Он этим гордится. И не без основания: географы утверждают, что неоткрытых земель не осталось, ну а насчет уточнения координат - и сам Джеймс Кук считал это немаловажным делом.
      ... То он говорит солидно, невозмутимо, как и подобает командиру, человеку, чье положение требует от него во всякую минуту быть хладнокровным, сдержанным, полностью контролировать свои эмоции; то вдруг прорываются мальчишеские нотки радости, восхищения - чувства, с которыми не совладать, которых скрыть невозможно.
      Недавно ему пришел вызов из Балтийского пароходства - приглашают работать штурманом. Он долго колебался.
      - И как решил? - спрашиваю его.
      - Никуда отсюда не уйду. Конечно, холодно, солнышка маловато. Конечно, самая нервная работа - у ледоколыцика. Но это ж какой ледокол! Портовый, не линейный, предназначен ломать лед толщиной до шестидесяти сантиметров. Но мы и в метр ломаем! Пускаем в ход креновую систему - из одного танка в другой, с борта на борт вода перекачивается за три минуты. Раскачиваемся - и будьте здоровы! Хрустнуло, треснуло, развалилось! Хороший пароход, со славной историей.
      Слушать его - одно удовольствие. До встречи с Одиневым я считал, что о первом "Седове", ледокольном пароходе, совершившем легендарный двадцатисемимесячный дрейф, знаю многое: читал воспоминания капитана Бадигина, Папанина, в то время начальника Главсевморпути. Но выяснилось: знаю далеко не все. "Седов" участвовал в экспедиции по спасению экипажа дирижабля "Италия". Профессор Владимир Юльевич Визе, открывший за столом своего кабинета названный его именем остров в Карском море, впервые увидел его берега с палубы "Георгия Седова". Многое еще рассказал Одинев.
      В каюте "второго" тесно. Она размером пять шагов на три. К тому же хозяин не отличается примерной аккуратностью в быту: на койку брошены старая, выцветшая телогрейка, огромные кирзовые сапоги прислонились голенищами к дивану. И книги, книги, книги... О моряках, для моряков, написанные моряками...
      Я заметил тома, посвященные эпопее челюскинцев, легендарному дрейфу "Седова". Два с лишним года ледокольный пароход "Георгии Седов", вмерзший в лед, потерявший управление, иногда по нескольку раз в сутки испытывавший ледовые сжатия, медленно двигался по пути, по которому некогда прошел "Фрам" Фритьофа Нансена, а в последние месяцы дрейфа - значительно севернее. Все это время моряки "Седова" работали, проводили исследования глубоководных областей Полярного бассейна; меньше всего они думали об опасности, потому что на помощь им была брошена полярная авиация, самые мощные ледоколы пробивались на выручку.
      .... В репродукторе щелкнуло, захрипело: "второй" вытянул тек, прислушиваясь.
      - Судовое время перевести на час назад! - скомандовал капитан.
      - Красота!-обрадовался "второй".- Лишних шестьдесят минут свободного времени! Наконец-то и мне повезло! Однажды шли из Певека в Архангельск, так шесть раз стрелку передвигали на час назад и четырежды на моей вахте!
      "Заберем через две недели",- уверенно обещали седовцы перед тем, как высадить на берег. Но Казиев, начальник полярной станции, который вышел встречать катер, этой уверенности не разделял.
      - Может, н зазимовать придется. Кто знает, какая назавтра сложится обстановка, - сказал он мне и Анатолию Болдыреву, студенту Ленинградского гидрометеорологического института, когда мы стали извиняться за те хлопоты, которые доставим во время нашего двухнедельного пребывания на станции.
      Должно быть, при этих словах Казиева наши физиономии сильно вытянулись, потому что он, усмехнувшись, добавил:
      - Но будем надеяться на лучшее.
      Он громаден, могуч. Впечатление мощи, прямо-таки монументальности усиливает буйная борода, которой начальник зарос до самых глаз. По осыпающейся, разъезжающейся под ногами гальке косы он шагает, как по асфальту, ровно, широко. Поспеваем мы за ним вприпрыжку.
      Длинная черная коса - склад под открытым небом: штабеля пустых металлических бочек из-под горючего, штабеля досок, не распакованные ящики. Несколько дней назад от берега отчалила "Индигирка", судно, снабжающее полярников.
      Дома станции на возвышенности. Там, где она круто обрывается в море, стоит избушка. Она без окон и дверей, один угол висит в воздухе.
      - Самое старое строение на "полярке", почти сорок лет, как построена, басит Алек (такое у него, азербайджанца, имя). - Раньше стояла метрах в ста от берега. Но остров тает, за год береговая черта отступает примерно на два метра: ископаемый лед.
      И он неожиданно, как бы для подтверждения своих слов, вбивает в эту землю каблук своего огромного резинового сапога.
      По деревянным, белым от времени мосткам идем к большому беленому дому. Слева, над спуском к косе, над лагуной, которую она образует, новая "механка" (электростанция и мастерские) и "рубка" (постройка для радистов и метеорологов). Рядом с самым большим белым домом, "каютой", кают-компанией "канцелярия" и "аэрология". На отшибе - длинный сарай, склад.
      Из-под ног, из-под настила, порскают лемминги - те же полевые мыши, но крупнее и надежнее одетые. Значит, зимой будет много песцов.
      У крыльца Алек заставляет вымыть в бочке с водой сапоги, вводит в "каюту".
      - Ты, - говорит он Болдыреву, - будешь жить с Журбицким, актинометристом, а ты (это мне) - с Саней Загнеевым, поваром.
      Саня спит. Одутловатое лицо во сне строго, сосредоточенно. Рыжая шевелюра раскидана по подушке, мерно вздымается под полушубком поварской живот.
      ... Он встает в половине шестого. В этот утренний час он хмур и неразговорчив. Ширкает шваброй по линолеуму и вздыхает. Но потом, постепенно, растопив плиту, поставив на огонь два ведерных чайника, приходит в себя. Тут уже мой черед вздыхать, потому что, пока он не поговорит со мной, он меня не отпустит, хотя бы приспело время идти на вахту. А рассказывать он может о многом. Потому что всюду бывал, видел немало.
      Долгое время плавал коком в Атлантике на рыболовном траулере, может из рыбы приготовить десятка два блюд; а здесь, на Котельном, только оленина, разве моряки подарят бочонок соленого омуля.
      - Километрах в сорока есть лежбище моржей,- рассказал -Так я видел, как медведь подошел к одному, самому здоровому, тяпнул по загривку, взял его под мышку - центнера два, не меньше, весом! - и в торосы! Как человек, на двух ногах! Так как же он со мной расправится, если я ему попадусь? Нет надо сматываться отсюда!
      Говорит он об этом часто, однако живет за Полярным кругом шестой год и из очередного отпуска опять возвращается сюда.
      После завтрака, когда все расходятся на работу, у Сани небольшой, получасовой перерыв. Он его проводит на койке. Потом, до тех самых пор, когда не начнется кино, до одиннадцати вечера, у него не будет и минуты передышки.
      И все так работают. То, что в обычных условиях, на Большой земле, считается мелочью, что просто и легко выполнить, здесь почти всегда проблема. Не оказалось у механика Леонтьевича запчастей для вездехода, не завезла "Индигирка" - и он от темна до темна хлопочет у машины, ругается, а возвращается весь в машинном масле. Или вот надумали перевести электроснабжение станции с переменного тока на постоянный: дизель-генератор расходует слишком много горючего, нужно избавиться от всевозможных выпрямителей, преобразователей. Но на станции нет электрика. И начинаются затяжные дебаты. Доходит до дела - яркая вспышка под потолком, и станция во мраке. И Казиев, освещая себе дорогу сильным фонарем, носится по станции, топочет сапожищами по мосткам и орет: "Душу выну! Через час зонд запускать, а энергии нет!"
      ... Аэролог Володя Большаков по прозвищу Малыш запускает зонд трижды в сутки: в девять утра, в девять вечера и в два часа ночи. Подготовка к запуску начинается за полсуток: оболочка мокнет в бензине, сушится в специальной камере. У Малыша свои особые методы. Он обошел в своем деле всех аэрологов Тиксинского гидрометцентра, которому подчинены более десятка станций: его зонды, поднимаются на высоту до тридцати трех километров.
      За час до запуска он приходит в ангар - просторное, с высокими потолками помещение. Он выполняет обязанности не только аэролога, но и ушедшего в отпуск газогенераторщика. В пустой газовый баллон он засыпает железо, алюминий в порошке и заливает воду. Пока баллон заполняется водородом, Малыш руками разминает еще раз оболочку зонда, растягивает ее, расправляет.
      Наступает ответственный момент. Открыт вентиль, водород бьет с шипением, свистом, и бесформенный ком оболочки на полу ангара вздрагивает, шевелится, набухает, растет. Когда пузырь зонда, оторвавшись от пола, повисает под крышей, пока еще чахлый, подернутый рябью от пробегающих струй водорода, Малыш начинает подавать газ порциями, короткими движениями руки. Зонд должен быть упругим и скользким, как сваренное вкрутую яйцо. Но и переусердствовать нельзя, иначе он высоко не поднимется, лопнет. Тут аэролог полагается на опыт, интуицию.
      Потом к оболочке крепится радиопередатчик размером с коробку из-под обуви, и зонд выводится "под уздцы" из ангара.
      Если ветер в сторону моря, задача Малыша упрощается: короткий рывок - и зонд взмывает над обрывом, подброшенный плотной воздуха. Когда ветер с севера, в сторону острова - дело хуже. Зонд нужно догнать, уравнять свою скорость со скоростью ветра и тогда только можно отпустить короткий веревочный поводок.
      Зонд пошел. В "аэрологии" следит за его полетом техник по радиолокации. Через равные промежутки времени он засекает его координаты, а радиосигналы, сообщающие температуру, влажность воздуха, давление на разной высоте, кодируются специальной аппаратурой. Малыш потом будет их расшифровывать, обрабатывать, и радисты передадут данные в центр. Они, эти данные, нужны синоптикам, которые давно уже не ограничиваются составлением наземной карты погоды: по такой карте невозможно, например, предугадать зарождение циклона.
      Запустив зонд, Малыш возвращается в ангар, чистит баллоны. Потом корпит над бумагами в "аэрологии". И так день за днем. работы хватает...
      ... Зима наступила сразу, в одну ночь. Утром взглянул в окно и обмер: белым-бело, ни одного темного пятнышка. И как теперь будут нас с Болдыревым снимать!
      Витя Раевский, радист-метеоролог, за завтраком посоветовал взять у Казиева карабин: футшток установлен в полукилометре от станции, в лагуне, ходить нам к нему нужно каждый час: восемь часов - моя вахта, восемь - Болдырева. Так что вероятность встречи с медведем (с наступлением холодов мишки выходят из сопок, спускаются вниз, на равнину) достаточно велика.
      Говорят, в прошлом году один мишка ходил поблизости, по ночам ревел, пугал, наверное. С тех пор начальник станции требует всякий раз, как выходишь из помещения, брать с собой карабин. Но карабин тяжелый, с ним неудобно, и ребята распоряжением Казиева пренебрегают.
      Днем себя чувствуешь в безопасности, знаешь, что рядом люди: крикнешь услышат. Хотя, если он намерен с тобой разделаться, вряд ли успеешь и крикнуть: прыгает мишка с места на восемь - десять метров.
      И все же ночью иное дело. Густая, чернильная темень, которую даже сильный фонарь пробивает от силы на два-три шага; под ветром, порывистым, злым, раскачиваешься. Холодно - и надвигаешь как можно ниже на лоб капюшон "климатички". Может, зверь - за спиной, крадется, кто его знает... Стоит об этом подумать - и обернешься. Темно, ничего не видно, не слышно. Откидываешь капюшон - слитный глухой рев ветра и волн, в котором как будто слышится чья-то угроза.
      В лагуне все прибывает вода. Ветер дует со скоростью пятнадцать - двадцать метров в секунду. Плот на понтонах - пустых бочках из-под горючего захлестывает волной, он ходуном ходит, в два счета сорвешься, но сначала попробуй доберись до него, не зачерпнув воды сапогами. Скорей бы утро!
      Чуть только побледнеет юго-восток, легче становится. Еще два Раза сходить - и все! А там - Толику в руки журнал, фонарь, на батарею брюки, портянки, сапоги и - спать!
      Болдырев, за рыжую бороду прозванный Дедом, выйдя из своей комнаты взъерошенный, всклокоченный со сна, первым делом спрашивает:
      - Ну как?
      - Сто восемьдесят.
      Это значит, нагнало воды на сто восемьдесят сантиметров над уровнем моря. Значит, почти наверняка искупаешься. Можно бы сделать более надежные подходы к рейке, но теперь вроде смысла нет: вот-вот лагуну схватит льдом, за ночь у берега уже нарастает стеклянная корка.
      С каждым днем все тревожнее на душе. Дуют сильнейшие западные, северо-западные ветры; дуют без перерывов, без пауз: велик и могуч океан и не дает об этом забыть.
      Как подойдет к берегу катер в такую погоду? Соломеин, капитан "Фарватера", конечно, смел и решителен. Но на авантюру его не склонишь. Пройдет мимо и будет прав.
      Ребятам понятно, что мы испытываем. Не упускают случая, чтобы обсудить вероятность того варианта, который для нас, как говорит Дед, "вострый нож". Им-то что? Им зимовать привычно, они готовились к этому. А нам с Толиком хочется на "Фарватер". Хочется снова увидеть его белый ромб и красные шары.
      Но вот радиограмма: "Завтра второй половине дня будем снимать".
      Воспрянули духом, воодушевились. Но через несколько часов пришла новая: "Получено распоряжение срочно промерить трассу. Ждите".
      Не спится. Ревет, лупит с размаху в стену дома ветер. От "Беломора" во рту сухо и горько. Вдруг заскрипела дверь. Свет, падающий из каюты, нимбом венчает кудлатую голову Деда. Он осторожно, на цыпочках крадется к моей кровати.
      - Завтра утром придет, - шепотом говорит он. - Вроде не врут на этот раз. С Новой Сибири ребят забрали, значит, работа кончена.
      Еще не рассвело, когда мы с Толиком пошли посмотреть на "Фарватер". Он стоял у самого берега, лагом к волне, светился всеми огнями левого борта. Были уверены: нас заметят, скажут в рупор что-нибудь приятное, приветливое. Как же иначе? Не виделись три недели! Но на "Фарватере" никаких признаков жизни не наблюдалось. Спали, наверное, без задних ног!
      Даже к восьми, к чаю, они не проснулись. Они отдыхали, отдыхали, закончив труды. А мы зябли на ледяном ветру на косе, курили в рукав, тузили друг друга, чтобы согреться.
      Потом догадались залезть в кабину трактора, оставленного на зиму на косе. Там тоже зуб на зуб не попадал, железо от мороза заиндевело, но по крайней мере не прохватывало ветром. Вдруг Толик, изогнувшись, придавив меня всеми своими восемьюдесятью килограммами, сильно ударил каблуком сапога в дверцу кабины, выскочил. И тут я увидел: от судна идет катер. Он идет ко входу в лагуну.
      - Эй, курортники! - издалека кричит Гена, моторист. - Куда подать прикажете?
      Дед показывает, отчаянно жестикулируя.
      - Эй! - ревут в несколько глоток от "механки", с горы и
      размахивают руками - прощаются.
      - Давай-ка по-быстрому, - озабоченно говорит Гена, принимая рюкзаки.Войти-то вошли, а вот как выходить будем - задача.
      В лагуне - забереги рыхлого, напитанного водой льда. Капитан-наставник, сидящий на руле, направляет катер подальше от берега, на чистую воду. Встретив на пути оторвавшуюся, в несколько квадратных метров, пластину льда, он резко отворачивает.
      Там, где кончается коса, где выход из лагуны, волны гладкие, округлые, подернутые ледяным салом. Будто срезанные по основанию, они бесшумно раскатываются, расстилаются на отмели.
      Рулевой направляет катер к выходу из лагуны. Все ближе и больше водяные валы. Спокойный, безопасный участок отмели пройден. Теперь нужно вывернуть в лоб волне. Рулевой пытается круто положить руль на борт. Но маневр не удается.
      - Не ставь бортом, выворачивай! - кричит моторист.
      Запомнился громадный вал, сверкающий, с каплями воды, выжатыми из пор рыхлого льда. Нас бросило в поднебесье. Перехватило дыхание, почувствовал: что-то вот-вот лопнет внутри, до крайности напряженное. Катер черпнул бортом, но все-таки его вытолкнуло наверх, на гладкую спину волны.
      Рулевой сделал все, чтобы выровнять катер. Медленно, сантиметр за сантиметром, мы ползли к плотному ледяному полю, к спокойной воде. Но тут заглох движок.
      - Канистру! - рявкнул Гена.
      Трясущимися от волнения руками Толик долго выдергивал ее из-под банки катера. Тем временем еще раз вознесло и развернуло катер бортом. Теперь все зависело от того, как быстро Дед отвинтит крышку канистры. Он не сплоховал. Как только сунул горлышко канистры в раструб движка, опять затарахтело, и мы, прежде чем накатилась волна, успели немного принять к ветру. А чуть погодя облегченно вздохнули: вышли за полосу прибоя.
      Доползли до "Фарватера". Нас, как больных, на руках втащили на борт. Когда мы, оттаяв, придя в себя, пустились в воспоминания об опасности, которую пережили, нам рассказали, что на Новой Сибири было почище.
      На этой станции на футштоке работали Константин Востокин и Евгений Салюков, студенты Ленинградского гидрометеорологического института. За ними пришли ночью. Уверившись, что ветер не утихает, напротив, усиливается, решили не дожидаться рассвета. Спустили на воду рабочий, спасательный катера и ледянку. Добрались до берега благополучно. Ледянку загрузили имуществом водопоста, подали с нее конец на рабочий катер.
      Чуть отошли от берега, поняли, что перегрузили лодку. Ее захлестывало волной, медленно, но верно она тонула.
      Старпом Лапшов приказал рубить конец: лодка тянула за собой катер. Обрубили, но неудачно: конец намотался на винт, и катер начал терять ход.
      Старший механик Константин Лукашевич посоветовал идти задним ходом, скорость при этом несколько увеличилась. Катер зарывался в волну, воду не успевали вычерпывать, так что движок вот-вот мог заглохнуть. Рукоять газа уже скрылась под водой. И тут в довершение ко всему Востокин случайно задел рукоять газа. Движок взревел, и катер, как подводная лодка, рванулся в глубину. В последний момент Лукашевичу удалось нащупать и дернуть вверх рукоять газа...
      Теперь, когда все мы собрались в салоне "Фарватера" и перебирали разнообразные происшествия, свидетелями которых были, Востокин без конца повторял:
      - Надо же! В первый раз в плавании - и сразу попал в такую переделку!
      - У тебя, Костя, все еще впереди, - говорил Сергей Филин. - Не утонул в Арктике - утонешь в Атлантике или еще где-нибудь.
      - Точно! На следующую практику в Атлантику попрошусь! - сказал Востокин. Потом на Тихий. А распределиться хочу на Север: понравилась Арктика.
      - Ну я-то на этот счет спокоен,- сказал Филин.- Приеду домой, сдам кое-какие государственные экзамены - и назад, в Тикси.
      - Домой... - подхватил мечтательно Евгений Туманов. - Пойду я сейчас, ребята, спать - до Тикси не трожьте, заслужил, буду смотреть приятные сны.
      Но чуть погодя по судну объявили:
      - Внимание! Экипажу и экспедиции выйти на палубу на околку льда! И еще раз:
      - Всем выйти на палубу!