Объявляю: 1. Вы должны сложить все ваше оружие в лагере для дальнейшего приема его французскими властями.2. Выйти из лагеря безоружными, но с палатками на пропускные пункты по дорогам: а) на запад, на Сен-Дени; б) на северо-запад, на Фельтен; в) на север, по дороге на Бейкат; г) на восток, по дороге севернее озера, на Орад.3. Всякий выходящий из лагеря вооруженным будет мною встречен огнем. 4. Точно так же будет встречена огнем всякая попытка, хотя бы и невооруженных людей, проникнуть в деревню ля-Куртин. 5. По тем, кто не сложит оружия и не выйдет из лагеря к 10 часам 16 сентября, будет открыт артиллерийский огонь.14 сентября 1917 года» .
      В тот же день поздно вечером Куртинский Совет, обсудив приказ-ультиматум Занкевича, приказ Беляева и общее положение в связи с начавшимся обстрелом лагеря, вынес постановление: «Совет решительно отказывается сложить оружие; требует немедленно снять блокаду лагеря; увести войска и удовлетворить требования солдат 1-й бригады — отправить их в Россию укомплектованной частью. В противном случае солдаты 1-й бригады готовы умереть от голода и снарядов, но сложить оружие категорически отказываются».
      Ночью, когда вестовые Совета вернулись из штаба Занкевича, вручив ему постановление, ружейно-пулеметная стрельба карательных войск по лагерю усилилась, но огонь почти не причинил куртинцам вреда. Тем не менее он оказал некоторое влияние на моральное состояние солдат. Утром 15 сентября куртинцы не досчитались в своих рядах около ста человек. [192]
      15 сентября Куртинский лагерь весь день находился под сильным ружейно-пулеметным обстрелом. Пули свистели повсюду, изрешечивая стены казарм и бараков. Во избежание потерь Совет запретил открытое движение людей по лагерю. Многотысячный лагерь казался вымершим.
      Несмотря на обстрел лагеря, Куртинский Совет не разрешал солдатам открывать ответный огонь. Он считал этот обстрел провокационным, так как срок ультиматума еще не истек. К вечеру стрельба по лагерю прекратилась. Солдаты, выйдя из помещений, стали осаждать Совет, требуя разрешить им открыть ответный огонь. Совет и на этот раз не разрешил им этого. Он лишь объявил лагерь на осадном положении и усилил в ротах, батальонах и полках дежурный наряд.
      В течение этого дня Занкевич убедился, что обстрел лагеря ружейно-пулеметным огнем не сломил воли революционных солдат. Такая стойкость могла расшатать дисциплину в подразделениях 3-й бригады. Опасаясь этого, Занкевич снова пошел на переговоры с «мятежниками». Эти переговоры являлись частью того тайного плана, который был разработан штабом Занкевича и с которым он ознакомил участников совещания, собранного им 11 сентября. Для переговоров Занкевич выделил делегацию из солдат в составе 6 человек: трех артиллеристов и трех пехотинцев. Новая делегация, с желто-синими повязками на левом рукаве и белым флагом в руках, вечером прибыла в Куртинский Совет. Старший делегации заявил:
      — Товарищи! По приказанию генерала Занкевича мы прибыли к вам с предложением: солдатам сложить оружие и через два часа сдаться. В этом случае генерал Занкевич обещал всем помилование. Если Совет не примет этих условий, разрешите объявить их солдатам на общем собрании.
      Несколько минут в Совете царила мертвая тишина. Затем Глоба сказал:
      — Вы, товарищи делегаты, очевидно, сами не подозреваете, что скрывается за вашим предложением. С вашей помощью генерал Занкевич хочет осуществить свой тайный план разоружения нашей бригады и расправы над ней. Суть этого коварного плана заключается в том, что, когда мы соберем солдат на митинг и вы будете объявлять им условия «помилования», окружающие нас войска откроют огонь, чтобы расстрелять нас всех, и сразу ворвутся [193] в лагерь. Занкевич проводит чудовищный план с вашей помощью, а вы слепо помогаете ему его осуществлять.
      Смущенные делегаты Занкевича оставили лагерь. Тайный план генерала Занкевича благодаря бдительности Совета оказался сорванным.
      15 сентября Занкевич донес Временному правительству, что «до настоящего времени мятежники, за исключением сотни бежавших из лагеря, упорно не желают подчиниться. По всем данным, употребление оружия неизбежно... Я и комиссар находимся при войсках, призванных для усмирения бунтовщиков» .
      Всю ночь на 16 сентября по лагерю почти беспрерывно велась ружейная и пулеметная стрельба. К утру все затихло. Куртинцы вышли из казарм и заполнили все площадки.
      Куртинский Совет в полном составе всю ночь следил за всем, что происходило в стане карательных войск. С наступлением утра стали ждать часа, указанного в ультиматуме.
      Недалеко от здания, где размещался Куртинский Совет, собралось много солдат. Они так же, как и члены Совета, с волнением и тревогой встречали этот день. Но вот один из солдат звонким и проникновенным голосом запел:
 
Вы жертвою пали в борьбе роковой,
Любви беззаветной к народу...
 
      И тысячи обреченных, голодных солдат дружно подхватили:
 
Вы отдали все, что могли за него,
За жизнь его, честь и свободу...
 
      Оркестр 2-го полка заиграл «Марсельезу». Со всех концов лагеря солдаты шли на площадь Совета. Он был для них теперь всем: и военным штабом, и штабом революционного действия, ему они доверили свою жизнь.
      «Марсельеза» огласила весь лагерь, и ее звуки далеко разносились по окрестностям. Для русских солдат Кур тинского лагеря «Марсельеза» была торжественным гимном, зовущим к борьбе и победе. Звуки «Марсельезы» доносились и в штаб генерала Занкевича. Там находился и военный комиссар Рапп. [194]
      — Не понимаю этого странного поведения бунтовщиков, — говорил Занкевич, обращаясь к Раппу, — на них наведены орудия, а они отвечают на это «Марсельезой».
      — В этом есть свой смысл, — ответил Рапп. — Мятежники, зная слабость французов, играют на их национальных чувствах. Но я надеюсь, что эта уловка непокорных не достигнет своей цели. Они думают, что у наших батарей орудийные расчеты из французов.
      Рапп был прав. Когда часовая стрелка показала 10, точно — секунда в секунду — раздался первый орудийный залп. Вслед за ним последовал второй, третий. Эхо гулко покатилось по холмам, окружавшим Куртинский лагерь. Кровавая драма русских революционных солдат во Франции началась.
      Один снаряд попал в самую гущу собравшихся людей, на месте его разрыва остались убитые и раненые. Куртинцы как могли укрывались от огня противника. Снаряды последующих залпов разорвались у здания Куртинского Совета. Стало ясно, что командование карательных войск стремится в первую очередь разгромить революционный штаб лагеря, уничтожить его руководство.
      После трех первых залпов наступил длительный перерыв. Совет приказал подобрать раненых и убрать убитых, всем солдатам спуститься с верхних этажей в подвалы. Командирам рот и дежурным подразделениям было приказано ответного огня не открывать. Совет решил выждать еще некоторое время. Ему казалось, что русское командование не пойдет на массовый расстрел революционных солдат, что этого не позволит и французское правительство. Это была вторая крупная ошибка, допущенная Куртиноким Советом. Не имея достаточного опыта вооруженной классовой борьбы, Совет не дал правильной оценки первым карательным действиям контрреволюционных сил. Часа через два артиллерия обрушила на лагерь еще более сильный огонь. Его дополнял ружейно-пулеметный огонь. Бомбардировка лагеря длилась с перерывами целый день.
      В лагере работали свои «врачи» — ротные санитары. Однако они были не в состоянии оказать первую медицинскую помощь всем нуждающимся.
      В 14 часов в Совет пришли его члены — Фролов и Смирнов. Обращаясь к присутствующим, Фролов взволнованно проговорил: [195]
      — Товарищи! Что же делать дальше? Где искать выход? К кому обращаться? Кто нам поможет? Кругом жертвы, и жертвы большие! Наши надежды на высших французских властей не оправдались. Мы рассчитывали, что они не позволят расстрелять целую бригаду русских войск в своей стране. К сожалению, мы ошиблись. Они действуют заодно с русской контрреволюцией. Из создавшегося положения нет другого выхода, как... — Не закончив фразы, Фролов опустился на стул.
      — Поздно раскаиваться, товарищ Фролов, — сказал спокойно и твердо председатель Совета Глоба, — мы действительно рассчитывали на то, что французское правительство не допустит расстрела. Но оно само, как это теперь выяснилось, принимает в нем непосредственное участие. Это будет уроком всем нам. Тому, что происходит сейчас, мы не должны удивляться. Этого нужно было ожидать. Капитулировать теперь немыслимо! Мы должны удержать наших людей от ответных действий и выждать еще хотя бы сутки. Этим мы еще раз докажем, что наши намерения не бунтарские... Если мы и вынуждены будем сдаться, то это нужно сделать с достоинством и меньшими жертвами. Если же решим драться, то рассчитаем наш удар так, чтобы он был сокрушительным. Все преимущества на нашей стороне. Солдаты остаются с нами. Мы все теперь убедились в жестокости наших врагов и ожидать от них ничего не можем, кроме одного: жестоких репрессий. Мы правы. Наши требования справедливы. Но мы одиноки, против нас и русская и французская реакция.
      Выслушав Глобу, Фролов поднялся, обвел всех присутствующих долгим взглядом, как бы убеждая подчиниться неизбежному и... капитулировать. Его лицо было бледно. Он хотел еще что-то сказать, но только безнадежно махнул рукой и быстро вышел из Совета. Вслед за ним молча вышел и Смирнов. А когда к вечеру артиллерийский обстрел лагеря прекратился, Фролов и Смирнов с небольшой группой солдат своей роты, захватив вещевые мешки, без оружия пошли на приемо-сортировочный пункт по дороге на Орад.
      Занкевич не достиг желаемых результатов и в этот день. Кроме небольшой группы капитулянтов, возглавляемых Фроловым, на сторону карательных войск никто не перешел.
      Будучи обязан ежедневно доносить Временному правительству [196] о результатах «операции» против «бунтовщиков», Занкевич вынужден был сообщить, что обстрел лагеря ля-Куртин артиллерией существенных результатов не дал.
      «Такое малое число к нам перебежчиков, — писал он в своем донесении, — объясняется тем, что мятежники закрыли выходы из лагеря своими заставами и стреляют по перебежчикам» .
      Это была очередная ложь. Выходы из лагеря были открыты. Совет не чинил никому ни малейших препятствий.
      Ночь на 17 сентября прошла сравнительно спокойно. Артиллерия молчала, ружейно-пулеметная перестрелка была значительно слабее, чем днем 16 сентября. Не удовлетворившись результатом дневной бомбардировки лагеря, Занкевич приказал подготовить карательные войска к решительному удару по лагерю. Обстрел лагеря он приказал проводить лишь для того, чтобы отвлечь внимание гарнизона от перегруппировки карательных войск.
      Однако и в эту сравнительно спокойную ночь в лагере никто не спал: Санитары усердно хлопотали около раненых. Снова собрался Куртинский Совет. Глоба обратился к собравшимся со следующими словами:
      — Товарищи! Теперь всем ясно, что русские и французские военные власти осуществляют свой кровавый замысел. Они решили расстрелять наш лагерь. Нужно обсудить положение и принять решение, как нам следует вести себя дальше.
      — Надо не обсуждать, а действовать, — с ноткой некоторого раздражения прервал его Ткаченко. — У нас полки солдат, у нас все оружие. Надо не затягивать время, а поднять эти полки по боевой тревоге и ударить по карателям сейчас же, немедленно, ночью. Солдаты с нетерпением ожидают нашего приказа. Мы не нарушим союза с Францией, если ударим по своим карателям. Больше того, французских солдат нет на боевых линиях ни третьей пехотной, ни второй артиллерийской бригад. Они занимают вторую линию. Видно по всему, что русское командование сейчас перегруппировывает свои силы и готовится к решительному удару. Мы должны нанести им неожиданный контрудар.
      Ткаченко обстоятельно изложил свой план действий, [197] указав, какой батальон, под чьим руководством и по каким частям карательных войск должен нанести удар.
      Сам он должен был возглавить отряд, которому надлежало занять станцию ля-Куртин, затем атаковать одну из частей 2-й артиллерийской бригады и захватить штаб Занкевича.
      Ткаченко предложил и дальнейший план действий 1-й революционной бригады. Этот план сводился к следующему: после разгрома русских контрреволюционных войск и французских частей, блокирующих Куртинский лагерь, если они вступят в вооруженную борьбу, бригада должна пробиваться в Испанию. Ткаченко показал на карте, через какие департаменты страны должны проходить куртинцы, прежде чем они достигнут границ Испании, в каких департаментах расположены воинские гарнизоны и какова их примерная численность. В заключение он изложил подробный план похода 1-й бригады в Испанию и маршрут ее движения.
      Следует сказать, что Ткаченко был человеком сильной воли, отважным и смелым. Сын потомственного рабочего, сам шахтер макеевских рудников, он не останавливался ни перед какими трудностями. Всякое решение принимал обдуманно и стремился довести его до конца. Будучи членом комитета 1-го полка и членом Куртинского Совета, он вел среди солдат большую разъяснительную работу и пользовался у них огромным авторитетом.
      Несмотря на то, что он был всего лишь рядовым стрелковой роты, он очень грамотно в военном отношении изложил свой план удара по карательным войскам и маршрут движения к границе Испании.
      План Ткаченко понравился многим членам Совета. Хотя он и был неосуществим, но его смелый наступательный дух отвечал общему настроению солдат. Однако Совет не принял этого плана.
      Он решил лишь ограничиться подготовкой солдат к вооруженному сопротивлению. Когда члены Совета возвратились в свои казармы, солдаты встретили их вопросом: «Что решил Совет?» Депутаты ответили: «Готовиться надо к ответному удару и ожидать приказа».
      Солдаты сразу взялись за подготовку. Решение Совета ободрило солдат. Они проверили винтовки и пулеметы, подсумки и патронташи. Все это делалось так решительно, что чувствовалось, что солдаты готовы дать бой карателям. Через некоторое время, когда почти во [198] всех подразделениях солдаты были приведены в боевую готовность и намерены были разойтись по своим местам, чтобы перед боем немного отдохнуть, в одном из подразделений прозвучал аккорд гитары. За первым аккордом последовал второй, третий, и полилась боевая солдатская песня, призывавшая к борьбе. Авторами этой песни были солдаты пятой пулеметной роты.
 
Наш избранник — председатель
Повелел идти,
Чтоб куртинцам дать свободу,
Чтобы их спасти...
К пулеметной роте присоединились солдаты соседней стрелковой роты. Они запели припев песни:
Готовьсь на бой!
Готовьсь на бой!
На бой, кровавый бой!
Солдаты другой стрелковой роты, располагавшейся невдалеке от пулеметной, запели фронтовую боевую песню:
Пойдем мы лавою одной,
Мы будем драться со врагом
И по холмам твоим, ля-Крез,
Развеем вражескую спесь!
А солдаты пулеметной роты продолжали:
Эй вы, куртинцы,
Твердо держитесь,
За народное дело
Дружно боритесь...
 
      Скоро весь лагерь 1-й бригады был охвачен песнями, призывавшими к схватке, к борьбе за правое народное дело. В эти минуты солдаты забыли все ими пережитое, все трудности и лишения. Они выражали полное презрение к смерти и были готовы идти на смертный бой с врагом.
      Ночь подходила к концу. Приближался рассвет. Вершины холмов вокруг лагеря стали отчетливо видны. На них не было заметно никакого движения. Под впечатлением недавних волнующих минут солдаты расходились по своим казармам бодрыми и веселыми, хотя обстрел лагеря продолжался. Таково было настроение солдат «мятежного» лагеря ля-Куртин в эту памятную ночь. Однако не все солдаты рот были единодушны в своем решении стоять до конца. В 5-й и 7-й стрелковых ротах 2-го [199] полка и в некоторых ротах маршевых батальонов солдаты заколебались. Ротные комитеты пошли на поводу этих упадочнических настроений. В этих ротах не велось никакой подготовки к вооруженной борьбе. Не было слышно здесь и боевых призывных песен. Здесь царил дух уныния и растерянности.
      За годы войны солдаты привыкли к опасностям, привыкли ежеминутно видеть смерть. За три года каждому из них не раз приходилось участвовать в больших и малых боях; многим из них не раз смерть смотрела в глаза. Война приучила солдат не бояться смерти. И как ни трудно было им сознавать, что их снова подкарауливает смерть, они оставались в первых рядах бойцов, не думая о том, что с ними может случиться. Но были среди них и малодушные. Охваченные унынием, они думали уже не о том, чтобы продолжать борьбу, а о том, как бы им выйти сухими из воды. Они открыто вели разговоры о капитуляции. О настроении этой части солдат лагеря стало известно штабу генерала Занкевича, и враги не замедлили им воспользоваться.
      В ночь на 17 сентября Занкевич, Лохвицкий и Рапп тоже не спали. В сопровождении своих адъютантов они обходили «батальоны смерти», поздравляли их с успехом действий минувшего дня. Занкевич призывал солдат «постоять за революционную Россию, доблестно послужить народу». Обманутые и споенные вином, солдаты карательных войск кричали: «Рады стараться!», «Постоим за народ!», «Не посрамим нашего оружия!».
      На рассвете 17 сентября артиллерия возобновила обстрел лагеря. Через короткое время весь лагерь оказался в сплошном огне. Совет приказал солдатам спуститься в подвалы; несмотря на это, жертвы исчислялись уже не десятками, а сотнями.
      Куртинский Совет решил пойти на переговоры с противником, и в 11 часов утра над зданием Совета и над одной из казарм поднялись большие белые флаги. Артиллерия тотчас же прекратила огонь.
      Местом переговоров генерал Занкевич назначил свой штаб-гостиницу «Сайон».
      Для переговоров с представителями карательных войск Куртинский Совет выделил своих членов: Домашенко, Демченко, Разумова и Ткаченко. После полудня они прибыли в гостиницу «Сайон», где и были приняты генералом Занкевичем. [200]
      Со стороны карательных войск в переговорах участвовали: генералы Занкевич, Беляев, Лохвицкий и военный комиссар Временного правительства Рапп.
      Генерал Занкевич встретил делегацию куртинцев очень холодно. Он не ответил на приветствия членов Куртинского Совета и немедленно начал переговоры.
      — Слушаю ваши условия, — сказал он и пренебрежительно повернулся к делегатам спиной.
      — Господин генерал! При таком явно недоброжелательном отношении к представителям революционной бригады имеет ли смысл начинать переговоры? — сказал возглавлявший делегацию Ткаченко.
      — Я хочу знать ваши условия, — раздраженно повторил свой вопрос Занкевич.
      — Наше первое условие — прекратить массовый расстрел людей, не оказывающих вам вооруженного сопротивления, — ответил резко Ткаченко. — Вы сильны потому, что гарнизон лагеря не отвечает на ваш огонь. Но поверьте, господин генерал, он может взяться за оружие, и тогда силы будут на его стороне. Наше второе условие — дать нам врачей и медицинский персонал для оказания помощи раненым. После этого мы начнем переговоры об отправке первой бригады в Россию. Я говорю о первой, потому что путь на родину третьей пехотной и второй артиллерийской бригадам закрыт. Народ не простит им их злодеяний.
      — Это все? — спросил Занкевич и, не дожидаясь ответа, сказал: — А вот мои условия: в течение двух часов бригада должна сложить оружие и сдаться; в тот же срок вожаки должны явиться сами ко мне с повинной; при неисполнении этих условий через два часа бомбардировка лагеря возобновится с еще большей силой.
      — Я сказал все, можете быть свободны, — закончил Занкевич.
      На этом переговоры закончились, и делегация вернулась в лагерь.
      Заслушав сообщение делегации, Куртинский Совет во избежание дальнейших жертв решил: «Изъявить покорность Временному правительству, подчиниться распоряжениям командования и согласиться начать боевую подготовку при следующих условиях: 1-ю бригаду не разоружать, не расформировывать и не подвергать аресту руководителей Куртинского Совета и комитетов. Согласиться на перевыборы Совета и комитетов, дав солдатам полную [201] возможность выбирать тех, кого они найдут нужным. Всех раненых отправить на лечение в госпитали и, наконец, освободить арестованных куртинцев, изъявивших покорность по первому ультиматуму».
      Намереваясь начать снова переговоры с военным командованием, Куртинский Совет рассчитывал выиграть время, чтобы лучше подготовиться к вооруженному отпору карателям.
      Однако генерал Занкевич не согласился на новые переговоры. Он категорически отверг все условия, выдвинутые Советом, и вновь потребовал, чтобы бригада сложила оружие и выдала своих руководителей. При этом он подтвердил свое намерение обрушить на лагерь всю мощь огня артиллерии. В результате куртинцам не оставалось другого выхода, как взяться за оружие.

Глава X. Последние часы революционного гарнизона