Свет, проникавший снаружи сквозь лабиринт голых веток прямо перед тремя большими окнами, отбрасывал на некрашеный пол гостиной причудливые призрачные тени. Рабочие, строившие дом, советовали Теду расчистить побольше зарослей на участке в три акра, но он отказался. Дом – простой, без украшений, не загроможденный мебелью – стоял оазисом среди леса, грозившего поглотить его при малейшей возможности. Когда они только переехали сюда два месяца назад, последние листья день и ночь непрерывно скреблись в окна. Теперь, в разгар зимы, лишь серебристо-белый снег громоздился на карнизах, на ветках и на холмах, вздымавшихся позади, отражаясь в комнате. В ней не было вычурной мебели и ярких красок, на стенах не было ни картин, ни фотографий. Дом нельзя было увидеть с дороги. Он был точно такой, каким он его задумал.
      Тед поставил чашку с кофе на белую деревянную стойку, отделявшую кухню от гостиной. Все было светлым и просторным, кругом порядок и чистота. Он вытер со стойки лужицу и глянул на часы. Одним глотком допив кофе, сунул чашку в посудомоечную машину и подошел к подножию лестницы в самом центре дома.
      – Джулия? Если мы вообще собираемся ехать, пора пошевеливаться. Уже три часа. Ты идешь?
      Взявшись рукой за балясину перил, он ждал ответа. Никогда не отличавшийся терпением, он был вынужден за последние десять месяцев много ждать. Ждать, пока закончится строительство дома. Ждать, несмотря на вынесенный вердикт о невиновности, пока вернутся клиенты, пока исчезнет пятно. Ждать, пока его дочери забудут о прошлом. Он хмурился, тщетно пытаясь расслышать шаги. В нескольких шагах от него Эйли, устроившись в кресле, пристально следила за ним. Она теперь предпочитала ни на минуту не упускать его из виду. После суда был период, когда она так цеплялась за него, что он сомневался, отпустит ли она когда-нибудь его руку, отойдет ли от него хоть на шаг. Он не мог отделаться от мысли, что она берет причитающееся ей, что он ей должен; и он, разумеется, задолжал ей. И все же он задумывался о том, когда же она насытится, если это вообще возможно. Он ободряюще улыбнулся ей и еще раз крикнул наверх.
      Джулия наконец спустилась, на плече у нее болтались новые белые ботинки с коньками. Длинные волосы перехвачены резинками.
      – Я же сказала, я не хочу идти.
      – А я сказал, что вторая половина воскресенья – время семейное. Можешь хоть запереться в своей комнате на шесть с половиной дней в неделю с наушниками на голове, но только не в воскресенье.
      Джулия, насупясь, посмотрела на него.
      – Ты это говоришь только потому, что так всегда говорила мама.
      Тед помрачнел. Джулия, когда-то стремившаяся во что бы то ни стало освободиться, с недавних пор превратилась в охранителя прошлого, на каждом шагу выставляя перед ним Энн, словно магический талисман.
      – Ты готова?
      – Да.
      Они взяли из гардероба в прихожей свои куртки, и Тед наклонился помочь Эйли застегнуть парку, а она стояла неподвижно и безвольно, следя за его руками. Он запер дверь и смотрел, как Джулия и Эйли спешили по морозу к машине на подъездной аллее. Обе уселись на заднее сиденье, но по разные стороны, отвернувшись каждая к своему окну. Глядя на них в зеркало заднего вида, Тед снова был ошеломлен мертвой тишиной, повисшей между ними, тяжелой, непроницаемой. Он включил радио, и они поехали вниз по извилистой дороге вдоль крутого склона Кендл-хилл, слушая развлекательную программу в перерыве футбольного матча.
      Когда они подъехали к автомобильной стоянке на дальнем конце озера Хоупвелл, Джулия первая выскочила из машины еще до того, как Тед вынул ключ из зажигания. К тому времени, как Эйли и Тед добрались до края замерзшего озера, на ходу натягивая варежки и перчатки, она уже сидела на скамье, сунув ноги в ботинки с коньками, и разглядывала уже катавшуюся публику, чьи разноцветные куртки и шапки двигались на фоне белого льда, белого неба. Она отъехала от скамьи, как только к ней приблизилась Эйли.
      Тед встал на колени и туго зашнуровал ботинки Эйли, чтобы у нее не подворачивались ноги, хотя это вроде бы не помогало, и два воскресенья с тех пор, как они начали ездить сюда, Эйли уходила с катка шатаясь, с ноющими мышцами.
      – Ну вот, так надежно. Встретимся на льду, – он слегка хлопнул ее по спине, словно подталкивая, но она не сдвинулась с места, а терпеливо ждала, пока он надевал свои большие черные ботинки.
      Тед задвинул свою обувь под скамейку рядом с обувью девочек и встал, взяв Эйли за руку.
      – Ну хорошо, идем.
      Когда они делали первые неуверенные шаги по неровному льду, он огляделся и заметил зеленую парку и узкие джинсы Джулии далеко справа. Она уже отыскала мальчика, с которым и приехала встретиться. Он знал, что она терпит эти прогулки только из-за мальчика, хотя Теду было неизвестно его имя и даже неизвестно, был ли мальчик один и тот же каждую неделю, однако подозревал, что нет. Он никогда не спрашивал об этом, точно так же как избегал думать о грудях, выросших внезапно, словно вигвамы по весне, о картонных коробочках из-под тампонов, которые замечал среди мусора. Теперь они находились в стороне от всех, двигаясь потихоньку, чтобы не потерять равновесия. Он вел Эйли вокруг озера медленно, с остановками, держась в нескольких шагах от края озера, где она чувствовала себя в полной безопасности.
      – У тебя хорошо получается, – сказал он ей, и она улыбнулась, довольная, что угодила ему. – Мне кажется, тебе надо попробовать самой.
      – По-моему, я еще не готова.
      – Ну давай, Эйли, попробуй.
      Он отпустил ее руку, прежде чем она успела возразить, и отъехал от нее, морозный воздух наполнил его легкие, он глубоко вдыхал его и лишь один раз оглянулся убедиться, что она не упала. Он объехал пару, которая скользила, держась скрещенными перед собой руками, с нервным смехом подстраиваясь друг к другу, застенчиво и неловко. Один вид взрослых людей, пришедших на свидание, наводил на него тоску, особенно при свете дня, и он взрезал коньками лед, спеша прочь от них. Оглянувшись, он увидел, как Эйли вскарабкалась на берег и остановилась, следя за ним, дожидаясь его. Он выписал на льду восьмерку. Совершая последний виток, он заметил, как Джулия отделилась от мальчика и приблизилась слишком близко к середине, где лед был менее прочным, и ее коньки погружались в него на четверть дюйма. Он только было направился в ее сторону, как ее догнал мальчик, называя ее по имени со страхом, восхищением и восторгом. Она отошла от опасного места на несколько шагов, смеясь над его малодушием. Тед быстро пробежался туда-сюда пару раз и поехал обратно.
      На самом деле он находил эти вылазки на озеро скучным занятием и коньки купил только потому, что не мог придумать, чем бы им заняться по воскресеньям. Джулия, конечно, была права. Первоначально это была идея Энн, она появилась, когда он проводил слишком много времени вдали от них. Дни Семьи – так она их называла, улыбаясь с надеждой, настойчиво и неотвратимо.
      Теперь он вспомнил первые воскресенья после суда. Он забрал девочек из дома Сэнди через два дня после вынесения приговора, явившись туда в восемь часов утра и застав Эйли уже возле дверей, в одиночестве, с аккуратно упакованным чемоданом и школьным ранцем с учебниками на плече, вся ее фигура выражала ожидание и облегчение. Он поцеловал ее гладкую щеку.
      – Похоже, ты не заставишь мужчину ждать, – поддразнил он ее. Она улыбнулась ему и взяла его за руку.
      – Где Джулия? – спросил он ее.
      Эйли указала в сторону гостиной.
      Тед подошел и, заглянув, заметил в темноте Джулию, сидевшую, положив ноги на кофейный столик, скрестив руки на груди.
      – Ты готова? – спросил он.
      Она не ответила.
      – Джулия!
      – Я не поеду.
      Тед стоял на пороге и смотрел на нее.
      – Боюсь, что поедешь.
      – Сэнди сказала, я могу остаться у нее.
      – Это не Сэнди решать.
      Джулия смотрела мимо Теда на Сэнди, которая подошла и встала позади него, прислонившись к косяку, держа в руке чемодан Джулии.
      – Извини, детка, – сказала она.
      Тед не обратил на нее внимания, не сводя твердого взгляда с дочери.
      – Идем, сокровище. Все будет хорошо, вот увидишь.
      Джулия пнула столик, и два журнала свалились на пол.
      – Ну же, – настаивал он, и что-то в его голосе заставило ее встать – с презрительной усмешкой, закусив губу, но тем не менее встать и пойти вслед за ним.
      Сэнди отдала ей чемодан, когда она проходила мимо.
      – Джулия, – шепнула она, но если Джулия и расслышала, то не отозвалась.
      Джулия поволокла чемодан к входной двери, которую придерживала Эйли, и обе вышли, а Сэнди молча смотрела им вслед, подавленная собственным бессилием. Девочки как раз сходили со ступенек, Сэнди удержала Теда за руку.
      – Я буду следить за тобой, – сказала она.
      – Я думаю, было бы лучше, если бы ты какое-то время не виделась с ними, – спокойно ответил он и повез дочерей к себе в Ройалтон Оукс.
      В тот первый вечер он разобрал диван, на котором Эйли и Джулия всегда спали рядышком, когда приходили к нему в гости, и взбил им подушки.
      – Я с ней спать не буду, – заявила Джулия, выходя из ванны.
      – Почему?
      Она посмотрела на него с высоты своего подросткового максимализма, полного и невозмутимого.
      – Потому что я с лгунами не сплю.
      Эйли со стаканом молока в руке стояла рядом и не произносила ни слова.
      – Все позади, Джулия, – тихо сказал Тед. – Давай просто оставим это.
      – Ты можешь считать, что победил, – прошипела Джулия, – но мы оба знаем, что она не видела, что случилось.
      Тед долго не отвечал.
      – Можешь лечь на постели или на полу, мне все равно, – он повернулся, собираясь выйти из комнаты.
      – Куда ты идешь? – бросила она ему вслед. – К одной из своих подружек?
      Он засунул руки глубоко в карманы и долго и пристально смотрел на нее.
      – Я сожалею о том, что ты видела, – сказал он. – Я сожалею о том, что случилось. Я совершил ошибку. Но лишь одно имеет значение – я любил твою маму, Джулия. – Он все смотрел на нее, словно ожидая увидеть, как его слова дойдут до нее, проникнут в сознание. Когда она, нахмурясь, опустила глаза, он повернулся и неторопливо вышел из комнаты.
      Джулия взяла подушку и спала, как и все последующие ночи, на полу, застеленном серым ковровым покрытием, просыпаясь с отпечатком его узора на щеке. Постепенно изначальная ярость ее гнева на предательство Эйли притупилась и улеглась, и осталось лишь испепеляющее презрение к младшей сестре, а иногда жалость, потому что веселая беспечность Эйли сменилась неуверенностью, заставлявшей ее постоянно оглядываться через плечо, просыпаться ночью. Тем не менее Джулия не делала никаких попыток успокоить Эйли, когда слышала, как та хнычет во сне в нескольких шагах от нее, одна в двуспальной кровати. Они никогда не говорили о показаниях Эйли; не было никаких обвинений и объяснений, никаких признаний. Эйли, больше всего желавшая вычеркнуть все, кроме настоящего, с надеждой приступала к Джулии с робкими предложениями поделиться сандвичем, освободить место у телевизора, с просьбами помочь с уроками, но, натыкаясь лишь на каменное молчание, отходила, тихонько ожидая, когда Джулия наконец простит ее, и довольствуясь Тедом. Воскресенья были днями мрачными, их проводили в торговом центре или в кино, где общение сводилось бы к минимуму. Через два месяца они сняли дом у семьи профессора, уехавшего на год в отпуск в Лондон. Джулия пролила пузырек черных чернил на их марокканский ковер и отказалась отчищать его. Пятно так и осталось нетронутым посередине гостиной, где они никогда не собирались все вместе одновременно.
      Как только началось строительство, Тед стал регулярно по воскресеньям водить девочек посмотреть, как возводится дом на Кендл-хилл, бетонный фундамент, каркас и наконец крыша, окна неделя за неделей вырастали у них на глазах. Джулия обычно держалась на расстоянии от стройки, раздраженная и испуганная ее неизбежностью, а Эйли, ухватив Теда за руку, говорила о цвете краски.
      Тед оглянулся на берег и увидел, как Эйли, сидя на скамье в одиночестве, распускает шнурки на ботинках с коньками и надевает обувь. Она сидела, сложив руки, глядя, как другие катаются на озере. Это Эйли первая распаковала свои вещи, первая вышла из своей комнаты; Эйли садилась ужинать ровно в шесть тридцать и настойчиво звала Теда и Джулию к столу; это Эйли вспомнила в унылый День благодарения, что они не сделали рога изобилия, который каждый год мастерила Энн, с высыпавшимися оттуда орехами, фруктами и сушеными абрикосами, и отказывалась есть до тех пор, пока они не соорудили сносную замену ему.
      Он заскользил по льду и на гудящих ногах подошел к скамье, где она сидела.
      – Мы можем поскорее поехать домой? – спросила она.
      – Замерзла?
      Она покачала головой. Ей больше не нравилось быть на людях, больше не хотелось встречаться с друзьями. Ей хотелось лишь сидеть в этом доме, в своей комнате наверху, где сквозь тонкие занавески виднелся силуэт холма, где кончался их участок и начиналась собственность штата.
      Тед встал. Ноги, снова обутые в ботинки, словно налились свинцом и отяжелели. Он подошел к краю озера и позвал Джулию. Он знал, что она услышала, хотя сделала вид, что ничего не заметила.
      – Джулия! – крикнул он еще раз, поднеся ко рту сложенные воронкой руки.
      Джулия повернула к берегу, увидела, что отец зовет ее, и нарочно развернулась, отрабатывая катание спиной вперед, которому учил ее мальчик. Она выводила ногами букву V, носок к носку, а он потихоньку подталкивал ее.
      – Ты почему останавливаешься? – спросил мальчик.
      Джулия не ответила, продолжая смотреть через плечо.
      В нескольких ярдах от нее Сэнди, у которой подогнулись ноги, рассмеялась, когда Джон опоздал подхватить ее и она шлепнулась на лед.
      Их взгляды встретились.
      – Джулия, иди сюда, – крикнул Тед.
      Она отвернулась от Сэнди, от мальчика и покатила к берегу.
      – Что?
      – Пора ехать.
      – Вы поезжайте. Колин проводит меня домой.
      – Пойди попрощайся с ним, мы тебя ждем у машины. Давай.
      Он смотрел, как Джулия, злясь, но без звука потащилась назад.
 
      Сэнди потирала ушибленный бок, пока они с Джоном ехали домой.
      – Я же тебе говорила, терпеть не могу все это, – сказала она.
      – Ты говорила, что никогда раньше не каталась на коньках.
      – Я и на военных сборах никогда не бывала, но мне незачем туда отправляться, чтобы понять, что мне это придется не по вкусу.
      – А уговор помнишь? Разве мы не собирались сделать это правилом? Одно воскресенье ты выбираешь, чем нам заняться, другое – я, помнишь?
      – Хоть бы ты перестал считать это летним лагерем, – пробормотала она.
      – А ты бы перестала считать это испытанием.
      – Это же и есть испытание, разве не так?
      Он быстро глянул на нее, на секунду оторвавшись от дороги.
      – Если ты будешь представлять это таким образом, ничего никогда не получится.
      Они подъехали к дому, и Джон вышел из машины первым, отпер дверь своим ключом и пропустил ее в дом. Несколько ее коробок все еще торчали в гостиной (он свои вещи разобрал в первые же выходные после переезда), ее одежда большей частью или оставалась в чемодане, или висела в мешке для одежды в шкафу.
      Она повернулась к нему.
      – Что теперь?
      – В каком смысле?
      – Ну, это же твое воскресенье, в конце концов. Что ты хочешь делать теперь?
      Джон смотрел на нее, расстроенный.
      – Мы не на свидании. Понимаешь? Давай повторю. Мы не на свидании. Это твой дом, наш дом. Делай что хочешь. Поднимайся наверх, ложись, читай книгу, что угодно.
      Сэнди кивнула и пошла наверх. Она легла на огромную кровать и уставилась в потолок, прислушиваясь к его шагам внизу, к звуку открывшейся и захлопнувшейся дверцы холодильника, к стуку крышки мусорного ведра. Она понимала, что он прав, понимала, что если у них вообще есть хоть какой-то шанс, она должна перестать проверять каждый час, каждый вечер, есть ли какие-то сдвиги, оценивать, все ли у них пока нормально. Истина заключалась в том, что она бы не узнала, когда наступил этот момент. Ведь единственными людьми, с которыми она жила, были Джонатан и Эстелла, и Энн.
      Для них обоих оказалось потрясением, когда они поняли, что все-таки не разлучены, что могут сделать такой выбор. «Но повернуть назад мы не можем», – сказал Джон и предложил попробовать пожить вместе. Она кивнула с тревогой, мостик между ними все еще был шатким после недель и месяцев, проведенных в спорах допоздна, когда кончился процесс. Не было другого выбора, разве что еще большее одиночество в доме, который терзал ее бесконечным призраком разлук, пустыми одинаковыми кроватями девочек, темными и тихими коридорами. Однако между собой они больше не заводили никаких разговоров о браке, о прошлых предложениях или о будущем. Она помнила ту ночь вскоре после окончания процесса, когда он до рассвета пролежал на ее кровати, не раздеваясь, отказываясь прикасаться с ней, отказываясь говорить с ней, отказываясь уйти. «Был не в состоянии», – потом объяснил он ей.
      Он нашел этот дом через неделю после того, как она сказала «да».
      Она слышала, как он внизу поставил новый диск с лучшими песнями Пегги Ли. Она взяла лежавшую возле кровати книгу и открыла на заложенной странице, но слова песен, доносившихся снизу, проникали в ее сознание, даже когда она встала и закрыла дверь.
      Книга упала ей на грудь.
      Взгляд Джулии на катке, глаза в глаза, волосы у нее теперь до плеч, как у Энн.
      Сначала Сэнди следила за Джулией и Эйли на расстоянии, подъезжала к школе к концу уроков, звонила знакомым узнать, как их дела, выискивала признаки неблагополучия. Она словно ожидала какого-то осязаемого взрыва, вспышки, чего-то настолько заметного и громкого, что она бы увидела это издалека, услышала бы за несколько миль. Она тревожно ждала, но вместо этого жизнь шла своим чередом, пока она уже и сама не была твердо уверена, от чего же собиралась ограждать их.
      Когда она в первый раз остановилась, вышла из машины, подозвала их, Джулия уперла руки в бока. «Что это ты всегда едешь мимо и не остановишься? – спросила она. – Не понимаешь, что мы тебя видим?» Застигнутая врасплох, растерявшаяся Сэнди не нашлась, что ответить.
      – Хотите прокатиться до дома?
      Сначала Эйли, потом Джулия уселись на переднее сиденье рядом с ней и показывали ей, как проехать к дому, который они снимали, в двух милях от Сикамор-стрит.
      – Как дела в школе? – спросила Сэнди небрежно, ощущая неловкость. Она краем глаза покосилась на Джулию, отыскивая признаки смягчения, прощения.
      – Я учусь у миссис Файнман, – ответила Эйли. – У нее рыжие волосы, и она такая тощая, что все кости видны. Ты ее знаешь?
      Сэнди улыбнулась.
      – Кажется, не имею такого удовольствия. Джулия?
      – Все нормально.
      Сэнди ждала продолжения. Она слышала, что у Джулии масса проблем. Были разговоры о репетиторах и консультациях у психологов и об особых мерах.
      Но Джулия ничего не сказала, только откинулась на спинку сиденья и внимательно наблюдала за тем, как Сэнди вела машину, за изгибом ее руки, отметила, что она по-новому подобрала волосы низко на затылке в свободный пучок. Иногда на какие-то неуловимые доли секунды – когда у нее опускались уголки губ слева, когда она склонялась к рулю на красный свет, – она напоминала Энн, но сходство всегда исчезало, прежде чем Джулии удавалось схватить его, и оставляло после себя лишь саму Сэнди.
      – У нас будет новый дом, – сообщила Эйли.
      – Да?
      – Скоро, – прибавила Эйли. – Мы его строим сами.
      После этого Сэнди несколько раз в месяц заезжала за ними, подвозила их до дома, который они снимали, а потом и до Кендл-хилл. Однажды она зашла в дом вместе с ними, но как-то не смогла пройти дальше порога гостиной, такой чистой и светлой, и новой, что она вздрогнула. Джулия наблюдала за ней и поняла ее. Они смотрели друг на друга, до обеих едва доходила нарочито веселая болтовня Эйли.