– Да. Я бы сказал, она была взволнована.
      – И вы бы сочли взволнованного ребенка, только что присутствовавшего при самом ужасном происшествии, надежным свидетелем?
      – Возражение. Этот вопрос относится к области медицины. Данный свидетель не является в ней специалистом.
      – Возражение принято. В своих показаниях придерживайтесь того, что вы видели, – распорядилась судья Карразерс.
      Фиск не растерялся.
      – Мистер Бэньон, что сказал Тед Уоринг, когда вы приехали?
      – Он сказал: «Это был несчастный случай».
      – Был ли он удивлен поведением своей дочери?
      – Да.
      – Правда ли, что он просто не верил своим ушам?
      – Пожалуй.
      – И что он сделал?
      – Он сказал ей: «Скажи им правду, Джулия. Скажи им, что произошло на самом деле. Это был несчастный случай».
      – Благодарю вас, мистер Бэньон. – Фиск повернулся, отошел к своему столу и уселся, поддернув брюки.
      Бэньон неуверенно огляделся, слегка разочарованный тем, что его звездный час так быстро закончился. Только после того, как судья Карразерс ободряюще кивнула, он встал и покинул свидетельское место. Спускаясь с возвышения, он поскользнулся в новых, до блеска начищенных черных ботинках, и когда шел через зал, его обычно бледное лицо густо порозовело.
      Риэрдон дождался, пока тяжелая дубовая дверь в конце зала медленно закрылась за Бэньоном, потом назвал следующего свидетеля.
      – Обвинение вызывает доктора Сэмюела М. Пелойта.
      Невысокий человек в темно-синем костюме уверенно проследовал по проходу и предстал перед судом. Его кожа носила тот густой золотистый оттенок, какой имеет постоянный загар, редкие волосы того же цвета были зачесаны на макушку и уложены так, чтобы прикрыть проглядывавшую плешь. Встав, чтобы принести присягу, он распространил вокруг себя аромат туалетной воды «Аква Велва». Усевшись, он сначала тщательно расправил манжеты рубашки, а потом взглянул на прокурора.
      – Где вы работаете, доктор Пелойт? – начал Риэрдон.
      – В отделе коронера округа Хардисон.
      – Давно ли вы работаете там?
      – Одиннадцать лет.
      – Какую должность вы занимаете?
      – Я являюсь главным медицинским экспертом. – У Пелойта был ровный бесстрастный голос, часто противоречивший тому ужасному предмету, о котором шел разговор. Хотя большинству его коллег это давалось легко и естественно, ему пришлось хорошенько потрудиться, чтобы научиться говорить так сухо и деловито.
      – В каких учебных заведениях вы обучались?
      – Курс в Государственном университете в Олбани, Корнеллское медицинское училище.
      – Можете ли вы сообщить, членом каких профессиональных объединений вы состоите?
      Пелойт подался вперед:
      – Медицинское общество округа Хардисон, Медицинское общество штата Нью-Йорк, Ассоциация американских врачей, Американская ассоциация судебной медицины…
      – По-моему, нам незачем тратить на это время? – прервала его судья Карразерс.
      Фиск кивнул.
      – Ваша честь, обвинение вносит предложение признать, что доктор Пелойт является экспертом в области судебной медицины.
      Судья Карразерс кивнула.
      – Принято к сведению. Можете продолжать.
      Пелойт недовольно откинулся назад. Они даже не собирались дать ему возможность перечислить многочисленные статьи, которые он напечатал, речи, которые произнес, дела, в которых участвовал как эксперт.
      – Знакомы ли вы с делом «Народ против Теодора Уоринга», доктор Пелойт? – задал вопрос Риэрдон, снова привлекая его внимание.
      – Да.
      – Какое обследование вы проводили в связи с этим делом?
      – Я осматривал тело белой женщины тридцати шести лет, Энн Ледер Уоринг.
      – Вы определили причину смерти?
      – Смерть была вызвана одиночным ранением в голову.
      – Можете ли вы описать суду характер ранения?
      – Пуля проделала отверстие диаметром в одну восьмую дюйма, на один дюйм выше левой брови, – в голосе Пелойта помимо его воли появились возбужденные нотки. Пулевых ранений в округе Хардисон встречалось гораздо меньше, чем требовалось для него и его самолюбия. – Следов пороха не обнаружено, – добавил он, быстро обретя прежнюю бесстрастность.
      – Как вы считаете, насколько далеко от ружья находилась жертва?
      – Пожалуй, футов пять, плюс-минус пара дюймов.
      – Удалось ли вам определить траекторию пули?
      – Пуля рассекла кожу и мягкие ткани и проникла в череп. Затем она прошла сквозь лобную кость и вышла в нижней правой части черепа, пробив затылочную кость. Поверхностный кожный покров имеет повреждение размером один дюйм с рваными краями. – Сидевшая в нескольких ярдах от него Сэнди закрыла глаза. – Жертва умерла мгновенно.
      Риэрдон сделал паузу. Некоторые присяжные вновь обернулись, чтобы посмотреть на реакцию Теда, но его глаза были опущены, в них было невозможно прочесть ничего.
      – Доктор Пелойт, согласуется ли это с положением ружья при выстреле на уровне плеча?
      – Да.
      – Итак, вы делаете заключение, что ружье стреляло не снизу, как это было бы, скажем, в случае, если бы кто-то схватил за руку человека, держащего ружье?
      – Да. Пуля была выпущена на уровне плеча.
      – Благодарю вас, доктор Пелойт. У меня нет других вопросов.
      Фиск подошел к свидетельскому месту.
      – Доктор Пелойт, находились ли вы в доме 374 по Сикамор-стрит вечером 22 октября?
      – Нет.
      – В таком случае вы реально не присутствовали при происходивших там событиях?
      – Нет, – уголки губ доктора Пелойта презрительно поползли вниз.
      – Можете ли вы, исходя из результатов вашего обследования, утверждать, был ли выстрел произведен случайно или намеренно?
      – Нет, – признался доктор Пелойт.
      – У меня больше нет вопросов.
 
      Джон Норвуд стоял перед стойкой у себя в спортивном магазине, изумленно таращась на Сэнди.
      – Я заеду за ними в четыре, – сказала она.
      – Но…
      Она повернулась и решительно проскочила сквозь тяжелую стеклянную дверь, прежде чем он успел запротестовать.
      Джон смотрел ей вслед, пока она не скрылась, затем наконец обратил взгляд на Джулию и Эйли, которые стояли рядом и явно испытывали такую же неловкость, как он.
      – Ну что ж, – пробормотал он. Джулия скрестила руки на груди, а Эйли выжидающе улыбалась ему. – Посмотрим.
      – Сэнди сказала, мы можем поработать здесь, – с надеждой предложила Эйли.
      – О, она так сказала?
      Эйли кивнула.
      – Может, ему наша помощь вовсе и не нужна, – возразила Джулия.
      Джон нахмурился.
      – Конечно, мне нужна ваша помощь. Пойдемте глянем, что у нас есть.
      Он привел их на склад.
      – Ну вот, давайте начнем с этого.
      Он начал показывать им, как складывать коробки со спортивной обувью по размерам и фасонам, наблюдая, как они брались за картонки, легко укладывавшиеся в его огромную ладонь, обеими руками с такими короткими, чистыми полупрозрачными ноготками.
      – Я бы могла здесь работать каждый день, – предложила Эйли, проходя мимо него.
      – А как же школа?
      – Мне здесь больше нравится.
      Джон улыбнулся.
      – Я думаю, тебе придется некоторое время довольствоваться выходными. Ну скажем, ближайшие лет десять. Мне нужно идти в магазин. А вы, девочки, пока разложите на столе все баскетбольные туфли, хорошо? Справитесь?
      Джулия и Эйли кивнули.
      Он понаблюдал за ними еще минуту, удерживая стремление выровнять коробки, начинавшие скапливаться у их ног, а потом отправился в торговый зал разбираться с покупателем, пытавшимся вернуть явно поношенную спортивную куртку нежно-голубого цвета. Весь перед был заляпан пятнами от горчицы, но молодой человек громко уверял, что она был куплена в таком виде. Кассир, один из студентов, которых Джон брал на работу на выходные и летние каникулы, беспомощно смотрел на Джона.
      До Джулии и Эйли доносились лишь отзвуки последующего спора, они продолжали разглядывать этикетки на каждой коробке и соответственно раскладывать их по штабелям.
      – Как ты думаешь, мы всегда будем жить с Сэнди? – спросила Эйли, подавая Джулии коробку, которую нужно было поставить на полку, куда она не могла дотянуться.
      – Не знаю.
      – Я скучаю по папе.
      – А я нет.
      – Ни капельки?
      – Нет.
      – Но если бы была возможность…
      – Какая возможность?
      – Я не хочу, чтобы его сажали в тюрьму.
      Джулия уставилась на нее.
      – Я его ненавижу. Хоть бы он не был нашим отцом. Я ни за что не хочу больше видеть его.
      Эйли повернулась к сестре спиной, наматывая и наматывая шнурок от кроссовки на указательный палец, так что тот покраснел.
      Джон, стоявший в коридоре, наблюдая за ними, разглядывая их, повернулся и медленно удалился.
 
      На этот раз, когда Джулия увидела, что Питер Горрик идет по дорожке к школе в три часа дня – легкая поступь, мешковатые брюки цвета хаки, кроссовки «Рибок», – она не удивилась. Однако она почувствовала, как при его приближении щеки ее запылали, – несмотря на свои усилия и тренировки, она еще не умела контролировать свою кровь, которая приливала к щекам, когда учитель вызывал ее отвечать, когда она слышала, как другие ученики, сидя спиной к ней, шепчут ее имя. Ей следовало бы научиться лучше справляться с этим, ведь она много с чем умела справиться. Она понадеялась, что он ничего не заметит.
      – Привет, – с улыбкой сказал он.
      – Привет.
      – У твоей сестры внеклассные занятия по рисованию, верно?
      Джулия кивнула. Он, как и она сама, собирал факты, сведения, и, как и она, не раскрывал их источники.
      – Хочешь, сходим куда-нибудь, съедим по гамбургеру?
      – Ладно.
      Она села в его автомобиль, белый подержанный «вольво», купленный три года назад. Он включил обогреватель, сквозь запыленные вентиляционные отверстия тепло хлынуло на переднее сиденье. Она никогда раньше не ездила на машине одна с мужчиной, только с отцом, хотя она не была полностью уверена, точно ли Питер Горрик мужчина во взрослом значении этого слова – мешковатые брюки, кривая ухмылка. Но все-таки это кое-что. Она сидела выпрямившись и старалась принять безразличный вид, а он в это время искал по радио современную музыку.
      – «Плэттер Пусс» подойдет? – спросил он. Это кафе находилось в пяти милях от школы; там было меньше вероятности, что их увидят.
      – Идет.
      – Дети цепляются к тебе? – спросил он, когда они остановились на красный свет.
      – Ерунда.
      – Вся штука в том, чтобы не показывать виду, будто тебя это задевает. Если им кажется, что тебя ничем не проймешь, это их просто бесит.
      – Я знаю.
      Они немного проехали молча.
      – На какой улице вы живете в Нью-Йорке? – спросила Джулия.
      – На Шестьдесят первой восточной. – Он мельком подумал о большой бестолковой, доставшейся по наследству квартире, в которой вырос и которая скрывала тот факт, что капиталов в его семье не осталось. Он учился в близлежащей частной школе для мальчиков на стипендию. – А что?
      – Просто интересно. – На прошлой неделе она взяла в библиотеке путеводитель по городу, внимательно изучила карты, водя по улицам и авеню указательным пальцем, размышляя, где он точно бывал, куда мог бы пойти.
      Они припарковались на стоянке возле «Плэттер Пусс». Питер вышел из машины первым и пошел открывать дверцу для Джулии, но она уже стояла рядом. Ему все же удалось придержать перед ней стеклянную дверь ресторана и посмотреть, как она вошла. Она надеялась, что другие посетители заметили это.
      Они уселись у окна, выходившего на стоянку, и Питер заказал для них обоих гамбургеры, кока-колу и один гарнир из жареной картошки на двоих.
      – Ваша мама так и живет в Нью-Йорке? – спросила Джулия.
      – Да.
      – На Шестьдесят первой восточной?
      – Да.
      – А отец? – наседала она.
      – Он переехал на север Калифорнии. В Сосалито. Живет на барже с медсестрой по имени Фиона. – Питер поправил пожелтевшую пластиковую подставку под тарелкой. Он смутно припоминал, что Фиона была зубным врачом и что после нее было, по крайней мере, еще три девушки. Хотя он и не задумывал заранее именно эту конкретную ложь, выдумки всегда легко и непроизвольно срывались у него с языка, часто изумляя даже его самого. Он не считал это качество ни талантом, ни недостатком, хотя сейчас впервые обнаружил, как оно могло бы пригодиться в его работе. – Твоя мама ведь тоже была медсестрой? – спросил он.
      – Я же сказала, что не хочу разговаривать о моей маме.
      Питер кивнул.
      Официантка принесла заказ, и они начали есть. Джулия откусывала понемножку, жевала и глотала как можно тише, изящно притрагивалась к губам, чтобы убедиться, что на них не осталось никаких предательских крошек еды. Она тщательно следила за тем, чтобы брать картошку по очереди – один раз он, один раз она, – дожидаясь, пока он уберет пальцы.
      – Мы с отцом никогда особенно не ладили, – сказал Питер. – Ох, он и вспыльчив был. Ему стоило только бровью повести, и мы все сломя голову мчались прятаться в горах.
      – Мне казалось, вы говорили, что жили в городе.
      Он засмеялся.
      – Очень уж ты педантична, а?
      Она не совсем поняла, что он имел в виду и стоит ли ей обижаться.
      – Вы ездите к нему в Калифорнию?
      – Не слишком часто. По правде говоря, меня на этой проклятой барже укачивает. А кроме того, я не в восторге от Фионы. Немного странно видеть своего отца с подружкой. – Он наклонился над столом.
      Джулия опустила глаза и отпила глоток колы. Она была безвкусная, разбавленная растаявшим льдом.
      – Вы его боялись?
      – Отца?
      – Да.
      – Иногда, – ответил он. – Он был горлопан. Я имею в виду мощь легких. Все дело в том, что никогда нельзя было точно предугадать, от чего он заведется, понимаешь? По-моему, это хуже всего. Никогда не знаешь, то ли он в следующий момент засмеется, то ли выйдет из себя. А ты боишься своего отца?
      – Нет.
      Питер запихнул в рот последний кусок гамбургера.
      – Вы пишете о нас для «Кроникл», да? – спросила Джулия. – Сэнди прячет газеты, но я знаю.
      – Она желает вам добра. Ей просто не хочется вас расстраивать.
      – Зачем вы пишете о нас?
      – Я пишу о процессе. Это моя работа. Но я не буду писать ни о чем из того, что ты мне расскажешь, пока ты этого не захочешь. Договорились?
      Она кивнула.
      – Ну что же, давай-ка я подброшу тебя до школы. У Эйли вот-вот кончатся занятия.
      Он взял оставшийся ломтик картофеля, обмакнул его в кетчуп, откусил половинку, а другую предложил ей.
      – Поровну так поровну, – произнес он с улыбкой. Она взяла ломтик в рот, коснувшись губами его пальцев.
 
      В тот вечер Питер Горрик уселся на кухне за стол и достал блокнот, куда заносил все сведения после встреч с Джулией. Он завел его, чтобы проанализировать не только ее поведение, но и свое собственное, критически просматривая собственные записи: вот это мне следовало бы сказать, вот об этом следовало бы спросить, а вот это я должен сделать в следующий раз. А вот так я выйду из игры.
      Он взял ручку и начал писать.
 
      Лежа в темноте, Джулия все еще ощущала этот вкус – соль и кожу его загорелой руки, ощущала его, вертясь с боку на бок, то заворачиваясь в простыни, то сбрасывая их. Эйли в эту ночь спала спокойно, не просыпаясь.
      Она выскользнула из постели, подошла к потайному ящику, достала секретный сверток. Вынула клочок бумаги с именем и телефонами Питера, медленно прочла и положила обратно. Потом она вытащила кружевные трусики Сэнди, легкие, как паутинка. Задрав ночную рубашку, она скинула свои хлопчатобумажные трусы.
      Трусики свободно висели на ее узких бедрах. Она провела рукой по своему гладкому, плоскому животу до кружева. В самых укромных уголках у нее только намечался пушок волос. «Ты поздний цветок, – говорила Энн, – точь-в-точь как я».
      Лицо ее матери, улыбающейся, утешающей, не подозревающей ни о чем.
      Я не такая, как ты. Я вовсе не такая, как ты.
      Она легла в постель, оставив хлопчатобумажные трусы валяться на полу.
 
      Снег пошел на рассвете редкими белыми хлопьями, набирая силу с наступлением утра. Говорили, что это будет первый настоящий зимний снегопад, и те немногие жители города, кто не поставил зимние покрышки, выстроились у трех заправок, проклиная свою нерасторопность и изобретая предлоги для объяснения причин своего опоздания начальству. Первый снегопад всегда бывал событием, и его параметры – скорость, интенсивность и содержание влаги – тщательно анализировались, из них делались выводы о том, чего можно дальше ожидать от зимы. К половине десятого мостовые и тротуары уже скрылись под чистым белым покрывалом, а в бледном небе гуляла не собиравшаяся прекращаться вьюга. Тед перевел взгляд со старинных окон с толстыми стеклами на стол судьи, она опять наливала себе воды из желто-черного кувшина, ожидая прибытия последнего опоздавшего. Он заметил щербинку на носике кувшина и задумался, была ли она раньше или кто-то уронил кувшин, когда здесь делали уборку после вчерашнего заседания. Рядом с ним Фиск все время рылся в своем портфеле. Он бы убивал время, болтая и сплетничая с адвокатом противоположной стороны, если бы это был не Риэрдон. Шорох бумаг действовал Теду на нервы, и он бросил на Фиска сердитый взгляд. Наконец все было готово к началу заседания.
      Риэрдон встал.
      – Народ вызывает Сэнди Ледер.
      Сэнди в этот день надела свой самый строгий наряд – черный шерстяной костюм, почти прикрывавший колени, и шелковую блузку кремового цвета. За последние недели она похудела, и юбка болталась на ней, пока она шла по проходу, застежка со спины совершенно съехала набок. Она озабоченно одергивала юбку, водворяя ее на место, пока помощник шерифа, отражая своей блестящей лысиной свет от люстры, поднимал Библию.
      После того как ее привели к присяге, Риэрдон задал первый вопрос.
      – Мисс Ледер, сообщите, пожалуйста, суду, каковы были ваши родственные отношения с покойной?
      – Энн Уоринг была моей сестрой.
      – Значит, Тед Уоринг приходился вам зятем?
      – Да.
      Она и не глядя ощущала присутствие Теда в нескольких шагах, ощущала, как он смотрит на нее, магнит, притягивавший ее, отталкивавший ее. Она смотрела только на Риэрдона, на неподвижные белки его глаз.
      – Вы были близки с сестрой, мисс Ледер?
      – Да, мы всегда были очень близки.
      – Можете ли вы утверждать, что она доверялась вам?
      – Да.
      – Мисс Ледер, как бы вы охарактеризовали брак вашей сестры с Тедом Уорингом? Можете ли вы сказать, что это был гармоничный союз?
      Сэнди нахмурилась.
      – Разумеется, нет.
      – В таком случае, как бы вы охарактеризовали его?
      – Бурный. Это в лучшем случае.
      – Можете немного пояснить нам, что вы под этим подразумеваете?
      – Тед Уоринг человек очень неуравновешенный. По-моему, он ожидал, что будет полностью главенствовать в семье. Возможно, сначала так оно и было. Она была очень молода. Но все меняется; ОНАизменилась. Ей больше это было не нужно. А он не смог этого вынести.
      – Возражаю, – с явным неудовольствием воскликнул Фиск. – Все это сплошные догадки и предположения. Что это за показания? Здесь суд, а не «Шоу Опры Уинфри».
      Карразерс нахмурилась.
      – Достаточно и простого возражения, мистер Фиск. Принято.
      Риэрдон спокойно, терпеливо продолжал.
      – Припоминаете ли вы какой-нибудь случай за время их брака, когда у Энн возникали основания бояться его?
      – Да. Хоть сейчас могу вспомнить. – Сэнди намотала на палец выбившуюся прядь волос, потом отпустила. В ее голосе мешались слабость, гнев и вызов. – Это было примерно за год до того, как они разъехались. Как раз в это время их отношения начали портиться. Тед вернулся из поездки в Олбани, где потерпел неудачу на подряде на какое-то строительство, не помню точно. Во всяком случае, когда он добрался до дома, то был пьян. Не знаю, из-за чего возникла ссора. Знаю лишь, что Энн в тот вечер позвонила мне часов в одиннадцать. Она так испугалась его, что заперлась в спальне. Звонила она оттуда, и мне было слышно, как он колотит в дверь и орет на нее. Она сказала, что, когда на него такое найдет, никакие уговоры не действуют. Она была очень расстроена, плакала. Мне кажется, она до самого утра не осмеливалась отпереть дверь.
      – Она боялась, что он может применить к ней силу?
      – Да.
      Тед, насупясь, со скрипом двинул свой стул назад.
      – Мисс Ледер, можете ли вы сообщить суду, насколько вам известно, почему ваша сестра начала дело о разводе с Тедом Уорингом?
      – Потому что она наконец образумилась.
      В зале раздалось хихиканье, и судье Карразерс, которая сама недавно развелась, пришлось стукнуть молотком громче, чем обычно, словно для того, чтобы успокоить и публику, и себя.
      – Она решила, что их брак больше не имеет смысла, – произнесла Сэнди профессиональным тоном, как во время интерьвью, ровным и холодным.
      – Почему же?
      – Их ссоры перешли допустимую грань, влияли на их жизнь и на жизнь их детей.
      – Что чувствовала ваша сестра после разъезда?
      – Возражаю, – не вставая с места, заявил Фиск. – Прокурор требует, чтобы свидетельница передавала мысли другого человека.
      – Напротив, – возразил Риэрдон. – Мы уже установили, что сестры делились друг с другом и что Сэнди Ледер прекрасно знала о чувствах своей сестры.
      – Возражение отклоняется, – сухо произнесла судья Карразерс.
      Сэнди продолжала:
      – Энн вернулась на работу. Она устраивала свою жизнь. Казалось, она первый раз в жизни почувствовала себя свободной.
      – Мисс Ледер, известно ли вам, пытался ли Тед Уоринг помириться с Энн?
      – Да, пытался.
      – А знаете ли вы, допускала ли такую возможность ваша сестра?
      – Нет. Ни в коем случае. Она не могла дождаться документов о разводе.
      – Действительно ли она в те выходные ходила на свидание с доктором Нилом Фредриксоном?
      – Да. И собиралась снова встретиться с ним.
      – Мисс Ледер, как вам кажется, как бы отнесся к этому известию мистер Уоринг?
      – Возражение, – воскликнул Фиск. – Вопрос ведет к домыслам.
      – Ладно, мисс Ледер, – терпеливо продолжал Риэрдон, формулируя вопрос по-другому, – могли бы вы сказать, присуще мистеру Уорингу чувство собственности или нет?
      – У мистера Уоринга огромный инстинкт собственника. Я не сомневаюсь, что это сильно разозлило бы его.
      – Насколько я понимаю, Джулия и Эйли Уоринг в настоящее время живут у вас?
      – Да.
      – Насколько вам известно, говорила ли Джулия Уоринг когда-нибудь неправду своей матери?
      – Нет. Она всегда была правдивым ребенком.
      – Есть ли у вас какие-либо причины считать, что теперь она стала менее правдивой?
      – Нет.
      – Еще один, последний, вопрос, мисс Ледер. Давно ли вы знакомы с обвиняемым, Тедом Уорингом?
      – Шестнадцать лет.
      – Учитывая то, что вам известно о Теде Уоринге, способен ли он был застрелить Энн Уоринг?
      Сэнди сделала глубокий вдох.
      – Да. – Это слово глухо отдалось у нее в ушах, и она подумала: неужели у нее такое же потрясенное, озадаченное выражение лица, как у тех людей, с которыми она разговаривала после трагических происшествий?
      Риэрдон кивнул.
      – У меня больше нет вопросов, – тихо произнес он.
      Фиск долго разглядывал Сэнди, прежде чем приступить к допросу.
      – Мисс Ледер, вы ведь никогда не были замужем?
      – Вопрос не имеет отношения к делу, – запротестовал Риэрдон.
      – Возражение принято.
      – Хорошо, – продолжал Фиск. – Вы показали, что Энн и Тед Уоринг часто ссорились.
      – Да.
      – Разве не возможно, чтобы таков был характер их супружества, их способ общения друг с другом?
      – Я бы не называла это способом общения.
      – Но ОНИ, возможно, так считали, мисс Ледер?
      – Не знаю.
      – Позвольте задать вам такой вопрос. Приводили когда-нибудь эти ссоры к насилию в какой бы то ни было форме? Хоть один раз за все годы их брака жаловалась ли вам сестра, что Тед Уоринг ударил ее или нанес ей физическое оскорбление каким-либо иным образом?
      – Нет. Но…
      – То есть на самом деле у вас нет никаких причин считать, что у Теда Уоринга имелась привычка к физическому насилию любого рода, верно?
      Сэнди опустила глаза и уставилась на свои обветренные руки, на дочиста обкусанные ногти. Она долго ничего не говорила, а когда наконец ответила, то ее голос прозвучал еле слышно:
      – Нет.
      – Вы сказали, что вы с сестрой были очень близки, я не ошибаюсь?
      – Да.
      – Тогда вам должно быть известно, что Джулия Уоринг переживает эмоциональные трудности и что в школе она ходит на прием к психологу?
      – Энн упоминала об этом.
      – Вам так же было известно, не правда ли, что у нее были проявления физической жестокости и другие признаки неблагополучного поведения и что Энн и Тед Уоринг оба были озабочены этим?
      – Я не помню, чтобы Энн была чересчур этим озабочена, нет.
      – Можете ли вы подтвердить, что у Джулии были сложные взаимоотношения с отцом?
      – Я бы сказала, что у множества людей были сложные взаимоотношения с Тедом.
      – Пожалуйста, отвечайте на мой вопрос. Были ли у Джулии сложные взаимоотношения с отцом?
      – Возможно.
      – Мисс Ледер, вы находились в доме на Сикамор-стрит в тот вечер, когда Тед Уоринг и его дочери вернулись из поездки в горы, верно?
      – Да.
      – Была ли Энн рада видеть их?
      – Девочек, во всяком случае.
      – Были ли вы свидетелем каких-нибудь разногласий между Энн и Тедом Уорингом?
      – Нет, но…
      – Вы не заметили ни малейших разногласий, не так ли, мисс Ледер, да или нет?
      – Нет.
      – Когда вы уходили, где была Джулия Уоринг?
      – В гостиной.
      – Она стояла рядом с родителями?
      – Она находилась с ними в одной комнате.
      – Значит, она стояла рядом с Тедом Уорингом?
      – Я этого не говорила.
      – Вы бы хотели получить опеку над детьми, не так ли, мисс Ледер?
      Риэрдон встал.
      – Возражаю. Это процесс по делу об убийстве, а не о назначении опекунства.
      – Возражение отклоняется. Свидетельница ответит на вопрос.
      – Во всяком случае, не думаю, что они должны достаться Теду Уорингу.
      – Вы не слишком любите своего зятя, верно, мисс Ледер?
      – Да, действительно не люблю.
      – Больше вопросов не имею.
      Сэнди минуту постояла, в голове у нее был полный сумбур. Затем она ступила с возвышения и пошла, сперва медленно, проверяя, держат ли ноги, потом все быстрее. Проходя мимо Теда, она наконец посмотрела на него, и он выпрямился и взглянул ей прямо в лицо.
      Питер Горрик, наблюдая за ними из третьего ряда, пометил в своих записях этот обмен взглядами словом «уничтожающий».
 
      Сэнди смотрела на спящего Джона, на дорогое, не изрезанное морщинами, спокойное лицо. Метель на улице наконец прекратилась, укутав весь мир толстым слоем снега. По угольно-черному, словно наконец очищенному, небу там и сям были рассыпаны сверкающие точки зимних звезд. Она листала журнал тихо и осторожно, но он открыл глаза.
      – Не спится?
      – Да.
      Он взглянул на крошечный дорожный будильник на ее тумбочке. Его тревожило, что даже будильник у нее был такой компактный, легкий, что его нетрудно передвинуть. На нем бледно светились цифры 3.17.
      – Надо заменить батарейку, – сказал он.
      – Я знаю.
      Они немного помолчали. Он положил руку ей на живот, но она не отреагировала.
      – Знаешь, – задумчиво сказала она, – когда-то я видела сны о детях. Однажды мне приснилось, что к моей спине прикреплен ребенок, его маленькие ручки обвиваются у меня вокруг шеи и душат меня. В другой раз мне снилось, что я пинаю ребенка, как футбольный мяч.
      – У всех бывают тревожные сны.
      – У тебя на все есть объяснение, да?
      – А тебе хочется, чтобы я сказал, что ты жуткая личность, и я тебя видеть не могу?
      – Неважно.
      – Почему ты не попробуешь заснуть? Хочешь, согрею тебе молока?
      – Не надо мне твоего дурацкого молока, – раздраженно бросила она.
      – Ну что ж, ты не возражаешь, если я попытаюсь немного поспать? Или тебе хочется поделиться со мной еще какими-нибудь фантазиями в духе Нормана Рокуэлла?
      – Извини, Джон. – Она устало вздохнула. – Спи. – Она склонилась над ним, чмокнула в лоб и смотрела, как он закрывает глаза.
 
      Она вспомнила ту ночь, когда родилась Джулия, на неделю раньше срока, как Тед позвонил ей из больницы, мы сделали это, мы сделали это, была середина ночи, август месяц, ее грудь была влажной от ночного пота, мы сделали это, мы сделали это, он быстро бросил трубку, словно позабыв, что разговаривает, как будто у него было более неотложное дело, Джулия, следующее утро, у груди Энн, еще сморщенная, мокрая, Сэнди долго казалось, что она больше похожа на лягушку, чем на человека, мы сделали это, мы сделали это, усталая улыбка Энн, любовь не приходит сразу, призналась она наедине с Сэнди, когда медсестра унесла ребенка, ты думаешь, что она есть сразу, а это не так, я даже не знаю ее. Потом она не помнила, чтобы говорила что-то подобное, выводила ту любовь, что вскоре вспыхнула с такой нежданной силой, от начала, с рождения, мы сделали это, мы сделали это, та душная летняя ночь, трубка замолкнувшего телефона в руках.
 
      На следующий день миссис Мерфи, консультант средней школы Хардисона, позвонила Сэнди в редакцию «Кроникл».
      – Думаю, вам следует знать, – сказала миссис Мерфи, – что у нас нет ровным счетом никаких успехов с Джулией.
      Сэнди рассердил ее холодный тон.
      – Что это значит?
      – Это значит всего лишь, что она явно решила никоим существенным образом не участвовать в наших обсуждениях. Похоже, она считает, что просидеть весь курс молча – это в порядке вещей. А если и открывает рот, так только затем, чтобы дать краткий ответ и такой, какого, по ее разумению, я жду. Я должна настоятельно порекомендовать, чтобы вы подыскали другого врача, который сможет уделять ей больше времени. И хорошо бы провести такой же профилактический курс для Эйли, хотя она, похоже, несколько поспокойнее.