Бой 1-й русской дивизии у форта Бримон явился частью того большого весеннего наступления французов, которое было предпринято ими совместно с англичанами в апреле 1917 года. Это наступление, подготовленное новым французским главнокомандующим генералом Нивелем, сменившим генерала Жоффра, было одним из самых кровопролитнейших наступлений в первой мировой войне. В нем участвовали миллионные армии и тысячи орудий. Наступление было организовано очень неумело. Французское командование не использовало опыт успешного [73] наступления русской армии летом 1916 года и дорого поплатилось за это. Огромные, ничем не оправданные потери французских войск вызвали возмущение французских солдат. Во французской армии начались революционные выступления. Французские солдаты требовали прекращения войны и отказывались продолжать наступление, начавшееся столь неудачно.
Солдаты русской дивизии полностью разделяли мнение своих французских товарищей о необходимости кончать затянувшуюся преступную войну. Они энергичнее и раньше, чем их боевые товарищи французы, повели борьбу против войны.
В конце марта 1917 года на одной из окраин Реймса в подвале полуразрушенного стекольного завода состоялось первое нелегальное собрание солдатских депутатов от рот и команд полков 1-й бригады. Кроме представителей от солдат, на этом собрании присутствовал и один офицер французской службы, переводчик при русских частях ля-Пельтье, в совершенстве владеющий русским языком. Он быстро вошел в доверие не только членов будущего руководства комитетов, но и вообще всех солдат, которые знали его. Доверие и расположение к себе ля-Пельтье заслужил тем, что держался с солдатами просто, часто разговаривал с ними на различные темы. Особенно располагал он к себе солдат тем, что, здороваясь и прощаясь с ними, всегда пожимал им руку, чего не делал никто из русских офицеров.
Когда в России совершилась Февральская революция, ля-Пельтье первый рассказал об этом солдатам 1-й бригады и сообщил им о том, что русский царь отрекся от престола. Ля-Пельтье читал и переводил солдатам французские газеты, рассказывал, как протекает в России революция, выдавал себя за революционера, многократно заявляя, что он всей душой сочувствует русским рабочим, прогнавшим царя, добывшим свободу, и радуется их успеху.
Руководили собранием члены военных организаций РСДРП большевики Быстров и Савин.
Эти товарищи пользовались большим авторитетом у солдат 1-й бригады. Об их принадлежности к РСДРП(б) знали немногие солдаты, но всех их влекло к этим людям, которые могли дать правильную оценку всем вопросам текущей политики, волнующим солдат.
После Февральской революции товарищи Быстров и [74] Савин были главными организаторами всех революционных выступлений солдат 1-й бригады. К сожалению, им не пришлось в дальнейшем руководить революционными действиями русских солдат. Быстров умер от тяжелых ран, полученных в кровавых боях у форта Бримон. Савин в тех же боях потерял ногу и долгие месяцы находился на излечении, в строй он не вернулся.
Однако дело, начатое ими, дало свои плоды и оказало решающее влияние на весь дальнейший ход борьбы русских солдат во Франции за свои права.
На повестке дня собрания стояли два животрепещущих вопроса: доклад о ходе революции в России; о наступлении русской дивизии на форт Бримон.
Доклад и обмен мнениями по первому вопросу слились со вторым вопросом и встали во всей своей остроте. «Воевать за буржуазию надоело всем!», «Время повернуть оружие против правящих классов» — таков был общий смысл всех речей. Все присутствовавшие сходились на том, чтобы не идти в наступление, не бросать дивизию заведомо на уничтожение.
Было решено немедленно потребовать от русского командования снять дивизию с фронта, предоставить ей в тылу заслуженный отдых и, не возвращая больше на фронт, отправить в Россию.
Были избраны делегаты, которых послали в штаб дивизии с просьбой вывести бригады с позиций и дать им в благоустроенном лагере заслуженный отдых, как это делалось во французских и других союзных войсках. Эта просьба мотивировалась тем, что 1-я бригада со дня прибытия во Францию уже 10 месяцев находится на передовой и за все это время не имела ни одного дня отдыха. То же самое говорилось и о 3-й бригаде, которая находилась в таких же условиях с момента вступления ее на французскую землю.
Кроме того, делегации поручалось настоятельно потребовать от командования, чтобы оно после вывода бригад в тыл объявило солдатам все приказы Временного правительства и «Декларацию прав солдата». Собрание приняло также решение в случае отказа командования выполнить эти требования самостоятельно, снять дивизию с фронта и вывести ее в тыл.
Когда представители солдат разошлись с собрания по своим подразделениям и начали знакомить всех солдат с решением собрания, ля-Пельтье немедленно доложил [75] своему командованию обо всем, что происходило на собрании солдатских делегатов и какие там были приняты решения.
Командование французских армий центра, которому была подчинена русская дивизия, получив информацию от своего осведомителя ля-Пельтье, приняло энергичные меры: в тылу русской дивизии была спешно расположена 334-я французская дивизия и два полка кавалерии. Этим соединениям была придана и вся артиллерия, обслуживавшая участок фронта, который занимали русские войска. Надо сказать, что русские солдаты вначале даже выражали чувство радости, узнав, что в тылу русской дивизии поставлены французские части, рассматривая их как резерв на время наступления на форт Бримон. Но, как показали последующие события, назначение этих французских частей было совсем иным.
На второй день наступления на форт Бримон, 4 (17) апреля, до трех часов дня на участке наступления русских войск было сравнительно спокойно. Лишь кое-где слышалась ружейная и пулеметная стрельба. В 3 часа дня немцы после короткой артиллерийской подготовки предприняли контратаку против русской дивизии.
С началом контратаки врага командиры ротных боевых участков донесли своему командованию о движении немецких войск и просили артиллерию открыть огонь, чтобы остановить продвижение врага, так как поредевшие подразделения не могли остановить врага собственными силами. Однако находившиеся в это время на командном пункте артиллерии командир 2-го полка полковник Иванов и командир 2-го батальона подполковник Готуа ответили: «Передайте приказание командирам твердо стоять на месте, несмотря на малое число людей. Артиллерия стоит в боевой готовности».
Между тем цепи противника приближались к русским позициям. Немецкая артиллерия вновь обрушила губительный огонь на позиции русских войск. Русские солдаты, готовясь к отражению атаки, ожидали ответного огня французской артиллерии, поддерживавшей русскую дивизию. Но артиллерия молчала. «Что за причина?!» — возмущались унтер-офицеры. «Что за предательство?!» — кричали солдаты...
Когда на некоторых участках немцы вплотную подошли к линии русской обороны, артиллерия врага замолчала. Немцы ворвались на передний край. Завязалась [76] ожесточенная борьба. Солдаты русской дивизии отражали натиск немцев огнем, а затем и штыком.
На направлении форта Бримон и деревни Бень немцы не выдержали штыкового удара русских и стали поспешно отступать. Так же успешно были отбиты контратаки немцев и на направлении между Бень и Оберив-сюр-сюит, а затем и на всем участке форта Бримон. Особенно упорной была борьба у подножия холма форта на участке 1-й русской бригады, но и здесь противник был вынужден отойти.
Полтора часа на участке русской дивизии шел напряженный бой. Русские солдаты, не получив поддержки от французской артиллерии, ружейно-пулеметным огнем и штыком отбили контратаку противника. Но в тот момент, когда на всем участке русской дивизии обозначился отход противника, на головы русских солдат посыпались снаряды французской артиллерии.
Телефонная связь с начальником артиллерии во время боя была нарушена, поэтому сигналисты-ракетчики серией сигнальных ракет просигналили, что артиллерия бьет по своим. Но французская артиллерия продолжала вести огонь по окопам, занятым русскими войсками, усиливая его с каждой минутой.
Так длилось около двадцати минут. Все это время русские войска находились под обстрелом французской артиллерии и артиллерии противника. Русская дивизия несла большие потери. Наконец французская артиллерия исправила прицел, и ее снаряды стали ложиться в расположении противника. Но «ошибка», допущенная французской артиллерией, стоила русской дивизии многих жизней. Когда бой закончился, солдаты не без основания ставили перед собой вопрос: «Можно ли объяснить «ошибку» французской артиллерии незнанием того, где проходят занятые русскими войсками линии траншей? Ведь эти окопы были захвачены русской дивизией еще накануне, и французская артиллерия знала об этом. Не связана ли эта «ошибка» с революционными настроениями солдат русской дивизии, которых так боялась французская буржуазия?»
В связи с этим небезынтересно ознакомиться с записями в дневнике французского военного министра того времени Поля Пенлеве. Вот, что он писал:
«Накануне наступления, 16 апреля, русские солдаты голосовали побригадно: принимать ли в нем участие или нет. Громадное [77] большинство высказалось в утвердительном смысле и очень храбро рубилось под Бримоном»
.
Запись французского военного министра не совсем точна. Бригадных собраний в русской дивизии 16 апреля не было и быть не могло, ибо русские бригады стояли не в тылу, где можно было устраивать митинги, а на первой линии фронта. Пенлеве имеет в виду нелегальное собрание солдатских делегатов, которое состоялось в конце марта в городе Реймс и на которое по оплошности инициаторов собрания проник французский осведомитель. Во всем остальном министр был прав. Русские солдаты действительно сражались храбро против неравных сил под губительным огнем противника и при бездействии французской артиллерии. Не щадя своей жизни, они защищали французскую землю.
«Но в следующие недели пример их Советов, их митинги, их отношение к своим офицерам деморализовали соседние французские полки, а затем действие их сказалось на всем фронте. Пришлось отправить их в тыл. Однако влияние их уже дало свои результаты»
.
Действительно, французские солдаты 334-й дивизии и кавалерийских полков, поставленные в тылу русских войск в качестве заградительных отрядов, когда вошли в соприкосновение с русскими солдатами, сразу нашли с ними общий язык и поняли друг друга. Французские солдаты рассказывали своим товарищам и населению прифронтовой полосы правду о русских войсках. Без преувеличений и прикрас они честно рассказали своим соотечественникам, что русские солдаты просят свое начальство лишь дать им заслуженный отдых и разрешить организовать солдатские комитеты, которые новым русским правительством в России уже допущены...
Общаясь с русскими солдатами, французские солдаты черпали те идеи и настроения, которые в конце апрельского наступления французской армии стали достоянием большой массы русских солдат. Эти идеи революционизировали французскую армию и активизировали ее борьбу против войны.
Доблесть русских войск, проявленная ими в наступлении на форт Бримон, еще раз показала высокие боевые качества солдат 1-й русской дивизии. Временное правительство России вынуждено было отметить боевые заслуги русских солдат во Франции.
Спустя несколько дней после наступления на форт Бримон по ротам и батальонам бригад был зачитан приказ военного министра Временного правительства Гучкова, присланный на имя главноначальствующего русских войск во Франции генерала Палицына, который гласил:
«...Временное правительство благодарит 1-ю Особую дивизию за славные боевые подвиги и проявленную доблесть, достойную русской армии, и поручает вам представить к награде наиболее отличившихся»
.
Итак, казалось, что все обстояло благополучно: доблесть русских солдат в союзной Франции признана всеми и заслужила всеобщее одобрение. Солдаты дивизии довольны тем, что их заслуги оценены по достоинству и что о них знают не только во Франции, но и в России. Однако это только казалось. В действительности боевые подвиги и доблесть, проявленные русскими солдатами на полях сражений Франции, по достоинству никто не оценил.
Все говорило о нарастающей враждебности как французского командования, так и старших офицеров дивизии к революционным настроениям солдат. Плохое руководство офицеров дивизии людьми на поле сражения и их враждебное отношение к солдатам породили у солдат полное [79] недоверие к ним. По-настоящему командовали в боевой обстановке одни лишь унтер-офицеры и офицеры низших рангов (например, прапорщик Смирнов). Офицеры от командира батальона и выше управляли боем, сидя в глубоких убежищах.
Раненных в боях за форт Бримон солдат дивизии развезли по госпиталям Франции, а оставшихся в строю отвели с передовой, но вместо того, чтобы предоставить им заслуженный отдых в благоустроенном лагере, стали размещать отдельными небольшими группами в деревнях близ линии фронта.
Делалось это с единственной целью — не дать солдатам дивизии объединиться, не допустить организации в частях и подразделениях солдатских комитетов, воспрепятствовать проводимой среди солдат революционной работе.
Русское командование хорошо понимало настроение солдатских масс и знало, к чему может привести объединение батальонов, полков и бригад, если разрешить солдатам проводить открытые собрания и организовывать солдатские комитеты. Оно не могло не учитывать влияния русской революции на сознание солдат, находившихся во Франции. В дивизии все чаще и чаще можно было услышать такие лозунги: «Долой империалистическую войну!», «На фронт больше не возвращаться!», «Немедленный возврат на родину!»
Революционные настроения солдат 1-й русской дивизии вызвали тревогу не только у командования русских войск. Не меньшую озабоченность проявляло и французское командование. Волнения в русской дивизии перекликались с волнениями во французской армии, которыми закончилось большое весеннее наступление французов в 1917 году.
Спустя несколько дней после снятия дивизии с фронта среди солдат русской дивизии стал распространяться слух о скором возврате дивизии на фронт. Обеспокоенные солдаты направили к генералу Лохвицкому делегацию для выяснения положения.
Генерал Лохвицкий принял солдатских делегатов и объяснил им, что в ближайшее время дивизия на фронт не выступит и будет продолжать отдых. Заверения генерала успокоили солдат. Тем не менее революционные настроения в дивизии продолжали нарастать. Накануне Первого мая русские солдаты отправили к генералу Лохвицкому [80] новую делегацию с наказом просить начальника дивизии:
— ускорить размещение бригады на отдых в благоустроенном лагере;
— разрешить послать делегацию к Временному правительству для выяснения вопроса о возможности возвращения русских войск в Россию;
— разрешить организовать комитеты и празднование Первого мая.
— Требования солдат будут удовлетворены полностью, — заявил генерал Лохвицкий, выслушав делегацию. Но предварительно он должен испросить согласия у представителя Временного правительства генерала Палицына. Относительно лагеря он уже запросил командующего армией и просил его предоставить бригаде лагерь Невшато.
Через два дня все части русской дивизии снялись с мест расквартирования и отправились в поход, но куда — никто из солдат не знал. Знали лишь одно: командование обещало отвести для отдыха дивизии лагерь Невшато.
И вот солдаты в пути... Идут далеко от обжитых деревень. Идут шоссейными и проселочными дорогами, идут просеками соснового леса. Проходит день, за ним другой, а обещанного лагеря все нет и нет.
Через два дня части обеих бригад разместили снова во французских деревнях, по тем же чердакам и сеновалам, только эти деревни находились далеко в тылу. Не успели люди разместиться, как было получено распоряжение построить роты для зачтения им приказа генерала Лохвицкого. В приказе говорилось, что на месте нового расквартирования части дивизии должны приступить к занятиям по боевой подготовке, так как им надлежит скоро выступить на фронт.
Этот приказ заставил солдат насторожиться, ибо он расходился с уверениями генерала Лохвицкого о том, что дивизия в ближайшее время на фронт отправлена не будет.
Прошел день, другой; новые приказы не поступали; офицеры в ротах не появлялись; несмотря на приказ, солдаты на занятия не выходили: одни отдыхали, другие целыми ротами помогали французским крестьянам в поле.
По вечерам снова звучали полковые оркестры, как это [81] было в первые дни после выхода с боевой линии фронта. Пользуясь заслуженным отдыхом, солдаты продолжали живо интересоваться революционными событиями, происходившими на их родине.
Представители солдат — члены будущих комитетов — непрестанно занимались разъяснительной работой. С повестки дня солдатских собраний не сходили три вопроса, поставленные перед генералом Лохвицким. Ежедневно проходили заседания пока еще не оформившихся солдатских комитетов, переговоры со старшими офицерами дивизии, встречи представителей частей дивизии.
Наконец начались собрания частей всей дивизии. На них бурно обсуждали приказ начальника дивизии о подготовке к выступлению на фронт. Генерал Лохвицкий не сдержал своего слова. Вместо обещанного удовлетворения просьбы солдат, изложенной ему делегатами, он издал приказ о боевой подготовке. Солдаты правильно расценивали этот приказ как попытку подавить их революционные настроения жестким режимом.
Руководители солдат разъясняли им, что наступлению командования они должны противопоставить высокую организованность и сплоченность. Просьбы солдат о создании солдатских комитетов становились все настойчивее и категоричнее.
Генерал Лохвицкий вынужден был обратиться к генералу Палицыну за разъяснением: как быть? можно ли допускать в частях организацию комитетов?
Генерал Палицын в свою очередь обратился к русскому верховному командованию со следующей телеграммой:
«Начальники бригады запрашивают о возможности допущения в полках комитетов. Сведения доходят сюда только из газет, смущают людей, выведенных теперь из боевой линии. Не откажите дать приказ и не полагаете ли, что надо предварительно спросить высшее французское командование, которому войска подчинены. Сообщите, какие вопросы подлежат ведению комитетов, если таковые будут установлены, и на каких началах они должны быть составлены...»
.
Генерал Палицын не хотел допустить организацию комитетов в частях русских войск во Франции, хотя положение о комитетах в войсковых подразделениях и полках и «Декларацию прав солдата» он хорошо знал, получив [82] эти документы еще 16 апреля. Запросы Палицына в ставку не успокоили людей. Приказ Лохвицкого о подготовке к выступлению на фронт накалял обстановку.
Начавшаяся открытая борьба между революционно настроенными солдатскими массами и реакционным командованием русских войск во Франции выдвинула из солдат политически развитых и активных руководителей, таких, как Глоба, Гусев, Ткаченко, Дворецков, Волков, Быстров и другие. Выражая надежды и чаяния солдат, они стали самыми популярными людьми в дивизии. С большой энергией они проводили подготовку к празднованию Первого мая и без разрешения начальства намечали и обсуждали по частям и бригадам состав делегации для посылки к Временному правительству в Россию.
Принимало соответствующие контрмеры и русское военное командование. В середине апреля начальник дивизии генерал Лохвицкий созвал совещание, на котором присутствовали все старшие офицеры дивизии и представитель французского командования Лелонг. На совещании был поставлен вопрос о разоружении 1-й бригады, как революционного ядра дивизии.
В ходе борьбы солдат 1-й русской дивизии за свои права произошла соответствующая расстановка сил среди самих солдат дивизии. Наиболее революционно настроенным соединением дивизии являлась 1-я бригада. Выделившееся с началом революции в России ядро руководителей солдатской массы в 1-й бригаде включало в себя и немногих членов РСДРП(б), как Быстров и Савин, и беспартийных, но политически развитых солдат, унтер-офицеров, преимущественно из рабочих, таких, например, как Волков, Ткаченко, Глоба, Козлов, Чашин, Афиногенов и другие.
Это революционное ядро вело среди солдат 1-й бригады большую разъяснительную работу и руководило всеми массовыми выступлениями солдат бригады.
По-иному сложилась обстановка в 3-й бригаде. Там с первых дней революции к руководству солдатским движением пришли представители соглашательских партий — меньшевики и эсеры. Они стали, прикрываясь революционными фразами, умело проводить соглашательскую политику, насаждать в бригаде реакционную идею «оборончества». Поэтому революционное сознание значительной части солдатской массы 3-й бригады заметно [83] отставало от революционного сознания солдат 1-й бригады.
Этим не преминуло воспользоваться командование русских войск во Франции: оно сделало отсталых и обманутых солдат 3-й бригады орудием своей реакционной политики.
Учитывая реально сложившуюся обстановку в дивизии, совещание старших офицеров дивизии приняло решение: 1-ю бригаду, вышедшую из повиновения, разоружить с помощью французских невооруженных солдат, которых под видом отпускников послать в места расположения рот бригады. Для этого разрешить 1-й бригаде праздновать день Первого мая и вывести ее на плац-парад баз оружия.
Полки 3-й бригады, как благонадежного соединения, на парад не выводить, а передислоцировать в другие, более отдаленные от 1-й бригады населенные пункты.
Таким образом, план генерала Лохвицкого сводился к тому, чтобы во время празднования 1-й бригадой Первого мая французские солдаты-»отпускники» захватили оружие бригады и взяли под свою охрану всю ее военную технику и имущество.
Но генерал Лохвицкий просчитался. Солдаты-»отпускники», прибывшие в расположение 1-й русской бригады, растворились среди русских солдат и выдали им тайну генерала Лохвицкого.
1 мая в 9 часов утра роты полков 1-й бригады стали собираться на западной окраине деревни Конжи. Во главе рот 2-го полка шли офицеры и выборные делегаты солдат. При полном вооружении, с красными знаменами части полков выходили на плац и выстраивались на заранее отведенном месте.
1-й полк на парад прибыл тоже с оружием, но без офицеров. Они, вопреки приказу генерала Лохвицкого, демонстративно отказались принять участие в празднике.
Командир 2-го полка полковник Иванов был очень удивлен, увидев 1-й и 2-й полки в полном вооружении. Он понял, что план Лохвицкого разоружить солдат 1-й бригады провалился.
Тем не менее офицеры 2-го полка, прибывшие на праздник, остались на месте и держали себя с достоинством, не подавая ни малейших признаков какого-либо беспокойства. [84]
Трибуна была украшена лозунгами, большими алыми знаменами. Вот на трибуну поднялся солдат Гусев.
— Мы, солдаты, рабочие и крестьяне, — сказал он, — первый раз открыто празднуем день Первого мая... Буржуазия жестоко расправлялась с нашим народом, душила революцию. В тысяча девятьсот пятом году царь и его министры всю Россию залили кровью, потому что рабочие восстали за свои права, а крестьяне — за землю. Теперь нет в России царя... Но идет революция! Революция — война более тяжелая, чем та, которую ведет сейчас буржуазия всех стран. Победа революции зависит от нас, вооруженных солдат, и народа. Поклянемся же, что, пока революция не победит, оружия у нас никто не возьмет...
Многоголосое «ура!», «Да здравствует революция!» покрыли речь солдата.
После Гусева говорили Дворецков и другие солдаты. Они указали на провокационный характер поведения командования дивизии, ставшего на путь обмана солдат. Вызов французских солдат в места расположения 1-й русской бригады, чтобы разоружить ее, — позорный поступок, говорили они.
— У нас нет больше доверия к вам, — говорили в заключение солдаты, обращаясь к офицерам. — Мы настаиваем на посылке наших представителей к Временному правительству с требованием возвращения русских войск на родину.
Присутствовавшие на праздновании Первого мая генералы Палицын и Лохвицкий внимательно слушали выступавших и не менее внимательно следили за тем, как реагируют на выступления солдаты.
— Ваше превосходительство! Может быть, вы желаете что-нибудь сказать солдатам? — обратился один из руководителей солдат к генералу Палицыну, когда закончились выступления солдат.
Палицын немного подался вперед, подал правой рукой знак солдатам, намереваясь что-то сказать, но говорить не смог... Руки его судорожно дрожали, сам он весь трясся и покачивался. Наконец он сделал над собой большое усилие и произнес лишь дважды одно и то же слово: «Братцы! Братцы!». Больше ему говорить не дали. Раздались негодующие возгласы солдат: «Долой тирана!», «Долой царского слугу!» Палицын зашатался, нервно замахал в воздухе руками, что-то бормоча, и, поддерживаемый [85] своим адъютантом, пошел к автомобилю, стоявшему у шоссейной дороги.
Генерал Лохвицкий внешне выглядел более спокойно. Он уверенно заговорил:
— Братцы! Я — старый солдат. Вместе с вами воевал на фронте в России, вместе с вами прибыл в союзную нам Францию и все время пробыл на фронте. Вы знаете меня и, прошу вас, — верьте мне. Я сделаю все, разрешу вам все и дам все, что вы хотите. Если вы верите мне — скажите! Не верите — тоже скажите!
Кончив речь, Лохвицкий стал в положение «смирно» и, взяв под козырек, ожидал ответа. Этот демагогический прием Лохвицкого имел некоторый успех. Сотни голосов ответили ему: «Верим, верим!». Получив такой ответ, Лохвицкий, не простившись ни с кем, быстро пошел к автомобилю и уехал с Палицыным в расположение 3-й бригады. Полки 1-й бригады в таком же порядке, как шли на праздник, разошлись по квартирам с революционной песней:
Долго в цепях нас держали,
Долго нас голод томил...
А у генералов Палицына и Лохвицкого, между тем, произошел в машине такой разговор.
— Николай Александрович! — говорил пришедший в себя Палицын Лохвицкому. — Вы слишком либеральны. Ваши обещания, данные солдатам, невыполнимы. Да в них и нет необходимости. Теперь я не вижу в первой бригаде никакой военной ценности.
— Ваше превосходительство! Вожаки солдат на сегодня — знамя солдат. Солдатские умы находятся всецело под их влиянием. Бригада восстановит свою боеспособность, если пойти на некоторые уступки, — ответил Лохвицкий.
— Что же вы имеете в виду?
— Предоставить лагерь, дать отдых, разрешить сформировать комитеты и послать делегатов к Временному правительству. Пока все это будет осуществляться, пройдет известное время. А время покажет, что нам делать дальше. Бригада потеряна не будет.
— Дать лагерь, допустить комитеты — это значит потерять всю дивизию. Третья бригада, попав под влияние первой, также будет потеряна.
— Этого не случится, — ответил Лохвицкий. — Но нам [86] уступить следует, так как будет гораздо хуже, если солдаты сделают все сами, минуя нас. А дело идет к этому.
— Нет, я не разделяю вашей точки зрения, — ответил генерал Палицын. — Я запрошу Временное правительство и попрошу его выразить свою точку зрения на поведение солдат русской дивизии и характер их требований. Вам же приказываю заняться новой передислокацией бригады.
Выполняя приказание Палицына, Лохвицкий на следующий день, 2 мая, приказал частям 1-й бригады следовать в район расквартирования 3-й бригады, а 3-й бригаде переместиться в новые населенные пункты, расположенные значительно дальше от линии фронта...
Под впечатлением первомайского митинга, требований солдат и разговора с начальником дивизии Лохвицким Палицын обратился к начальнику штаба русского верховного командования со следующей телеграммой:
«...Надлежит ли формировать комитеты в полках. В утвердительном случае — какой порядок формирования и круг их ведомства. Поступили заявления о посылке депутатов от полков. Начальники бригад этому сочувствуют. Испрашиваю ваших указаний по этим двум вопросам»
.
Ставка ответила Палицыну:
«Приказ военного министра о комитетах и дисциплинарных судах объявлен 16(3) апреля. По содержанию вашей телеграммы сообщено военному министру для получения от него указаний... Высказано мнение, что предварительно следовало бы спросить высшее французское командование»
.
На новых квартирах солдаты 1-й бригады несколько успокоились. Большинство солдат с утра и до позднего вечера работали в поле, помогая хозяевам своих квартир. Другие ремонтировали сбрую и сельскохозяйственный инвентарь крестьян, третьи вместе с хозяевами ловили рыбу в озерах.
29 мая генерал Лохвицкий издал новый приказ, в котором предлагалось частям начать боевую подготовку и быть готовыми к выступлению на фронт по первому требованию командующего армией. В приказе подчеркивалось, что «предположенное формирование полковых комитетов надо прекратить, так как французское командование на запрос о разрешении их ответило отрицательно».
Приказ вызвал новый взрыв недовольства солдат. Они поняли, что все обещания начальника дивизии не что [87] иное, как простой обман, рассчитанный на то, чтобы выиграть время. Солдаты категорически отказались заниматься боевой подготовкой.
Генерал Лохвицкий намеревался ответить на это новое выступление солдат бригады открытыми репрессиями, квалифицируя его как военный бунт, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но обстоятельства помешали этим намерениям начальника русской дивизии. Последняя декада мая 1917 года во французской армии началась открытым выступлением французских солдат против войны. Эти выступления охватывали одно соединение за другим. В таких условиях генерал Лохвицкий не рискнул обрушиться на солдат бригады с репрессиями. Русское командование боялось обострять отношения с солдатами. Оно решило пойти на некоторые уступки.
Первая уступка состояла в том, что было разрешено послать делегацию от полков дивизии к Временному правительству для выяснения вопроса о возможности возвращения войск в Россию.
