Глава 18

Я не мог более делать вид, что мои подозрения в отношении Блотвейта вызваны детским страхом. Он закрыл какую-то бумагу у себя на столе — не хотел, чтобы я ее видел. Само по себе это еще ничего не значило. Бумага могла касаться личных финансов, или шлюх, или интереса к мальчикам. Было бы странно, если бы на столе у такого человека, как Блотвейт, не нашлось ничего, что стоило бы скрывать от потенциального врага. Но контакт с Сарменто, клерком моего дяди, — это совсем другое дело. Блотвейт поддерживал тайную связь с моей семьей, и мне было необходимо выяснить, чем это объяснялось.

Приключения моей разбойничьей юности научили меня многому полезному для раскрытия преступлений, и настало время использовать свои навыки взломщика. Мне было давным-давно известно, что нет ничего более полезного для незаконного проникновения в чей-то дом, чем глупая влюбленная девушка. Поэтому я сочинил милое любовное письмецо, которое отослал, обернув вокруг шиллинга. У меня не было сомнений, что хорошенькая прачка Бесси не останется к нему равнодушной. Получив через час желаемый ответ, я стал потирать от нетерпения руки.

Затем я отправился на Гилберт-стрит, где, к своей радости, обнаружил, что Элиас уже вернулся с пирушки, но спал так крепко под воздействием выпитого вина, оставившего багровые следы на его зубах и языке, что нам с миссис Генри потребовалось не менее получаса, чтобы привести моего друга в сознание. Он лежал на спине, в парике, съехавшем ему на брови, почти полностью одетый; сон застиг его в тот момент, когда он пытался выпростать одну руку из рукава камзола. Туфли и чулки были забрызганы грязью, которая размазалась по простыням миссис Генри. Галстук, ослабленный, но не развязанный, был весь в бурых пятнах от мясного соуса.

Когда он наконец пришел в подобие сознания, миссис Генри с деланым отвращением покинула комнату. При свете двух тусклых свечей я наблюдал, как мой друг открывает и закрывает рот, будто кукла-марионетка на Варфоломеевой ярмарке.

— Черт, Уивер! Который час?

— Думаю, около девяти.

— Если только не случился пожар, я буду очень зол на тебя, — проворчал он, пытаясь принять сидячее положение. — Что тебе нужно? Ты ведь видишь: я праздную.

— Есть работа, — сказал я напрямик, рассчитывая, что моя резкость поможет ему проснуться. — Мне нужно проникнуть в дом Персиваля Блотвейта, директора Банка Англии.

Элиас покачал головой из стороны в сторону:

— Ты с ума сошел.

Он с трудом встал на ноги и, спотыкаясь, прошел через всю комнату к тазу, наполненному водой и прикрытому куском симпатичной материи. Он снял камзол и жилет, а затем, сдернув кусок материи с тазика, начал плескать воду себе на лицо. Даже в темноте было видно, что его бриджи запачканы травой.

Он обернулся ко мне, его лицо блестело от воды.

— Ты хочешь пробраться в дом Блотвейта? Бог мой, зачем тебе это?

— Он что-то скрывает. Элиас покачал головой:

— Если хочешь, можешь вламываться к нему в дом. Мешать не стану. Но зачем тебе нужен я?

— Я собираюсь попасть в дом с помощью симпатичной служаночки, и мне нужен кто-то, кто бы ее развлек, пока я буду рыться в бумагах Блотвейта.

— Насколько симпатичной? — заинтересовался Элиас.

Через час он привел себя в порядок, переоделся, поправил парик и потребовал угостить его кофе. Поэтому мы направились в его любимую кофейню «У Кента», битком набитую философами, поэтами и драматургами, ни у кого из которых не было за душой ни фартинга. Надо полагать, местным служанкам стоило немалого труда выколотить плату из этих самодовольных умников, но, несмотря на бедность завсегдатаев, кофейня имела весьма процветающий вид. В этот вечер почти все столики были заняты и повсюду слышались оживленные разговоры. У всех на устах был новый театральный сезон. До меня доносились нелестные мнения о пьесах и авторах и восторги красотой некоторых актрис.

— Объясни мне еще раз, чего ты добиваешься, вламываясь в чужой дом. — Элиас нерешительно поднес чашку с кофе ко рту, как слуга, предлагающий блюдо.

— Он что-то скрывает. Он знает больше, чем говорит, и ручаюсь, мы найдем то, что нам нужно, у него в кабинете, возможно прямо на рабочем столе.

— Даже если там что-то было во время твоего визита, он, вероятно, спрятал это подальше.

Я покачал головой:

— Блотвейт не похож на человека, который полагает, что кто-то осмелится к нему проникнуть.

— Если бы это было так, — сказал Элиас, вздохнув. — Ты отдаешь себе отчет, что за взлом дома полагается виселица?

— Только если это взлом с целью ограбления. Если же мы проникаем в дом ради девушки-прелестницы, в Англии не найдется человека, который осмелился бы нас осудить, а тем более обвинить.

Элиас улыбнулся, одобряя мою находчивость:

— Это правда.

Мой друг явно ожил, и, несмотря на то что сейчас, вероятно, был не лучший момент спрашивать у него совета, я не смог удержаться и поинтересовался о том, что он наверняка знал.

— Что ты, — начал я, — можешь мне сказать по поводу страхования?

Он удивленно поднял одну бровь.

— Отправит ли купец торговое судно, не застраховав его? — продолжил я.

— Только если купец — круглый остолоп, — сказал он, не спросив, с какой стати меня это интересует.

— Речь о вдове моего двоюродного брата, — принялся смущенно объяснять я. — Она была довольно богатой, когда выходила замуж. Братец вложил все деньги в дело моего дяди. Его корабль, в который, собственно, и были вложены почти все деньги, пропал без вести, как и ее доля. Но если бы судно было застраховано, кто-то получил бы эти деньги.

— Интрижка с симпатичной вдовушкой! — чуть не закричал Элиас. Теперь он точно проснулся. — Боже мой, Уивер, почему я ничего об этом не знаю?! Ты должен рассказать мне о ней все.

— Она живет в доме у моего дяди, — сказал я, взвешивая, как много поводов дать ему для насмешек. — Насколько я понимаю, она хотела бы жить самостоятельно, но у нее нет на это средств.

— Вдова… — задумчиво сказал он. — Я обожаю вдов, Уивер. Они никогда не скупятся на ласки. Вдовы — щедрый народ, и я им аплодирую. — Он заметил, что мне это не понравилось, и прекратил шутить. — Это грустная история? — спросил он.

— Я хотел бы ей помочь, но не знаю как.

— Если она хорошенькая, я готов помочь! — воскликнул, он, но потом успокоился. — Ты, верно, подозреваешь, будто дядюшка удерживает то, что по праву принадлежит ей?

— Не думаю, что он присвоил себе что-нибудь, что ему не принадлежит, — сказал я. — Но мне больно думать, что он держит ее в своем доме как узницу, пользуясь вещным правом.

— Ты считаешь, твоему дяде можно полностью доверять? — спросил он.

У меня не было ответа, даже для самого себя. Посмотрев на часы, я объявил, что нам пора идти. Я расплатился и вызвал экипаж, который высадил нас в нескольких кварталах от дома Блотвейта. Оттуда мы дошли пешком до Кавендиш-Сквер; ночью на площади было темно и безлюдно, как на кладбище. Мы с Элиасом незаметно проскользнули к черному входу, где в одиннадцать часов нас должна была ждать Бесси. Она растерянно посмотрела на Элиаса (в то время как он посмотрел на нее с восторгом) и тем не менее впустила нас в дом.

— Все спят, — тихо сказала она. — А этот джентльмен здесь зачем?

— Бесси, — прошептал я, — ты чудесная девушка, и твоя красота не оставила меня равнодушным, но сейчас мне необходимо взглянуть на кабинет мистера Блотвейта. Я не собираюсь ничего оттуда брать, просто посмотрю. Если хочешь, можешь пойти с нами и, если тебе что-нибудь не понравится, можешь поднять тревогу.

— Кабинет мистера Блотвейта? — сказала она упавшим голосом.

— Вот тебе полкроны, — сказал я, вложив монету в ее руку. — Когда мы закончим, получишь еще столько же, если будешь умницей.

Она посмотрела на монету в ладони, и ее обида растворилась под тяжестью денег.

— Ладно, — сказала она. — Но я не хочу иметь с этим ничего общего. Идите сами, и, если вас поймают, я скажу, что прежде никогда вас не видела.

Получилось не совсем то, на что я рассчитывал, но делать было нечего. Я сказал, что, если нам придется уходить в спешке, я пришлю ей вторые полкроны утром. Заключив сделку, мы отправились в кабинет.

От наших теней узкая комната, темная даже в дневное время, приобрела особенно зловещий вид и стала напоминать исполинский гроб. Направившись к письменному столу, я на ходу зажег несколько свечей, но тусклый мечущийся свет лишь усилил чувство тревоги.

В то время как я пытался создать приемлемые условия для поиска, Элиас бродил по комнате, рассматривая книги на полках и изучая безделушки Блотвейта.

— Подойди сюда, — шепотом сказал я. — Не знаю, сколько у нас времени в запасе, но я хочу покинуть место преступления как можно скорее.

Я собрал несколько свечей вместе и начал просматривать на столе огромные залежи документов, разбросанных в беспорядке, словно их ветром надуло.

Элиас подошел к столу и взял в руки один листок. Блотвейт писал мелким неразборчивым почерком. Разобрать, что написано в этих бумагах, было нелегким делом.

Он поднес листок к свече, будто угроза огня могла заставить того выдать секреты.

— Что мы ищем? — спросил Элиас.

— Не могу сказать точно, но что-то, что он хотел скрыть. Что-нибудь имеющее отношение к моему отцу, или к «Компании южных морей», или к Майклу Бальфуру.

Мы оба начали перебирать бумаги, стараясь класть их на прежнее место. На столе царил такой хаос, что меня не беспокоило, заметит ли Блотвейт, что в его бумагах рылись. Если он не сможет доказать, что это моих рук дело, я могу быть спокоен.

— Ты не сказал, какая она из себя, твоя вдовушка, — сказал Элиас, водя пальцем по неразборчивым строчкам.

— Занимайся делом, — пробормотал я, хотя, сказать по правде, от звука его голоса я успокоился. Мы были в напряжении, я следил за каждой тенью на стене и застывал при малейшим скрипе.

Элиас не обиделся на мое замечание:

— Я могу заниматься делом и обсуждать вдовушек одновременно. Я постоянно так делаю, когда оперирую. Поэтому скажи мне: она очаровательная еврейка со смуглой кожей, темноволосая, с симпатичными глазками?

— Да, — сказал я, сдерживая улыбку. — Она очень симпатичная.

— Другого от тебя и не ожидал, Уивер. У тебя всегда был неплохой вкус. — Он протянул мне бумагу, на которой были заметки о каком-то кредитном проекте банка, но тот, решил я, вряд ли представляет для нас интерес. — Подумываешь о браке? — спросил он шутливо, переходя к стопке бумаг, перевязанной толстой тесьмой. Он развязал узел и начал просматривать бумаги. — Размышляешь, не завести ли свой дом, семью?

— Не понимаю, почему моя симпатия к этой женщине так тебя забавляет? — сказал я сердито. — Ты влюбляешься три раза в две недели.

— И поэтому шутки меня не задевают. Сам видишь. Все привыкли, что я влюбляюсь. А ты, такой хладнокровный, крепкий, отважный, — другое дело.

Я поднял руку. Донеслось какое-то поскрипывание, похожее на шаги. На несколько минут мы оба замерли в мерцающем свете свечей. Было слышно только наше дыхание и тиканье огромных часов Блотвейта. Что бы мы делали, войди Блотвейт со свечой в руке, в халате, обернутом вокруг его громадного тела? Он мог бы рассмеяться, выгнать нас, высмеять. Но точно так же он мог бы отдать нас в руки мирового судьи и, пользуясь своей влиятельностью, отправить нас на виселицу как взломщиков. В уме пронеслись разные варианты — от насмешек, надменности и мрачного смеха до тюрьмы, страданий и эшафота. Я дотронулся до рукояти своей шпаги, потом проверил пистолет. Элиас наблюдал за этим — он знал, что это значит. Я был готов убить Блотвейта, убежать, навсегда покинуть Лондон. Я не отдал бы себя в руки правосудия за эту эскападу и не позволил бы Элиасу познать ужасы тюремного заключения. Я решил действовать так, как считал необходимым.

Звук не повторился, и через какое-то время, в течение которого я не мог до конца поверить, что опасность миновала, я подал сигнал, что можно продолжать.

— Не могу тебя понять, — сказал Элиас, чтобы в очередной раз приободрить меня, да и себя тоже. — Проводить столько времени среди своих единоверцев… Не думаешь ли ты вернуться в родное лоно? Переехать в Дьюкс-Плейс и стать старейшиной в синагоге? Отрастить бороду и все такое прочее?

— Почему бы и нет?

Мысль вернуться в Дьюкс-Плейс приходила мне в голову не как решение, а как вопрос. Я спрашивал себя: как это будет — жить там, быть одним из евреев, а не единственным евреем, которого знают мои знакомые?

— Могу лишь лелеять надежду, что когда ты обратишься в правоверного, то не забудешь вовсе друзей своей бурной юности.

— Можешь принять нашу веру, сказал я. — Думаю, операция может оказаться болезненной, хотя я не помню, чтобы испытывал какой-то дискомфорт.

— Только взгляни на это. — Он помахал передо мной листком бумаги. — Это Генри Апшо. Он должен мне десять шиллингов, а ведет дела с Блотвейтом на двести фунтов.

— Перестань заниматься сплетнями, — сказал я. — Мы не можем оставаться здесь дольше, чем нужно.

Прошло около двух часов, и мы оба начали нервничать, думая, насколько глупа была наша затея изначально, когда одна бумага привлекла мое внимание не тем, что на ней было написано, а потому, что она показалась мне знакомой. У нее был оторван угол, так же как на документе, который Блотвейт пытался от меня спрятать.

Я осторожно взял ее в руки и увидел «К. Ю. М.» в верхней части страницы. Мое сердце учащенно забилось. Ниже было написано: «фальшивка?» — и еще ниже: «предупр. Лиенцо». Имел ли он в виду, что получил предупреждение от моего отца, или что он предупредил моего отца, или что он воспринял смерть моего отца как предупреждение?

Ниже на странице он написал: «Рочестер», а еще ниже: «Контакт в К. Ю. М. — Вирджил Каупер».

Я подозвал Элиаса и показал ему бумагу,

— Может, он сделал эти записи после вашей встречи? — спросил он.

— Я ничего не говорил ему о Рочестере, — сказал я. — И я понятия не имею, кто такой Вирджил Каупер. Поэтому даже если он сделал эти записи после нашей встречи, это доказывает, что он знает что-то, что не говорит мне.

— Но возможно, это только его домыслы. Они ничего не доказывают.

— Да, верно, но, по крайней мере, у нас есть новое имя. Вирджил Каупер. Думаю, это кто-то из «Компании южных морей» и он может нам что-нибудь рассказать.

Я достал листок бумаги и записал имя, а потом взялся снова изучать стопки бумаг. Элиасу все это порядком наскучило, и он перешел к изучению стоявших на полках гроссбухов Блотвейта, но обнаружил в них лишь множество ничего не говорящих имен, цифр и дат.

Какое-то время, будучи в приподнятом настроении от находки, мы работали эффективно и молча. Но Элиас был не способен долго хранить молчание.

— Ты так и не ответил на мой вопрос, — сказал он. — Ты бы женился на этой вдовушке, если бы она согласилась выйти за тебя?

Хотя Элиас подтрунивал надо мной, в его голосе звучало что-то необычное — какая-то грусть и одновременно некая радость, словно он был на пороге чего-то нового и необыкновенного.

— Она никогда не выйдет за меня, — сказал я наконец. — Поэтому нет смысла отвечать на твой вопрос.

— Думаю, ты уже на него ответил, — сказал он с нежностью.

Я избавил себя от дальнейших вопросов, наткнувшись на черновик письма, адресованного человеку, чье имя я не мог разобрать. Я бы не обратил на него внимания, если бы не заметил одно имя в середине страницы. «Сарменто ведет себя как сущий идиот, но об этом позже». Это было единственное упоминание клерка моего дяди, которое мне встретилось. Замечание вызвало у меня улыбку, и мне отчего-то стало приятно, что мы сходимся во мнении относительно личности Сарменто.