита, воздвигнутая (как гласила надпись) мамой в честь "единственного чада Величковского Федора Федоровича, двадцатичетырехлетнего моряка", "трагически погибшего в Севастополе". И тут же, прямо на цветнике (что, впрочем, нисколько не вредило красивым ухоженным цветочкам) расположидась компания старых знакомых. Прозрачный босой Чубик в простреленной тельняшке оперся подбородком на шикарный баян и сидел, меланхолически глядя вдаль. Иногда он начинал дремать; тогда руки его опускались, мех инструмента разъезжался в стороны, и баян дико взревывал. Под правой рукой Чубика находился стакан прозрачной жидкости, накрытый куском хлеба с солью, горсть конфет "Старт", пара сморщенных яблок и полпачки галетного печенья. Напротив матроса сидела задумчивая Мышка. Миша вытянулся на земле, положив голову на колени девицы. Именно он выглядел наиболее необычно: НЕПРОЗРАЧНЫЙ, как Соня, вместо больничной пижамы - расстегнутая до солнечного сплетения белая рубаха и умопомрачительного покроя белые брюки, легкие парусиновые туфли сменили стоптанные тапочки. И тело его было не голубым, а скорее БЕЛО-ГОЛУБЫМ. Однако самое странное заключалось совсем в другом. Гитарист развлекал компанию не едкими куплетами о ненавистной ему кукурузе, не "Окурочком", с которого не сводили глаз "жену задушивший Копалин" и "печальный один педераст", не "Гаремом, где нежится султан" и не историей об изменщике и "подлом нахале", облаченном в "самый модный сюртук", которому обманутая врачиха вырвала в отместку "четыре здоровые зуба" вместо одного больного. И даже не печальной балладой о Маруське "з енституту", которая вонзила себе в грудь "шешнадцать столовых ножей", которую затем "в крематорий привезли", и чей "хладный труп" "за счет государства сожгли". Отнюдь. Шевеля парусиновыми туфлями в такт музыке, нежно перебирая струны Миша задушевно и тихо пел НЕЧТО СОВЕРШЕННО ЛИРИЧЕСКОЕ:
      - В городе погасли фонари, а-а, На асфальте шелест шин. Милая, ты на меня смотри-и, а-а, А не на других муш-ши-ин, Милая, ты на меня смотри-и, а-а, А не на других муш-шин. Обрати вниманье на луну, а-а. Вот она среди ветвей. А в таком таинственном саду-у, а-а, Тянет трели со-ло-ве-ей. А в таком таинственном саду-у, а-а, Тянет трели со-ло-ве-ей.
      Соню и Юру заметила раньше всех Мышка. Она подскочила, замахала руками и позвала: - Эге-гей, пусюнчик! Соня! Давай к нам! Взревел баян, и Чубик уставился на приближающуюся парочку совершенно пьяными посоловелыми глазами. Тут и Миша, чья голова соскользнула с колен девицы, перестал петь, гостеприимно повел рукой и предложил РАСПОЛАГАТЬСЯ и чувствовать себя КАК ДОМА. - А... разве можно сидеть? - недоверчиво протянул Юра, вспоминая с содроганием, как он ТОРЧАЛ ИЗ ПОЛА за спиной у мамы. - Конечно можно. Ты просто ДУМАЙ о том, что сидишь, а не о том, что ПРОВАЛИВАЕШЬСЯ ВНИЗ. Впрочем, Соня уже опустилась на корточки возле Мышки. Последовав совету гитариста, Юра обнаружил, что сидеть действительно можно и устроился между девушкой и Чубиком, НАСЛАЖДАЯСЬ ОБРЕТЕННОЙ ПОД НОГАМИ ТВЕРДОЙ ПОЧВОЙ. Летать и проходить сквозь стены конечно ново и занятно, но... ЗЫБКО как-то. Матрос улыбнулся, хлопнул юношу по плечу, показал на стакан и рявкнул: - Пей!!! Юра растерялся и промямлил: - Я не пью... не пил то есть ни разу... В ЖИЗНИ,- потом сообразил, что взять в руки стакан ВООБЩЕ НЕВОЗМОЖНО и добавил: - И так нельзя. В ответ грянул дружный хохот. Кончики усов Чубика встопорщились и подрагивали. Мышка утирала СУХИЕ глаза уголком косынки. Полупрозрачная Мишина гитара странно резонировала, усиливая смех парня. - Ну ладно, ладно. Надо же когда-нибудь начинать,- сказал успокоившийся наконец гитарист.- Ты уже сидишь? Сидишь. Тебе плохо не посоветуют, верно? С водкой точно так, как и с этим. ПРЕДСТАВЬ, что нюхаешь, пьешь. Это здорово, честное слово. Последнюю фразу он пробормотал довольно невнятно, так что получилось: "Эт`здорово, чесслово." Чубик НАПОЛНИЛСЯ СИНЕВОЙ, отпустил взревевший баян, лихо подкрутил усы и крякнул. - А-а-а-ах, ШЕБ Я ТАК ЖИЛ! (Новый взрыв хохота.) Хорошая водочка! Он шепелявил сегодня так мягко, точно срывавшиеся с языка слова были пузырящейся газированной шипучкой. - Ты уже по макушку нализался,- пристыдила матроса девица. - НАЛИЛСЯ по макушку,- уточнил Чубик, клюнув носом.- И иду ко дну, как крейскр "Варяг". После этих слов матрос заиграл "Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает". - Я вижу, вы помирились,- осторожно сказала Соня, которая явно не одобряла поведение гуляк. Миша вопросительно взглянул на матроса. Тот прищурился, покачал головой и нехотя заговорил: - Н-ну, товарищ Сталин величайший вождь, кто бы что ни говорил... Гитарист ПОДАВИЛ ВЗДОХ. - ...но с другой стороны и Миша парень замечательный, и ше б я без него делал, не знаю. Инструмент он мне организовал просто превосходный,- Чубик погладил баян.- Эй, Миша, давай сбацаем ту, ше ты меня научил. РЫБАЧКУ СОНЮ. Матрос хитро посмотрел на девушку. Она вздохнула и отвернулась. Юра подвинулся поближе к ней и робко расправил плечи. - Не-а. Отказываюсь,- ответил гитарист. - Сал-лага ты все же,- с сожалением констатировал Чубик.- Хоть и замечательный парень, а салага. Не то ше вот Федя Величковский! (Величественный жест в сторону гранитного памятника, сопровождаемый ревом баяна.) Его и помянуть приходят как положено человеку, и выпить приносят. Ше тут скажешь за Федю? ЗЕМЛЯК-МОРЯК, одно слово! - Так он ведь в Киеве родился, в Севастополе погиб. А ты вроде как из Одессы,- заметила Мышка. - А, много вы за меня знаете! - вспылил матрос.- Сирота я, вот. Сколько себя помню, по Крыму шатался.