– Спасибо, что пришли, – сказала Сэнди медсестре, дежурившей с Энн за два дня до убийства. Именно так она относилась к этому, и если кто-то неосмотрительно произносил «несчастный случай», она быстро и резко поправляла.
      – Если вам что-то потребуется, хоть что-нибудь…
      – Благодарю вас.
      – Девочки остаются с вами?
      – Да.
      – Как этот человек мог? Как подумаю об этом, так и хочется…
      – Да, я понимаю. Спасибо. До свидания.
      Она закрыла дверь. Остатки еды и выпивки были разбросаны по всей комнате. Джулия, Эйли и Джон стояли за обтянутым холстиной диваном и смотрели на нее, ожидая, что она скажет, как им себя вести и что делать дальше. Ничего не дождавшись, они начали беспокойно одергивать непривычную одежду и переминаться с ноги на ногу.
      – Я рад, что все закончилось, – с надеждой сказал Джон.
      – Да? Я думала, что почувствую какое-то облегчение, а ничего не меняется, – ее голос, всегда такой оживленный, звучал невыразительно. Она повернулась к Джулии и Эйли. – Что же вы не скинете эти наряды, переоденьтесь в джинсы.
      Она смотрела, как они послушно побрели по лестнице наверх, дожидаясь, пока они скроются из виду, и тогда рухнула на диван. Джон опустился рядом, сильное, мускулистое тело казалось неуклюжим в его лучшем костюме.
      – Все нормально?
      – Великолепно. Тону в этом проклятом кошмаре и чувствую себя прекрасно, большое спасибо. – Она заплакала, первый раз за этот день, и с трудом подавила рыдания, стремясь сдержаться, взять себя в руки. – Мне все кажется, что Энн войдет в дверь и заберет детей домой. Не могу поверить, что больше никогда не увижу ее.
      – Я понимаю.
      – Я не знаю, что им сказать. Я не знаю, что делать.
      – Ты все делаешь прекрасно.
      – Правда?
      – Да.
      – Тогда почему чувствую себя так, будто во сне бреду сквозь ад?
 
      Наверху, в спальне для гостей, где Джулия и Эйли жили вместе и спали на раскладном диване, они копались на полу в большом чемодане, который три дня назад собрала для них Сэнди, в спешке и растерянности выхватывая из каждого ящика то, что лежало сверху, пока не набила чемодан, поэтому теперь у них было слишком много рубашек и слишком мало брюк, куча носков, но не хватало трусов. Девочки сняли платья и начали стягивать колготки.
      – Где папа? – тихо спросила Эйли, когда Джулия помогала ей вытаскивать туфли из сваленной на пол кучи. Она робко потупилась: «папа» было одним из тех слов, которые употреблять не полагалось, хотя точно непонятно почему; у взрослых оно неизменно вызывало смятение и молчание.
      – Ты знаешь, где он. В тюрьме?
      – Да.
      Обе они выбрали и надели полосатые свитера с воротником «хомут», потом аккуратно сложили свои платья и колготки и положили обратно в чемодан – словно хорошие гости, неизменно аккуратные, вежливые, осмотрительные.
      – Ты это видела, да? – спросила Джулия.
      – Что?
      – Видела, как он застрелил маму.
      – Я была на кухне. Ты же знаешь, что я была на кухне.
      – Нет. Ты вышла. Ты видела. Просто не помнишь, вот и все.
      Эйли, смутившись под свирепым взглядом Джулии, помотала головой.
      – Я не знаю.
      – Он убийца. Скажи это.
      У Эйли задрожала нижняя губа.
      – Ну давай. Скажи.
      Но она не могла.
      – Ты дура, что любишь его, – презрительно бросила Джулия, отворачиваясь. – Думаешь, я не слышала, как ты говорила ему тогда ночью, а я слышала. Я все слышу. – Она подошла к зеркалу над туалетным столиком и оглядела собственное отражение. Безупречная форма короткой стрижки удовлетворила ее, она поправила выбившуюся прядь, чтобы придать ей еще большую безупречность.
      – Пошли, – сказала она, внезапно оборачиваясь к Эйли. – Пойдем на улицу.
 
      Услышав, что Джулия и Эйли спускаются вниз, Сэнди встала им навстречу, все еще надеясь подобрать слово, жест, чтобы спрятать тот бесформенный ужас, о котором они еще до сих пор не говорили, который никак не именовали. Однако каждый раз прикосновение напоминало ей, что она на самом деле не обладает привилегией родителей – ласка, легкое, мимолетное проявление нежности, которое воспринимается как должное. Каждое прикосновение, наоборот, становилось нарочитым, неестественным и потому слишком заметным. Она слегка придержала Эйли за плечи, потом поправила ей воротник.
      – Все в порядке, детка?
      – Мы здесь останемся надолго?
      – Вы теперь будете здесь жить. Со мной. Со своей старой взбалмошной теткой.
      – Навсегда?
      – Не знаю.
      – Я хочу домой, – просто сказала Эйли.
      Пальцы Сэнди невольно стиснули ее плечи.
      – Вот что я вам скажу. Завтра мы первым делом пойдем гулять и купим что-нибудь для вашей комнаты. Что вы хотите, постеры с красотками в купальных костюмах? Игрушечных зверей с зеленым мехом? Что угодно. А потом зайдем домой и заберем ваши игрушки и книги, договорились? А я закажу для вас две кровати.
      Эйли смотрела на нее, не отрываясь, ожидая чего-то еще, ожидая чего-то совершенно другого.
      – Послушай, Эйли, – сказала Джулия. – Пойдем гулять. – Она покровительственно обняла Эйли и подтолкнула к выходу.
      – Наденьте куртки, – сказала им вслед Сэнди. – Становится холодно. И не играйте на улице.
      – Наденьте куртки? Не играйте на улице? – Она снова села рядом с Джоном. – Откуда только все это берется? Так говорят матери? Я не знаю, что говорить. Как мне хочется, чтобы кто-нибудь научил меня.
      – Тс-с-с, иди сюда. – Он притянул ее голову к себе на плечо.
      – Что я знаю о детях? – спросила Сэнди.
      – Ты всегда великолепно ладила с Джулией и Эйли.
      – Но теперь я должна знать, как с ними обращаться.
      – По-моему, в туалет они уже умеют ходить самостоятельно.
      – Я серьезно. Джон, я беспокоюсь за Джулию. Недавно услышала, как она плачет в своей комнате, но, когда я зашла посмотреть, как она, она притворилась, что читает. Она такая… Даже не знаю, как сказать. Такой стоик: непробиваемое молчание, в которое она замкнулась, нося его с собой везде, всегда, стеклянный колпак недоверчивого, настороженного молчания, искажавший расстояние между нею и всеми остальными. Она наблюдает за мной.
      – Несчастье действует на людей по-разному.
      – Наверное.
      – Сэнди, ты сделаешь все, что нужно. Ты научишься всему что нужно.
      Она кивнула, ничуть не убежденная.
      – Я звонила в школу договориться о дополнительных консультациях у психолога для девочек. Может, от этого будет толк. – Она сменила позу. – Я хочу убедиться, что этот ублюдок заплатит за это, – пробормотала она.
      – Тебе не приходило в голову, что Тед, возможно, говорит правду?
      – Тед не сумел бы сказать правду, даже если бы от этого зависела его жизнь. Особенно если бы она от этого зависела.
      – Я знаю, что ты всегда была настроена к нему враждебно, он и мне самому не слишком нравится. Но мы до сих пор не знаем точно, что же произошло.
      – Не могу поверить, что ты защищаешь передо мной этого человека. Он убил мою сестру, побойся Бога.
      – Сэнди, ты журналистка. Уж тебе-то следовало бы воздержаться от поспешных выводов. Ты должна знать, насколько важны факты.
      – Да, и это факт, моя сестра мертва. И это сделал Тед Уоринг. Спроси Джулию, она тебе скажет.
      – Джулии тринадцать лет.
      – А представление о жизни, как у взрослой. Ты что, хочешь сказать, что можно позволить мужчинам ходить и стрелять в своих бывших жен?
      – Тпру, осади. Конечно, я не думаю, что для мужчин допустимо стрелять в бывших жен. Боже правый. Я всего лишь говорю, что у нас еще нет фактов. Будет суд. Ты же сама знаешь, Сэнди.
      Она мрачно кивнула.
      – Полиция удовлетворена показаниями Эйли. В конце концов, она не видела, что случилось. Но они хотят завтра утром снова поговорить с Джулией, – добавил Джон.
      – Знаю. Я отведу ее туда днем. Сначала я хочу как следует устроить их. Когда смотрю на них, когда Эйли говорит, что хочет домой…
      Джон ничего не сказал.
      Они оба какое-то время молчали.
      – Знаешь, – тихо сказала Сэнди, – мне всегда казалось, что я должна защищать Энн. Даже когда мы были помладше. Она всегда была такой… такой ужасно мягкой, понимаешь? Доверчивой. Я всегда была жестче.
      – Сэнди, ну что ты бы могла сделать? Ты здесь ни при чем.
      Но она знала, что это неправда.
 
      На следующее утро Сэнди поднялась рано и, плотно запахнув халат, чтобы уберечься от холода позднего октября, открыла дверь забрать газету. Верхний правый угол на первой полосе «Кроникл» занимала фотография Энн, Теда и девочек под шапкой «Трагическая случайность или убийство?». Задохнувшись, она привалилась к стене.
      Ее всегда остро интересовало то одно-единственное событие, которое способно превратить человека, семью вот в это. Достояние общественности. Новость. Один неверный шаг – и ты прикован, словно Прометей на Кавказе, обречен на то, что каждый день тебя потрошат заново. Соседи, друзья всегда возражали против таких газетных снимков: «Они были совершенно нормальной семьей», но она не сомневалась, что, если сможет копнуть поглубже (а часто именно она и была тем человеком, кто задавал вопросы, брал на заметку), непременно обнаружится какой-нибудь знак, симптом, на который в свое время не обратили внимания, заметили, но отбросили как маловажный.
      Ее семья, конечно, никогда нормальной не была, и она всегда боялась, что их частная жизнь, их неприкосновенность и недоступность защищены всего лишь тоненькой пленкой, которая натягивается, трепещет и держится с трудом. В глубине души Сэнди всю жизнь ожидала, что эта пленка порвется. В каком-то смысле сейчас, прислонившись к стене с газетой в руках, она почти испытывала облегчение, словно ипохондрик, у которого обнаружили рак. Ага. Ну вот оно. Значит, вот какую форму это должно принять. Однако она никогда не предполагала, что из всех из них расплачиваться придется именно Энн. Она услышала, как зашевелились Джулия и Эйли, и быстро спрятала газету под подушкой на кресле, прежде чем они сошли вниз.
      – Доброе утро. – Сэнди удивилась тому, что они уже оделись, обулись, тщательно причесались, словно ожидали, что их в мгновение ока куда-то повезут.
      – Доброе утро, – ответили они.
      Они пошли вслед за ней на кухню, все еще уставленную шаткими стопками грязной посуды из-под еды, которую два последних дня приносили им соседи.
      – Почему, когда кто-то умирает, все вечно тащат кастрюльки? – пробормотала Сэнди. – Стоит мне увидеть кастрюльку, и я тут же чувствую запах формальдегида. – Она открыла дверцу холодильника. – Ну-ка, посмотрим. Две порции диетических блюд. Немного йогурта. Какие-то продукты, которые иначе как научными экспериментами по разведению плесени не назовешь.
      – А кукурузных хлопьев у тебя нет? – спросила Джулия.
      Сэнди сообразила, что в прошедшие два дня спала по утрам дольше, чем они, и понятия не имела, что они готовили на завтрак. Что еще хуже, ей даже не пришло в голову спросить. Вот еще доказательство, что на это она совершенно не годится.
      – Хлопьев? Послушайте, ребятишки, я одинокая нервная женщина, поняли? О таких пресыщенные редакторы любят писать уничижительные статьи. Я считаю, что кофе – это одно из четырех основных групп продуктов питания.
      – Продуктовой пирамиды, – сказала Джулия.
      – Что?
      – Это называется продуктовая пирамида. Группы продуктов расширили до пирамиды.
      Сэнди вздохнула.
      – Почему бы нам не пойти завтракать в торговый центр? Как насчет сосисок в тесте и кока-колы?
      Девочки опасливо закивали, и не успели они кивнуть, Сэнди уже помчалась одеваться, чтобы не смотреть в их пытливые, ожидающие лица.
 
      Они сидели за оранжевым пластиковым столиком, шатавшимся на черных металлических ножках, в открытом кафе на дальнем конце нового городского торгового центра Хардисона, ели огромные бутерброды, а рядом с ними пожилая женщина с сеточкой в волосах опорожняла мусорный бак. Ни одна из них раньше не бывала в центре по будням в это время – ни в прошлом году, когда он только открылся и привлеченные новизной семьи шли сюда с утра до вечера, чтобы получить портреты своих детей, исполненные в неопределенных, бледных тонах под большим куполом торгового центра; ни в каникулы, когда Энн отклоняла горячие просьбы девочек, потому что ее саму тошнило от света и смешения запахов, ароматов сладостей, кебабов, и ей дважды приходилось бегать в туалет, где ее рвало. Им была непривычна пустота, безработные, бесцельно бредущие мимо открытых дверей магазинов, женщины со списками в руках, которые целеустремленно сновали кругом, и, пристраиваясь на пустых прилавках, вычеркивали из своих списков рубашки, нижнее белье, сделав покупки, и другие, пришедшие сюда только из стремления отвлечься от своих домашних дел. За соседним столиком сидели две молодые женщины в джинсах и стеганых атласных куртках, между ними стояла легкая коляска со спящим ребенком – девочкой, ее пухлое тельце было обвязано розовыми лентами со всех сторон, ножки свернуты по-улиточьи. Женщины склонились над пластмассовыми чашками с кофе и по очереди поглядывали на Сэнди, Джулию и Эйли.
      – Говорю тебе, это те девочки с фото. Ты разве газету не видела? Томми учится в школе с младшей.
      – Он это сделал прямо на глазах у детей, вот что меня потрясает. Прямо у них на глазах.
      – Моя свекровь говорит, эта семья всегда была немного, понимаешь, того. Ее семья, я имею в виду, жены. Два сапога пара, вот что я скажу.
      – Рик знаком с одним человеком, который работал с ним, говорит, у него всегда был тяжелый характер, он с остальными и знаться не хотел. Считал, что он лучше их. Ну вот и допрыгался.
      Джулия перестала есть. Она осторожно отложила свой бутерброд на картонную тарелку среди горчичных разводов и медленно встала. Прежде чем Сэнди толком сообразила, что происходит, Джулия подошла к женщинам, холодно посмотрела на них и спокойно и неторопливо взялась за ручку коляски. Она развернула ее, а потом решительно толкнула, и та покатилась между столиками, а ребенок испуганно гукал. Сэнди подбежала и поймала коляску как раз перед тем, как она чуть не врезалась в прилавок с йогуртом.
      – Боже правый, – вскрикнула мать ребенка, выхватывая у Сэнди коляску, когда она подкатила ее обратно. – Она же могла убить ее! Ты что, спятила? – прошипела она в сторону Джулии, взяла своего младенца на руки, воркуя и лаская его, расправляя розовую ленточку.
      – Извините, – сказала Сэнди.
      – Вы все просто психи.
      Сэнди вернулась к столику, где стояли Джулия и Эйли. Она схватила Джулию за руку.
      – Как ты могла это сделать? – спросила она. Джулия молчала, хотя ее лицо залилось темным румянцем. Брови дрогнули, сдвинулись и снова разошлись. – Идем, – сказала Сэнди.
      Они двинулись по центральному проходу, облицованному под керамику, мимо кованых скамеек, выкрашенных в белый цвет, и пластмассовых пальм, почти не обращая внимания на витрины. Когда они отошли от кафе подальше, их шаги замедлились, а у Сэнди постепенно восстановилось дыхание. Она глянула на Джулию в поисках еще каких-нибудь признаков волнения или раскаяния, но Джулия поспешила вперед быстрым шагом, чтобы скрыть, как у нее дрожат колени. Сэнди все-таки пыталась спасти положение, делая вид, что все идет, как обычно.
      – Хотите зайти сюда? – спросила она перед витриной, увешанной плакатами с изображениями длинноволосых парней в коже и заклепках – явно звезд рок-н-ролла, имен которых она не знала.
      – Не-а, – Эйли даже не взглянула.
      – А сюда? – спросила она перед магазином подарков с большими белыми медведями и пушистыми кошками из белого нейлона, уютно устроившимися на витрине. Она вспомнила свою коллекцию мягких игрушек, шестифутовую змею, которой Эстелла боялась и передвигала ее только при помощи насадки от пылесоса. – Похоже, здесь может оказаться что-то интересное.
      – Дерьмо.
      – Дерьмо? Что, я совсем отстала от жизни? В тридцать пять лет уже никуда не гожусь? – В ее голосе звучала отчаянная бравада одинокой девушки на вечеринке, выпившей слишком много.
      Они пошли дальше, понимая, что это провал, но, угодив в ловушку, запутавшись в ней, выбраться они не могли.
      – Можно сейчас поехать домой? – спросила Эйли, когда они миновали еще четыре магазина.
      – Ты совсем ничего не хочешь купить для своей комнаты?
      – Нет.
      – Джулия?
      Джулия покачала головой.
      – Ладно, хорошо. Я согласна. Дерьмо. Полное дерьмо. Наглядный пример американского материализма в самом мелочном проявлении. Поехали.
      Они пробрались сквозь главный торговый зал фирмы «Сирз», заполненный объявлениями о распродаже микроволновых печей, оборудования для изготовления воздушной кукурузы и мороженого, и вышли на автостоянку. Стоило им очутиться на улице, как они отодвинулись друг от друга на несколько шагов, и каждая с облегчением ощущала, как их разделили волны холодного воздуха.
      Джулия рассматривала Сэнди сзади, ее ноги, обтянутые черными леггинсами, спутанные завитки волос, приглядывалась к тому, как она шла, устремляясь вперед, как наклонилась, открывая дверь машины, и прежде чем сесть самой, закинула свою сумку, внимательно наблюдала за каждым движением, отыскивая тайну женской привлекательности, чтобы можно было ухватить ее, препарировать и пришпилить так же, как она поступала с насекомыми, что раньше очень расстраивало ее мать, чтобы потом изучить в тайниках своей бесстрастной души. Она залезла на заднее сиденье и уставилась на затылок Сэнди.
 
      Когда они подъехали к Сикамор-стрит, Джулия выпрямилась, разглядывая через заляпанное окно знакомые дома, знакомые углы, места, где они обычно играли в прежней жизни, – беспорядочные подробности из полузабытого сна. Сэнди медленно проехала по короткой аллее к их дому и остановилась перед запертой дверью гаража. Девочки вылезли из машины и пошли за ней мимо кучек листьев, которые Энн сгребла на прошлой неделе, теперь осевших и рассыпавшихся.
      – Извините, туда нельзя. – Подняв глаза, все трое обнаружили у входной двери полицейского – широко расставленные ноги, властный голос.
      – Что вы хотите сказать, мне нельзя войти туда? Это дом моей сестры. Дом этих девочек.
      – У меня приказ никого не впускать. Здесь, возможно, было совершено преступление.
      – Я прекрасно знаю, что здесь совершено преступление, – ответила Сэнди. Полицейский был младше нее на добрых десять лет. Нос у него покраснел и хлюпал от того, что он целый день простоял на холоде. – Извините. Послушайте, нам просто нужно забрать их учебники и вещи. Мы ничего не тронем.
      Полицейский с опаской посмотрел сначала на девочек, потом опять на Сэнди.
      – Хорошо, мисс, вы можете войти. Но мне кажется, девочкам лучше будет подождать здесь.
      Сэнди ободряюще кивнула Джулии и Эйли и вошла в дом.
 
      Крошечные блики солнечного света проникали сквозь шторы и образовывали в холле тонкие геометрические узоры, словно осколки хрусталя. Она сделала глубокий вдох. Сглотнула. Ее цель – книги, учебники – предметы. Все просто. Она сделала шаг вперед. Остановилась. Наверное, именно так чувствуют себя воры, залезая в дом, когда хозяева уезжают в отпуск фотографироваться на каком-нибудь солнечном берегу, их беззащитное имущество остается заброшенным, дом в своем тоскливом одиночестве хранит слабые отзвуки пульса и дыхания и ждет.
      Она прищурилась и снова двинулась вперед. Но, не успев дойти до лестницы, замерла, наткнувшись на контур тела Энн, жирно обведенный белым мелом, – раскинутые ноги, голова на нижней ступеньке, три темно-красных пятна на ковре, словно стигматы. Она задрожала и ухватилась за перила, чтобы не упасть, потом заставила себя обойти это место и подняться по лестнице, пока не почувствовала, что ноги достаточно окрепли, чтобы зайти сначала в комнату Эйли, затем – Джулии, в голове – пустота, холод, она хватала книги и отдельные листки, кидала их в сумку, которую принесла с собой, а на лбу у нее бисеринками выступал холодный пот и медленно стекал вниз.
      Она нарочно не опускала взгляд, тщательно избегая смотреть на то, что ждало ее у подножья лестницы, когда сбегала вниз, и разок запнулась о собственную непослушную ногу. Вместо мелового контура ей на глаза попались желтые розы, которые принес Энн Нил Фредриксон, стоявшие на столике у стены, сухие, забытые лепестки опали, рассыпавшись вокруг.
 
      Джулия видела, как полисмен повернул голову, приоткрыл дверь, не в силах устоять перед соблазном подсмотреть, стать свидетелем чужих страданий. Он подался еще чуть вперед.
      Она шикнула на Эйли, знаком велела ей не двигаться и метнулась от машины за угол, наступив на прямоугольный участок затвердевшей земли, где летом пламенели четыре разных сорта лилий. Между шторами в окне была небольшая щель, и она привстала на цыпочки, прижимаясь лицом к холодному стеклу.
      Ей были частично видны верхушка спинки дивана, закругленный угол стойки от перил и острый выступ мелового контура на полу. Он показался ей похожим на очертания западного побережья Африки.
 
      Сэнди отъехала от дома, пока девочки разбирали сумку, которую она положила между ними на заднее сиденье, роясь в вещах из дома.
      – Ты забыла мой учебник по истории, – решительно заявила Джулия.
      – Извини.
      – Что мне придется говорить мистеру Уилеру завтра, когда я приду в школу?
      – Мне плевать на то, что ты скажешь мистеру Уилеру, – огрызнулась Сэнди. – Скажи ему, что его слопала кошка. Скажи, что его слопал компьютер. Скажи про любое существо, которое в наше время что-то ест, что это оно его слопало. – Затормозив на красный свет на перекрестке Сикамор-стрит и Хэггерти-роуд, она полуобернулась назад. – Извини. Завтра я вернусь и возьму его.
      – Ладно, – коротко отозвалась Джулия.
      Сэнди стискивала руль сильнее и сильнее, пока на руках не выступили побелевшие костяшки. Она молча уставилась на стоявшую впереди машину. На бампере была наклейка с надписью: «Измениться или умереть».
      – Я стараюсь изо всех сил, – тихо сказала она сама себе, девочкам.
      Джулия ничего не ответила, только стиснула кулаки так, что ее острые ногти глубоко впились в ладони, оставляя на коже следы в виде красных полумесяцев.
 
      В тот же день, попозже, оставив Эйли у соседей, Сэнди и Джулия поехали в город и припарковали машину позади супермаркета «Гранд Юнион», в нескольких кварталах от полицейского участка. Они быстро прошли по Мейн-стрит, мимо сводчатого входа в старое каменное здание библиотеки, которую сто лет назад преподнесла городу семья Бейлоров (в Хардисоне до сих пор жили Бейлоры – сдержанные, приятные люди, которым Сэнди не доверяла из принципа), мимо магазина скобяных товаров с красной тачкой перед входом, мимо нескольких окон с объявлениями «Сдается», заклеенными номерами телефонов, жертвами торгового центра. Они не поднимали голов, уже поднаторев в бесполезном искусстве хранить анонимность.
      – Зачем нам снова идти туда? Я уже рассказывала им, что случилось.
      – Знаю, детка, но полиция должна работать тщательно. Они хотят еще раз все проверить.
      После перебранки в машине они разговаривали друг с другом с подчеркнутой вежливостью, к которой часто прибегают для поддержания отношений, когда нет ни намека на подлинное раскаяние.
      – Ясно.
      – Я понимаю, это тяжело. Я бы все что угодно отдала, только чтобы тебе не пришлось проходить через это. Джулия?
      – Да?
      – Ты действительно уверена? Он сделал это намеренно?
      – Да.
      – Хорошо. Тебе нужно просто говорить правду. Я все время буду рядом.
      Сэнди с усилием отворила массивную стеклянную дверь полицейского участка, где провела бесчисленные часы начинающим репортером, слушая хриплые голоса на связи, дожидаясь, когда что-нибудь произойдет, появится что-то позначительней пьяных водителей и мелких краж, которыми неизменно занималась полиция Хардисона. Ей была знакома атмосфера участка, холодный мрамор, вчерашний кофе, ожидание. Она отвела Джулию в заднюю комнату, где их дожидался сержант Джефферсон, которому это задание – лакомый кусок – досталось после довольно невежливой перепалки с напарником и двумя начальниками.
      – Привет, Джулия.
      – Привет.
      – Спасибо, что снова пришла. Это не займет много времени. Мисс Ледер, если вы подождете, мы с Джулией пройдем в мой кабинет.
      Сэнди ободряюще улыбнулась Джулии.
      – Я буду вот здесь, чтобы тебе было меня видно.
      Сержант Джефферсон провел Джулию в кабинет со стеклянными стенами и закрыл дверь.
      – Хочешь кока-колы?
      – Нет, спасибо. – Она присела на край коричневого стула с сиденьем из винила, разодранное и заклеенное изолентой.
      – Как поживаешь, Джулия? Все в порядке?
      – Да.
      – Хорошо. Извини, что приходится снова заставлять тебя пройти через все это, но меня кое-что смущает, и я надеялся, что ты поможешь мне разобраться.
      – Прекрасно. – Джулию сердила покровительственная нотка, которую она различила в его голосе.
      – Хорошо. Итак, прошлый раз ты рассказала мне про то, как вы провели с отцом выходные. Вот что я хочу узнать, когда вы возвращались домой, не показалось ли тебе, что отец был как-то особенно зол или расстроен?
      – Он был очень зол.
      – Но он говорил вам что-нибудь насчет вашей мамы?
      – Я не помню.
      – А помнишь, из-за чего они поссорились, когда вы приехали домой?
      – Она не хотела снова жить с ним. Он хотел, но она сказала нет.
      – А что на это сказал он?
      – Он сказал, что ей придется об этом пожалеть.
      – Джулия, я хочу, чтобы ты хорошенько подумала. Как далеко от отца стояла ты? Вот так? – Он отступил шага на три. – Или так? – Он сделал шаг вперед.
      – Примерно так.
      – Значит, тебе и секунды хватило бы, чтобы броситься на отца. Должно быть, ты его напугала. Поэтому ружье и могло выстрелить. Это была бы не твоя вина. Никто не был бы виноват. Это произошло именно так, Джулия?
      – Нет, – твердо ответила она. – Я вам говорила. Я бросилась на него после того, как ружье выстрелило. После. Я клянусь.
      – Ты видела, как твой отец целился в твою маму?
      – Да.
      Сержант Джефферсон пристально смотрел на нее.
      – Ты совершенно уверена? Ты видела, как твой отец умышленно целился в твою мать? – Он различал в ее прерывающемся голосе первые признаки подступающих слез и сделал пометку у себя в блокноте. Это было одно из тех обстоятельств, на которые им с недавних пор полагалось обращать внимание: настроение, поведение. Вместе с остальными полицейскими Хардисона Джефферсон присоединился к силам трех соседних округов, чтобы пройти семинар по психотерапии, вокруг которой политики подняли столько шуму, и после обеда они сидели в аудиториях, где люди, никогда не служившие в полиции, читали им лекции о ролевой игре и правах жертвы. И все-таки Джефферсон впервые расследовал убийство, и ему хотелось подстраховаться. – Ты уверена?
      – Да. Он целился ей в голову.
      Джефферсон обошел вокруг стола и присел возле Джулии.
      – Извини. Я должен был спросить.
      – Я попыталась остановить его, но было слишком поздно. Я вообще не хотела ехать на охоту. Я вовсе не хотела брать это дурацкое старое ружье. – Слезы наполнили ее глаза, но не пролились.
      – Хорошо, Джулия. На сегодня все.
      Она заморгала и кивнула.
      Он отвел ее обратно туда, где дожидалась Сэнди.
      – Что с ним будет? – спросила Джулия по дороге.
      – С твоим отцом?
      – Да.
      – Не знаю. Это должен решить суд.
      Сэнди шагнула им навстречу.
      – Все в порядке?
      – Да.
      – Она просто молодчина, – сказал Джефферсон, похлопывая Джулию по плечу.
      – Я знаю. Джулия, подождешь минутку? Мне надо переговорить с сержантом Джефферсоном.
      Джулия смотрела, как взрослые отошли от нее на несколько шагов и встали так близко друг к другу, что ей ничего не было слышно, даже когда она потихоньку придвинулась к ним.
      – Вы официальный опекун детей?
      – Да.
      – Вам не позавидуешь.
      – Можно ли мне увидеться с мистером Уорингом?
      – Я так понимаю, по личному делу, а не как представителю прессы?
      – Да.
      – Не вижу препятствий. Я предупрежу их, что вы придете.
 
      Тед Уоринг сидел за деревянным столом в камере предварительного заключения, уставившись на единственную длинную трещину в стене цвета зеленого горошка, сквозь которую был виден еще один слой светло-зеленой краски, а под ним – еще один. Единственное, чего ему по-настоящему не хватало, был свет.
      Здесь не было стеклянных перегородок, к которым жадно прижимают ладони посетители, разговаривая по телефону по обе стороны, дверей на фотоэлементах, которые бесшумно открываются и неизменно захлопываются. Он предполагал, что все это появится в другом месте, позднее. Если ему не повезет. Или если он сваляет дурака. Как бы то ни было, пока его никуда не переводили.
      На его небритое, усталое лицо одна за другой накладывались тени, серые на сером, затуманивая глубоко посаженные глаза и ввалившиеся щеки. Охранник, стоявший позади него у стены, сложив руки на объемистом животе, видел, как Тед снова и снова проводил трясущимися пальцами по голове, по растрепанным густым темным волосам. Здесь у людей расшатывались нервы.
      – Я хотела увидеться с тобой сама, – сказала Сэнди, – чтобы ты знал, что тебе просто так не отделаться.
      – Я любил ее, Сэнди.
      – Я не желаю это слушать.
      – Как девочки?
      – А ты как думаешь? Они подавлены.
      – Приведешь их повидаться со мной? Пожалуйста.
      – Ты рехнулся.
      – Мне нужно поговорить с Джулией. Позволь мне увидеться с ней, – настаивал он.
      – Надеешься, тебе удастся запугать ее, чтобы она солгала в твою пользу?
      – Это был несчастный случай. Неужели ты не можешь понять этого? Неужели никто не может понять? За какое же чудовище ты меня принимаешь?!
      – Не забывай, я тебя знаю.
      – Это палка о двух концах, а? – выдохнул он раздраженно. – Слушай, мне плевать, что считаешь ты. Правда такова: Джулия набросилась на меня. Не знаю, о чем она думала, но она набросилась на меня. И ружье каким-то образом выстрелило. Должно быть, она сдвинула предохранитель, не знаю. Я знаю только, что все случилось именно так.