9

По большому счету, следующий визит Лоры следовало бы отменить. Накануне у нас с Нэнси произошел окончательный разрыв, и я явно был не в том состоянии, чтобы вникать еще и в чужие проблемы. Она забрала вещи и съехала с квартиры месяцем раньше, но встречаться мы продолжали – наверное, потому, что не имели других вариантов. В тот вечер мы засиделись допоздна: Нэнси была полна решимости «выяснить отношения» до конца. Сначала мы просто разговаривали, потом начали спорить. Потом она чем-то в меня кинула, то ли книгой, то ли будильником – не помню точно, было темно. Стыдно признаться, но я был страшно рад, что Нэнси наконец пришлось расстаться со своим драгоценным хладнокровием. Это был кульминационный пункт, завершивший бесконечный ряд всевозможных «ты всегда то», «ты никогда это», «если бы ты меня любил» и «как мне осточертело». Раунд за раундом, без всякого толку. Бесполезный выброс энергии, как у машины, буксующей в размытой колее. Тупик.

Нэнси, как я уже говорил, женщина необычайно здравомыслящая. Это качество просто неоценимо, когда вы покупаете мебель или составляете налоговую декларацию, но в других случаях чертовски раздражает. Очень трудно жить под одной крышей с человеком, который неизменно корректен и чьи суждения безупречно логически выверены и окончательны. К субъективистскому взгляду на мир Нэнси всегда относилась с презрением, снисходительно выслушивая чужую точку зрения – разумеется, неправильную. Впрочем, мы, пожалуй, подходили друг другу. Противоположности, как известно, притягиваются. Тот факт, что я ее в конце концов бросил, больше говорит обо мне, чем о ней. Я сплошь и рядом руководствуюсь одними эмоциями, слишком доверяя своей интуиции, с пеной у рта отстаиваю самые невероятные идеи вроде той, со снами и оперативной памятью, а люди вокруг косятся на меня как на придурка. Нэнси так и не смогла смириться с квантовыми скачками моей логики, со всеми этими дурацкими предчувствиями. «Слава богу, что ты не игрок, – фыркнула она как-то раз. – Вечно надеешься на счастливый случай».

Я должен был сознавать, что ступаю на зыбкую почву, заводя с Лорой беседу о сексе и греховности. Какими бы мотивами она ни руководствовалась, обратившись ко мне, надежда соблазнить меня была одной из первых. К сожалению, жертвы насилия часто стремятся к подобным отношениям с психотерапевтом. Я хорошо сознавал опасность, много читал на эту тему, но не слишком беспокоился. Мы всегда слишком в себе уверены, когда речь идет об искушениях, в которые нам еще не приходилось впадать.

– Так что, у них там вообще нет понятия греха? – недоверчиво хмыкнул я.

– Грех как таковой предполагает существование высшего закона, объективной морали. Они слишком практичны для этого.

– И никогда не испытывают угрызений совести – например, похищая людей?

Лора вновь пожала плечами, удивляясь моей наивности.

– Нет. А с какой стати? Люди им нужны, вот и все. В этом отношении они мало отличаются от вас, только им никогда не приходит в голову искать оправдания своим поступкам. Может быть, у них и нет морали, зато нет и лицемерия. «Веление судьбы», «будущее человечества», «отечество превыше всего»… Продолжать?

– Кто-то сказал, что чувство вины есть главный признак цивилизованности.

Она презрительно скривилась.

– Это все равно что сказать: «Неудача – главный признак успеха».

– Неужели ты можешь им простить то, как с тобой обращались?

– А как дети, подвергавшиеся насилию в семье, относятся к родителям? – прищурилась Лора. – Разве они не защищают их?

– Верно, – вздохнул я.

– На них трудно обижаться, – продолжала она, откинув назад длинные волосы. – Они не желали мне зла, просто так уж они устроены: если делают больно, то не нарочно, а потому только, что так получается. Во всяком случае, это лучше, чем привычное лицемерие вашего вида. Хотите их понять, принимайте такими, как есть. Не такие уж они исчадия ада: ваши добрые христиане, истинные арийцы и бескорыстные марксисты во сто раз хуже. А они просто дети…

Я терпел все это месяц за месяцем. Вежливо улыбался, стиснув зубы, изображал понимание и сочувствие. Но теперь, после вчерашней изматывающей сцены, моя выдержка мне изменила. Уставившись на старое кофейное пятно, украшавшее ковер под ногами, я чувствовал, что медленно вскипаю. Какого черта тут вообще делает уборщица – за что мы ей платим? Неужели так трудно просто взять и сделать свою работу?! Меня вдруг затрясло.

– Чушь собачья! – рявкнул я. – Ты все эти годы копила в себе злость, которую не на кого было выплеснуть! Молчала и терпела, чтобы выжить, а сама их ненавидела – а как иначе, если человека игнорируют, лишают самого необходимого, да еще издеваются! А теперь сидишь тут и кормишь меня сказками, что, мол, ничего против них не имеешь, спасибо, все было чудесно! Это вранье, и ты сама это знаешь. На нас решила отыграться? Хватит ломать комедию! Посмотри правде в глаза! Ты просто несчастный брошенный ребенок, проплакавший всю жизнь в темноте, к которому никто не пришел, не помог, не спас…

– Откуда тебе знать? – пожала плечами Лора.

– Как ты можешь понимать и прощать тех, кто лишил тебя всякого подобия нормальной здоровой жизни?

Не валяй дурака! Да ты и вполовину бы не задирала так нос, говоря о «нашем виде», не будь в тебе столько ненависти. Воинствующая добродетель – одна из любимых масок бессильной злобы. Лора, пожалуйста, подумай: неужели ты и вправду считаешь нашу цивилизацию ниже той, где заправляют фашисты и людоеды, которые, судя по твоим рассказам, даже шутить не способны? Если уж говорить о признаках цивилизованности, то это скорее чувство юмора, чем вины. Так или иначе, я предпочитаю сотню наших лицемеров одному вашему зануде с квадратными мозгами!

Так я распространялся довольно долго и нисколько не старался себя сдерживать. Мне так хотелось пробить наконец ее непроницаемую броню, что вечный соблазн «подсказать» пациенту, высказать самому то, что таится у него в глубине подсознания, взял надо мной верх. Это у нас называется «украсть катарсис». Так часто бывает у супругов, когда один скандалит, выражая подавленные чувства своего внешне спокойного и снисходительного партнера.

– У тебя эрекция, – заметила вдруг Лора, показывая с улыбкой на мои брюки.

– Ну и что, черт побери!!!

– Один из нас не умеет держать себя в руках. И это не я.

– Я тебе не верю, – процедил я.

Странно, но лишь это последнее замечание, а не вся предшествовавшая гневная тирада, вызвало у нее слезы. Однако так оно и было, и проплакала она до конца сеанса, молча, не поднимая глаз, бессильно опустив руки. И лишь когда время вышло, сказала:

– Ты должен мне поверить. Обязательно должен.

Наши беседы продолжались. Наука, техника, таинственные явления… На одни только НЛО мы потратили четыре полных сеанса. Я выворачивался наизнанку, пытаясь рассеять невероятный бред своей пациентки: сочувствовал, убеждал, искал противоречия, поддразнивал, высмеивал, издевался, снова убеждал… Все впустую – ни малейшей зацепки. История жизни Лоры просто не допускала никакого пересмотра, никакой иной интерпретации, кроме одной-единственной, ее собственной. И более тягостной истории мне слышать не приходилось. Даже сейчас мне иногда слышится ее голос, повторяющий душераздирающие подробности. Обычно это бывает, когда я один. Потому что главное в этой истории – одиночество, абсолютное одиночество. Вряд ли кому-нибудь из нас приходилось испытывать подобное.

– Они забрали моего отца в 1947 году в Детройте. Мне рассказывали, что он был пьян и зашел в темный переулок, чтобы помочиться. Там его и взяли – парализовали, добыли образцы спермы, а потом стерли память и вернули на прежнее место. Сьюки был тогда молодой, он ввел себе сперму отца и сразу забеременел. Весь обратный путь он вынашивал меня, а когда вернулся, был уже старый… – Она улыбнулась. – Я знаю, ты хочешь сказать, что так не бывает: он состарился, а мне исполнилось всего девять месяцев.

– Ну да, примерно так, – кивнул я. Лора пожала плечами.

– Не знаю почему. Наверное, они стареют быстрее, чем вы, или люди иначе реагируют на космический перелет. А может быть, Сьюки умел сохранять зародыш в своей «матке» в заторможенном состоянии. Тут я тебе ничем не могу помочь. – Она провела рукой по пыльным листьям чахлого фикуса, стоявшего возле кресла. – Мне сказали, что первые несколько лет я сильно болела – никак не могла привыкнуть к их атмосфере. Подолгу лежала в изоляторе. Кормили меня через трубку и далеко не сразу разобрались, какая мне нужна пища. Говорят, я открыла глаза только в год и потом плакала несколько дней подряд. Моей любимой игрушкой был колнок – такая штука в форме пончика. Я его жевала, агукала и все такое. А вообще была очень тихая, почти все время спала. Сама, конечно, ничего этого не помню… – Лицо Лоры смягчилось, глаза затуманились воспоминаниями. – Первое, что помню, это лицо Сьюки.

Оно такое… Длинное, как у меня, и очень узкое. Глаза зеленые, кожа белая и будто резиновая, ни одной морщинки. Нос совсем маленький, под ним сразу рот – просто щель, без губ. Зубов нет, язык длинный и белый. Когда он говорил, рот почти не шевелился. Прекрасное лицо, я могла рассматривать его часами. Сьюки не разрешал себя трогать, но смотреть я могла сколько угодно. – Она показала на свои глаза. – Глаза у них – самое главное, они выражают все. Зрачки сужаются и расширяются в зависимости от настроения. У меня они неподвижные, видишь? – Я кивнул. – Люди очень примитивно понимают выражение лица, хотя лучшие ваши менеджеры довольно тонко чувствуют глазную мимику.

Я невольно вспомнил своего брата Хогана. Может быть, и он так успешно продает машины, потому что читает по глазам? Я-то всегда думал, что дело в его таланте вызывать жалость.

– Глазная мимика? – с сомнением переспросил я.

– Это существенная часть их языка. Они вообще почти не разговаривают вслух – отвыкли, наверное. Предпочитают пользоваться телепатией.

Час от часу не легче. Теперь еще и телепатия. Полный привет.

– И ты тоже?

– Нет. Я не умею передавать, только принимать. В отличие от людей – вы можете и то, и другое.

– Что? Мы способны обмениваться мыслями?

– Но не друг с другом. Только с ними. Вообще-то вы постоянно это делаете, – улыбнулась Лора.

– Постоянно? – Я раскрыл рот от удивления.

– Ну да.

Я на секунду задумался.

– Что, и я тоже? Прямо сейчас?

– Нет, конечно. Сейчас ты разговариваешь со мной. Иногда мне хотелось ее ударить.

– Так как же мы узнаем, когда телепатируем?

– Никак. Вы не умеете. Но делаете это все время, как делали всегда.

– Ничего не понимаю…

– Когда спите.

Я вздохнул. Старая история. Ничего не проверишь. Тот, кто спит, плохой свидетель. Лора уже в который раз завела меня в тупик.

– Что-то не припомню снов про белокожих резиновых пришельцев и уверен, что таких, как я, миллионы.

– Ну хорошо, давай по порядку. Ты видел когда-нибудь сон – такой яркий, такой правдоподобный, будто тебе его показывал кто-то другой?

– Довольно часто. – Особенно в последнее время.

– Ну вот. Телепатия – это не только слова. На самом деле это вообще, как правило, не слова, а образы, картинки. Именно так они и разговаривают и с вашим миром так же общаются. Ваши сны – это дверь между мирами. – Она подалась вперед, увлеченно жестикулируя. – Вспомни оцепенение спящего в фазе быстрого сна. Похоже на паралич, правда? Вот тогда пространство и сворачивается. Вы тоже так можете, но пока еще слишком рано – нужна настоящая революция в понимании реальности. Вся эта странность снов, абсурдная логика, невероятные пейзажи, временные скачки, дикие ассоциации – все, что кажется нормальным только во сне, – это они! Их мысли. И бессмысленная жестокость во сне – это тоже они.

– Но в снах мы видим наш мир, пусть и искаженный, – возразил я.

– Потому что они используют ваш язык. Переводят на него. Они не могут навязать вам свои образы и вмешиваются в ваши. Не создают, но управляют.

– Ты хочешь сказать, что наши сны – это пьесы, поставленные по их сценарию?

– Не совсем так. Они как бы надевают на себя ваши образы, но действиями руководите вы вместе. И самое главное, никаких сценариев нет, только импровизация.

– Что же они хотят нам сказать?

– Ничего. Им нечего сказать, как, впрочем, и вам. Это просто игра.

– Игра? – пролепетал я, совсем сбитый с толку.

– Конечно. Ведь большинство снов имеют довольно легкомысленный сюжет, правда? Для расы, помешанной на порядке, эффективности, техническом прогрессе, это вид отдыха, способ немного расслабиться.

– Значит, они просто так развлекаются? Она лукаво улыбнулась.

– Вот именно.

– Но тогда… – Меня вдруг осенило. – Если они участвуют в наших снах, то должны, наверное, видеть нас и своих?

– Нет.

– Почему?

– У них не бывает снов. Потому-то вы им и нужны.

– Мы им нужны?

– Да.

«У привидений не бывает снов», – вспомнил я. Вот, значит, как.

Вам никогда не приходило в голову, что сумасшествие заразно? Много раз, выходя из клиники после сеанса, я вдруг останавливался как вкопанный и начинал удивленно озираться. Чем привычней становилась для меня реальность Лоры, тем более странной и чуждой казалась своя собственная, будто я каким-то чудом перенесся на полсотни лет вперед и мог окинуть критическим взглядом условности, которые прежде воспринимал как данность. На красный стоим, на зеленый – едем. Платим деньги, чтобы поставить машину. Каждый день – ровно двадцать минут новостей. Здоровых женщин считаем толстыми и некрасивыми. Из всех живых существ более всего уважаем тех, кто ловок в обращении с мячом. Небо у нас голубое. Только подумайте – голубое! А знаете ли вы, что такого неба нет ни на одной планете, кроме нашей? Все дело в необычных свойствах атмосферы. Случайность, причудливая игра космических сил. Что такое наш мир? Всего лишь один из миллионов возможных. Представьте хомяка, запертого в клетке на прилавке зоомагазина в окружении зеленых хамелеонов, бешено тараторящих попугаев, мелькающих радужных рыбок в огромных аквариумах… Разве тут не сойдешь с ума? Странное силовое поле, не дающее убежать, холодные глаза неведомых гигантов, наблюдающие сверху, и их огромные хищные лапы, готовые в любой момент схватить тебя и унести бог знает куда. Чудовищное сочетание: клаустрофобия, паранойя и сознание полной беззащитности. Наверное, и Лора чувствовала примерно то же самое в кипящем водовороте нашего мира, где нищенские гетто соседствуют с пышными особняками, наркопритоны – с храмами, белые кварталы – с китайскими, негритянскими и арабскими. Чертовски странная планета, если подумать. А может, и я сам… может, и моя привычная картина мира начала разъезжаться по швам от осознания возможности чужой цивилизации, построенной на совсем других принципах? Иногда, слушая Лору, я чувствовал себя так, словно во мне что-то сломалось и его уже не починить. Все то главное, во что я верил, дало трещину. Психический надлом? Или… она все-таки наконец убедила меня? И лишь один очевидный вопрос не приходил мне в голову: а может, это просто любовь?

10

По иронии судьбы, одним из моих последних контактов с реальным миром, прежде чем я с головой нырнул в неизведанное, была традиционная костюмированная вечеринка на Хэллоуин, на которую собирались мои однокашники и те, кто в разное время работал в нашем дурдоме – закрытой лечебнице для невменяемых преступников. Мало-помалу туда стали приводить жен, мужей и просто друзей, но в основном из года в год мелькали одни и те же лица, хоть и в меняющихся костюмах: всевозможные ангелы, моряки, ниндзя, редко что-нибудь пооригинальнее, например, «космическая шлюха» – нечто непонятное, обмотанное фольгой и увешанное побрякушками. Однажды кто-то пришел «сам по себе», то есть без костюма. Совсем. Весьма эротично и даже с неким смыслом в духе постмодернизма. Я в тот раз нарядился пророком Моисеем. В зале гремела музыка – странная смесь примитивной юношеской сентиментальности и оркестрового хаоса, нанизанных на оглушающий ритм ударных. Как ни странно, она казалась вполне подходящей для всей этой маскарадной путаницы. Среди новичков мне бросилась в глаза миниатюрная женщина с очень бледным лицом, в перчатках с металлическими заклепками и сильно обтягивающем черном кожаном платье – настоящая садо-мазо-красотка. Пожимая мне руку, она улыбнулась, и мы очень мило поболтали ни о чем, почувствовав явную симпатию друг к другу. И позже ее высокий резковатый голос слышался то тут, то там, словно танцующая мелодия флейты на фоне жужжания толпы, взрывов смеха и звяканья стаканов, доставляя мне какое-то странное удовольствие. Но вот костюм… костюм, пожалуй, был уж слишком вызывающим на мой вкус.

– Ну, Эдриен дает! – произнес кто-то.

– Тихоня, а так оделась…

– И как вошла в роль!

– А она что, в жизни не такая? – улыбнулся я. – А я уж думал, что нашел свою мечту…

– Ого! Доктор, кажется, снова в форме! – расхохотался мой коллега.

– Она слишком скромная для тебя, Джон, – заметил другой. – На работе из нее слова не вытянешь.

– Она врач? – поинтересовался я.

– Санитарка.

– Да ну? А с кем пришла?

– Одна, – подмигнул приятель. – Как и ты.

Весь вечер я то и дело поглядывал в сторону таинственной красотки, и мой интерес все возрастал. У нее в руке постоянно было засахаренное яблоко – может быть, деталь ее образа? Просто в голове не укладывалось, что эта девушка день заднем меняет больным судна, перестилает постели и толкает по коридорам тележки с грязным бельем. Совсем не тот уровень.

После выступления фокусника и положенных аплодисментов я вдруг вновь услышал ее голос – приглушенный и очень взволнованный. Он доносился из кухни. Я не раздумывая кинулся туда. Какой-то толстяк, одетый клоуном, прижал мою незнакомку к холодильнику и что-то жарко ей шептал.

– Рой, ты пьян! – отмахнулась она шутливо.

– Ну же, один разок с клоуном можно, – настаивал он. Она бросила взгляд через его плечо, и мне стало ясно, что нужна помощь. Облокотившись на холодильник, я обратился к толстяку:

– Мне нужен лед.

Он перевел на меня взгляд и долго смотрел в упор. Краска стекала струйками с его жирного лица, шарик на носу покрылся каплями пота.

– Погоди, – выговорил он и снова повернулся к Эдриен.

– Но мне нужно выпить!

На этот раз клоун повернул голову так быстро, словно хотел сделать полный оборот. Потом лениво смерил меня взглядом с ног до головы.

– Ну так иди и выпей. Я протянул ему руку.

– Джон Доннелли. Отличный у тебя костюм.

– Вали отсюда, Мойше, – ухмыльнулся он.

– Слушай, друг, – вздохнул я. – Хочешь кофе? Тебе как, с молоком?

К этому времени Эдриен уже удалось выскользнуть из-под его руки. Он шагнул ко мне, мрачно сдвинув нарисованные брови и распространяя густой аромат виски.

– Я тебе не друг.

– Ну вот и подружимся! Меня зовут Джон, а ты Рой…

Он оскалился и выбросил вперед свой огромный кулак. Я пригнулся, но недостаточно быстро, и удар пришелся повыше уха. Перед глазами заплясали звезды, пол угрожающе приблизился.

– Ты все понял, друг? – лениво протянул толстяк, возвышаясь надо мной как башня.

Я лежал и тупо рассматривал огромные клоунские башмаки.

– Черт побери…

Мой противник презрительно хмыкнул и повернулся назад. Между полосатыми мешковатыми штанинами виднелась фигура Эдриен. Внезапно ее нога мелькнула в воздухе… и клоун тяжело осел на колени, судорожно зажав руками промежность. Издав низкий рев, похожий на удар огромного барабана, он упал ничком.

– Ненавижу клоунов, – фыркнула Эдриен, переступая через неподвижное тело.

Тут прибежал хозяин дома, начал извиняться, поднялась общая суматоха. Я с трудом сел, услышал шум воды из-под крана, потом ощутил резкий холод – Эдриен прижимала к моему виску мокрое полотенце с завернутыми кубиками льда. Сдерживаясь, чтобы не стонать, я разглядывал ее полуобнаженную грудь, снова удивляясь молочной белизне кожи.

– Извини, что втянула тебя. Он просто скотина.

– Я так и понял.

Эдриен отняла полотенце от виска – оно было красным.

– Ого! – Приглядевшись, она сжала пальцами кожу у меня над ухом.

– Черт… – Я зашипел от боли.

– Извини. Этот ублюдок тебя поранил.

– Сильно? – выдавил я сквозь сжатые зубы.

Она снова пригляделась и озабоченно поцокала языком.

– Похоже, без швов не обойтись, сладенький мой. Вот до чего доводят ковбойские игры, думал я, поднимаясь с помощью Эдриен на ноги. Однако «сладенький» звучало совсем даже неплохо. Крепко взяв меня под руку, девушка повела меня по коридору.

– Куда мы теперь? – спросил я.

– В больницу. Вот держи. – Она сунула мне в руку пакет со льдом и стала оборачивать его свежим полотенцем.

– Да ладно, не надо… – запротестовал я.

– У тебя переключение скоростей автоматическое? – не слушая, перебила она.

– В машине? Нет, ручное, а что? – удивился я.

– Если ты не каскадер, то не сможешь прикладывать лед и вести машину одновременно.

– Вообще-то да… Знаешь что, вызови мне такси.

– Ну уж, глупости! Это ведь все из-за меня, так что давай ключи.

В очереди в травмпункт мы выглядели великолепно: пророк Моисей и женщина-змея. Сидели и болтали – в основном почему-то о регулировании рождаемости. Странный способ ухаживать, подумал я, но… в конце концов – она же работает в больнице, почему бы и нет. Потом мне сделали рентген и отвели в кабинет, где выбрили волосы на виске и наложили швы. По пути домой голова у меня раскапывалась. Эдриен приняла приглашение зайти, приготовила мне порцию виски со льдом, дала таблетку аспирина и заботливо уложила спать.

Среди ночи я вдруг открыл глаза – или мне это только приснилось… Невыключенный телевизор монотонно шумел, отбрасывая на стены голубоватое сияние и подчеркивая резкие очертания предметов. Или шум был от чьей-то дождевальной установки на улице? Эдриен лежала на кушетке в углу. Она спустила свое кожаное платье до пояса и делала что-то странное со своим телом. Я не мог повернуть голову и видел кушетку лишь краем глаза, с трудом всматриваясь сквозь голубоватую дымку, но мог бы поклясться, что тонкие длинные пальцы странной девушки, похожие на когти, щипали и мяли ее собственную грудь. Сначала это даже возбуждало меня, но потом она потянула груди за соски и стала вытягивать их кверху будто резиновые… Выше, еще выше – пока они не стали похожи на два сложенных зонтика. Тогда я наконец понял, что вижу сон, и с облегчением закрыл глаза.

Утром, когда я, шатаясь и протирая глаза, побрел на запах кофе, то увидел за кухонным столом Эдриен, с аппетитом поедающую шоколадное мороженое.

– Вот он и встал, – улыбнулась она.

Чувствовал я себя прескверно, над ухом под кожей был словно вшит теннисный мяч. Глотнув кофе и подняв взгляд на часы, я убито простонал:

– Черт побери, опоздал! Надо позвонить в клинику.

– Ты все время чертыхаешься, – заметила моя гостья.

– Тебя это беспокоит? – спросил я, вовремя подавив раздраженное «ну и что».

– Просто кажется лишним. Не вижу смысла. Подобная сверхъестественная щепетильность никак не вязалась с ее вчерашним образом.

– Не рановато ли для мороженого?

– Тебя это беспокоит? – передразнила Эдриен.

Теперь еще и профессиональное клише. Нет, мне положительно надо следить за своим языком. В воздухе повисло отчуждение. Сейчас начнем перебрасываться колкостями, как поднадоевшие друг другу супруги.

– Спасибо, что выручила, – поспешил улыбнуться я.

– Взаимно, – кивнула она, глядя в сторону и слизывая с губ шоколад.

– Судя по тому, как ты вырубила того клоуна, моя помощь была не очень-то и нужна.

– Это меня санитары научили – как наводить порядок в палате, предупреждать драки и все такое.

– Зачем тогда было звать меня? – спросил я, удивляясь своему внезапному раздражению.

– Его надо было отвлечь, – пожала она плечами.

– Ну что ж, рад оказаться полезным, – буркнул я. Эдриен бросила на меня ледяной взгляд.

– Я уже извинилась. – Она поднялась из-за стола, одним махом слизнула весь остаток мороженого и швырнула палочку в мусорное ведро.

Провожая ее к двери, я попытался загладить вину.

– Эдриен, давай позавтракаем вместе! – Она открыла дверь и обернулась.

– Потом как-нибудь.

– Ты спешишь?

– Сегодня ночная смена, нужно выспаться.

– Давай я подвезу тебя до твоей машины, – предложил я.

– Клоун еще вчера ее подогнал. Очень извинялся.

На лестнице стояла миссис Джордан – в халате и с утренней газетой в руке. Интересно, что она подумала, увидев своего соседа с забинтованной головой, провожающего зловещую дамочку в черной коже.

– Так что? – спросил я вслед.

– Позвони мне, – помахала рукой Эдриен.

Я подождал, пока она отъедет, и повернулся, чтобы войти в дом. Миссис Джордан все еще стояла и внимательно меня разглядывала.

– Что с вами, Джон?

– Производственная травма, – пробормотал я, нагибаясь за своей газетой.

11

Недели через две раздался телефонный звонок.

– Господи Иисусе, Джонни, куда ты пропал?

– Хоган?

– Да что с тобой такое творится? Бросил Нэнси, голову где-то разбил, никому ничего не говоришь…

Имелось в виду, конечно, «не говоришь мне».

– Я как раз собирался. У меня с телефоном что-то творится.

И в самом деле с телефоном творилось неладное: на линии все время слышались какие-то щелчки, местные звонки проходили через один, а иногда разговор вообще прерывался без всякой видимой причины. Удобная отговорка, но на этот раз я был честен.

– С телефоном? – удивился он. – Да что, черт возьми, могло с ним случиться?

– Не знаю толком. Так или иначе с Нэнси все ясно. Ты же сам знаешь – у нас с ней к этому шло. Я говорил тебе на похоронах, что мы уже несколько месяцев не притрагивались друг к другу.

– Понял. Выходит, ты мне что-то рассказываешь, только когда кто-нибудь умрет?

Я задумчиво почесал в затылке.

– Кто тебе сказал про мою голову?

– Не важно! – огрызнулся он. – Ну ладно… твоя секретарша. Я ее просто завалил письмами.

Все письма лежали передо мной на столе: стопка зеленоватых листков с пометкой «Хоган». Я почувствовал себя последним паршивцем. Брат все-таки, и я его единственный родственник, мог бы и пообщаться хоть раз в месяц, и помочь чем-нибудь… Однако я пока не чувствовал себя в силах нести еще и эту ношу.

– Ты ведь понимаешь, мне тоже тяжело после смерти матери, – продолжал он. – Но нельзя же так просто взять и забросить детей и работу. Что бы сказал на это отец?

– Хоган, успокойся. Во-первых, у меня детей нет. Во-вторых, мать тут вообще ни при чем. – Тут я немного погрешил против истины. – В-третьих… – А что в-третьих? Отца уже нет в живых?

– И что? – нетерпеливо спросил он.

– Ну… ты меня понимаешь.

– Нет! Потому и звоню.

– Все в порядке, брат. Это самое главное. – Он помолчал.

– Джонни, у нас есть важное дело. Надо разобрать мамин комод…

– Что?

– Ее вещи. Я долго откладывал, потому что не мог себя заставить смотреть на фотографии и все прочее. Мы с тобой, конечно, очень заняты, но без твоей помощи мне просто никак. Я даже не решился выставить дом на продажу.