Надя давно вышла на работу - говорила, что без театра - ей скучно, а Сергей подтрунивал над ней: мол, считаешь аплодисменты, адресованные солистке, твоими? Надя сопротивлялась и говорила, что есть в балетах номера, когда себя показывает кордебалет и называла сцены из "Жизели" и "Лебединого озера", он, отталкиваясь от своих явных и неявных открытий, подкалывал: "В зале иногда - всего сто человек. А вас на сцене - пятьдесят. Значит, на каждую - два хлопальщика? Не маловато?". Она возражала: что, мол, их не пятьдесят, а гораздо меньше, и тогда он начинал хохотать: три хлопуна - это смысл жизни? - Просто приятно, - оборонялась она, не зная, что он хочет сказать. Сергей не зря пытал Надю: после того, как они поженились, он стал чаще бывать вместе с нею у некоторых ее подруг, и тем более - у Залатова. Он всегда держал себя в руках, чтобы не врезать как следует, потому что знал после этого может пойти в разнос, выдать кому-нибудь на полную катушку. Он, например, не раз видел, как изменилась Томка. Здесь же, у Залатовых она подцепила красавца Мурика - осетинского красавца, хотя сама ничего особенно из себя не представляла, даже на европейский вкус нос ее был излишне велик и горбат, что Мурику, наверное было совсем безразлично - на Кавказе носатых куда больше, чем аккуратноносых по европейским понятиям. Сергей с самого начала знал, что этот гражданский брак ни к чему не приведет: Мурик наверняка имел и переимел таких Томок, но она, то ли по дури, то ли по наивной расчетливости, решила его привязать и родила ему сына, назвав его, по тупому, ТАМЕРЛАНОМ, не понимая, что ТАМЕРЛАН - это искаженное от Тимура, Тимур - сленг - хромоногий. Но учить грамоте балерин, после азиатской школы прошедших только дрессировку у мастерицы не падать с пуантов (Сергей всегда поражался, как она похожа на старуху из фильма "Ариши-Мал алан", рубя и самодовольную). Все бои за своего Мурика Томка проиграла, кроме одного: ей удалось убедить деда своего сына, что Тамерлан - сын Мурика. Но - и только. Она пожила какое-то время у Мурика, которому семья заранее купила дом, и Мурик, будучи не пальцем делан, знал, что Томка через короткое время сможет аннексировать большую часть дома - когда докажет, что прожила здесь больше года. Мурик уходил к родителям на недели, запирал дом и Томка почти все время жила у себя дома, тем более, что весь подъезд состоял из работников театра (власти, ничего не понимавшие в балете, в разорванном дне - с утра обычные репетиции, потом - перерыв до спектакля - смыть грим, принять душ (дома есть горячая вода или нет - бабушка надвое сказала), потом добираться до этого, самого отдаленного микрорайона. Иногда, если спектакль был большим, директор выделял служебный автобус. Но отцам города (и выше) эти проблемы были неведомы. И Томка просила кого-нибудь из соседей посмотреть за Тамерланчиком, что обычно те и делали: тут многие делали обязанности и помогали прыгающим и орущим в театре чадам следить за детьми. Но зато в выходные Томка уже ничего не могла сделать - лимит на услуги бывал давно исчерпан. И когда они расстались с Муриком, мальчику было уже три года. Ни дома не оставить, ни с собой взять. Подругам Томка объясняла, что сама ушла от Мурика, так как все деньги он тратил на друзей, что все субботы и выходные дом был полон гостей и она должна была не отходить от плиты - все готовить и готовить, бегать по базарам и магазинам. "А на сына ему - совсем наплевать", - говорила она. - Даже вечер с ним посидеть не может. Ну да, посидит, - усмехался Сергей - в двадцать шесть и при своей восточной красоте, силе и росте. Не Бимболат Ватаев, конечно, но стройнее. Хотя б Имболат, которого Сергей видел на киностудии во время съемок фильмов по Фирдоуси казался ему правнуком того батыра, что сразился насмерть с Пересветом на Куликовом поле. Но Томка злилась на ребенка, иногда называя его самыми оскорбительными словами - мстила ему, что привязал ее к своей руке, к дому, что не пойдешь куда-то на ночь, не останешься на банкет и потом не разулишь к кому-нибудь. Один раз он встретил Томку в главном гастрономе с сыном, которому было уже года четыре. Он перекинулся с ней парой слов и увидел, как красив мальчик - перещеголяет, видимо, отца модель вышла усовершенствованная. От Мурика в мальчике было процентов восемьдесят, еще двадцать - красоты от бога и ничего- от матери. Он сказал: "Растет?", - и не успела улыбка сойти с лица Сергея, как он услыхал злобное от матери: "Лучше бы он сдох! Говорили дуре - сделай аборт. Так нет, родила на свою голову". Сергей быстро с ней расстался - он понимал, что злоба к ребенку исходит не из того, что он мешает ее творчеству (какое там творчество у рядовой кордебалета без перспектив), а от того, что мешает жить в свою сласть, трахаться, когда захочет и там далее. Он был поражен ее звериному инстинкту - жажды наслаждений, необремененности, и понимал, что то положение, где она была поставлена в строй - пусть не солдатский, пусть не в камуфляже и кирзах, а в пачках и на пуантах - все равно же это строй! Да и пачки - чем не камуфляж! Хотя Томка - единственная, кому мешали эти самые цветы любви? Он знал среди своих знакомых таких, кто, родив ребенка, сплавлялся их молодым дедушкам и бабушкам (хорошо, что дедушкам и бабушкам а не в дом малютки, или, еще лучше - в полиэтиленовой мешок и на свалку). О, этот расцвет жизни! - теперь в городе было уже четыре дома малютки, в которых почти сплошь были сироты при живых родителя. Однако живем! Он думал, что в восточных семьях, из которых практически не было детей в этих разных домах ребенка, каждого холят и пестуют. Но как-то их познакомили со справкой: первое место в стране по детской смертности. Один знакомый, местный, говорил ему: бог дал зубы - даст пищу. В кишлаке он видел толпу детей у одного бригадира - прямо детский сад. Он спросил бригадира, как зовут малыша, который подбежал к ним, когда они вели беседу. Орденоносец и передовик все никак не мог вспомнить имя одного из сыновей и обратился к жене. Та объяснила: этот - Дилшод. Всего в семье оказалось девять мальчиков и четыре девочки. Вот такая любовь.
      Его с детских лет мучила и не давала покоя одна мысль: раз мать значит, святое. Все книги, все фильмы об этом. Но в жизни многое было не так. И в его жизни было не так. Потом, уже в университете, он однажды прочитал в "За рубежом" потрясающий материал, как в США воспитывают детей. Исполнилось шестнадцать - давай, милый(ая) катись на все четыре стороны! Где же эта глубинная привязанность? Он знал по себе, что эта самая привязанность может быть, а может и не быть. Как знал и то, что подвергать сомнению эту триаду - мать - отец - дети - никто не позволит. Разве что в Африке. Прочитал в том же "За рубежом", как при рождении сына (если дома у главы семьи был уже один от многочисленных жен), того тут же бросали в реку на съедение крокодилам. Вот тебе и отцовская любовь: важнее не делить клочка земли, который имеет право наследовать только один сын. Так что наши, советские мужья, чей адрес не дом и не улица, просто гуманисты, - не бросают своих сыновей в реку, а просто сбегают и не платят алиментов. Чего Томке надо от Мурика? Сын и ему помеха, как и ей.
      Впрочем, прошло не так много времени, чтобы он убедился, что и его Надя как совсем собой разумеющееся воспринимала то, что сын большей частью был у бабашки. Та и сама их баловала, говорила: пока молодые - погуляйте! Кто что понимает под этим словом. Он видел, как не состыковывается его жизнь и уклад с Надиным. Пока он был на работе, она то уезжала на репетицию, то возвращалась. Он приезжал домой - она была в театре. Хорошо еще, что они жили не за сто верст от театра и ее по пути то подвозил театральный автобус, то папа на своей машине - он никогда не отказывал дочери подбросить ее после спектакля домой, тем более, что вместе с Надей в машину садилось еще человек пять точеных штучек - автомобиль сразу превращался в подобие парфюмерного базара, тестю нравилось общество этих воздушных созданий, уж что-то, а надрочочники наверняка начинали функционировать что надо. И командировки. То с концертами к хлопкоробам, то с строителям БАМа, то Нурека, то на Урал, то в Сибирь. Они его тяготили только в той мере, что приходилось оставаться одному и прибегать к помощи элениума. Но он быстро сообразил, что можно ночевать у тестя с тещей - там был сын и Сергей чувствовал, что он может пойти по стопам своего отца, во всю старался, чтобы сын чаще бывал с ним и помнил и любил отца, чтобы они оба любили друг друга. А в некоторые вечера нет худа без добра - о нем вспоминали старые кадры и он убедился, как сладостно с женщиной, если ты ей нравишься и не был с ней в постели года полтора. И его командировки отрывали от дома. Одну он запомнил на всю жизнь. Республика получила места на смотр по оздоровлению детей в Крым. Министр, понимая, что помощнику редко может выпасть лафа с разными поездками, включил его в группу и сказал добродушно: считайте - у вас - японские каникулы: за неделю покупаетесь, позагораете. Стол и кров вам обеспечены, а чтобы не вызывать пересудов - пару раз вместе со всеми посмотрите там разные оздоровительные комплексы.
      Сергей и не предполагал, что вместе со всеми другими объектами им придется осмотреть и санаторий для полиэмилитных детей. Ничто не обрадовало его в нем: ни простор палат и корпусов, ни белизна и заботливость персонала о своих пациентах. Самое худшее он увидел утром: из окрестных домов, разными тропками несли к морю на своих спинах, чаще женских, своих беспомощных детей к воде родители. Он видел, как тяжело нести тяжелобольного ребенка женщине, ребенка, который не может сгруппироваться, прильнуть удобнее, отчего тяжесть от скрюченного тельца была еще большей, и он видел, как матери, пересиливая эту перекошенную тяжесть, несли и несли свое дитя к воде, словно морская вода могла восстановить порушенные нервные связи, разогнуть деформированные руки и ноги, тельца... Он сосредоточено курил сигарету, глядя на это человеческое безысходное страдание, думал о Томке, о других, кто просто отказывался от здоровых детей или даже убивал их, выбрасывая на свалку. Пожилая врач сама заговорила с ним: "Тяжело смотреть? Тут каждой матери можно давать звание героини". - "Откуда они?" - спросил Сергей. "Они лечат детей по курсовкам или если курсовку достать не могут - просто дикарями привозят детей на море. Мы всех их знаем. Как правило, первый раз они попадают к нам по путевке. Но больных детей много, путевок на всех не хватает. Покупают курсовки. Мы их лечим, а все остальное - проживание, питание - за счет семьи... Вон та женщина - видите, ее дочь сейчас пытается с помощью мамы сделать несколько шажков - уже двенадцать лет возит свою Дашеньку к нам. Трижды была по путевке. Остальное - курсовка. Раза три с ними был и отец... Дашеньке уже пятнадцать...". Сергей только мотнул головой от этой странной, почти сюрреалистической картины и подумал, что с ними вот это все документально Феллини - точно ведь подумают, что это - инсценировка - такого, мол, быть не может. Да, много быть не может, чего мы не видели и не знаем.
      Следующим утром он решил не выходить к этому месту на пляже, и вообще не выходить до обеда - детей ведь понесут назад, кормить, и решил выйти прогуляться к вечеру, когда солнце уже почти коснулось турецкой стороны. И вздрогнул: под шорох небольшой волны родители несли с пляжа домой потрясающе! - своих довольных детей, с некоторыми из них, что были поменьше и их было не так тяжело нести, матери (с улыбкой!) разговаривали, ожидая нечленораздельной реакции детей. Привычка к мужеству? Привычка вообще? Что будет с этими несчастными детьми, если что-то случится с родителями? Закрытый санаторий на всю жизнь, как тот, где живут другие обреченные?
      Вечером он пошел к медсестре и попросил какой-нибудь транквилизатор, сказал: "От увиденного у вас - свихнешься". Медсестра вытащила какую-то таблетку и предупредила: "Сразу в постель. А то уснете на дороге". И действительно: таблетка вырубила его до обеда следующего дня и он не сумел спросить медсестру, что за таблетку она ему дала - она сменилась и ее смена была только через три дня и они послезавтра ехали посмотреть Артек и потом домой через Симферополь. Он потом долго размышлял: что, вот если взять и еще раз поехать в Крым, в отпуск. Дикарем. Пообщаться с этими женщинами и хотя бы с одним мужчиной (мужики лучше оформляют мысль, могут четко сформулировать, что ими движет), потом написать хотя бы один глубокий рассказ об этой своей ноше - не кресте, нет - ноше. И не Сизифов это труд там - просто наказание пустым, а здесь - свое, родное, беспомощное. Почти беспомощное. А если пойти глубже и подробнее по тайникам души, то можно написать и повесть о героизме родительской души. Только Сергей чувствовал это никому не надо. Человек ведь почти автоматом считает: горя и своего хватает. А искусство должно быть красивым. Вот тот же балет - квинтэссенция этой заповеди. Ни безруких, ни, тем более - одноногих. Даже кривых. И кордебалет комиссия отбирает- девочки - чуть ли не дети одной матери получаются. Значит, искусство - только красота? А сострадание в нем - это сострадание к неразделенной любви или к прочей чепухе. А где подлинная трагедия - этого нам не надо? Что же тогда этот катарсис? Где этот мудрый грек - он бы спросил у него о границах тем, дозволенных искусству. Или у них таких драм? Или сбрасывали со скалы ущербных детей? Так это в Спарте. Великий грек сам же считал, что поэзия - низший вид искусства по сравнению с трагедией. А там герой - только тот, кто сталкивается с интересами государства? Привез бы он сюда этого мудрого, и пусть бы он решил, предмет ли это для искусства и можно ли высечь катарсис из многовариантности судеб детей и родителей. Еще раз мелькнуло, что в жизни много сложного и труднообъяснимого, что не случайно разные там мудрецы сидят десятками лет в своих монастырях и снегах, скитах и кельях, бочках и черт знает где еще, пытаясь постичь высшую мудрость. Наверное, постигали. Но где же среди них великие поэты и писатели? Литература - молчаливый сговор между творцом и читателем? Это - нам нужно, а это - нет? И всякие измы пытаются взломать этот сговор? Может, всех этих модернистов надо поддерживать, а не крыть? Может, они найдут другой язык, другую правду? А сейчас, если постиг мудрость, можно только безысходностью рассуждений отразить вот этот безумный-безумный мир? И ему в стихах не хватало тяжести мысли и Липкинд это легко уловил? Впрочем, с этим давно выяснено.
      Он все чаще задумывался над тем, что с их сыном, вполне здоровым ребенком, Надя занимается без особого желания. И первое слово "мама" было адресовано не Наде, а теще. И когда сын уже прилично разговаривал, мама так и была для него Надей, и много позже, когда уже все рухнуло, и сын уже ходил в школу, он называл родную мать Надей, и это, как он понял по случайно пойманному отношению к этому уже бывшей жены, ей это было приятно, и удобно. Но объяснять все это ему было не нужно.
      Становление жены в женщину шло стремительно: от что-то слышавшей девочки об отношениях мужчины и женщины она быстро прошла путь до опытной женщины. Причем, Сергей удивлялся, что хотя он мало чему ему ее учил (а научить мог чему - в его прошлом колонна прелестниц - от шестнадцати и старше, застенчивых и не очень, и совсем не застенчивых, оттягивающих миг близости и торопивших его, от тех, кто стеснялся даже поцелуев с ним до тех, кто осыпал ласками, в просторечье которые можно назвать бесстыдными), жена быстро осваивала все тонкости интимных отношений, не стыдилась никаких ласк и ему казалось, что она хочет даже чего-то большего, но не уверена, знает ли ЭТО он? Наверное, кто-то дал ей прочесть "Камасутру", ходившую в фотокопиях по различным городским компашкам. Он сам целый день читал ее в редакцию, отброс в правку очередной маматы и удивлялся изобретательности в любви индусов, хотя сам вроде знал немало.
      У него нет никакой уверенности, как бы он повел себя в возникшей в дальнейшем ситуации, если бы во время гастролей жены он не познакомился на новом поприще сразу с несколькими женщинами. "Ангелы в белых халатах" называл он их про себя. С одной, Людмилой, контакт установился в один день и оказался самым полезным. Он приехал на ЦАС с запиской получить знакомым липазу и среди беленьких халатов самый ладный оказался на Лиде. Она словно сразу признала в нем своего мужчину, разговаривала с ним по-свойски и с чуть заметной улыбкой. Надя была на гастролях и дома должна была появиться не раньше чем через неделю. А потом он задал Люде простой вопрос: "Не кажется ли вам, что тут, в рабочее время, нам просто не хватит времени поговорить? Что, если после работы я встречу вас и мы прогуляемся?". Лида согласилась, но попросила прогулку перенести назавтра. Он позвонил ей в конце дня и когда уже смеркалось, встретил ее возле своего дома (ей было удобно подъехать именно сюда троллейбусом). Она знала правила конспирации и прошла за ним в дом, чтобы соседи не засекли их вдвоем. Оглядевшись, отметила вкус, уют и чистоту. "Это все богатство - лично твое?". Он ответил: "Ну, вообще-то я живу не один. Половина - в длительной командировке. Но все здесь, за исключением некоторых мелочей, куплено мною лично. А шкура медведя - не мой трофей. Убил один знакомый. Я ему за это поставил только пузырь". - "Кстати, о пузыре. Возьми на столе завернутую бутылку. Я не знала, что у тебя будет, но я вина не пью. "Сергей развернул бутылку - это был медицинский спирт". Не пугайся. Он - не ворованный. У нас есть нормы для разных наших служб. Остается и лишний. Стоит он для нас - сущие копейки. А в пол-литре - больше двух бутылок водки. "Люда быстро выяснила, что есть у него в доме, чем можно облагородить чистый спирт. Остановились на кофе и редком чешском ликере, что он купил по случаю каких-то очередных крупных праздников. Люда развела все, попробовала и сказала: "Ну почти Принц Шатло. Уже можно пить". - И улыбнулась: "Мы же не алкаши, чтобы хлестать чистый спирт, верно?".
      Пока пили помаленьку спирт с кофе (то есть почти Принц Шатло), Люда дала ряд советов, на чем и как настаивать спирт. Сколько на пол-литра нужно "Золотого корня, сколько ореховых перегородок, сколько можно добавлять для облагораживания настоянного спирта.
      Когда он потянул ее к себе, она легко остановила его: "Стоп, стоп! Я люблю сама раздеваться", - и легко и быстро скинула с себя все и поймала его в объятья, когда он еще только садился на кровать, чтобы лечь рядом с ней. Все было легко и замечательно: медички хороши еще и тем, что знают и свое, и мужское тело, знают, что надо и ей, и партнеру в пастели. "Повторим, когда захочешь", - сказала она, когда они ждали в полночь такси. Это был удобный вариант у не1 была мама и сынишка четырех лет, которого, она, видимо, и отправила сегодня к маме, перенеся вчера встречу.
      С зав.аптекой, неподалеку от министерства, где он брал себе разные препараты и кое-что из не очень дефицитного для знакомых, знакомство вышло месяца через полтора после знакомства с Людой. Он попросил Марину Георгиевну дать ему что-нибудь успокаивающее на ночь. (Года тридцать два-а Марина Георгиевна). Она заметила "Боже! Разве такому цветущему мужчине на ночь такое успокаивающее нужно?". Он попер напрямик: "Да вот жена на гастролях уже полмесяца. Волнуюсь, понимаете, успокоить некому". - "А вы поищите рядом - вдруг кто-то согласится вам помочь?".
      Она пришла к нему в тот же вечер, принесла с собой роскошный пирог ("то-то должен вас побаловать"), и оказалась на редкость нежной и женственной, с довольно крупными формами, но не от полноты, а от той стати, что даровала ей природа. Тоже оказалась разведенкой, и как понял Сергей, мужа она просто выставила из-за общей серятины (ни в гости не пойти с таким в приличное общество, ни к себе пригласить. Да как вышла? Учились вместе. Я за него по дури еще на втором курсе вышла. Дочери уже четырнадцать). Он потом назовет этот период в три года медицинским, хотя про себя называл точнее: спиртово-медицинским. Но пока события развивались совершенно неожиданно для него. Один из его приятелей, тренировавший команду "Динамо", встретил его и сказал: "Слушай, Сергей! Нам просто за тебя обидно. Уже раза три наши ребята, да и я сам, видели твою с разными хахелями. Тут на сборах команда из Казахстана. Так она с ними мотается. Извини, старик. Дело, конечно, не наше. Но полгорода видит". Сергей знал, когда жена может сорваться - идеальный день - понедельник. От министерства до главпочты десять минут пешком. Он сел на лавочку внутри почты, понимая, что ей заходить во внутрь - незачем. И не успел просмотреть полгазеты, как увидел, что к его жене подрулил здоровый амбал (точно - мастер спорта), нагло поцеловал ее в щечку и, развернув, повел на противоположный конец улицы. Он видел, как они сели в машину, как покатили вниз, в сторону его министерства, но он то знал - они обогнут стадион "Динамо" и поедут в гостиницу "Спорт". Торопиться ему было некуда: до "Спорта" прекрасно можно было доехать на троллейбусе. Он доехал. Попил пива в кафе на озере рядом с гостиницей, выбрал "укрытие" и стал ждать. Хорошо, что подъезд гостиницы - в ярком свете. Но ждать ему пришлось долго. Надя появилась часа через три. Она явно была в самом лучшем расположении духа от вина и любви (или от вина любви?), висла на амбале, целовала его взасос, тот прижимал ее до визга, потом они наобнимались, что решили еще раз уединиться в гостинице и вышли минут через тридцать - жена была уже спокойнее, хотя льнула к амбалу и лезла зачем-то ему в карман брюк (идиот - разве ЗАЧЕМ-ТО?). Ехать в город им надо было перейти на ту сторону улицы, где сидел он в глубине аллеи. "Вот это да! как шпион на задании!". Они встали на краю дороги, метрах в шести от него и ему было хорошо слышно их мурлыканье. Надя прижималась к нему и шептала: "Молодцы, что мы вернулись. Было так здорово - лучше, чем в прошлый раз!". Амбал притянул ее к себе и засосал. Сергей потом ругал себя, что не сдержался. Зачем он вышел? И зачем сказал: "Ты, мужик, а ну отпусти девушку!". Амбал, если был не под шафе, наверное, сообразил бы, что Сергей муж. Но он прилично принял и тугие мускулы подсказывали ему другие мысли: "А тебе что? - Завидно? Вали отсюда, пока не схлопотал". Сергей резко ударил его в челюсть - амбал почти наотмашь упал на асфальт. Через несколько мгновений он попытался подняться, но тут (Сергей сильно ударил его ногой в живот и тот снова рухнул, не подавая признаков жизни. Сергей знал, что обычного человека легко убить таким вот ударом в солнечное сплетение, но этот - должен оклематься - не менее ста килограммов тренированного веса. Со стороны, если бы кто объявился в этот поздний час здесь можно было бы подумать, что молодая пара стоит рядом с алкашом на асфальте и не знает, что делать. Одинокое такси тормознуло рядом с ним. "Садись, поехали!" скомандовал он Наде. "Никуда я с тобой не поеду! Идиот! Ты человека убил! Он сел в машину и назвал адрес. Водитель спросил участливо: "Разборка?". - "Да какая там разборка! Тот хмырь просто нарвался. Собирался спьяну проучить меня. Но есть же русская пословица: не зная броду, не лезь в воду". Водитель покивал согласно головой: он понял, что Сергей - боксер. Простой человек какого с катушек не свалит.
      Два чувства сменяли друг друга в нем, пока они катили до дому. Почему-то он чувствовал удовлетворение, что проучил этого пижона. Словно сглаживалась та тайная обида, когда он так бездарно проиграл Роберту "бой" в скверике у театра. С другой стороны - мучила и не отпускала мысль, что бить лежачего ногой не надо было. В их детстве и юношестве было железное правило: лежачего бьют. Это значит, он насмотрелся драк уже нового поколения, когда и толпой били одного, били и лежачего, били ногами. Он один раз видел такое зверское избиение из окна автобуса, возле площади Победы, и самое страшное мимо шли люди и никто не вешался. Боялись. Могли дать и им. И вот он ударил этого. Ну пусть бы он встал. Можно было сделать апперкот. Пусть еще раз лег бы на асфальт... Да, не надо было.
      Надя не появилась дома ни в этот день, ни на другой. Он позвонил теще там сухо ответили, что ее нет. Так... Значит, что-то придумано. На третий день он немного задержался на работе - шеф попросил подготовить к машинке доклад. Все уже знали - после Сергея ничего перечитывать не надо. Вот где пригодилась филология! Хоть плачь! Он и не заметил, как у небольшого скверика неподалеку от министерства его встретила группа здоровых ребят - не меньше десяти. Он ничего не успел сообразить, как его схватили за руки. Не вырваться. Его подтащили к дереву. И тут он увидел того, кого бил три дня назад. "Ты что, сука, ногами бить мастер?". От мощного удара между ног он почти потерял сознание его ударили еще раз и он начал оседать вдоль корявой поверхности дерева. Но мощные руки не дали ему упасть. Теперь его били по ребрам, по животу, отключался временами и не помнил, когда его бросили.
      Потом врач скажет ему: "Благодарите бога, если будет возможность иметь потомство". Он почти не мог ходить, - так между ногами было вздуто и болезненно. Как они не переломали ему ребра - для него тоже было секретом. И ни одного удара по лицу... (Боялись сломать свои пальцы?). Он отлежал в больнице две недели. И снова ощутил рушившийся мир: никто, с кем о н учился или работал в "молодежке" не навестил его. Он понимал, что не придет и жена (он знал - бывшая: навести на него могла только она). Приходили новые сослуживцы, и наверное, по заданию самого шефа - представители месткома. Нанесли ему всего - хоть на базар выноси. Но грела и маленькая искорка тщеславия: через день, когда от него узнали, кто он и позвонили на работу, для него освободили какой-то кабинет и оборудовали под палату. Лежал один как кум королю. Поставили телевизор и извинились, что нет телефона, но сказали, что он в любое время может звонить из ординаторской - даже вечером - дежурному врачу дано цэу.
      Выйдя из больницы, он решил позвонить жене. Рассчитал, когда она должна быть дома одна. Собственно говоря, звонить было незачем: он обнаружил, что все свои личные вещи Надя забрала, пока он лежал в больнице. Забрать у нее ключ или вставить другой замок? Но оказалось, что ключ она бросила в почтовый ящик, что он и обнаружил, когда вынимал накопившуюся корреспонденцию. Но и не звонить - тоже вроде замаха ракеткой без последующего удара. Он наткнулся на нее и та сразу перешла в атаку: "Я уже подала на развод. Не вздумай тянуть : - я все равно уеду к Виталику!". ОН сразу понял, кто такой Виталик. Развод не затянулся, но ни к какому Виталику она не поехала - он знал по собственному опыту, что стоят эти увлечения спортсменов где-нибудь на выезде (да и не на выезде). На трибунах всегда сидят девочки, готовые к самым разнообразным контактам с аполлонами русской масти. Он додумывал причины поведения своей бывшей жены. Сверхтемперамент? Но вроде в постели она получала все, что ей было нужно. Его грубое отношение? Да вряд ли он был хуже других. Разные интересы и разный образ жизни? Да, истина лежала где-то здесь. Пожалуй, там, где кончалось ее творчество, если можно так сказать. Пусть она не понимала этого. Но не первая на сцене здесь, тем более в стране - сублимируется вот в такую жизнь. Не все, конечно, в кордебалете - кордебалетили. Но у Залатова дома появились те, кто словно хотел свою третьестепенность на сцене дополнить успехами на сексуальной ниве. В конце концов он не знает, о чем толкуют наедине бабы: кого можно быстро охомутать, кто щедр на подарки, а кто просто на пастельные шалости. Он ведь знал, что вся балетная группа (ну из тех, кто не относится к овцам) как бы поделана между разными группами мужчин города: первые номера были объектом внимания (чаще всего - успешного) местной творческой элиты: композиторов, либреттистов, драматургов, писателей и высшего звена минкультуры. Кордебалет - братии пониже: из русской обслуги местных создателей киношедевров, художников кино и театра ну и другой публики. В данном случае его жена вышла на спортсменов. А точнее - они зацепили ее, когда она шла где-нибудь у театрального сквера, а они, здоровые, сильные, сытые и голодные, прохаживались по скверику вокруг театра. Нет, конечно, это не его дурацкое желание когда-то стать чуть ли не новым Маяковским, но все же... Способ выделиться. Хотя бы для самой себя. Нет быть серой. Не быть хуже (и уж точно лучше тех глупых овечек, что не позволяют себе ничего лишнего). Хотя... А если бы она была первой? Вообще если бы ей рукоплескал мир? Ну ведь это совсем просто? Тогда к блеску славы она подбирала бы себе что-нибудь покрупнее: мировых звезд балета, эстрады и больших начальников у нас, чьи портреты вон там, напротив Дома правительства в рамках. В общем, не хочу быть столбовою дворянкой, а хочу быть морскою царицей. Сказка - ложь. Но все хотят стать морской царицей. Что же злиться на жену (бывшую). Он потом узнавал - иногда случайно, что она то крутит роман с приезжим балетмейстером (в самом деле - не таскать же тому за собой жену из Москвы на окраину страны, где тебе с перерывами полгода работать над каким-нибудь балетом к потрясающе ответственной дате? Юбилею страны, республики, КПСС, дат хватало. Потом - что ее видели в машине одного из партийных бонз - по дороге в загородную зону отдыха для избранных, потом что-нибудь еще. В общем, берем от жизни все. Хватит ее надолго с ее фигурой. До сорока точно. А может- и до сорока пяти.
      Надо сказать, что он быстро женился второй раз опять из того же принципа: чтобы не быть одиноким и брошенным. Оставалось только выбрать кандидатуру не ниже рангом. Чтобы не думали ТАМ, что он - неудачник какой-то. Его новые медицинские пассии не годились для этого по двум причинам: у них уже установился определенный тип отношений, с одной стороны, а с другой - женись она на одной - станет известно об этом другой, то есть откроется "тайна", которой сейчас не интересуется ни та, ни другая. И тянуть не было резона: в те дни, когда у него не оставалось ни Люда, ни Марина Георгиевна (вот черт - наедине с собой он уважал субординацию и называл ее по имени отчеству". Это во мне - раб? Который хочет куда-то вырваться? Ах, этот Липкинд!), он вынужден был ложиться за полночь: все тревожило что-то таились и тревогой скребли душу рассказы о покойниках, приходящих ровно в полночь, о домовых и прочей ерунде. Он успокивал себя, что все эти тревоги отголоски фольклора, когда то сильно подействовавшие на детскую впечатлительную натуру, а он, как будущий художник (ха-ха-художник!), что надо взять себя в руки, и он брал, но вдруг какой-нибудь неожиданный звук (треснула рама от пересыхания или еще что-нибудь, и он вздрагивал и мурашки шли по телу, он крутил головой и говорил: фу ты, черт! - и тут же ругал себя, что поминает черта, хотя не верил в существование этих ангелов со знаком минус.