17

После той памятной встречи с Солом моя жизнь вдруг стала меняться самым крутым и неожиданным образом. В течение двух недель от меня ушли все пациенты. Большинство из них сказали, что выздоровели и очень мне благодарны, а остальные либо передумали лечиться, либо попросились к другим терапевтам. Последний переехал жить ко мне. Вернее, мы с ним вместе переехали к Солу. Я чувствовал себя чужим в своей собственной жизни, примерно как человек, который потерял работу, а вернувшись из офиса, обнаружил, что дом сгорел дотла, семья переехала в другой штат, а друзья его больше не узнают. Сол предупреждал меня, что случиться может всякое. «Не бери в голову, забудь о мелочах, думай о главном».

Мы с Хоганом наконец выбрали время, чтобы встретиться и разобрать вещи матери. Ни один из нас не мог бы сказать, что ждет этой работы с нетерпением. Очень странное бывает ощущение, когда возвращаешься после долгих лет в дом своего детства. Все вокруг так хорошо знакомо – вещи, запахи, даже царапины на мебели. Вентиляционная решетка под потолком, за которой мы частенько прятались, когда родители устраивали вечеринку, и стрепетом вслушивались в неразборчивую болтовню подвыпивших взрослых. Ящик любимого отцовского пива, так и оставшийся в кладовке. Лифт для молока, в котором Хоган когда-то застрял, и его пришлось поливать маслом, чтобы вытащить. Запах лимонной мастики для натирки полов, слышный до сих пор, несмотря на толстый слой пыли – мать упала бы в обморок, увидев такое.

Смотреть на вещи, которые никому больше не принадлежали, было тягостно. Драгоценности Хоган хотел отдать Энджи. Фотографии мы разделили между собой – в основном бесчисленные изображения Хогана в футбольной форме со спортивными трофеями. Был там и снимок с моего первого причастия: восьмилетний малыш с прилизанными волосами и накрахмаленным воротничком, в руках – белый молитвенник с золотым крестом на обложке и четки. Бедный глупыш, подумал я, в первый раз по-настоящему ощутив горечь потери, хотя не мог бы сказать с уверенностью, кого оплакиваю – покойную мать или ребенка, которым был когда-то.

Перебирая вещи в комоде, я вдруг наткнулся на не совсем обычный предмет гардероба: наручники, обернутые куском черного кружева. Подумал и хотел было выбросить или спрятать подальше, чтобы Хоган не увидел, – уж больно неприятные мысли они вызывали. Что это – романтический сувенир, напоминающий о сексуальной жизни наших родителей, или улика, свидетельствующая о супружеской измене? Скорее всего ни то, ни другое: уж больно странно. Подобные игры никак не вязались с характером матери. Я поймал взгляд брата в зеркале.

– Ты знаешь, что это? – спросил я.

– Само собой.

– Думаешь, мать…

– Боже мой, конечно же, нет! – Он подошел, взял наручники и поднес их к носу, мечтательно прикрыв глаза. Потом бросил и ящик и задвинул его.

– Не волнуйся, они не мамины.

– Не думаешь же ты, что отец…

– Перестань! – Хоган виновато пожал плечами. – Это моей подружки.

Встретив мой осуждающий взгляд, он слегка покраснел.

– Как, прямо здесь? – спросил я, оглядывая спальню. – На маминой кровати?

– Ну… – смутился он. – Не всегда.

Я нервно накрутил прядь волос на палец.

– Мне казалось, что у вас с Энджи…

– У нас с Энджи все в порядке, – отрезал он, решительно отмахиваясь. – Это просто…

– Просто что? Боже правый, Хоган, думаю, мне не стоит объяснять тебе, чем ты рискуешь.

– Да знаю я все… Только ничего не могу поделать. – Он взглянул в зеркало. – Я себя с ней чувствую таким… таким особенным.

Мне хватило жалости не объяснять ему, сколько моих клиентов вот так же пытались заполнить потерю любимого человека интрижкой на стороне. На самом деле такое поведение вполне естественно. Первобытная реакция, противопоставляющая смерти размножение.

– Как ты с ней познакомился?

– Продал ей «миату», – буркнул он. – Не беспокойся, тут ничего серьезного. Эдриен знает, что я никогда не брошу Энджи…

– Эдриен? – перебил я.

– Ты бы понял, если бы увидел ее.

– Как ее фамилия? – Он назвал. – Работает санитаркой в больнице, правильно?

– Да, ну и что?

– Я ее знаю, встретил на вечеринке.

– Знаешь? – Хоган опустился на кровать, задумчиво покусывая нижнюю губу. – Как странно… – Я мог наверняка сказать, о чем он думает: слишком часто в детстве ему приходилось донашивать за меня вещи. – Джонни, ты ведь не спал с ней, правда?

– Нет, – покачал я головой. Слава богу!

– Мне нужно выпить, – сказал он.

В холодильнике нашлась упаковка пива. Рядом лежал недоеденный брикет мороженого. Я открыл морозилку и присвистнул – она была набита до отказа. Сливочное, клубничное, шоколадное… Эдриен, та самая, никаких сомнений.

Я ждал Лору в доме священника и все думал о брате. Если кто-нибудь узнает об этой интрижке, не сносить ему головы. Надутые снобы, общением с которыми так гордится Хоган, такого не прощают. И что ему взбрело в голову? Отличная жена, дети, весь офис увешан семейными фотографиями, и вдруг… С образом успешного коммерсанта, уважаемого человека, экс-звезды футбола это никак Fie вязалось. Так же, впрочем, как и таинственное африканское паломничество, когда он, к всеобщему удивлению, записался в корпус мира и отправился в Сахару. Тихий паренек щ обеспеченной семьи, которого спортивные тренеры хвалили за дисциплинированность, совершенно не склонный к риску, ни с того ни с сего отказался от стипендии, выигранной благодаря успехам в футболе, и решил давать уроки английского детям кочевников.

В воспоминаниях брата постоянно фигурировал его джип, открытый, выкрашенный в буроватый цвет окружающих песков, – классическая модель, нисколько не изменившаяся со времен Второй мировой. За исключением верблюдов, единственное средство передвижения в тех местах. За рулем своего любимца он частенько колесил по местным проселкам, приветствуя взмахом руки высоких степенных туарегских воинов, отдыхающих в оазисах под финиковыми пальмами, и распугивая ребятишек облаками пыли. Однажды ему даже довелось наблюдать, как человек в тюрбане гонялся за страусом по примитивному загону из жердей.

Туземцы не раз предупреждали Хогана об опасности весенних паводковых стоков. Когда снежные вершины гор в окрестностях Агадеса начинали таять, с их склонов стремились вниз бурные потоки с изменчивым руслом, сметая все на своем пути. Брат пропускал такие рассказы мимо ушей, не принимая всерьез суеверных дикарей, разговаривавших с деревьями и поклонявшихся духам предков. Поэтому, когда он однажды слетел с дороги в сухое речное русло, спустив заднюю шину и погнув обод колеса, то испытал лишь раздражение, не более того. Осыпая проклятиями местные буераки, Хоган выбрался наружу и принялся трудиться над крепежной гайкой, которая никак не желала поддаваться. Звяканье гаечного ключа эхом отражалось от крутых уступов скал в нескольких сотнях метров. Наконец гайку удалось снять. Заканчивая закреплять запаску, брат услышал какой-то странный гул, похожий на статический шум в телефонных проводах, и решил, что ему показалось. Он вспомнил мать, любимую команду, осень в Мичигане, сидр с дымящимися пончиками…

Борт машины перед его глазами внезапно озарился пятнами света. Брат оглянулся, и… грязно-бурая стена ледяной воды с размаху ударила его в лицо и больно припечатала к колесу. От неожиданности он вскрикнул – рот немедленно оказался полным песка. Земля ушла из-под ног, руки, державшиеся за покрышку, сорвались, и вода затянула его под днище машины. Успев ухватиться за передний бампер, он сумел высунуть голову из потока наружу, отплеваться и вдохнуть. Ботинки, став тяжелыми как якоря, тянули его вперед, однако брат понимал, что если отпустит руки, то утонет. В конце концов, перебирая руками, он с превеликим трудом вылез на крышу джипа и в изнеможении лег на нее, с наслаждением ощущая шорох одежды по сухому горячему металлу, в тот момент – самый прекрасный звук на свете.

Отдышавшись немного, он сел на крыше и огляделся – джип напоминал островок посреди широкой бурной реки. Фронт потока был уже в нескольких сотнях метров впереди, вода поднялась выше колес. «Боже мой, – подумал Хоган. – А я-то думал, они байки травят». Тут выше по течению показалось какое-то темное пятнышко. Подпрыгивая на волнах, предмет приблизился настолько, что до него можно было дотянуться. Скользкий как рыба, он едва не выскользнул из рук. Черный предмет оказался маленьким черным тельцем – маленький голый ребенок, с закрытыми глазами, без признаков жизни. Вытащив тело из воды за ногу, Хоган чуть было инстинктивно не отбросил его. Потом, охваченный ужасом, он стал читать «Отче наш», почему-то по-французски, но без особой надежды – так человек, поймавший летящую гранату, молится, чтобы она оказалась учебной.

На берегу раздался истерический крик. Молодая негритянка в промокшем красном платье бежала босиком по берегу, хватаясь за голову и причитая. Зубы ее стучали от холода. Она готова была броситься в реку.

– Стойте! – крикнул Хоган по-французски, перекрывая шум воды. Мальчик лежал у него на руках, холодный и неподвижный. Он посмотрел на ребенка, потом на мать. – Извините! Я ничем не могу помочь.

Внезапно глаза ребенка широко раскрылись. Его вырвало грязной водой Хогану на колени. Потом он громко заплакал. Женщина на берегу упала в обморок.

Вода немного успокоилась лишь час спустя. Хоган и мальчик уже успели подружиться. Оживший утопленник вовсю играл золотым чемпионским кольцом. Выждав еще немного, брат взял своего подопечного на плечо, вынес вброд на берег и вручил задыхавшейся от волнения матери. Крепко прижав младенца к груди, та поспешила прочь, отчаянно браня своего непослушного отпрыска. Мальчик выглянул из-за ее плеча, робко помахал рукой.

Когда брат уехал в Африку, я было подумал, что он просто решил обставить меня: мол, ты вместо армии пошел работать в больницу, а я – в миссионеры. И только позже, узнав настоящую причину, проникся к нему уважением. На самом деле все произошло из-за девушки, французской студентки, учившейся с ним в колледже по обмену. Он последовал за ней в Африку, где она спустя три месяца обручилась с другим. Брата это сильно потрясло. Он начал пить, стал раздражительным и с каждым днем питал все большее отвращение к местным жителям с их коварством и глупостью. По его словам, раз он чуть было не женился на дочке вождя, но был сильно пьян, так что заключенный контракт можно считать недействительным. В конце концов, однажды вечером, перепив джина, Хоган погнался за страусом, заплутал в пустыне и вернулся лишь к утру, весь дрожа и с начинающимся бронхитом. Из корпуса мира он уволился по состоянию здоровья.

После Африки улыбка брата стала шире, рукопожатие крепче, и в агентстве по продаже автомобилей он очень быстро стал споим человеком. Ему было легко общаться с клиентами, а его искреннее рвение вызывало понятную гордость отца. И еще он стал ревностным католиком. Мать, само собой, использовала неудачную африканскую авантюру на всю катушку – с лица Хогана несколько месяцев не сходило виноватое выражение. Мать вообще находила крайнее удовольствие в акте прощения, особенно за грехи плоти, от которых, вне всякого сомнения, сама была свободна. Как-то раз она сказала мне: «Наслаждайся, пока можешь, – в Библии сказано, что в раю секса нет». Очевидно, ей казалось, что я предаюсь беспорядочному разгулу.

По-настоящему счастливой – не мученицей, жертвующей собой ради других, – я видел мать только во время танцев в ее ирландско-американском клубе. Жигу или рил она никогда не пропускала. Лично меня такая музыка приводит в бешенство – это настоящий символ подавления чувств. Маниакально замкнутые мелодические циклы, переполненные огненной страстью, которую нельзя выплеснуть наружу. Гимн супер-эго, вселенской католической церкви, великой ирландской традиции, где взрослые дети живут с родителями, а мужья презирают жен, превознося матерей, и спиваются до состояния полной импотенции. Фанатичное поклонение девственности в лице Богоматери – ибо как же можно допустить, чтобы БОГ мог явиться на свет в результате акта греха! Короче, самая невротическая музыка, какую я знаю. Я так и вижу, как она подпрыгивает в бешеном ритме вместе с другими, приклеив к лицу чопорную, будто извиняющуюся улыбку, прижав к бокам руки, сжатые в кулаки, – вверх-вниз, вверх-вниз, словно танцует в стенном шкафу.

Вот и набожность Хогана была чем-то в подобном роде.

Так я сидел и думал… думал… Наконец появилась Лора. Мы не сразу привыкли к обстановке: темные дубовые панели и сумрачные изображения соборов на стенах подавляли И действовали на нервы, напоминая об обете безбрачия. Я сидел за широченным столом красного дерева, в пустых ящиках которого лежало лишь фиолетовое церковное облачение и пара свечей. Разговаривать через стол было как-то неловко.

– Почему ты улыбаешься? – начала она.

– Разве? Вообще-то я думал о брате.

– Он показался мне приятным человеком.

– Так и есть. На него сильно подействовала смерть матери… – Я рассказал о том, как Хоган прячется по вечерам в новых автомобилях, чтобы справиться со своим горем. Мы обменялись улыбками.

– Не такой уж плохой способ, – заметила Лора.

– Конечно. Вся его жизнь вертится вокруг машин – он даже с будущей женой познакомился, пытаясь продать ей новую модель. И с любовницей тоже.

– В самом деле?

– Ага, – улыбнулся я. – Самое странное, что мы с ней оказались знакомы. Она работает в нашем дурдоме.

– Где?

– В лечебнице для невменяемых преступников. Удивительное дело: думаю о ней и о Хогане и никак не могу представить их вместе – в постели, например. Скорей бы уж она мне подошла…

– А какая она?

– Да ничего так – белокожая, лицо узкое, чем-то похожа на тебя. Но дело тут не только в Эдриен…

Лора внезапно выпрямилась, лицо ее застыло.

– Как? Эдриен?

– Ну да… а что тут такого?

– Она тебе ничего не сделала плохого?

– Что? – удивился я.

– Ты видел – она кого-нибудь била?

– Она при мне свалила здорового мужика на пол ударом по… ну, ты понимаешь.

– Сладкое любит?

– Слушай, что за странные вопросы? Я видел Эдриен на вечеринке, потом оказалось, что она встречается с братом… Спит с ним. Бывают и не такие совпадения…

– А с тобой она спала?

– Тебе-то какое дело? – возмутился я. – Нет, не спала, раз уж ты так хочешь знать. Правда, один раз ночевала…

– Звони Хогану! – перебила Лора.

– Зачем?

– Ему грозит опасность. Пусть едет сюда.

– Да что случилось, черт побери?

– Он нарвался на стража.

– Лора, брось… – рассмеялся было я, но тут вспомнил про морозилку. А на маскараде были засахаренные яблоки. То-то меня удивляло, что Эдриен умудряется держать форму при таком количестве сладкого. Бедняга клоун… И что она делала со своим телом во сне… и был ли это сон? – А мороженое… оно тоже действует вроде конфет?

– Скорее как хороший косяк, – фыркнула Лора. Дома у брата никто не отвечал. С тяжелым сердцем я набрал номер матери. Хоган поднял трубку не сразу.

– Это Джонни. Нам надо поговорить, – с облегчением выпалил я.

– Боже, как ты меня напугал! Сюда никто никогда не звонит.

– Ты один?

– Да, я пораньше пришел… Она будет через час.

– Пусть убирается оттуда, живо! – вставила Лора.

– Никуда не уходи, – скомандовал я. – Жди меня, я быстро.

– Что случилось, Джонни? – заволновался он.

– Черт возьми, Хоган, слушай меня внимательно! Эдриен совсем не то, что ты думаешь.

– В каком смысле?

– Объясню, когда приеду, – сказал я и повесил трубку.

– Что ты задумал? – Лора поднялась с кресла.

– Позови Джека. Скажи, пускай захватит пистолет. Мне надо подумать.

Подойдя к двери, Лора вернулась и выложила на стол три двадцатки и десятку.

– Веревка, – сказала она. – Не забудьте веревку.

18

Джек всю дорогу молился. Пожив немного с нами под одной крышей, он полностью попал под влияние Сола: крестился по каждому поводу, а в нагрудном кармане, рядом с пачкой «Мальборо», носил бутылочку со святой водой. Сол прозвал его «наш домашний сыщик». Я сделал остановку возле универмага. Самое трудное было объяснить услужливому продавцу, какая мне нужна веревка и для чего.

– Ты что так долго? – спросил Джек.

– Понятия не имел, что существует столько сортов веревок, – пожат я плечами.

– Гляди, опоздаем, – буркнул он, глядя на дорогу. Потом покосился на мои дрожащие руки: – Проблемы, док?

– Я даже не знаю, что мы там будем делать.

– Шутишь? Убьем ее, да и все тут.

Это решило дело. Главное было высказано вслух, и на душе сразу стало легче. Тем не менее старое «Я» еще долго продолжало нашептывать мне на ухо всякие благочестивые банальности: «Справедливых войн не бывает! Лишение человека жизни ничем нельзя оправдать. Подумай, смог бы Христос, будь он сейчас с нами, нажать ядерную кнопку? Армия – это школа убийц! Неужели ты забыл собственные слова на призывной комиссии? Помнить, как те напыщенные ветераны пытались сбить тебя, поминая Гитлера и психов-террористов, угрожающих зарезать твоих детей? Или ты просто трус и только поэтому два года драил полы в психушке? Помнишь тот запах застарелой мочи? Ты говорил, что это запах чистой совести, и гордился своей работой санитара, носил ее как медаль. Считал себя человеком, не идущим па компромиссы, задирал нос… А теперь?» Однако голос был далеким, едва слышным, и мне оказалось до смешного легко подавить его.

– Лора сказала, что она очень опасна, – заметил я.

– Я тоже, – мрачно ухмыльнулся Джек.

Мы шли по дорожке к крыльцу – тому самому, под которым я когда-то прятался, доедая праздничный пирог. Небо окрасилось в бледные цвета зимнего заката. Солнечный свет золотил стволы деревьев, было холодно. По просьбе Джека я описал планировку нашего дома. Он стоял довольно далеко от соседских, за участком начинались поля.

Дверь нам открыла Эдриен.

– Салют, парни! Заходите.

Мы с Джеком переглянулись и вошли. Брат сидел на кухне за столом. Эдриен устроилась напротив.

– Кто это? – спросил Хоган.

Я представил Джека, они с Хоганом пожали друг другу руки.

– Л что в сумке? – поинтересовалась Эдриен. Она держалась самоуверенно, даже развязно.

Джек только пожал плечами. Я деланно рассмеялся.

– Эдриен, ты не представляешь, как я удивился, когда Хоган…

– Сказал, что мы любовники?

– Господи, Эди… – начал Хоган.

– Да нет, все в порядке, – остановил я его. – Просто интересно… Подумать только, такое совпадение…

– Правда? – улыбнулась Эдриен. Хоган болезненно поморщился.

– Джонни, я сказал Эди, что ты хочешь забрать какие-то мамины вещи.

Наступила неловкая пауза.

– Да, конечно, – воскликнул я. – Джек, пойдем, это там.

Мы прошли в спальню, и я стал выдвигать ящики и переставлять стулья, стараясь производить побольше шума.

– Успокойся, – шепнул Джек. Сердце у меня в груди и в самом деле выделывало акробатические номера. Все пошло вкривь и вкось. Моя идея напасть сзади и ударить чем-нибудь по затылку теперь никуда не годилась. – Все нормально, док. Будем импровизировать.

– Как твоя голова? – послышался голос Эдриен. Я выглянул из-за двери.

– Что?

– Твоя голова, Джон. Как она? – повторила Эдриен. Она сидела все так же напротив Хогана, держа его руки в своих.

– Нормально, – ответил я. – Уже ведь больше месяца прошло, ты знаешь.

– Знаю.

– Я чуть не спятил, когда он мне сказал, – вмешался Хоган. – Подумать только – вы знакомы!

– Ага, – улыбнулась Эдриен, – подумать только.

Наверное, я один в тот момент мог ощущать враждебность, исходившую от этой миниатюрной девушки. Если Лора временами напоминала мне дикое животное, то Эдриен – хищника, ядовитую змею, обвившуюся кольцами вокруг моего брата. Я не мог спокойно смотреть, как она касается его. Тем не менее, к стыду своему, я решил уйти и предоставить Хогану защищаться самому. Тем бы все и кончилось, если бы не его всегдашняя тупость.

– Джонни, так что ты там говорил насчет Эди? – вдруг выпалил он.

– Ну… вообще-то… – замялся я.

– А что он сказал, сладенький? – невинным голоском осведомилась Эдриен.

– Вроде того, что ты совсем не такая, как я думаю.

Не переставая улыбаться, Эдриен перевела взгляд на меня. Горящий, цепкий – взгляд голодного тигра.

– Как интересно, – протянула она.

– Я… я имел в виду… э-э… нашу профессию – ты же знаешь, в нее идут люди с определенным характером: чувствительные, мягкие… – Я сделал неопределенный жест. – Вот мне и пришло в голову, что ты… Может, я и не прав, но… Хоган… то есть я хочу сказать…

– Да ты весь дрожишь, Джонни, – хищно усмехнулась Эдриен.

Такое жутковатое неестественное веселье мне сотни раз приходилось видеть на лицах пациентов-заключенных: мужчин, творивших чудовищные вещи с женщинами, мальчика, отрезавшего голову собственной матери, женщины, переодевавшейся в мужскую одежду и насиловавшей девочек… чем именно, даже не хочется говорить. Тот же самый взгляд. Потому я и ушел оттуда в свое время, поклявшись, что впредь стану иметь дело только с жертвами. Не могу смотреть в глаза тех, кто питается чужим страхом.

Она сидела, излучая угрозу, и с невинным видом держала за руки моего брата… Я не выдержал. Вспышка гнева мгновенно заглушила страх.

– Эх, пропади оно все пропадом… Джек! – позвал я. – Давай!

– С удовольствием, док! – Мой напарник шагнул в кухню с пистолетом в руке.

– В чем дело? – Хоган вскочил на ноги.

– Сядь! – рявкнул я.

– Еще чего! – огрызнулся он.

– Милый, спаси меня, – жалобно пискнула Эдриен. Хоган, казалось, стал выше ростом.

– Я не знаю, кто твой друг, Джонни, но ему лучше успокоиться!

Пистолет Джека качнулся в его сторону.

– Ты сам сначала успокойся. Ясно же сказано – сидеть! Возможно, тон Джека напомнил Хогану тренерский. Во всяком случае, брат послушно опустился на стул.

– О, Хоган! – с упреком воскликнула Эдриен. Он бросил на меня взгляд, полный ярости.

– А еще говорил, что все в порядке!

Я выдвинул ящик стола и взял длинный нож, которым мать обычно резала мясо. Потом достал из холодильника Упаковку мороженого, вскрыл ее и бросил один брикет на колени Эдриен.

– Ешь!

Лицо женщины странным образом перекосилось – казалось, череп ворочается под тонкой кожей, пытаясь выбраться наружу. Хоган, оцепенев от изумления, смотрел, как его подруга отодрала обертку из фольги, сунула лакомство в рот и проглотила разом, как таблетку.

– Доволен? – усмехнулась она, выплюнув на стол деревянную палочку.

– Еще, – спокойно ответил я, бросая второй брикет. На этот раз она ела не торопясь, с наслаждением, по маленькому кусочку.

– Извини, дорогая, – сипло выдавил Хоган. – Он просто не в себе.

– Эх ты, рыцарь, – презрительно проговорила Эдриен с полным ртом.

Доев мороженое, она снова подняла на меня глаза, уже сонные, полузакрытые, и, получив еще порцию, принялась жадно откусывать.