КАК КРОШИТСЯ ПЕЧЕНЬЕ

У Майка было такое чувство, будто его сопровождает президентская автоколонна.

Большие чёрные «линкольны», по два в ряд. Неспешно катящиеся по дороге 101. Первый раз в жизни он ехал в «линкольне» с незарешеченными окнами. Огромный китаец по имени By, положив дробовик на заднее сиденье, попросил Майка дать ему свой пейджер.

Майк протянул.

By сжал коробочку в кулаке (пейджер хрустнул) и вышвырнул в окно.

— Добро пожаловать на борт, — сказал он.

— Куда мы едем? — спросил Майк.

— В Святое Сердце.

Святое Сердце оказалось покинутой католической школой. В нем было, должно быть, около сотни людей, все они были одеты в кладбищенски-чёрные одежды. Это было похоже на приют для людей в состоянии депрессии; обитатели передвигались с угрюмой целенаправленностью. Некоторые из них переносили оружие из одних классов в другие. В гимнастическом зале по всему пространству баскетбольной площадки были расставлены койки. В дальнем конце была оборудована сцена для собраний. В углу шла демонстрация применения стрелкового оружия. By помахал молодой женщине с длинными светлыми волосами, которая рисовала мелом на школьной доске белый контур человеческой фигуры. Она улыбнулась By и продолжила урок. Когда она потянулась, чтобы нарисовать голову, её чёрная футболка задралась, обнажая живот с ямкой пупка.

Повернувшись к классу, она спросила с мягким южным акцентом:

— Ну, кто скажет мне, где находятся три точки для чистого выстрела?

Один человек поднял руку.

— Позади уха.

Блондинка кивнула.

Пожилая женщина подняла руку.

— Да, Кей?

— В основании шеи.

Женщина кивнула. Подождала немного.

— Ну, кто ещё? — она вздохнула и сказала: — Да ну же, люди! Прямо в сердце!

Маленькая группа захихикала, в замешательстве глядя в пол.

Блондинка положила руки на бедра.

— Так, а где у нас сердце?

Пристыженные ученики прижали руки к левой стороне груди.

— Супер! — воскликнула блондинка.

Длинный худой человек сидел, читая чёрную Библию. Другой человек, в чёрной футболке, показывал нескольким женщинам, как чистить винтовку. Дот подвела Майка к большой алюминиевой кофеварке, установленной на столе, покрытом белой бумажной скатертью; рядом с ней стоял поднос с «Oreo»[44]. Она налила ему чашку, подала и посмотрела на него.

— Что такое? — спросил Майк.

— Кто учил тебя манерам?

Он понятия не имел, о чем она говорит.

— Я налила тебе чашку кофе.

— И что?

— И что в таких случаях происходит?

Странный вопрос. Майк подумал обо всех тех чашках кофе, которые ассистенты приносили из съёмочную площадку. Он потратил лишь одну горячую минуту, чтобы научить команду, какой кофе он любит. После этого они запомнили навсегда: много сливок. Без сахара. Он любит такой кофе. Черт, ему это было необходимо. Двадцать семь дублей в день. Актёр, прекрасно справлявшийся на пробах, а на площадке не способный найти своё место и читающий одну строчку вслух, а другую про себя. Облачный фронт, грозящий накрыть тенью всю площадку и отправить всю долбаную непрерывность к чертям собачьим. Представительница заказчика, посматривающая на часы, барахлящая дождевальная установка — у него было о чем подумать в день съёмок, так что он принимал как само собой разумеющееся, что кто-то берет на себя заботу о том, чтобы приготовить ему кофе.

— Что-то я тебя не пойму, — сказал Майк.

— Хм-м, — протянула Дот, наливая и себе из краника и заворачивая несколько «Oreo» в салфетку.

Взяв с собой свои чашки и печенье, они направились в угол комнаты, где стояли складные стулья. Свет проникал внутрь сквозь высокие окна, забранные частой стальной решёткой, чтоб защитить их от ударов мяча. Заглянув под сцену, он увидел нечто вроде выступа, покрытого плотной темно-бордовой материей — складные скамейки, такие же, какие были в спортзале его школы; их составляли вместе в сложенном виде, как карточки в картотечном ящике. Тяжёлый запах пота и грязных носков. В углу — списанная зенитная установка, бордовая с белым. Над сценой висели флаги — ГОРОДСКИЕ ЧЕМПИОНЫ 1987, 1988, 1989. Кто-то нарисовал на кирпичной стене распятие в современном стиле. Хипповатый Христос с аккуратно подстриженной бородкой, одеяние в виде разноцветных граней. Что-то вроде рисунков кубистов. Стигматы были нарисованы с большим вкусом.

— Почему вы выбрали это место? — спросил Майк.

— Оно используется ещё и как арсенал. Здесь почти неограниченный запас боеприпасов.

— Только не надо пытаться втирать мне очки.

— Прямо под ризницей часовни, — пожала плечами Дот. — Ты хочешь узнать, что здесь происходит?

— Конечно.

— Клиндер успел тебе что-нибудь рассказать?

Пересказывая вкратце бредовую теорию доктора, он смотрел на своё двойное отражение в её широких изогнутых очках и гадал, какого цвета у неё глаза. Он заметил, что карман её чёрного платья оттопыривается. Носовой платок? Пистолет? Заканчивая, он сказал:

— Это была тупейшая история из всех, какие я когда-либо слышал. Колибри. Пришельцы. Виртуальная жизнь после смерти.

Дот запила «Oreo» глотком чёрного кофе.

— Это правда, — сказала она.

Майк посмотрел на неё.

— Все, что говорил тебе Клиндер — правда до последнего слова.

— Тогда почему же вы не на его стороне?

— Мы не хотим идти за Крылатым, — сказала она, усмехнувшись. — Он жулик.

— Но ты же только что сказала, что веришь во всю эту херню насчёт колибри.

— Это как со священным писанием. Мы верим, но интерпретируем это по-другому, — она улыбнулась и положила ногу на ногу. — Как тебе кофе?

Он уставился на пластиковую чашку с дымящимся напитком. Он ещё ни разу не отхлебнул его.

— Превосходно.

— Нет, серьёзно. Как он тебе нравится?

Кофеманка, подумал он. Как там называла эта маленькая французская переводчица таких людей? Тех, кто наслаждается? Снобов? «Connoisseurs»[45]? Он не мог вспомнить её голос.

— Хороший, — сказал он.

Она наклонилась к нему.

— Майкл. Возможно, ты думаешь, что я просто разыгрываю гостеприимную хозяйку. Это не так. Я задаю тебе серьёзный вопрос.

Ну что ж. Он отхлебнул. Он проглотил. Он посмотрел в чашку и увидел отражение своего носа и глаз в тёмной жидкости. Это никак нельзя было назвать чашкой хорошего кофе. Это была, возможно, лучшая чашка кофе из всех, что ему довелось попробовать за всю жизнь.

— Это… — он выдохнул и запнулся в поисках подходящего слова. — Это великолепно.

Дот откинулась назад и улыбнулась.

— Лучшего ты никогда не пробовал?

— Точно.

Она протянула ему «Oreo».

— Попробуй это.

Он взял его, понюхал и откусил. Вкус какао взорвался у него во рту. Печенье чудесно хрустело — оно не было ни слишком сухим, ни слишком твёрдым. Сандвич со вкусом ванили был настоящим вихрем острого удовольствия. Как если бы он первый раз в жизни пробовал мороженое. Как если бы он опять был ребёнком.

— Бове мой, — сказал он с набитым ртом.

— Нравится?

— Вошхишишельно.

— Лучше ты никогда не пробовал? Он посмотрел на неё и проглотил.

— Кто вы, ребята? Шеф-повара в гурманском клубе, подрабатывающие по ночам убийствами?

— Ты ведь не очень часто ешь в последнее время, не так ли?

Это было правдой. После джунглей он потерял аппетит. Он не мог припомнить, когда ел в последний раз. Это его немного беспокоило, но, в конце концов, еда никогда не стояла у него на первом месте.

— Нет. Почему ты спрашиваешь?

— Здесь все так же вкусно.

— Вся ваша пища? Неудивительно, что у вас так много последователей.

— Нет. Не наша пища. Вся пища. Каждый персик. Каждый хот-дог. Каждая тарелка супа. Откуси кусочек клубничного торта — ты будешь думать о нем часами.

В это было трудно поверить.

— Ты мне не веришь? — она улыбнулась. — Я вижу, ты давно не занимался сексом. Я могла бы доказать тебе, но это, пожалуй, лучше будет сделать с кем-нибудь, кто тебе нравится.

— Я здесь чего-то не понимаю.

— Здесь так со всем, — она окинула взглядом гимнастический зал. — Каждый день. Каждое ощущение. Абсолютное совершенство. Как будто наши вкусовые рецепторы были усовершенствованы. Они пытаются дать нам все, что мы пожелаем. Пытаются предугадать любое из наших требований. Они не выносят нужды. Ты никогда не замечал ничего такого?

— Нет, — признался он. — Клиндер сказал, что пришельцы изгнали из мира смерть.

— Что ж, мы приносим её обратно, — сказала Дот. — Мы ведём войну, Майк. Мы — партизаны на оккупированной территории. Мы — киллеры.

— Но почему?

— Потому что это извращение. Колибри просто кормятся нами. Мы — их «Oreo». Их снедь. Мы — их любимое лакомство. И мы хотим, чтобы они подохли с голода.

— И поэтому вы убиваете?

— Убийство — единственное оружие, которое может их остановить. Мы пытаемся создать парадокс. Мы убиваем некоторое количество людей, приносим некоторое количество страдания в эту маленькую утопию, и она перестаёт быть раем. Они должны выбросить нас за борт.

— И они делают это?

— Они делают это. Вот почему нас все меньше. Этот спортзал раньше бывал полон. С каждым человеком, которого мы убиваем, мы становимся ближе к свободе. Мы начали друг с друга. Потом мы перешла на близких, тех, кого мы любим. Потом — чужие люди. Сейчас мы действуем наудачу.

— Наудачу.

— Любого человека, в любое время.

— Господи, да ты не шутишь!

— Думаешь, мы сошли с ума?

— Нет, конечно нет! Это замечательный план. Стреляешь в кого попало не глядя, пришельцев это в конце концов задалбывает, и они вышвыривают тебя из своего рая к чёртовой матери.

Иисусе, почему я сразу не подумал об этом?

— Здесь все немного не так просто. Существуют определённые правила. Чтобы тебя вышвырнули — стёрли, как мы это называем, — необходимо убить трех человек. Незнакомого человека. Кого-нибудь, кто тебе нравится. И кого-нибудь из родственников.

Майк почти готов был рассмеяться. Он не хотел вникать в смысл всего этого. Когда он пытался вникнуть в смысл, его начинало тошнить.

— И сколько времени вам понадобилось, ребята, чтобы вычислить это?

— Годы.

— А что происходит с теми людьми, которых вы убиваете?

— Они возвращаются.

И все же он не смог удержаться. Он начал смеяться, и смеялся добрых несколько минут. Люди в спортзале стали оглядываться, интересуясь, в чем была шутка.

— Ты ведь не узнал меня, верно?

Она сняла свои тёмные очки, и Майк перестал смеяться.

— Выстрел в голову, — сказала она.

Это была женщина в розовом джемпере. Та женщина, которую он убил. У неё не осталось даже шрама.

Майк несколько раз сглотнул. Из всех ужасов, которые встречались на его пути в последнее время, это было наихудшим. Он обнаружил, что с трудом может заставить себя взглянуть ей в глаза.

— Никогда не удивлялся, что можешь произносить это слово? — спросила Дот. — «Смерть»? Далеко не все могут. Клиндер может. Некоторые из нас могут. Это птички нас запрограммировали, на глубоком уровне. Вроде табу, — Дот опять надела очки. — Ты можешь произнести его, потому что ты убивал.

С минуту помолчав, он сказал:

— Ты принимала меня за моего брата.

— Да. Прости. Здесь мы прокололись.

— Вы хотели убить его.

— Да.

— Почему?

— Мы пытались спасти тебя.

— От кого?

— От него. Он будет пытаться убить тебя.

— Но зачем ему это?

— Для Перешедших это единственный способ победить.

Майк обхватил голову руками. Его мозг перешёл тот предел, на котором ещё было возможно какое-то сцепление между мыслями, и теперь они скользили беспорядочно, как яйцо по тефлоновой сковородке. В этом не было смысла. Такахаши сказал: если хочешь жить, найди своего брата. Зачем ему было посылать меня искать Денни, если он думал, что Денни собирается меня убить? И — господи боже, да Денни не способен обидеть и муху! Неужели они не знают этого?

Наконец Дот сказала:

— Майк? Ты спросил меня о том, что происходит с нашими жертвами, но ты так и не поинтересовался, что происходит с убийцами.

Его ум был оглушён, и голова кружилась от ужаса.

— Что? — спросил он через силу. — Что происходит с убийцами?

Она позвала через весь зал:

— By!

Огромный китаец подошёл походкой тяжеловеса, как будто держал под мышками две подушки.

— By, ты сейчас на какой отметке?

— Два, — сказал он с гордостью.

— Скажи ему, — велела она.

By пододвинул стул и сел на него задом наперёд, скрестив мясистые руки на спинке.

— Парень на роликах на Венис-Бич. Моя жена, — он увидел выражение лица Майка и добавил: — Чистые выстрелы.

Дот пояснила:

— Он имеет в виду, что они не испытали боли — или почти не испытали. Скажи Майклу, что случится, когда ты убьёшь кого-нибудь из тех, кого любишь?

Он улыбнулся.

— Дембель. Меня стирают.

Она протянула ему свой пистолет.

— Выбирай.

Его глаза расширились, он взял пистолет.

— Это правда, мисс? О, спасибо! Огромное спасибо!

By рванулся через спортзал, как мальчик, только что узнавший, что он выиграл поездку в Диснейленд; он переходил от одной группы к другой, возбуждённо беседуя.

— Он ищет добровольцев?

— Угу.

— Кого-нибудь, кого он… любит?

— Именно.

— Это отвратительно.

— Дот! — позвал By. Он держал за руку тоненькую блондинку, которая рисовала на доске. — Это Дон!

— Веди её сюда.

Майк уже видел это. В магазине «7-Eleven». Рита и её брат. Он не мог вспомнить его имени.

Молодая пара стояла перед ними, вся в улыбках. Как будто их собирались провозгласить мужем и женой.

Дот спросила:

— Ты уверена, Дон?

— Ещё бы. By — мой брат.

— Ну, тогда давайте.

Дон приподняла край своей мешковатой чёрной футболки и вытащила курносый «тридцать восьмой». Ещё раз мелькнул пупок. Она протянула пистолет By.

— Возьми лучше мой, милый. Я только что почистила его.

— Круто! — Он взял его и медленно прокрутил барабан большим пальцем. Потом отдал Дот её пистолет.

— Ну, смотри не промахнись, — поддразнила его Дон.

— Подождите! — сказал Майк, вставая, и все они замерли, глядя на него.

— Кто это? — спросила Дон.

— Майк Глинн, — представила Дот. — Дон Джейкобс.

Майк сказал:

— Вы не должны делать этого.

Мгновение спустя Дон сказала:

— Я знаю. Но мы хотим этого.

— Ну да, — повторил толстый китаец. — Мы хотим этого.

— Они хотят этого, — сказала Дот и кивнула By.

— Подождите! — сказал Майк.

Блондинка закрыла глаза, и толстяк выстрелил сбоку ей в голову. Отдача эхом прокатилась по гимнастическому залу, как удар тарелок на репетиции оркестра. Женщина упала лицом вперёд. Струя крови прочертила дугу на отполированных деревянных планках. Как молодая луна. Она лежала в темно-бордовом пятне. Трехсекундное преступление, подумал он.

Майк посмотрел на толстяка, который улыбался безумной улыбкой, сжимая в руке пистолет.

Экзальтированный. Трепещущий от благодарности. Майк мог бы поклясться, что вокруг него разливалось мерцание, как будто он был покрыт росой. Он почувствовал неприятный запах: пахло палёными волосами. Их взгляды встретились, и Майк увидел то, что не хотел бы увидеть ещё раз в своей жизни.

Глаза By. Чёрный зрачок — точка пустоты, покоящаяся в центре коричневого кольца, зажатого между двумя белыми клиньями — стал расширяться вовне. Чернота быстро просочилась в радужную оболочку, поглощая её цвет. Круговая чёрная волна расширялась, пропитывая глаз до самого края, пока он не стал совершенно пустым — выпуклая щель, полная блестящей черноты.

Глазные яблоки By стали чёрными.

Потом почернели его зубы.

А потом он исчез.

Пистолет упал на пол спортзала, тускло звякнув.

Зал взорвался аплодисментами. Люди забирались на койки, бешено хлопая в ладоши. Кто-то ревел: «Стёрли!»

Худой человек, который читал чёрную Библию, вышел вперёд, как деревенский похоронных дел мастер, и накрыл тело женщины белой простыней. Встав, он сложил руки перед собой, держа Библию, и начал читать.

Бобби, вспомнил Майк. В магазине. Мальчика звали Бобби. Дот нагнулась, чтобы подобрать пистолет. Она предложила его Майку, но он лишь посмотрел на неё.

— Вот, — сказала она, — как крошится печенье.

ДЕВУШКА С ШОКОЛАДНЫМ КРЕКЕРОМ «ГРЭХЕМ»

— Моя мама тоже здесь? — остолбенело спросил Дэниел.

— Боюсь, что нет, — сказал Клиндер. — Она умерла ещё до сохранения. Но здесь есть архивы, которые смогут ответить на многие твои вопросы.

Доктор провёл их по длинному белому коридору в комнату для совещаний. Большой экран на одной из стен. Большие плевательницы из нержавеющей стали, равномерно расставленные вокруг стола. Комната была очень чистой: в воздухе стоял запах «Лемон Пледж».

Шон сел на колени к Дэниелу. Он решил, что никогда больше не выпустит его из своего поля зрения.

Клиндер, в своей бумажной пижаме, взял пульт с дальнего конца стола. Свет погас. Шоу началось.

В начале было дешёвое кино пятидесятых годов. Точнее, даже киноафиша. Нечто невнятно-розово-мелодраматическое, сплошным потоком скользящее по экрану. НЕСРАВНЕННАЯ ЭСТЕР УИЛЬЯМС! Пышная блондинка в жёлтом цельном купальнике, шествующая к дальнему концу трамплина.

— Эх, что за женщина! — сказал Клиндер.

НА ЭТОТ РАЗ НАВСЕГДА. Очевидно, название.

— Снято на острове Макино, — сказал Клиндер.

НАТУРНЫЕ СЪЁМКИ НА ОСТРОВЕ МАКИНО!

Доктор слегка покраснел из-за своей оплошности, но продолжал:

— Им следовало бы подогреть воду для мисс Уильямс.

ОЧАРОВАНИЕ! РОМАНТИКА! СТРАДАНИЯ ВЛЮБЛЁННЫХ! Пара, целующаяся при лунном свете, искрящийся пролив Макино позади.

— Разумеется, до окончания постройки моста тогда было ещё далеко, — сказал Клиндер.

— Хорошо бы он заткнулся, — сказал Шон.

ЕЁ ЛУЧШЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ! Прыжок с высокого трамплина. Женщины, демонстрирующие синхронное плавание. Голубые кадры, снятые из-под воды. Поразительный олимпийский замах и гребок Эстер. Довольно рискованное дело для того времени, подумал Дэниел. Но Клиндер был из тех шоуменов, что не могут вынести, когда приходится делить огни рампы с кем-нибудь другим.

— Она, должно быть, использует водонепроницаемый грим, — сказал Клиндер.

— Вы не хотите немного сбавить обороты? — спросил Дэниел.

— Что?

— Мы не нуждаемся в вашем постоянном комментарии.

— Я думал, что вношу дополнения. Это не помогает?

— Заткнись, — объяснил Дэниел и был вознаграждён бесценной улыбкой своего сына.

Ночной клуб. Вращающиеся пары в чёрных смокингах и платьях наподобие пляжных зонтиков. ЭКСКЛЮЗИВНОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ КСАВЬЕ КУГА И ЕГО ОРКЕСТРА! У микрофона — круглый усатый человечек в белом смокинге и фраке, с феской на голове и плешивой собачонкой в руках. Его оркестр в красных тюрбанах на помосте позади. Картонные пальмы на фоне задника, изображающего звёздное небо.

ГВОЗДЬ ПРОГРАММЫ — КОМИЧЕСКИЙ ГЕНИЙ ДЖИММИ ДЮРАНТА! «Носатый» падает в свадебный торт, корчит гримасу и восклицает: «Ай-йи-йи-йи-йи!»

ЧЕТЫРЕ НОВЫХ САМОБЫТНЫХ ПЕСНИ НЬЮМЕНА И БАУМА! Какой-то чудик роберт-тейлоровского типа, в голубом шёлковом халате с монограммой, с сигаретой в руке, мечтательно глядящий с балкона и тихо напевающий себе под нос, перекрывая струнный оркестр в восемьдесят тысяч инструментов.

— Он пидор или просто притворяется? — спросил Шон.

— В чем вообще соль всего этого? — спросил Дэниел.

Клиндер остановил плёнку на сцене в ночном клубе.

— Третий ряд, в оркестре, справа. Это твоя мать… — он шагнул к экрану и показал. — Видишь эту рыжую со скрипкой? Один из скрипачей в этот день заболел, и им нужна была замена. Струны замотали лентой, чтобы не было звука.

Откуда он знает это? Дэниел прищурился, глядя на экран. Конечно, это была мама. Он видел её фотографии. Он почувствовал отдалённую боль где-то в глубине, будто кто-то надавил рукой на его грудь. Он вспомнил строчку из Майкова дневника: «Моя мама была безработной актрисой но она… » Как там было дальше?

— Она снималась в рекламном ролике, — сказал Дэниел, пытаясь вытащить то, что мог вспомнить, из пыльного закоулка в своём мозгу.

Клиндер улыбнулся.

— Девушка с Шоколадным Крекером «Грэхем». Исполняла небольшой эротический танец в пачке. Потрясая жестянкой с крекерами, как делают эти латиносы со своими штуками, как их… с семенами. Она говорила мне, что это смысл её жизни — сниматься на телевидении. Эту рекламу транслировали напрямую, без записи. Иначе у нас, конечно, была бы копия.

— Я никогда не видел этой рекламы, — сказал Дэниел. Но он вспомнил жестянки. Когда-то он думал, что они есть у всех. Жестянки синего цвета с крекерами в шоколадной глазури, загромождающие проход между пристройками. Они едва ли не растекались от летней жары и покрывались инеем зимой. Видимо, компания снабдила её запасом в частном порядке. Они с Майком постоянно делали на них набеги, пока однажды дядюшка Луи в припадке похмельной ярости не вышвырнул их вон.

Плёнка рывком перескочила на следующий кадр. Эстер Уильямс и Питер Лоуфорд в пылу спора[47]. Отражение водной ряби, играющее на их лицах.

— Твоя мама на заднем плане, у бассейна, — подсказал Клиндер. — Вон, с рыжими волосами, в синем купальнике. Её единственное официальное появление на экране. Давай посмотрим поближе.

Плёнка стала более зернистой — он увеличил изображение и пустил по кругу тот кусок, где рыжеволосая клала ногу на ногу, откидывая голову назад, лицом к солнцу.

— Видишь это?

— Что?

На её лице трепетала маленькая тень. Лист? Сосновая шишка? Кадр медленно сместился вверх, открывая источник: маленькую колибри над головой женщины.

— Это 1953-й, — сказал Клиндер. — За год до твоего рождения.

Следующий кадр: черно-белый моментальный снимок. Счастливая мать, спускающаяся по ступенькам церкви с новорождённым ребёнком, завёрнутым в одеяло.

— Церковь Сент-Барт в Сагино. Это твоё крещение.

— Кто снимал? — спросил Дэниел.

— Я. Обратил внимание на тень на стене позади неё?

Не успел Дэниел спросить, каким образом Клиндер оказался на его крещении, как он действительно заметил маленькую чёрную тень, по форме напоминающую недоеденный банан со свисающими концами кожуры. Он узнал её: это была тень колибри.

— Как ангел, — сказал Шон.

Следующий снимок: два мальчика, целящиеся друг в друга из пугачей. Майк и Денни в коротких шортиках. Оба хмурятся.

— Пятьдесят восьмой. Твой четвёртый день рождения.

— Я помню этот снимок, — сказал Дэниел. Он помнил пугачи.

— Посмотри поближе.

В углу кадра — смазанное пятно: птица, зависшая над их головами. Крылья застыли, направленные в небо. Это напомнило Дэниелу открытки, какие посылают на похоронах. Белый голубь, подразумевающий Духа Святого.

— Вы тогда жили со своим дядей Луи, верно?

— Он никогда не рассказывал нам о маме.

— Она была одной из первых, кто вступил в контакт. Вместе со мной. Мы были посвящены. Она умерла в убежище, очень похожем на это. В Буффало. Ты тогда был очень маленьким. У неё был рак. Она была прекрасной женщиной, Дэниел.

— Как жалко, — сказал Шон.

— Почему нам ничего не сказали?

Клиндер закурил сигарету.

— Это был сверхсекретный проект. Дети тогда не были, вовлечены.

— Но теперь мы участвуем, — объяснил Шон. Гордый и девятилетний.

— О вас хорошо заботились. Правительство предоставило вам обоим неплохое пособие. И ваш дядя смог оставить свою рассылку семян.

Должно быть, тогда он и начал пить, подумал Дэниел. Дядюшке Луи всегда нравилось иметь собственный бизнес. «Без всей этой ерунды. Без графика. Без боссов. Рассылка прямо в руки, без всяких посредников». Он вспомнил, как тот работал в своей танкистской безрукавке и полосатых боксёрских штанах. Его волосатые плечи, склонённые над обеденным столом, груды обувных коробок, набитых пакетами с семенами, похожими на «Kool-Aid». Резиновый штамп, которым он обычно подписывал каждое письмо: «Мы весьма признательны Вам за сотрудничество! » Ярлычки с адресами, которые он впечатывал на своём старом «ремингтоне». Он лизал их — их были сотни. Его язык был жёлтым, а дыхание пахло клеем. Так было до того, как начали приходить зеленые правительственные чеки.

Следующий снимок: Майк и Денни, кувыркающиеся среди песчаных дюн Спящего Медведя на озере Мичиган. Он вспомнил: это была одна из самых его любимых поездок с дядюшкой Луи. Тот выглядел совершенно счастливым, когда говорил им: «Я могу больше не работать ни дня за всю мою жизнь». После этого его дыхание изменилось. Вскоре он уже не делал ничего, только целыми днями пил пиво. Вонючка — так называл его Майк.

— Посмотри на тени, — сказал Клиндер.

Позади мальчиков была видна большая серая тень, как от облака, искажённая неровностями жёлтого песка.

— Стая. Довольно редкое явление.

Следующий снимок: Дэниел в своей пурпурной мантии выпускника. На этот раз он не нуждался в указаниях, чтобы найти птицу. Она была на заднем плане — отчётливо видимая, с рубиновым горлышком, захваченная в полёте прямо над его головой.

Следующий снимок: свадебная фотография. Он и Джулия на пороге церкви. Рядом с розовым кустом, оба щурятся на ярком солнце. Он улыбнулся, вспоминая. Когда Джулия впервые надела кольцо, она часто заходила в продуктовый отдел магазина Кроджера только затем, чтобы полюбоваться на него — то же самое освещение, которое делало такими привлекательными авокадо и брюкву, которое придавало свежий оттенок салату-латуку, наполняло её алмаз ровным, ослепительным сиянием. Она признавалась, что оно отвлекает её внимание от рулевого колёса в её ежедневных поездках в госпиталь и обратно, и один или два, а может быть, и три раза она проехала на красный свет, залюбовавшись игрой света на своём обручальном кольце. Позднее она клялась, что у неё дрожат поджилки, когда она смотрит на своё кольцо. Ей нравилось быть замужем.

— Я помню эти розы, — сказал Дэниел.

— Собственно говоря, это не розы, — сказал Клиндер. И Дэниел увидел, что на самом деле это были сидящие

на ветках колибри. Целый букет колибри, разбросанных по всему кусту. Казалось бы, они должны были заметить это.

— Этого достаточно, — сказал Клиндер, и свет медленно зажёгся.

Некоторое время Дэниел сидел ошеломлённый. Этот урок истории объяснял те смутные ощущения, которые преследовали его всю его жизнь, но которых он никогда не понимал. Ощущение, что за ним наблюдают, что он полностью открыт, как будто кто-то в буквальном смысле слова думал его мысли по мере их возникновения — какой-то молчаливый читатель, говорящий его голосом, переворачивающий страницы его жизни, сидя в библиотеке.

— Всю мою жизнь? Но зачем?

Клиндер улыбнулся. Он присел на край длинного стола, подогнув одну ногу; его бумажная пижама зашуршала. Он прикурил сигарету от своей «зиппо».

— Есть кое-что, что ты должен понять, Дэниел. Ты мёртв.

Дэниел вздохнул. Рано или поздно эта бессмыслица должна была кончиться.

— Докажите.

— Как называется самая известная из пьес Артура Миллера?

Дэниел приподнял брови.

— Я спрашиваю серьёзно, — заверил его Клиндер.

Дэниел подумал — ну разумеется, та, с Вилли Ломаном. Ли Джей Кобб[48]. Он продавал всякую чепуху. «Я повсеместно любим». Странно. Почему он никак не мог вспомнить название? Это же классика! Он же преподаёт английскую литературу!

— Я не могу вспомнить, — сказал он наконец.

— «Смерть коммивояжёра», — сказал Клиндер. Дэниел кивнул, чувствуя себя совершённым идиотом.

— Пожилой человек воспылал любовью к юноше. Что-то вроде безрассудной страсти. Юноша — воплощение идеальной красоты. Эстетическое совершенство. Это знаменитая новелла.

— Что-то в Венеции.

— Правильно — как она называется?