Русское стаккато – британской матери

Грудь Лийне была подарена природой огромная. С едва окрашенными сосками, слегка смотрящими вниз, грудь была продукцией хлебной фабрики, и пока ее хозяйка пыталась освободиться от нижнего белья, колыхалась и тряслась, угрожая смести со стола и бутылку «Столи», и декоративную статуэтку. Еще раз споткнувшись, девушка сделала шаг в сторону и правой грудью, словно свежим тестом, влепилась в физиономию Роджера, опять засмеялась пьяно, попятилась назад и, наконец освободившись от панталон, рухнула в кровать, где немедленно отключилась, оставив открытым для дыхания рот.

Еще некоторое время Роджер продолжал оставаться в кресле, вспоминая щекой пощечину женской груди, затем встал и подошел к кровати со спящей волторнисткой.

Конечно, он был знаком с обнаженным женским телом. Пару раз проглядывал журналы с определенной спецификой, впрочем, остался равнодушным, да мать иногда попадалась неглиже.

Сейчас же он рассматривал Лийне с особым интересом. Его удивило, что в лоне девушки почти нет волос, а те, которые он разглядел, были бесцветными и не прятали запретный вход кудряшками, как это было, например, у Лиз.

Роджер осторожно взял девушку за ногу, ощутив тепло горячего хлеба, и слегка отодвинул ее, чтобы облегчить лицезрение лона.

В его действиях не было ничего сексуального. Уставившись в самое девичье сокровенное, он пытался вообразить себя рождающимся, но картина выходила престранная и нереальная… Он рассмотрел крошечные волоски, идущие дорожкой от лона к пупку, в котором обрывок красной ниточки лежал. Как он туда попал?..

Затем он с огромным трудом перевернул волторнистку на живот и явственно увидел на месте ягодиц материнское лицо. Закрыл на минуту глаза, а когда открыл, обнаружил перед собой огромную снежную задницу. От испуга, что примерещилось лицо матери, Роджер рассердился и что было силы шлепнул по обнаженным окорокам финки потной ладонью.

Она с трудом перевернулась вновь на спину, разлепила глаза, отметила себя совершенно голой и спросила:

— Роджер, мы можем теперь быть на «ты»?

— Конечно, — великодушно разрешил Костаки.

— Тебе было хорошо? — спросила девушка, скромно потупив пьяный взор и укрыв ладошкой самое сокровенное.

— Э-э-э… — задумался Роджер и, ответив: — Пожалуй, что хорошо, — решил оставаться девственником навсегда.

В этом его решении не было юношеского максимализма или чего-то сокрытого от него самого, латентного, просто ему отчаянно не нравились половые органы, как у женщин, так и у мужчин. Раздражали его и первичные половые признаки животных. Костаки ощущал себя слишком утонченным, а потому асексуальным, но в каком-то научном журнале прочел, что отсутствие сексуального желания есть отклонение от нормы, либо физиологическое, либо психологическое. Или то и другое вместе. Из этого же журнала молодой человек почерпнул знания о главном мужском гормоне, который делает мужчину способным размножаться и быть умным.

На размножение Роджеру было плевать, но никак ни на свой ум.

Уже на следующий день после прочтения статьи Костаки явился в медицинскую лабораторию, где сдал все анализы для установления гормонального статуса.

Через неделю ему дали ответ.

Молодой врач с глазами маньяка за стеклами очков сказал Роджеру, что ему бы самому такой высокий гормональный статус!

— Поди, всех баб в городе!.. — врач сделал неприличное движение с помощью пальца и заулыбался.

Роджер решил, что «маньяку» будет приятен его положительный ответ, а потому скромно сказал:

— Да.

На том и расстались.

Он все чаще проводил время с Лийне и как-то раз, осенью, осознал, что их отношения длятся уже семь лет. С помощью «Оголи» ему все время удавалось обманывать волторнистку. Ей хватало пятидесяти граммов, чтобы отключиться. Тогда Костаки раздевал ее догола и смотрел, как большая обнаженная женщина спит. Он знал, что через полчаса она пробудится, а потому ложился рядом и, как только она открывала свои безресничные глаза, говорил ей на ухо, что она была прекрасна!.. Семь лет…

Финку радовали эти признания. Чтобы доставить удовольствие любовнику, она отвечала, что он тоже прекрасен, что ей очень повезло с мужчиной-англичанином, так как финские парни в основе своей как плохой мотоцикл: если и заводятся, то не едут!

Оставаясь одна, Лийне чувствовала себя неудовлетворенной физически, и ей было стыдно за свои томливые желания ниже пояса, так как она приписывала их своему ненасытному лону, голодному, как у бешеных женщин.

Наконец, она сходила к доктору, который осмотрел ее и сказал, что не видит следов ее сексуальной жизни.

— Никаких!.. Вы пьете? — поинтересовался гинеколог после осмотра, держа в руках анализы.

— Что вы, — обиделась Лийне. — Я играю в симфоническом оркестре!

— Совсем не пьете?

— Совсем, если не считать пятьдесят граммов три раза в неделю. Но это такой мизер! Говорят, для сердца хорошо!..

— Судя по анализам, ваша печень вообще не способна перерабатывать алкоголь. Вы должны пьянеть и от пятидесяти граммов. У вас есть постоянный мужчина?

— Есть, — с гордостью ответила волторнистка. — Он — англичанин!

— Как часто вы имеете с ним сексуальные контакты?

— Три раза в неделю.

— Могу я с ним поговорить? — поинтересовался доктор. — Это необходимо для вашего здоровья.

— Что-то серьезное? — испуганно заморгала Лийне.

— Нет-нет.

— Хорошо, я попытаюсь…

Роджер посетил гинеколога, который безо всяких обиняков спросил, как англичанину удается обманывать женщину, убеждая ее, что она имеет хороший секс, когда им и не пахло?

Костаки рассмеялся и рассказал о финской девушке, которая пьянеет от пятидесяти граммов водки и хочет иметь с ним любовные отношения. Ему же вовсе не нравится ее тело, хотя как человек она вызывает у него любопытство и некую привязанность.

— Не могу проанализировать, чем Лийне меня привлекает! — признался Роджер.

— У нее могут быть необратимые гормональные изменения, — предупредил гинеколог. — Либо отпустите ее, либо будьте мужчиной.

От этих слов Роджер почернел лицом. Он скрипнул зубами и дерзко ответил врачу, что не его дело советы давать, когда особенно не просят!

— Хотя бы не делайте из нее алкоголичку! — принял удар гинеколог. — У Лийне печень не справляется с алкоголем!.. Может быть, у вас член маленький? Или вы гомосексуалист?.. Поможем!

Роджер ничего не ответил, еще более почернел и вышел из кабинета вон.

Вечером он проверил размеры своего полового органа с помощью палочки «Фаллоса», приставив ее к члену. Пятнадцатисантиметровая палочка была короче на треть. Роджер зло расхохотался…

В конце недели состоялось объяснение.

— Значит, ты меня все это время обманывал? — рыдала Лийне.

— Я не люблю тебя, — ответил Роджер и щелкнул ногтем по треугольнику.

— Зачем же ты… — задыхалась волторнистка. — Зачем ты меня мучил?

— Разве я сделал тебе что-то плохое? — вслушивался в протяжный и глубокий звук Костаки.

— Ни разу за семь лет!.. Ты меня спаивал!.. Я, как дура!..

От осознания столь глобального времени, от его бездарной потери финка зарыдала совсем в голос.

— Ты меня раздевал!.. Извращенец!.. Что ты делал, когда я была беззащитна?!!

— Я наслаждался тобой… Глазами…

— Доктор сказал, что ты не можешь наслаждаться моим телом, потому что оно тебе противно!!! Семь лет!!!

— Я наслаждался уродством!

— Ах! — вскрикнула Лийне и бросилась лицом в подушки. — Садист! Садист!

— Уродство может быть совершенным, как и прекрасное! — Роджер сел рядом с волторнисткой и положил влажную ладонь на ее полное плечо. — Какая разница, чем наслаждаться?.. Я тебя не люблю, но испытываю некую тягу к тебе. Это как стрелка компаса стремится к северу. Может быть, ей не хочется, а она стремится!

Он смотрел в окно на ратушу, а она лежала и всхлипывала. Через полчаса, когда пробили куранты, Лийне спросила:

— Ты перестанешь со мною общаться?

— Нет, — успокоил ее Роджер.

— Я тебя люблю! — призналась женщина.

Теперь он замолчал надолго и все думал о партитуре Шостаковича, убеждаясь, что там стаккато и никаким легато не пахнет! За семь лет он убедился в этом окончательно.

— У тебя есть другая женщина?

— Что ты имеешь в виду? — очнулся от размышлений о партитуре Роджер.

— У тебя есть женщина, с которой ты спишь?

— Я ни с кем не сплю.

— Как это? — удивилась финка.

— У меня нет в этом потребности.

— Правда? — вскинулась Лийне. Глаза ее горели. — Может быть, мы вылечим тебя?

— Я ничем не болен!

Роджер стал раздражаться и водить по прыщавым щекам ногтями… Лийне подумала и сказала:

— Я тоже могу жить без секса… Но хотя бы иногда…

— Я не запрещаю тебе встречаться с мужчинами! — зашипел Роджер. — Ты не моя собственность, и мне наплевать, с кем ты будешь проводить ночи!

— С тобой! — вскричала женщина и обняла Костаки за шею. — С тобой! Я же люблю тебя! Ты же мой самый родной!.. Хочешь, поедем в Россию?

Роджер поперхнулся.

— Куда?

— Это недалеко от границы. Час на вертолете. Я состою в обществе «Дружба с Коловцом»!..

— Что это?

Роджер попробовал слово на язык и не смог его выговорить.

— Коло… венц…

— Коловец, — поправила Лийне. — Это остров в Ладожском озере. На нем православный монастырь. Там живут монахи. Они обходятся без секса долгие годы. Всю жизнь! Поехали! Я тоже научусь!

Костаки был удивлен таким странным предложением и одновременно такой жертвенностью финки. Еще Роджер почувствовал, что он боится России, но не из-за ее дикости, а из-за того, что страна является родиной великого Шостаковича.

— Поедем?

— Может быть, на следующий год… — ответил он нерешительно.

— Почему не сейчас?

Роджер погладил подругу по голове и пообещал найти Лийне парня, чтобы ей не так тяжело было ждать следующего года.

— А там, в русском монастыре, тебя научат! — улыбнулся Костаки…

* * *

Она почувствовала себя плохо уже через восемь месяцев после отъезда сына. Иногда по утрам носом шла кровь, и такая слабость охватывала весь большой организм, что Лизбет оставалась в кровати до вечера. Ничего не ела, одна мысль о пище могла вызвать рвоту.

Она подумала, что, может быть, беременна, и расхохоталась от такого глупого предположения. Проговорила вслух вопрос: «Может быть, мой старый Костаки меня посетил ночью»? — и долго смеялась.

Потом как-то причесывалась и заметила, что клок волос на расческе остался.

И как раз Роджер приехал в отпуск.

— Ты больна? — спросил он.

— Нет, — ответила Лизбет.

Более сын не интересовался здоровьем матери, а проводил все время на своей половине дома.

Одним утром вышел к завтраку, но ни овсянки, ни матери на кухне не обнаружил.

Лизбет лежала в кровати с открытыми глазами, а из крупного носа струйкой сбегала на белое кровь. Он сел на перину, сложил влажную ладонь ковшиком и приставил к кровавому ручейку, ловя его… Кровь остановилась, когда ковшик наполнился до краев. А он не знал теперь, что с ней делать, с этой жидкостью! Вылить в раковину?..

Чтобы не расплескать, ступал осторожно. Пришел в детскую свою комнату, размахнулся ковшиком и окрасил стены кровавыми брызгами.

Через два дня Лизбет стало лучше, и мать по утрам потчевала сына овсянкой с липовым медом.

«Она стареет», — подумал Роджер, глядя на материнскую голову с поредевшими волосами. Неожиданно он вспомнил, как боялся, что мать, умерев, попадет к нему в мозги и устроит в них ад. Костаки улыбнулся. Сейчас он не боялся смерти матери и знал наверняка, что ад — в ее голове, что он никоим образом не может перейти к нему… С ее смертью ад пропадет вовсе!..

А потом он уехал в свою Финляндию…

Лизбет обратилась к врачу по поводу своего недомогания. Сделала она это впервые за последние лет пятнадцать, а потому на больницу смотрела с любопытством. Очень интересным ей показалось взятие крови из вены. Когда медсестра поднесла шприц к ее предплечью, у Лизбет пошла кровь носом. Женщина заулыбалась и сказала медичке, что теперь не обязательно протыкать кожу руки.

— Берите, сколько надо, из носа! — предложила Лиз.

Медсестра посмотрела на нее как на ненормальную, но ее предупредили, что эта дебелая женщина жертвует на больницу огромные средства. Велено было вести себя с ней, как с королевой… Медсестра соорудила на личике добрую улыбку и ловко попала иглой в вену Лизбет. Теперь у Лиз было три ватных тампона. Два в носу, а третьим она зажимала ранку на голубой венке.

— Вы можете прилечь здесь, — предложила сестра, улыбка которой смазалась с лица, как помада с губ, и стала кривой. — Пока полежите, анализы будут готовы…

Лизбет прилегла на кушетку и подумала, что надо зайти в церковь Святого Патрика исповедаться. Уже несколько лет там служил отец Себастиан, когда-то обвинявший ее сына в вивисекции. Она зла не помнила, тем более церковь Святого Патрика стала для священника понижением в его карьере. А он ее и не помнил вовсе!..

Вместо сестры в кабинет пришел доктор Вейнер, который скользнул взглядом по пациентке буднично, затем что-то в душе у него коротнуло разызолированными проводами, он резко повернулся к лежавшей на кушетке женщине и всмотрелся в ее лицо.

— Вы?!! — воскликнул он.

Она не поняла столь эмоционального выплеска доктора, отнесла сие на счет благотворительности, скромно потупила взгляд и ответила:

— Я.

— Вы помните меня? — подскочил к кушетке врач.

Лизбет пришла в еще большее замешательство. Ее явно с кем-то путали.

— Вы ошибаетесь, — мягко произнесла она. — Мы никогда с вами не встречались…

— Как же, как же! — осклабился доктор Вейнер, и Лизбет залюбовалась его красивыми чувственными губами. — Как же! Я принимал у вас роды!

— Вот как, — растерялась женщина.

— Вы та девочка, которая продержалась в открытом море тридцать часов!

— Да…

— Как поживает ваш сын?

— Мой сын?.. — она никак не могла вспомнить этого доктора, подумала, что это немудрено, так как он не зубы ей лечил, а роды принимал. — Мой сын играет в Национальном симфоническом оркестре Финляндии по контракту!

— Вот как! — продолжал радоваться Вейнер. — Поздравляю!

Она поблагодарила его и села, поставив свои большие ступни на пол.

— Что со мной, мистер…

— Вейнер, — напомнил он. — Можете меня называть просто Алексом.

Ей почему-то опять стало неловко. Может быть, потому, что врач навязывал ей короткие отношения, как старый знакомец личного, можно сказать, интимного плана. Стало даже неприятно.

— Что со мною, мистер Вейнер? — спросила она строго.

— Да-да, — поскучнел доктор и достал из кармана бумажки. Поглядел в них, грустно улыбнулся, и Лизбет опять залюбовалась его красивыми губами. — Анализ у вас странный… Роэ очень высокое…

Он не договорил, потому что Лизбет призналась, что не знает о существовании роэ.

— А про красные и белые кровяные тельца имеете представление?

— Меня никогда медицина не интересовала, — пожала плечами Лизбет. — Я всегда здорова была.

Доктор Вейнер подумал несколько, пробубнил себе под нос: «Странный анализ…», а громко предложил сдать кровь на исследование еще раз.

— Могла произойти ошибка!

Явилась медсестра, теперь без улыбки, так как считала, что если доктор с пациентом общается, ей нечего корчиться! Она проткнула другую руку Лиз и втянула в шприц кровь. Теперь у Лизбет было четыре тампона.

— У вас часто кровь носом идет? — поинтересовался доктор Вейнер, положив на колени дощечку с прикрепленным к ней листом бумаги. Вооружился ручкой.

— Нет, не часто, — ответила Лиз.

— Раз в неделю? Два?..

— Два-три…

— Кровотечение обильное?

— Я не знаю. У меня раньше никогда кровь носом не шла.

— Понятно.

Доктор Вейнер делал вид, что пишет что-то на листке, а сам ждал повторного анализа и думал, что эта очень некрасивая женщина чем-то ему симпатична. Может быть, тем, что он ее в молодости встречал? А все, что отложилось в молодости, вызывает приязнь?

Лизбет тоже хранила молчание, была уверена, что анализ подтвердится и что у нее обнаружат какую-нибудь тяжелую болезнь. Она взяла себя за прядь волос и вытащила клочочек запросто. Вот и волосья лезут… Затем она принялась думать о Роджере, о том, как хорошо складывается жизнь сына и ничего, что он вдалеке от нее. Она сама наберется сил и съездит в Финляндию.

Принесли повторный анализ.

Доктор Вейнер проглядел его быстро, но долго не поднимал глаз, как будто все еще изучал.

А Лизбет смотрела на него и слегка улыбалась.

— Говорите, — произнесла мягко, насколько умела. Чувствовала, что ему сложно что-то сказать, он не хочет ее ранить слишком сильно сразу. А она совсем не боялась… — Говорите.

Доктор Вейнер оторвался от бумажек и спросил:

— Вы никогда не работали на атомных станциях?

Она хохотнула.

— Может быть, на подлодках атомных плавали или на ледоколах:

— Вы что, дурачитесь? — поинтересовалась Лизбет.

— Вовсе нет, — доктор был вполне серьезен.

Она развела большими руками…

— Вообще-то я работала в порту, — вспомнила Лизбет.

— На военной базе?

— Да нет же! В простом порту… Грузчиком… Он посмотрел на нее как на ненормальную.

— Не то! В зонах бедствий бывали?

— Нет…

— Ничего не понимаю! — доктор встал со стула и зашагал по кабинету.

— Да говорите же, в конце концов!

Он обернулся к ней, цокнул языком и сообщил, что подозревает у миссис Ипсвич лучевую болезнь, но вот только откуда она взялась, черт возьми?!!

— Что такое лучевая болезнь? — поинтересовалась Лизбет.

— Когда человек находится в зараженной радиацией зоне больше положенного времени, у него развивается лучевая болезнь!

— Я в таких местах не бывала.

— Может быть, съели что-нибудь из зараженной зоны? У вас есть родственники в России?

— В Греции. Это рядом.

Доктор Вейнер взял паузу и понаблюдал за Лизбет. Постепенно он пришел к выводу, что эта большая, почти уродливая женщина не понимает, какие, по меньшей мере, удручающие вещи он ей сообщает, или ей дано Господом столько сил, что она не устрашилась его ужасных предположений.

— Вы так не волнуйтесь, — пожалела доктора Лизбет. — Я не дура. Я знаю, что такое радиация и какой вред она может принести человеческому организму… Можно ли бороться с болезнью?

— Надо еще подтвердить ее!

— Так подтверждайте!

Лизбет поднялась с кушетки, вытащила из ноздрей тампоны и бросила их в урну.

— Пойду я.

— Завтра жду вас в девять!

Она обернулась с удивлением на такой приказной тон.

— Пожалуйста, — добавил доктор Вейнер. — И постарайтесь вспомнить, где вы нашли эту радиацию!..

Она вернулась домой и легла отдохнуть. Вспомнила, что уже более суток не ела. Насильно заставила себя подняться и дошла до кухни, где пожевала кусочек сыра с французским хлебом и выпила немного молока.

Опять легла. Задремала… А потом вскочила от пришедшей сквозь сон мысли. Сняла телефонную трубку и набрала номер справочной.

— Мне нужен прибор, который измеряет радиацию, — сказала она телефонистке. — Где я его могу приобрести?

— Счетчик Гейгера?

— Наверное… Да-да!

Она записала телефон и тотчас связалась с фирмой, торгующей необходимой ей вещью.

К ней выехал курьер, который после оплаты объяснил женщине, как использовать прибор, как за ним ухаживать и прочее.

Как только курьер отбыл, Лизбет подсоединила к прибору элементы питания и включила штуку, похожую на небольшой радиоприемник.

Она знала, где искать…

Со дня основания сыном лаборатории в дальнем крыле дома Лизбет никогда туда не заходила. Считала: если сын захочет, сам позовет…

Сейчас она шла по длинному темному коридору, слушая потрескивание счетчика, и ощущала себя уфологом, выслеживающим инопланетное существо.

Подошла к двери, покрутила ручку. Закрыто…

— В самом деле, — проговорила Лиз. — Что такое! — и с силой толканула дверь плечом. Раздался скрежет косяка, замок сломался, и дверь в лабораторию Роджера распахнулась.

Счетчик по-прежнему потрескивал вяло. Лизбет включила свет и оглядела огромную комнату, сплошь уставленную диковинным оборудованием. В ее сердце вошла гордость за сына, за то, что он самостоятельно справился с наукой и произвел на свет то, что ему нужно было…

Она добралась до печки, и здесь счетчик из еле живого превратился в стрекочущего кузнечика.

— Вот оно, — прошептала Лизбет и разглядела на стенке печи кусок какой-то горелой плоти, угли почти законсервировались. Присмотрелась внимательно, морщась от смертельного стрекота. — Гусь! — вспомнила она. — Новый год!

И тотчас бросилась вон. Не от страха, что хлебнет этой самой радиации, а опять к телефону, звонить сыну.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — сдерживая волнение, спросила Лизбет.

— Да, — удивился Роджер. — А что такое?

— Ты когда-нибудь кровь сдавал?

— Делаю это каждые три месяца.

— А когда в последний раз?

— Неделю назад… Да что такое?

— Все нормально?

— Абсолютно.

У нее слезы из глаз потекли от счастья. Она прижала счетчик Гейгера к груди и удивилась сама себе, что в организме обнаружилась душевная влага.

«Бедные японцы», — жалела жителей Хиросимы и Нагасаки Лизбет.

Она решила, что выделит миллион фунтов для разработки новых методик лечения лучевой болезни. На том и успокоилась. Видела себя в зеркале огромной, с тяжеленным задищем, и была уверена, что плоть справится с болезнью!

А Роджер, до звонка наблюдавший пьяную голую Лийне, теперь думал, что мать его потихоньку сходит с ума… Как Лийне похожа на его мать…

* * *

Роджер с Лийне поехали в Россию, вернее на самый край ее, только через три года. Они находились в составе делегации «Дружба с Коловцом» и тряслись в русском вертолете над озером Ладога. Их кидало и бросало в воздушные ямы. Роджер смотрел на крутящиеся лопасти машины и был уверен, что они отвалятся…

Наконец сели на бетонную площадку, где их встречали.

— Это отец Михаил! — показывала сквозь иллюминатор Лийне на монаха с посохом, вокруг которого столпилась братия, послушники и вольнонаемные. — Настоятель…

По салону вертолета скакал молодой переводчик и предупреждал тех, кто в первый раз, что православные крестятся справа налево.

А потом состоялась трапеза, на которой угощали ладожской ухой.

Роджер, не переваривающий рыбу в супе, особенно под чтение церковных поучений, тихонько встал и вышел из трапезной. За ним поспешила Лийне, которая щебетала, что знает монастырь как свои пять пальцев и покажет Роджеру все его достопримечательности.

А ему было скучно в этом унылом, почти растерзанном временем и суровым климатом монастыре. Тем не менее он шел за Лийне и вполуха слушал ее комментарии.

— Монастырь организовался в пятнадцатом веке, и с тех пор в нем ничего не перестраивалось. Все постройки относятся к тем же временам… Видишь, монахи возвели свое убежище в виде каре, а их кельи расположены в монастырских стенах. Там они живут, как жили их предшественники пятьсот лет назад. Электричество включают на пару часов, так как нет денег на солярку, чтобы дизель завести, который эту электроэнергию вырабатывает. Кельи обогреваются дровяными печками. Воду пьют из Ладоги.

— Фильтрованную? — почему-то спросил Роджер.

— У них нет денег на фильтр.

— Мы взяли с собой воду?

— Не будешь же ты пить минеральную, когда они пьют из озера?

— Буду, — с уверенностью ответил Роджер. Лийне замолчала, и они просто шли по территории.

В каком-то углу в кучу были свалены всякие деревянные отходы, а над ними стоял деревянный крест, к середине которого была прибита табличка.

— Что здесь написано?

— «Об-рез-ки сто-ляр-ныя», — с трудом прочитала Лийне. — «Не укра-ди!»

— Что это значит?

Лийне перевела призыв на английский язык, и Роджер зло засмеялся.

— И монахи, значит, воруют!

— Может быть, это для нас написано!

Роджер перестал улыбаться и, задрав голову в небо, увидел под ним колокольню.

— Я пойду туда! — решительно произнес он и скорым шагом направился к храму.

— Нельзя! — испугалась Лийне. — Без разрешения!..

Но он уже шел через весь храм, ища лестницу, ведущую на колокольню. А Лийне бежала вслед за ним и злилась отчаянно. Ей даже хотелось его сильно ударить в спину, но она не могла догнать Костаки, быстро взбирающегося по крутой лестнице.

Он добрался до самого верха и вылез на воздух, вспугнув при этом облезлую ворону. Смотрел на ряд колоколов, подвешенных на крючья, и удивлялся самому здоровенному. Не мог понять, из каких металлов сплав сделан.

Она догнала его и еще долго стояла молча, отпыхиваясь, и смотрела на Ладогу. Затем сказала по-русски:

— Звониса.

— Откуда ты русский язык знаешь? — спросил он.

— Я часто бываю в русских монастырях.

— Зачем?

Он расстегнул пальто и достал из чехла свою любимую Жирнушку.

— Мне нравится. Дух какой-то особенный у таких мест. У нас все вылизано, как в музеях, а здесь люди живут!..

Он уже не слушал ее. В животе плеснулось адреналином, и он погладил Жирнушкой самый большой колокол. Неизвестный металл запел так глубоко и чисто, столько в звуке страдания заключено было, что от неожиданности у Роджера сердце перехватило.

— Что ты! — вскричала Лийне. — Нельзя!!!

— Отстань!

Он ее слегка оттолкнул и еще раз коснулся большого колокола. На этот раз нежнее, а потом другой погладил, поменьше, затем третий, четвертый… А потом рука сама стала выбирать, и такой красоты песня полилась на монастырские стены, такая благодать проливалась, что слезы потекли из глаз Роджера. Лийне уже не останавливала его, а тоже плакала, но не только из-за божественной музыки, но и горда была тем, кто эту музыку создает.

А он все играл и играл, пока душа не опустела… Засунул палочку в чехол и увидел под колокольней всех обитателей монастыря. Хлебопека тетя Маша заливалась слезами, а глаза монахов и их настоятеля блестели снизу, как драгоценные камни.

И только слабоумный Вадик тренькал в звонок своего велосипеда и приговаривал:

— В Выборг поеду! В Выборг!..

А потом настоятель что-то долго говорил Роджеру. Переводчик куда-то сгинул, а Лийне угадывала лишь отдельные слова.

— Душа! — восклицал отец Михаил. — Одаренность… Божественность… — Он крестился и даже подался вперед, чтобы обнять Роджера, но тот уклонился.

Костаки уже пришел в себя, злился на свой чувственный порыв, да еще этот даун раздражал треньканьем в велосипедный звонок.

Отец Михаил все говорил, Лийне пыталась переводить, а Роджеру хотелось попить чистой минеральной водички.

Финка затрясла его за рукав.

— Настоятель предлагает тебе к схимнику сходить!

— Кто это?

— Это монах, который уже пять лет живет в полном одиночестве. Ему приносят только немного хлеба, соли и чая. Оставляют у порога. Остальное он сам добывает.

Роджер поразмыслил немного и понял, что ему интересно взглянуть на человека, который провел в добровольном одиночестве годы.

И они пошли через вековой сосновый лес к краю острова. Отец Михаил и англичанин Роджер Костяки. Всю остальную делегацию оставили на территории монастыря, только Вадик крутил педалями своего велосипеда вослед и приговаривал:

— В Выборг поеду! За красной водой!

По дороге Роджер с неудовольствием заметил, что от настоятеля прет потом, как от коня. Костаки морщился и даже хотел повернуть обратно, представляя, как воняет схимник.

Наконец они пришли. Возле небольшого рубленого домика, часть которого уходила под землю, сидел мужчина, заросший волосьями и бородой, как первобытный. Одет он был в простую рубаху, несмотря на холод, а на груди его блестел латунный крест. В руках схимник держал огромный топор и точил его какой-то железякой.

«Надраивает», — подумал Роджер про крест.

— Это отец Филагрий, — представил настоятель схимника, сам троекратно поцеловался с ним и к руке приложился. — А это наш гость из Англии.

— Как вас зовут? — спросил отец Филагрий по-английски.

— Роджер. Костаки…

— Фамилия греческая.

— Да, мой отец был греком.

Роджер так удивился, что заросший волосами субъект, живущий в одиночестве, говорит на его родном языке, что чуть было не клацнул челюстью! Правда, говорит с чудовищным акцентом, но абсолютно правильно! С невероятным трудом Костаки скрыл свое удивление, обернулся на настоятеля, но того уже не было.

— Вы играли на колоколах? — спросил схимник, вонзив топор в деревянную чурку.

— Я.

— У вас огромный талант. Хотите чаю?

— Вы разбираетесь в музыке?

— Когда-то я очень неплохо играл на аккордеоне, — ответил отец Филагрий.

— Спасибо, — поблагодарил Костаки. — Большинство не способно оценить, талант ли у музыканта или просто умение брякать на том или ином инструменте!.. Вода из Ладоги?

Отец Филагрий поднял голову и посмотрел из-под кустистых бровей на гостя.

— Для чая, — уточнил англичанин.

— Ах, для чая?.. Да-да, конечно, другой здесь нет…

Неожиданно для самого себя Роджер согласился.

Они вошли в жилище схимника, и Костаки с удовольствием втянул в себя запах свежесрубленного дерева, смешанный с запахом ладана. Поглядел на небольшой иконостас, мерцающий Божественными ликами в свете лампады. Гудела печка, на которую схимник поставил чайник. Монах достал два граненых стакана и сыпанул на дно по доброй горсти чая.

— Вода в Ладоге хорошая. Думаю, что чище, чем в Темзе. Вы протестант?

— Я был крещен, — ответил Роджер. — Один раз был на исповеди. Неудачно.

Они сели за стол, на котором высилась стопка книг. Прихлебнули из стаканов.

— Вас что-то мучает? — поинтересовался отец Филагрий.

— С чего вы взяли?

— В вас злоба чувствуется…

Роджер густо покраснел, хотел было тотчас уйти от этого странного человека, но удержался.