Анвар тут же его успокоил: "Да посмотри, сколько наших ребят (те, кто учился в университете) ходят туда-сюда. Попроси - купят. "И тут же, как рояль в кустах, появился молодой талант, и Роберт протянул ему десятку, и тот безо всяких лишних слов вызвался оказать услугу старшему брату, бывшему здесь младшим: Роберта, несмотря на две книжки стихов, даже не пригласили на съезд. Да и что ему там делать, если все говорилосьна таджикском языке, а Роберт, приехв с родной псковщины сюда к старшему брату, языка не знал. Роберт много чего отчебучивал, и его, Сергея, пару раз в такие истории втягивал - странно, что они не попали в тюрьму. Но в этот раз, когда истории были уже позади, Роберта волновало одно: женщины. "Да это без проблем. Хоть новых возьмем, хоть старых. Загибай пальцы: ковровый комбинат - раз. Шелковый - два. Швейная фабрика - три. Пединститут - четыре. Девок навалом. А русских ребят - почти ноль". - "Тогда давай возьмем новых. А то старых ты сам, наверное, всех перепробовал". - Роберт усмехнулся - давая понять, что он - не бедный родственник, чтобы пользоваться чужими кадрами. В первый вечер они вышли на площадь возле театра и через десять минут заговорили трех подружек. Те согласились на гости. Все. Надо было искать мужика для третьей. "Это я возьму на себя", - сказал Сергей. - Тут на сборах - наши пловцы". Сергей позвонил в гостиницу тренеру, которого хорошо знал по совместным тренировкам в бассейне, еще когда учился, да и потом изредка их пути пересекались то на козырьке в ресторане "Душанбе", то на соревнованиях, то просто так, на улице встречались, общались на темы работы и женщин. У Николая, конечно, деньги были - как у всякого руководителя сборов. Вечером он явлися, зная ситуацию, с тремя бутылками шампанского, тремя - водки и разными закусками. "Не переживайте - все это я взял в ресторане на лишние талоны, где мы питаемся", - улыбнулся он Роберту с Сергеем, хотя это было лишним: они сами не раз кутили н а такие деньги - всегда ведь несколько человек выбывают со сборов, да и записать одного-двух человек лишних, договорились с ними, будто они по уважительным причинам не поехали на сборы. С этих денег платили судьям или покупали подарки, привозили презенты вышестоящим шефам, подарки домашним, те, кто был женат - заваливали жену и детей шоколадом и конфетами.
      Роберту очень понравилось в гостях у Сергея. На следующий день были другие девушки и другое шампанское, на третий - новые. Проводив утром девок, они ходили в одних спортивных трусиках или плавках по дому - боги с бодуна (Николай уезжал на базу в Чкаловск до того, как просыпались даже девчонки сборная - взрослые и дети - тридцать с лишним человек - не дай бог без присмотра кто-нибудь кому-нибудь прыгнет на голову с вышки - точно решетка. Такие случаи в водных видах спорта бывали - даже у ватерполистов: разойдутся, прыгнул кто-то с вышки другому ногами на голову - вогнал шейные позвонки в голову - смерть мгновенная.
      Роберт шутил: переехать к тебе сюда, что ли? Но жена... (Роберт уже пять лет как был женат на совершенно поразительной девушке - Нине, поразительно похожей на Жаклин Кеннеди, только мягче и милее русской открытой красотой. "Сам ты сколько здесь пережарил, признавайся. Сто? Двести?" - Роберт шутил по-дружески. И Сергей, показывая на дома на противоположной стороне улицы, большие, современные, четырехэтажные, говорил: "ну, все три дома ими заселить не хватит (столько домов было видно из комнаты через балкон), а вот два - точно хватит. Даже в третий придется подселять". Роберт не унимался: "Это - как считать? Ты - селишь их как в общежитие - по три-пять в комнату, или как в квартиру?" - "Конечно, как в квартиру", - отвечал в тон Сергей.
      Но такое настроение бывало редко. Он так быстро привык к такому обилию баб, как называли они между собой девчонок с комбинатов и фабрики, или пединститута, что иногда даже забывал, как зовут ту или иную спутницу на ночь - особенно если это было где-то по киру, приловчился всех называть: ты мое солнышко, - чтобы не обижались, что - не помнит. Но с некоторыми поддерживал знакомство не один день. Иногда встречал такую - давал ключ и говорил: ты иди, подождешь меня там. У меня - в семь встреча. Буду чуть позже. И знал - дома хоть что-то приготовлено, иногда - и прибрано, хотя он терпеть не мог грязи и даже ванную чистил каждый день обычной содой, считая ее лучше любого порошка. А простыни и другое белье относил в прачечную в пяти минутах от дома - это тоже привлекало девчонок: живет один, а в доме все блестит, как не у всякой хозяйки. Но отдав иногда ключ той, которой наверняка нравился и очень - злился. Знал: ждет и безотказна. И когда его посещала угрюмая сосредоточенность - а только он знал, о чем он думает или не думает или не думает в эти минуты, тему женщин лучше было не трогать. Даже Роберту, шутливо спросившему, сколько из них милы его сердцу, он зло махнул рукой: "А! Все это - дырки!". Роберт не знал, что безысходные мысли о Земме не отпускали Сергея. Разве он будет хоть с кем-нибудь говорить о ней! И не только потому, что Земма не ответила ему на его чувства - все здесь было сложней. На каком-то неведомом экране она видела Сергея, видала и то, что он может вот сказать о нелюбимых женщинах: дырки. Как она улавливала его суть? Он ведь при ней ни разу ни о ком не отозвался высокомерно. Разве иногда снисходительно. Он очень ясно понимал, что Земма несет что-то непонятное ему. И лучше было не пить. Тогда злость становилась круче, а мысли о ней - слишком щемящими. Он помнит, как заплакал единожды от осознания, что никогда и ни при каких обстоятельствах онен будет с ней. Даже если бы он вдруг стал знаменитым, ну как Маяковский (Есенин не подходил другой тип и внешне, и по характеру), если бы ему рукоплескали залы и стадионы (он еще тогда не мог точно ответить себе на вопрос, что ему не нравится в их лирических и патриотических творениях, но знал - Земма ни одного из них не любила, и когда он предлагал ей послушать что-нибудь новое из самых популярных, она неохотно соглашалась словно зная заранее что ее эти - стихи не тронут. Ее чувства были выше? - У нее был данный ей свыше эталон, о котором он ничего не знал? Он ведь разберется в поэтах-задорниках четверть века спустя! Это - такой разрыв в развитии? Не могла же она в двадцать лет быть образованной, как академик. И училась - на инязе. Английский с французским. Что-то было у них в подходе к поэзии схожее с Робертом. Сергей, еще когда они учились (а Роберт был двумя курсами старше, так как не летал на самолете, ну учился в авиационном, а сразу после школы поступил на филфак, удивив комиссию не только идеально грамотным сочинением, но и абсолютно грамотным. Вот что значит сочинять всерьез стихи - Роберт тысячи раз прокручивал каждую фразу, каждое слово, КАЖДЫЙ ЗНАК, так как, говорил он, даже чуть опущенное, по сравнению с другими словами строки слово, меняет интонацию. Но он - занимался поэзией. И после сочинения декан вызвал его к себе, проговорили они больше часа (Роберт хоть и не был златоустом, говорил чуть ли не коряво, но реплики имели под собой свое мнение. Декан рассказывал ему годы спустя Роберт, приходил на все экзамены - подстраховывал, чтобы, не дай бог кому-нибудь из экзаменаторов вдруг не понравились его уши или нос или еще что и его не срезали. В итоге он набрал двадцать пять из двадцати пяти, хотя тот год по конкурсу был самым сумасшедшим и конкуренция на ряде факультетов шла и среди отличников. Тут бала не доберешь - прощай вуз здравствуй, армия! А дальше - помогут ли тебе, как помогал Сергею отец?
      Но Земма... Нет, она любила поэзию, ноне любила говорить об этом. А когда ему все же удавалось прочесть ей какое-нибудь стихотворение из Нового мира или "Юности", она, дослушав до конца, обязательно вставит: надуманная искренность. Или того хуже: это же все придумано. Он помнит, какрешил "пробрать" ее стихами Слуцкого и начал читать ей "Лошади в океане". Страшная история, если вдуматься. Но Земма вдруг спросила: "Слуций, что - не знает, как устроен корабль? Если "в трюмах, добрыми мотая мордами", то лошади пошли на дно вместе с кораблем. Они же не люди - чтобы выбраться из трюмов". Он засмеялся: "А мне это даже не пришло в голову!". Она посмотрела на него внимательно, словно прикидывая - дуб он или не совсем дуб? Правда, она в таких словах подумать не могла - она говорила просто и точно, без эпитетных перехлестов - ей это было не нужно: и так все ее слова были убедительны. Он не удивился, когда от девчонок случайно узнал, что Земма - Ленинский стипендиат. Это было для него совсем неприятной новостью - он знал, что все Ленинские стипендиаты - не только отличники, но и активнейшие общественники. Его, например, некоторые преподаватели любили, ставили отличные оценки даже не дав рта открыть, а преподаватель по древнерусскому, когда узнал, чтоСергей прочитал в оригинале древнерусские повести и труды Лихачева, вообще смотрел на него как на богоизбранного. Как-то знаток двенадцати языков (кроме древнерусского) остановил Сергей во дворе университета и решил пообщаться с ним, а он, Сергей, решил пошутить со старым ученым: "Извините, Александр Прохорович! Но я последнее время занимался Арминием Вамбери. Почитал его книги. О нем. Как это можно за такой короткий срок выучить столько языков?". Почти блаженно карапузик (так его звали за глаза студенты) пояснил: "Да есть сложности при изучении первых пяти-семи языков. Потом все просто. Вот я недавно решил прочесть ряд работ польских коллег. В подлиннике. Так у меня на изучение польского - не поверите - и месяца не ушло. И старославянский, древнерусский, и знание систем языков очень выручает. Да и словарный состав. Если знаешь санскрит, европейские языки польский читать можно сразу. Трудноваты, правда, отдельные места, но потом все приходит в норму". Александр Прохорович поинтересовался, откуда он знает об Арминии Вамбери - его не пропагандируют и не издают. "Да я читал записки одного русского офицера, этнографа, об исследовании Памира и его народов, так он там вскользь упомянул, что, мол, наша экспедиция, в начале двадцатого века, не была, мол, сопряжена с таким риском, как путешествие Армининия Вамбери. А дальше - полез в каталог и все..." Сергей благодарил себя за то, что не похвастался знанием других редких, дореволюционнных книг о Средней Азии, но и так доктор наук проникся к нему высочайшим расположением. Но все равно Сергей не был Ленинским стипендиатом. И повышенную получал всего один семестр. А Земма... Оказалось, что она не была ахти какой общественницей просто подала идею пассивного изучения (дома) языка, тогда только в моду широко входили магнитофоны и Земма предложила оригинальные идеи - как не тратить попусту дома время. И по остальным предметам, как сказала подруга, поставить рядом было некого. Неужели есть другой материал, чем тот, из которого сделан он? Или что-то влияет на формирование человека? Уже когда виски изрядно побелели, он увидел в книжном магазине пособие по изучению иностранных языков. Он сразу узнал ее инициалы и фамилию. Открыл книгу: Да, Земма Михайловна. Ну конечно - она дослужиться до доктора наук - это точно. Магазин колыхался у него перед глазами, незабытые разделы наплывали титрами модных съемок, он слышал шелестение троллейбусных шин по главному проспекту - конечно, имени Ленина. Шум улицы вваливался в открывающиеся двери, залазил в уши, ударялся в полки и там гас, словно книги могли его впитать, как те знания, что многопудьем были придавлены страницами. Еще до книги он встретился с Земмой так, как не хотел: Лариса, ее подруга, узнала его на улице, осветила радостной улыбкой - столько лет не видеться в одном городе, хотя она, наверное, знала, что он уже трижды был женат - ну кто не разнесет такую новость по всем знакомым, тем более по телефонному проводу новость туда-сюда, с изгибами, как молния, или нет, как чертеж звездного неба, где звезды соединены разными линиями - вот мол какие фигуры - рыбы и драконы с ковшами, ну, может, не чертеж звездного неба, а нечто среднее между молниями и этим чертежом (вот так и написать - среднее между тем и этим - какой я новатор - промелькнуло и хахакнуло опять привычной язвительностью), Лариса в тридцать пять была важной матроной -долбила свой инглиш смуглокожим юношам из кишлаков, но не озверела: кишлачные первые два года молились на муаллимов, это потом в них начинала появляться самоуверенность, да и то далеко не у всех. Вот потому Лариса и была только матроной, а не цербером с вечно злыми губами, она знала о Сергее больше, чем он о ней - все-таки какой-никакой - он - журналист, уже начавший понимать, какой хреновиной он в принципе занимается. Но народ это знал только в самых общих чертах "врут, мол, все в газетах, или что правду можно купить в киоске за две копейки". "Правда" с тех пор выросла в цене - воскресный номер стоит целых пять, но как много там страниц - почти как в каком-нибудь "Таймсе" - ну страниц на сорок всего меньше. Чего это они там печатают? Тут на четыре полосы материала не всегда хватает. А Лариса теребит: "Сережа". Ты помнишь, как мы на велосипедах ездили в Каратаг? Конечно, он помнит. У Земмы был не новый, но прекрасный немецкий велосипед "Диамант". "А помнишь, как у Земмы вылетело сразу пять спиц, когда она зацепила какую-то корягу? Кстати, ты знаешь, что она живет в Воскресенске? У нее уже двое детей! А муж у нее какой-то инженер, какими-то глинами занимается". Дуреха! - Знала бы она, что это за глины. - Из них делают точную аппаратуру для сверхзвуковых самолетов и ракет. А Лариса продолжала: "Я виделась с ней в Москве у Нины - ну ты помнишь ее, москвичка. Тоже давно замужем. Но не это главное - представляешь - их мужья работают вместе в каком-то НИИ и уже доктора наук. А им - всего по тридцать восемь! "Сергей остановил ее пыл: "Да у нас в республике есть тридцативосьмилетние доктора. Когда Хрущев все начал омолаживать, по-моему, были профессора, которые еще и паспорта не получили". - "Да ладно, Сережа! Ты же не ревнуешь? Столько лет прошло! А им докторов дали за эту шлину в двадцать девять лет! Нина говорит, что их мужья с Земмой - очень закрытые ученые, ну почти как Королев до последнего времени".
      ...Он чуть не влез под троллейбус, забыв посмотреть на сфетофор, за рукав его дернул какой-то мужик, Сергей стряхнул сигарету и машинально бросил: "Спасибо", брел невесело по улице в свою любимую редакцию. Конечно, у Земмы только такой муж и должен быть. Доктор - двадцать девять. Точно, шарабан работает. И наверняка любит его Земму. И - она его. Вот там - семья. И ныло внутри, что никогда в его жизни не будет Земмы. Весь остальной мир женщин словно не существовал, словно не было их, как они шутили с Робертом хороших и разных, шутил так Роберт, он только поддерживал шутку, так как все, что было связано с поэзией, он отрубил. Как и с любовью. Он понял, что Земма - это то, от чего не освободиться, не перепрыгнуть. Ни одна из жен не была даже близко похожа на нее. Эта такая у нее аура? (Когда он познакомился с Земмой в пятьдесят восьмом, об ауре еще ничего не знали) ...Такое биополе? Она - из другого материала? Или из зеленых человечков? Может, есть такие (ха-хаза!) на земле и все - не байки? Одно он знал твердо: если бы она не была одним из этих зеленых человечков и между ею и им, земным, ничего не могло бы быть в принципе, он согласился бы просто быть рядом с нею, дышать ее воздухом, тихо лежать ночами и балдеть, глядя в южное небо, слушая ее легкое дыхание. Ему бы этого точно хватило - он купался бы в море любви (чьи это строки - неужели забыл?), нет, точно он был бы счастлив, если бы она только никогда не смотрела на него почти вопросительно, не понимая или не принимая его шуток, сравнений, замечаний. Другая? Нет, родила же она двоих детей своему доктору. Ему показалось, что он даже шевельнул рукой. Все ошибки. И есть, есть она, такая любовь (а-а! - это я не забыл - Павел Когоут). Есть счастье. От краткого мига первой встречи - как взрыв вселенной - все шире и шире тепло. До тепловой смерти. Неужели она умрет? И никто не запечатлит ее? Да, Сергей Егорович - вы - не Данте. И не Шекспир. "И я твержу, что милая - прекрасна". Разве надо так писать о Земме? Зачем об этом твердить? Чтобы убедить себя? Но тут все ясно - как то, что вода - мокрая. Или сахар - сладкий. БЕССПОРНОСТЬ. Встретил бы старик такую - посмотрели, что бы с ним было? Или (опять это злое сомнение, что "понравился - не понравился здесь не подходит: тысячам он нравился! - и еще как! - но вот она была другая и таких он больше не встречал. Не по Сеньке шапка. Вот что. Давайте начистоту, Сергей Егорович!) Он не понимал, что грубые отзывы о некоторых женщинах шли от этого понимания, это как бы сравнение наоборот он ни разу не спросил себя - что бы сказала Земма, услыхав что-нибудь вроде того, как он ответил на вопрос Роберта, что это он не суетится насчет кадров на вечер, он ответил: "Да лежит там уже какая-нибудь, с раздвинутыми ногами. Ждет. Приду - выгоню. "Роберт пригвоздил: "А зачем тогда ключ ей давал?". "Да не давал - они знают, где он лежит. И я уверен, что какая-нибудь пришла и уже лежит". - "А если другая придет?" - Не бойся - инструкции строгие если ключ на месте - заходи, закрой двери и никому не отвечай. А у меня есть свой". - "Многих ты держишь на крючке, ой - на ключе?" - "Да хрен их знает. Думаю, штук шесть. Не меньше. "Роберт тогда впервые царапнул его: "Заливаешь, наверно, а?" Сергей думал не долго: "Ну давай я тебе их представлю. В воскресенье соберу всех. Скажем, в одиннадцать утра. При тебе пообщаемся".
      Сергей сидел и смотрел в окно, ожидая подружек и усехаясь: стульев у него было только два. Плюс кресло. Плюс табуретка с кухни. А их будет шесть. Он знал - придут все. Вот он снова слышит стук каблучков в майском азиатском утре, вот тенями они промелькнули к нему в комнату. Он каждой объяснил: "Вот подождем Юлю (Олю, Свету, Иру) и начнем. А что - не говорил. Выручил Роберт - он пришел раньше всех и теперь балагурил с девчонками, не давая возможности одуматься. Одну он усадил на диван. Роберта - на кровать. А сам - вот он видит себя - и что не пошел в прокуроры? - ходит и строго указывает пальцем в землю: "Мои дорогие! Все вы знаете, что все вы здесь бывали в разное время. Да, это моя вина, что я всех вас горячо и беспощадно полюбил. Сердце мое разрывается на части: я не могу решить, кто на свете всех милее, всех румяней и белее. Решить должны вы - кто останется со мной. Я - выйду. Оставлю вам Роберта - он будет пристяжным заседателем. Все оформит в стихах и прозе (это он сделал алаверды за сомнение Роберта)". Первой все сообразила Милка - ну так и положено: ей было двадцать семь, не то что всем остальным до двадцати трех. Зачем он держал такую старуху, как Милка? Что привозила с рейсов коньяки? Или он просто из спортивного интереса увел ее из-под носа командира корабля, когда ему другая стюардесса, Галка, сказала, что на Милку положил глаз командир? Он решил привязать ее к себе и посмотреть, как летун будет беситься. Вот-вот. Это Милка вылетела. Как ИЛ-18. Нет, шустрей - как "ЯК-40". Остальные дурочки еще чуточку похлопали глазами и невнятно разбежались. Роберт подал ему руку: "На, держи. Точно - шесть штук. Но что ты будешь делать?" Сергей махнул рукой: "Э, как сказалклассик, вместо б....й одних мы найдем много других". Честно говоря, они мне надоели. И я решил идти своим путем. Ну как Владимир Ильич. Буду подбирать либо по цвету, либо по..." Ему показалось, что он улыбнулся и что это было тогда счастливой находкой - по размеру попы. Скажем, чтобы были в-о-т такой ширины. Как задумка, старик?" ни разу не мелькнула Земма. Он знал, почему: она не имела к этим никакого отношения. А Роберта он пытался разозлить (запомнил, что тот ему не поверил). И в компании, куда он его дернул, он шептал ему на ухо (пока все решали, на какое озеро ехать купаться - на Варзобское или Комсомольское. "Вот с той Ирой я бы сегодня ночью. А вот с той - буду вечером. Но жалко пропускать обед - поеду-ка домой с третьей Ирой. Потом подъедем к вам на озеро - на такси". И что-то пошептал Ире на ухо, а потом сказал, что ему надо по делам и что он обязательно подъедет. Да, да. К северному пляжу. И ушел. А нашептанная Ира сославшись на что-то, тоже уехала. Кажется, за купальным костюмом. Приехали они с Сергеем отдельно друг от друга часа в три - самая жара. И, раздеваясь Сергей сказал Роберту: "Эта уже восьмая Ира. У меня - именной период. Попы - на потом". Роберт улыбнулся - да нет, это улыбается двухспальная кровать. Был у него и такой период. Но - не сейчас. Не до нее. И теперь ему не двадцать семь, а всего на двадцать больше. И сам - шифоньер с ногами. Это его так распрыгало после всех боксов-волейболов. Жертва профессионального спорта. Сто двадцать. Ни хрена себе! А было - восемьдесят шесть. Ни кг. лишнего. Потом дошел до ста (к сорока), а потом - вообще понесло. Но еще бывало. Хотя, как он понял, с ярмарки поехал два года назад, попав на день рождения к дочери одного знакомого. Им там было всем по девятнадцать. Нет, он не забылся. Даже не думал об этом. Он просто пригласил одну милашку на танец. Нет, он не пытался ее нахально прижимать. Честно? - Думал, может, сама как - проявится. Нет, раствор уже был не тот. Никакого негатива. Позитива - тем более. Курил на балконе. А те зашли на кухню - за чаем, что ли. "Ну и как этот твой толстяк?" (это - одна. Хотя - какой он толстяк - налилось все и живот только чуть-чуть). "Да почему мой? Он же пригласил меня на танец. Перед Юлькой неудобно" (это - дочь друга, студентка третьего курса). Опять первая: "Так он на тебя глаз положил!.." - "Да что я, дурочка какая - с таким дядькой контачить". Вот так - дядька. Он никогда не слышал о себе такого. Дядька. До сих пор в автобусе или еще где к нему обращались "молодой человек", хотя он с Робертом давно уже в шутку называл себя "пожилой молодой человек". Прозреть вдруг от случайно брошенного слова. Как защемило! До этого дня все откладывалось. Все нелепо верилось, что каким-то чудом он окажется вместе с Земмой. От финала всякого бреда его выручала жесткость оценок. И когда вдруг в том состоянии, когда не сон и не бденье он начинал выдумывать, как вдруг он напишет какую-нибудь очень талантливую книгу (почему-то никогда после урока на литконференции он не думал о книге стихов. И об "Оскаре" в кино: понимал, что даже когда работал в этом самом кино, что это - только деньги. А за прозу еще никто не дал по соплям. Вот и крутится - эта проза), станет знаменитым, как приедет в Москву и из своего Воскресенска примчится Земма, как напишет ему записку из густой восторженной толпы придет записка от нее, и она сообщит, что с мужем что-то случилось - нет, лучше - если она от мужа прилетела к нему, поняла, что любит его. Или там еще что. Или будет извиняться, что не разглядела, не была рядом, не вдохновляла. Ну так далее у бреда нет границ. Но тот вечер подвел черту - оглянись без гнева - начало дороги черт-де где! Дядька... Отошли компании. И так незаметно! Собирались ведь нередко. И чем дальше - то просто пображничать, сборища становились уже и все густее по-мужски - женщин становилось меньше и меньше, и было незаметно, как поменялось их качество, как уже появлялись жены некоторых собутыльников (чего юлить! - именно собутыльников!), или подруги, которые сами не прочь врезать, иногда - в одном лице и жена, и врезальщица. И не заметилось, как они стали страивать, счетвертовывать или не мудрствуя лукаво - просто сдваивает. А когда ему надоедали все, он брал несколько бутылок сухого вина по старой привычке, а если честно сказать - на тот же трояк можно было взять целых пять бутылок сухого - хватало на целый вечер, или на всю субботу. Или на все воскресенье. Но если вдруг подварачивались деньги, то он брад еще и бутылку водки, иногда две. А иногда и три. А один раз за день и ночь выпил целых пять. Жаль. Похмелиться в воскресенье было нечем, и ему опять пришлось идти к Шиловскому. Славка Шиловский его понимал - сам ходил уже лет пять с капсулой в заднице. И если бы не последняя жена Томка, наверное, сам бы вырезал без наркоза эту капсулу. Но как ему попалась эта Томка - непонятно. В сорок ее бы только чуть-чуть подретушировать - и накая голливудская красавица ей в подметки не годилась. Да гооливудские куколки тут и не годятся: Тамарка была русской красавицей - статной, с гитарными формами, бюстом, которой никаким силиконом не сделаешь. Славка, в прошлом штангист, многие годы провел на помосте, выигрывая разные медали. Он рассказывал Сергею, что на Спартакиаде народов ССР еще в пятьдесят шестом американские журналисты прорвались к нему и убеждали сняться для какого-то журнала, говорили про успех и гонорар, объясняли, что у него фигура - ничем не хуже, чем у Винчи. Он, девятнадцатилетний, про фигуру все знал - уже года три, как только начал выступать за юниоров на разных первенствах, в букетах цветов бабы слали ему записки с недвусмысленными предложениями. Совратила его красавица из саратовского театра юного зрителя. А там - пошло - поехало. Отбоя не было. Выпивки в компании красавиц стали частью жизни. Он и чемпионом мира не стал из-за этих баб. Хотя и не жалеет. Из-за пьянок и фигуры несколько раз менял жен. Хорошо еще, что в мореходке успел до загулов окончить отделение энергетики и даже поплавать, но, как он сам говорил, его с морфлота скоро выдубили, о чем он ни капельки не жалел: еще лет восемь ездил и таскал железку за "Трудовые резервы", числясь на работе в каком-то ПТУ, потом - работал на ТЭЦ. Потом - нигде не работал - жил поочередно то у любовниц, то у жен. А потом стал ездить по районам и делать фотографии в школах. ""Хорошо получается" - говорил он Сергею. Во время съема доходов Томка изымала почти все деньги и успевала купить то мебель, то дорогие шмотки, то даже поменять старые "Жигули" на новые. И в деньгах Славки была и его, Сергея доля. Как ни как - Славка был родственником его хорошего товарища по редакции Сорокаумова. Род, у них, наверное, такой. Олег Сорокаумов был быстр и глубок умом, хотя и не был мрачным философом. Скорее даже - легкий. Даже их, вольнодумцев из девиц в редакции вякнула: "Мы ведь журналисты..." И пыталась сказать что-то о статьях в газете. Олег ее очень ласково обнял и сказал: "Родная моя! Где это ты нашла журналистов. Газетчики - другое дело. Журналистки и в СССР нет. Настолько у нас все убого, лживо и кособоко!" Лариса стушевалась и сказала оправдательно: "Да это я так... Все же так говорят..." Сергей увидел Славку в редакции "молодежки лет двадцать назад - Олег хотел приобщить своего шалопаистого родственника к серьезному делу вроде профилактики от пузырька. Ничего не получилось. Зато Славка прошел у Олега ускоренные курсы по фоторемеслу. И спустя пятнадцать лет знания очень пригодились. Сергей случайно обнаружил Славку в фотомастерской в микрорайоне, где получил квартиру от кино (Славка там между набегами на сельские школы работал лаборантом). Знакомство оказалось кстати родственники уважали Олега и на Сергея распространялось некое поле уважительности и долга.
      У Славки всегда можно было стрельнуть трояк - они и в мастерской как-то химичили - "левые" деньги всегда были. И была Тока - заведующая отделом в универсаме. Вот устроился!
      Но с Олегом Сергей не общался уже лет семь. Или даже больше. И не только с Олегом. Все, что было связано с университетом, газетой - все осталось в той, докиношной жизни. Знакомые были новыми и постоянными. Сергей никогда не акцентировал для себя места знакомства - у пивной или в соседнем кафе. А с "Жучком" так и вовсе познакомились в медвытрезвителе. И утром оказалось, что живут неподалеку друг от друга.
      Если правду - кино из всех искусств выдало ему чуть ли не столько же, как и этот переводчик Липкинд на республиканском семинаре.
      Вряд ли он продержался бы в газете больше полугода. Хотя там пили почти все, но в понедельник на работу приходили. И в рабочее время пили только по случаю - гонорара или праздника. Дня рождения, например.
      ... Наверное, так образуются облака? - Сначала туманно, потом сгущаются и превращаются в плотное. Там - вода. Или это айсберг? Сколько в каждом под водой? И не важно, что он пошел в помощники. Как раз у председателя Госкино старый помощник, с фамилией известного художника - Кандинский (только какой он был Кандинский - Пихасович!) стал главным редактором киностудии, и одному из приятелей Сергея, оператору, не потребовалось много времени, чтобы уговорить его пойти в помощник: "Старик! Из молодежки тебе пора уходить (Артур не знал, что уходить надо не по возрасту - негативный материал о Сергее вот-вот могло достигнуть критической массы), а тут - такие возможности! Смотри - Борис Пихасович куда пошел! Да если и не станешь главным, все равно будешь делать фильмы - сначала документалки. Потом, присмотревшись - и художественное. Не сравнить же с твоими газетными гонорарами! Одна двухчастевка даст весь твой годовой заработок в газете вместе с гонорарами!".
      Люди гибнут за металл? А дружба? Как бы это выразить вот так же, в ритм. Деньги и дружба - не близнецы. И не братья. Ну ладно - это потом. А председатель комитета не скрывал своего восхищения Сергеем: "Сергей Викторович! Вам бы в кино попробовать сниматься. А что? - С вашей фактурой, лицом..." Сергея потом и сосватали - сыграть эпизодическую роль в революционном фильме - дали небольшую роль - белого офицера. Ну, он не Коннори. Но на фоне чахлых актеров очень выделялся. Пришлось даже реплику вставить. Что-то о богатырском роде Неплевако.
      ... Он помнит свою первую документалку. Как все не мог придумать ход без этого штампа кино. Как пришел в редакцию и вытащил в скверик кинокритика Соболева и попросил его дать ход - спец же по кино. Женька деликатно хотел выйти из игры, но Сергей был настойчив - время уходило, надо было сдавать заявку. "Ты что же? - Только учить можешь, как снимать кино, а сам- не можешь выдать ни одного варианта?" Женька обиделся - не обиделся, но покидать поле боя не стал: "Так твой раис - передовой-распередовой? - Ну и заставь его в зале смотреть другие документалки, снятые о нем. Или даже вообще не о нем - а о том, как было. И что твой раис сделал, чтобы повысить урожайность, улучшить агротехнику, поднять жизненный уровень...". И, сделав паузу, встал, аккуратно положил окурок в мусорную урну и повернувшись к нему, сказал: "Поверь, для твоей двухчастевки этого достаточно".
      Но Сергей не хотел провала, и вечером зашел к Дорману республиканскому лауреату в документальном кино - вроде поиграть в шахматы, и между делом поделился сюжетным ходом, что предложил Женька. Дорман подумал и с вековой привычкой не торопиться и не высовываться, сказал: "Ну, вроде ничего. Хотя... Тут можно ведь много чего придумать..." Сергей спросил: "Так уж и много?" Дорман выдвинул крайнюю пешку и сказал: "Конечно. Нужно только подумать..." - А - сходу?