Она переживала отчаянно. Муж жалел ее, ласково глядя на растущий живот.

— Я люблю тебя! — говорила она.

Он гладил ее по щекам, а она по полночи расчесывала его длинные, до плеч, волосы.

А как-то раз на рассвете, услышав нестерпимый рев зверя, она взмолилась, чтобы медведя не убивали!

Сердце ее стучало столь громко, что муж удивился тому, как женщины могут любить, и с этого момента вознадеялся на женское племя — сострадательное и ослепленно любящее.

Более на медведя не охотились, но и Иаков не приходил к ней по ночам…

…Она обнаружила его израненное тело. Белая шкура была сплошь в кровавых дырах, из которых торчали обломки стрел.

Он разлепил веки и посмотрел на нее мутными глазами.

Она пришла, обрадовался зверь. У нее большой живот, и она скоро родит.

А у него не было даже сил, чтобы подняться на лапы.

С собою женщина принесла мешок, в котором были всякие штуки.

Первое, что она достала, были щипцы, которыми женщина принялась вытаскивать из ран обломки стрел. Брызгала кровь, медведь постанывал, а из ее глаз текли слезы сочувствия.

Потом она посыпала раны каким-то порошком и вытащила из мешка кусок мяса.

А он, лишенный сил, не мог его жевать. Тогда женщина сняла покрывало, обнажив увеличившиеся груди, взялась рукой за правую и дала медведю.

В небо зверю брызнула тоненькая струйка, похожая вкусом на материнское молоко. Но это еще не было молоком, а только молозивом, но чудесным — эликсиром его жизни, с каждым глотком которого боль уходила, а сил в мускулистых лапах прибывало.

А потом она ушла…

Ее не было пять дней…

К нему слетелись падальщики, сотни падалыциков. А со спины подкрался варан и попытался прогрызть шкуру.

Он уже терял сознание, когда услышал ее крики. Она кричала так надрывно, что ему удалось подняться на лапы, мотнуть головой, разгоняя падалыциков…

А затем он опять упал, придавив до смерти варана…

Она все-таки пришла. С ней был человеческий детеныш, как она считала, очень похожий на мужа Иакова.

Ребенок не хныкал, а лежал на песке, пригретый солнцем, пока она кормила умирающего медведя грудью.

На сей раз молоко было жирным, раны затягивались на глазах, а силы прибывали с каждым глотком…

Затем он встал и подошел к младенцу. Облизнул маленькое сморщенное личико и пошел в глубь пустыни…

Она осталась и покормила другой грудью дитя…

Иаков родил от Марии Биршу, и он прожил 600 лет.

Бирша родил Ариоха, и Ариох умер на 567 году…

Ариох родил Лота, и Лот прожил 400 лет…

Лот родил Сева и Савта, и прожили они 840 лет на двоих…

Арококо родил Арококо, и он прожил 1200 лет…

Арококо родил Арококо, и он умер в возрасте 1200 лет…

Арококо родил мальчика и назвал его Арококо…

Три месяца Ягердышка проживал в Америке и работал в зоопарке, где неутомимо чистил клетки всяких животных, задавал им корм и отправлял все необходимости по функционированию зверинца.

Когда чукча заходил в огромную ванную с тюленями, в нем пробуждался воинственный инстинкт, он пытался нащупать в метле копье и удачно поохотиться, но мозг его с трудом выдавал информацию, что это благополучная страна, где сколь угодно мяса, ешь хоть по пять раз в день.

Работая с незнакомыми зверями типа тигра и льва, Ягердышка сам чувствовал себя в роли дичи. И волосатый, и полосатый так и норовили зайти за спину, скаля свои выдающиеся клыки. В такие моменты чукча пользуясь своим малым ростом, запросто пролезал между толстенными металлическими прутьями и показывал сильным мира сего худую фигу…

Получал Ягердышка за свой труд тысячу долларов в месяц, из них выплачивая адвокату Тромсе гонорар в семьсот, сто платил за койку в китайском общежитии, а двести откладывал про запас в левый ботинок, который нашел на улице нагло стоящим посреди мостовой. Правый ему подарил китаец Ли за просто так. Только за шнурки взял пять с половиной долларов.

Выгребая помет из клеток, Ягердышка частенько вспоминал, как босс пригласил его к себе домой вместе с медведем и адвокатом Тромсе, который помогал с переводом.

Абрахам, так звали хозяина зоопарка, все не мог отвести глаз от медвежонка и говорил, что это научное чудо, что теперь он докажет существование ассирийского медведя!

— Это будет научная сенсация! — восклицал старик и грозил указательным пальцем неизвестным оппонентам. — Они говорят, что только в Библии такие были!..

Потом Абрахам достал из зеркального шифоньера бутылку и, постукивая по ней длинным ногтем, сообщил:

— Good whisky!

— Хорошее виски! — перевел Тромсе, облизнув пухлые губы.

Ягердышка не знал, что такое виски, но, когда жидкость разлили по стаканам, догадался — будут пить.

— With ice? — поинтересовался хозяин зоопарка.

— Со льдом? — перевел эскимос.

Лед для Ягердышки был стихией родной, чего нельзя было сказать о виски.

Щедро сдобрили напиток ледяной крошкой, подняли стаканы и после тоста за «good знакомство!» выпили до дна.

Тотчас наполнили по второму стакану и на слова: «За ассирийского медведя!» — глотнули…

После этого Ягердышка упал со стула, и глаза его закатились, как у мертвого. Надо было видеть, как перепугался американец, а адвокат Тромсе деланно схватился за голову и, причитая: «Дурак я, дурак», — объяснил Абрахаму, что чукчи народец чрезвычайно чувствительный к алкоголю.

— Little bit надо! Чуть-чуть!..

Американец покачал головой и предложил перенести Ягердышку в спальню, на что адвокат Тромсе махнул рукой и объяснил, что чукче и здесь хорошо, вернее, ему все равно, так как тело его нечувствительно к окружающей среде.

А еще он сказал, что подаст на хозяина зоопарка в суд за спаивание малочисленных народов, которых бережно охраняет ЮНЕСКО!

— Умерэт может! — сокрушенно покачал головой толстяк. При этом он перевернул тело чукчи вверх лицом и, показывая на синяки, заохал: — Как ударылся, бэдняга, об пол! Гематома в мозге?.. Похоже, что две!

При этих словах американец пришел в бледное расположение духа, ужас сковал сердце любителя животных (репутация и все такое). Он затряс седой головой, и дело кончилось бы инсультом, если бы адвокат Тромсе не взял вовремя ситуацию под контроль.

— Пять тысяч долларов, и я всо устрою!

— Правда? — Глаза американца излучились надеждой.

— И еще пять двести на больныцу!

— Можно чек?

— Безусловно.

Трясущеюся рукой Абрахам выписал требуемую сумму, вложил чек в дружественную лапку эскимоса и помог взвалить Ягердышку на спину спасителю.

— А медведь? — спохватился хозяин зоопарка. — Ассирийский?

— Располагайте животным по своему усмотрению! — милостиво разрешил адвокат и добавил: — Как джентельмен вы, конечно, должны выплачивать мистеру Ягердышке зарплату, пока он… болен!

— А сколь продолжительна будет болезнь?

— Месяц! — определил адвокат, и это могло быть правдой, так как алкоголь в организме народа чукчей не расщепляется, не вырабатывает нужных ферментов печенка, и потому, выпив пятьдесят граммов, чукча может видеть мир пьяным две недели. — Вы не волнуйтесь, все проблемы я беру на себя, и ваша безупречная репутация останется столь же кристально чистой!

Абрахам имел порыв поцеловать эскимосу руку, но род его насчитывал лет пятьсот, потому он с трудом сдержался и ограничился сердечным рукопожатием.

На сем расстались.

Разумеется, жирдяй Тромсе не понес тело чукчи в больницу, а ограничился покупкой десяти упаковок алказельцера и рвотного снадобья. Далее Ягердышкино тело было погружено в багажное отделение «Плимута» и отвезено в городской порт, где в огромном сарае проживали китайцы-нелегалы, над которыми руководительствовал мистер Ли, человек неопределенного для европейца возраста, коротконогий и желтый, как сыр.

За двадцать три доллара адвокат и товарищ Ли сговорились о попечительстве над смертельно пьяным Ягердышкой, который в этот момент существовал ненужной тряпочкой, продолжая висеть на плече эскимоса.

Тромсе погрозил Ли пальчиком, припомнив случай депортации аж пятисот китайцев одновременно.

— Сэкрэтность! — предупредил Тромсе.

Китаец улыбался, кивал головой, а про себя думал мыслишку, как бы половчее из этого узкоглазого адвоката с коричневой мордой приготовить утку по-пекински!

Помимо китайца Ли в сарае проживали еще человек шестьдесят его соплеменников, преимущественно мужчины, которых предводитель пристраивал по всей Америке поварами в китайские рестораны, имея с этого немалый барыш, большую часть которого переправлял на Родину в партийную кассу…

Никто не собирался переводить на Ягердышку дорогостоящий алказельцер, который азиаты с удовольствием пользовали вместо газировки. Оппоненты Мао просто налили в корыто холодной воды и поместили в него бессознанного чукчу. На третий час холодной ванны Ягердышка запел песню «Увезу тебя я в тундру», еще через три часа ему представилось, что каяк его перевернулся в океане и он тонет, потому стал плыть в корыте кролем… Через сутки с половиной Ягердышка протрезвел, но заболел температурой сорок.

Чукчу уложили под кусок брезента. Эмигрант дрожал всем телом и старался изо всех сил не откусить себе язык. К тому же пропала и куртка из оленьего меха, и беличья поддевка, и ватные штаны, и прадедушкины унты.

Ему дали попить горяченького — кипятка с половинкой алказельцера. Стало немного легче.

— Жира тюленьего! — попросил чукча, но его языка никто из китайцев не знал, и жира не дали. Потом только выделили плошку риса с вонючим соусом и еще кружку кипятка, но уже без алказельцера…

То ли от температуры высокой, то ли еще от чего, но Ягердышке вдруг стало так тоскливо, что, будь рядом прорубь, он бы, не задумываясь, в нее головой… Но проруби рядом не было, а снована свора китайцев, гомоняшая перед тем, как улечься спать на ночь.

Ягердышка немного поплакал в ладошки, а потом тоже решил заснуть, благо болезнь располагала, давила монетками на глаза.

И он заснул.

И вмиг проснулся оттого, что его трясли за воротник рубахи.

Открыл больные глаза, сбросив денежки, и лицезрел Кола и Бала.

Братья стояли, обнявшись за плечи, и с удовлетворением оглядывали Ягердышку.

Ягердышка схватился за крест, но креста на груди не было.

— Где Spearmint? — поинтересовался Кола.

— Да-да! — поддержал брата Бала. — Наша кучка!

Ягердышка понял, что наступил последний его час, почернел лицом и обреченно ответил:

— Нету Spearmint…

— Как нету? — изумился Кола.

— Нету, — развел руками чукча. — И куртку отобрали почти новую, и унты, и поддевку!.. Ничего не осталось! И крест с груди православного сняли!..

— Кто отобрал? — вскричал Кола.

— Кто снял? — вторил ему Бала.

Ягердышка обвел глазами храпящий сарай:

— Косоглазые!

Братья осмотрелись вокруг, заглянули друг другу в глаза и, сказав тихо: «Наших бьют!» — вдруг завертелись волчком, вскочили на нары и, взявшись за руки, побежали по нижнему ряду, вонзая пятки в животы китайцев. Добежав до дальней стены, они перепрыгнули на верхние койки и побежали в другую сторону, словно по клавишам рояля.

В сарае шестьдесят раз крикнули «Ой!», исполнив национальную песню сватающегося жениха.

В особенности досталось мистеру Ли. На его желудке станцевали стаккато

— традиционный охотничий танец бесстрашных эскимосов. Танец обязательно исполняется двумя мужчинами-братьями, а потому все прошло как нельзя лучше и по ритуалу. Мистер Ли хотел было кричать о помощи, что на коммуну напала Якудза, но призыву помешала провалившаяся в рот пятка Кола… Или Бала…

Нашли и унты, и поддевку, и крест. Все отдали Ягердышке, который заплакал от душевной благодарности и вспомнил родные просторы. Чукча капал на грудь с латунным крестиком, протягивая братьям для пожатия левую свою руку, правой же гладил распятие.

Получил он по руке больно, так что вмиг пальцы посинели.

— Выручай тут его! — обозлился Кола.

— А благодарности никакой! — вторил Бала.

— Где наша белая смола? — нависли над Ягердышкой братки.

— Я благодарен вам! — дул на отбитые пальцы чукча. — Душевно благодарен! Но сами видите, ограбили меня!

— Мы же вернули тебе все!

— Американцы споили, а зарплаты у меня не было еще!!! Не на что пока Spearmint купить!

— Твои проблемы! — оборвал Кола и дал Ягердышке по подбородку.

Не успела чукчина голова вернуться на место, как Бала треснул по ней в область глаза, который, оплыв, мгновенно закрылся.

— Что же вы за люди такие!!! — в сердцах простонал Ягердышка.

— А мы не люди! — оправдался Кола. — Мы — духи!

— А потому душам вашим не будет покоя во веки веков! Несчастные вы, неприкаянные, скитальцы без роду и племени! Ах, жаль мне вас, и ненавижу вас!..

Чукча перекрестился, хватанул ртом, словно рыба, воздуху и смиренно ждал продолжения. Братья постояли немного, обнявшись за плечи, бить более не стали, а, поразмыслив, сделали чукче окончательное внушение.

— Еще три дня тебе даем! Не будет Spearmint — убьем! Смерть твоя будет ужасна, разденем догола и зверям твоим в зоопарке скормим… А соберешь смолу — узкоглазым морды побьем!..

Далее братья растворились в пространстве, оставив после себя легкий запах серы…

Маленький человечек лежал под куском брезента, вдали от родной земли, один-одинешенек, больной и избитый, с похмельной головой, и думал о том, где в человеке помещается душа и почему, когда ей плохо, когда совсем невозможно существовать телу и разуму, почему она, розовая, не расправит свои прозрачные крылышки и не взметнется через естественные отверстия в космическое пространство, где находится чукотский рай — Полярная звезда.

— Господи, — взмолился Ягердышка, — помоги мне!.. — И пустил газы, надеясь, что вместе с ними и душа его воспарит.

Осознав, что жив, что душа по-прежнему при нем, Ягердышка грустно вздохнул и задумался о том, какой день в жизни человека наиболее важен, День Рождения или День Смерти? Все-таки День Смерти, решил чукча, ощущая боль во всем теле. Ведь именно в этот день я попаду на Полярную звезду, где меня не будут бить, где возьмут служить в армию. У меня будет много смолы, друг Бердан и жена Укля. А Кола и Бала попадут в ад.

В этом маленький человечек был уверен. Потому что Бог обязательно разберется, что такое хорошо и что такое плохо!..

А потом Ягердышка заснул, и приснилась ему огромная бутылка виски, в которую он каким-то образом попал и плавает рыбой, не задыхаясь в алкоголе, а пуская к горлышку огромные пузыри своей души.

А на следующий день китаец Ли подарил чукче ботинок и продал в кредит шнурки. Был солнечный день, сквозь щели сарая пробирались ежиком солнечные лучи, и жизнь Ягердышке виделась именно в солнечном свете, ночные сомнения растаяли. Он, растроганный подарком, стянул с себя унты и вручил их китайцу. Ли, приняв дар, поклонился, щелкнул пальцами, и чукче принесли чашку кипятка с двойной порцией алказельцера.

Маленький человечек подлечился и выбрался на свет Божий, чтобы снова взяться за работу в зоопарке.

С тех пор минуло три месяца.

Ягердышка работал в зоопарке и ни о чем плохом не думал. У него появились деньги, на которые чукча купил огромное количество жвачки и каждую третью ночь выкладывал кучку пластинок возле ног своих. Его никто более не тревожил в полночный час, просто кучка белой смолы исчезала…

А как-то, получив аванс, Ягердышка закупил жвачки на сто пятьдесят шесть долларов, сложил ее перед сном возле нар и написал записку: «В связи с досрочным выполнением поставок Spearmint прошу меня не беспокоить до лета!»

За три месяца он здорово научился по-английски.

— Это мой пятый язык! — сообщил он как-то Абрахаму, который относился к нему настороженно, но с интересом. — Чукотский, эскимосский, русский эвенкийский немножко и английский чуть-чуть!

— Так вы — полиглот? — вскинул седые брови хозяин зоопарка.

— Нет-нет, — испугался незнакомого слова Ягердышка. — Просто языки мне даются легко.

Они остановились возле клетки, где был помещен Аляска. Белый медведь, выросший за три месяца до размеров упитанного теленка, обрадовался приходу людей и, встав на задние лапы, высунул через прутья клетки язык.

— Вы же не думаете, что я ущемляю интересы малых народов? — искательно спросил Абрахам.

Во всей его долговязой фигуре чувствовалась виноватость, он нарочито сутулился, стараясь выглядеть ростом пониже, но все равно возвышался над чукчей, как Эмпайр-стейт-билдинг над китайским ресторанчиком.

— Что вы, что вы! Вы представляетесь мне человеком добрым и хорошим, а то, что споили меня до полусмерти, то не ваша вина, а адвоката Тромсе. Он-то знал о нашей национальной особенности!..

Абрахам в смущении отвернулся и потрепал медведя по морде.

— Они говорят, что я с ума сошел! Что ассирийских медведей не бывает, тем более белых! Я им посылал фотографию Аляски, а они ответили, что люди частенько тоже на уродов смахивают!..

— Ну и наплюйте! — предложил Ягердышка. — Он хороший, добрый зверь! Какая разница, бурый, белый или ассирийский… Кстати, что такое ассирийский?

— А, — махнул рукой Абрахам. — Они в доисторические времена детей поедали.

— Да нет! — воскликнул Ягердышка. — Посмотрите на него! Разве может он ребенка сожрать?

Аляска продолжал ластиться к людям и вызывал у посетителей улыбки.

Абрахам пожал плечами и, сказав, что ему надо идти в офис продолжать работу, побрел по гравийной дорожке, оставляя на ней следы своими огромными ботинками.

«Ишь, детей жрет!» — подумал чукча.

После окончания трудового дня Ягердышка отправился в супермаркет, а затем в местный краеведческий музей, где быстро миновал экспонируемых тюленей, моржей и прочую дрянь, оставшись в зале с первобытным чукчей, замерзшим во льдах две тысячи лет назад.

Он смотрел на свою копию не отрывая глаз, пока звонок не возвестил об окончании работы музея.

Ягердышка воровато оглянулся и спрятался в большой котел, в котором обычно северные народы варят оленину. Спрятался и крышкой накрылся…

Так он сидел час или два, пока не стихли музейные шорохи, пока за окном не стало темно. Тогда маленький человечек выбрался из своего укрытия в полную темноту, к которой был готов, вооруженный фонариком.

Луч света проник в стеклянный ящик с экспонатом, высветив лицо и сияющие глаза пращура.

— Брат! — тихонько позвал Ягердышка. — Бра-а-ат!

Но экспонат не отзывался.

— Ах, как они тебя!..

Ягердышка со словами: «Сейчас, брат», — принялся разбирать стеклянный ящик, весь взмок и порезал руку. Но, так или иначе, стекло было разобрано, а употевший Ягердышка уселся напротив двойника, вытащил из кармана коробок спичек, зажег одну и маленьким огоньком оживил умершее четыре тысячи лет назад кострище.

— Грейся, брат! — проговорил Ягердышка, и по его щекам заскользили слезы.

Затем чукча выудил из кармана пачку куриных сосисок, нанизал их на веточку и принялся поджаривать.

— Сейчас покушаешь, брат! — сквозь слезы подбодрил своего двойника Ягердышка. — Ты брат мне, и я тебя не оставлю!

Но экспонат молчал и сосиски есть не хотел, просто сидел, скрестив ноги, и смотрел на Ягердышку. Живой огонь в его стеклянных глазах лукавил зрачки и чукче казалось, что двойник вот-вот улыбнется и подымется на ноги.

И тут в голове Ягердышки возникло понимание, словно с неба сошло, что не брат перед ним сидит вовсе, преступно выкраденный у родителей младенцем. Перед маленьким человечком предстало каменным изваянием само прошлое его, пращур, предок, от которого произошел Ягердышка.

— Сколь должно быть мощно семя твое, — обратился чукча к предку. — Сколь выносливо оно, что через сотни мужчин было передано моей матери и взросло в ее чреве мной!.. Господи, — перекрестился Ягердышка, осознав вечность.

Он встал на колени перед древним охотником и подумал о том, что, вероятно, является единственным в мире человеком, встретившимся со своим прямым родственником, умершим четыре тысячи лет назад.

— Сколь сильно племя мое! — торжественно сказал Ягердышка, встал на ноги, снял с пращура меховую куртку, надев на него свою. — Теперь я буду ходить в одежде из зверя, которого убил ты, а ты станешь ходить в куртке из оленя, которого победил я!

Тем временем дымок от костра достиг пожарных сенсоров, сработала сигнализация, и с потолка полилась вода.

— Дождь! — возрадовался чукча, укрывая собой тлеющий костерок. — Весна наступила!!! Скоро олень большой придет, скоро щокура ловить станем!..

Вместе с предком они сидели у кострища, как и четыре тысячи лет назад. Какая-то генная память сработала в мозгу Ягердышки! Понимание причастности к истории земли взрастило в груди маленького чукчи чувство гордости за то, что он человек, за то, что в нем жизнь тысяч предвестников его жизни! И тотчас огромная ответственность легла на его плечи! Он осознал, что и сам должен передать свое семя в будущее эстафетной палочкой!

— Мне надо домой! — прошептал он предку. — К жене своей, Укле!

На этих словах его взяла полиция, приставив огромный «кольт» к его маленькой голове. Сделали больно, когда надевали наручники. Запястья Ягердышки оказались столь тоненькими, а ладошки такими маленькими, что наручники оказались бессмысленными, лишь кожу покорябали, а потом на пол свалились.

Связали поджигателя ремнями и кавалькадой воющих машин доставили в тюрьму, где уже поджидал жирный Тромсе с заспанными глазами.

— Завтра тебя судить станут! — предупредил адвокат.

— За что? — искренне удивился Ягердышка.

— Я же говорыл, что он нэнормалный! — обратился ко всем присутствующим мистер Тромсе. — Принадлежит к слаборазвитым народам, которых споили коммунисты!

— Я — нормальный! — вскричал чукча, еще причастный всеми чувствами к великому. — В стеклянном ящике родственник мой!

Тромсе развел перед полицейскими руки.

Ягердышку заперли в одиночную камеру, где он всю ночь напролет смотрел сквозь окно на ночное небо, пытаясь отыскать Полярную звезду. Но чукотский рай взошел как раз с другой стороны от тюрьмы.

На следующее утро поджигателя привезли в суд и усадили в клетку. Через три минуты появилась чернокожая судья в белых буклях парика и покашляла в кулачок.

— Monkey! — воскликнул Ягердышка, увидев свою старую знакомую. — Обезьянка!

В зал вошел адвокат Тромсе в сопровождении мистера Абрахама:

— Он невменяем! Прошу не считать это высказывание оскорблением!..

Далее пошли вопросы судьи-monkey, почему невменяем, где медицинское заключение, не расист ли мистер Ягердышка?..

Тромсе старался изо всех сил, защищая мужа своей соплеменницы. В ход шли различные аргументы о малочисленности народа, который представляет подсудимый, о тяготах, которые пережил на бывшей Родине маленький человек, и прочее.

Абрахам, имеющий научную степень, подтверждал все вышесказанное адвокатом как свидетель и одновременно работодатель и добавлял о несомненной лояльности Ягердышки к Соединенным Штатам Америки.

Судья поглядела в какие-то бумажки и сообщила, что подсудимый лишь несколько недель назад получил разрешение жить и работать на американской земле, но не оценил такой чести и будет депортирован восвояси.

Обезьянка стукнула молоточком.

— Вышлют тебя! — сообщил Ягердышке Тромсе. — Домой поедешь!

— Это не моя земля?! — вскричал Ягердышка, вскочив с лавки. — Моя! Моя!.. Здесь нашли моего предка, и выгнать меня с этой земли несправедливо!

— Лицо чукчи раскраснелось, а глаза наполнились слезами. — Если это не моя земля, то чья же? — И поглядел на чернокожую судью с укором, считая ее уже не союзницей, как раньше, а врагом. — Ваша земля это? Тысячи лет по этим местам ходили предки мои, охотились и любили, рожали и воспитывали детей, но пальм с кокосовыми орехами отродясь не видывали! Так это ваша земля?!!

В судебном зале сидел скучающий журналист из Вашингтона, ожидающий следующего процесса по обвинению некоего мистера К. в двойном убийстве. Журналист был с перепоя и страдал похмельем. Ему было омерзительно скучно, но когда он услышал речь чукчи о «земле», то почти пропитое до конца сознание подсказало работнику пера, что пахнет сенсацией. С этого момента мозг журналиста заработал, как компьютер, и выдал заголовок первой статьи; «Маленького человека выгоняют с земли, по которой ходили его предки!» Смысл статьи виделся в том, что не только индейцы притесняются в самой демократичной стране мира, но и малые северные народы!..

— Депортация в течение сорока дней! — уточнила обезьянка и опять шлепнула молоточком. — Содержание под стражей. Залог — семьдесят пять тысяч долларов!

— Подавайте апелляцию! — прошептал журналист, подобравшись к адвокату Тромсе.

— Какой смысл? — отмахнулся эскимос. — Его все равно вышлют!

— Выслать-то вышлют, но резонанс у дела будет огромный! Так что луч славы и вас коснется!

— Вы так думаете? — Глаза жирного Тромсе засверкали, и он тотчас представил себя жителем большого пентхауза в центре Манхэттена.

— Обещаю!

Ягердышка, обливаясь слезами, продолжал что-то кричать, но здоровенные охранники уже тащили его к выходу, где ждала тюремная машина.

Его поместили в ту же камеру, а на следующее утро вместе с завтраком принесли газету «Вашингтон пост», в которой на первой странице красовалась нарисованная в цвете рыдающая физиономия чукчи, обезьянье личико судьи и гордый лик адвоката Тромсе!..

Журналист, как и обещал, изобрел сенсацию. Страна подхватила полемику, Ягердышка в течение тридцати дней был маленькой знаменитостью, но оставался в тюрьме, пока газеты наперебой клеймили власти и судебную систему как несовершенную и карательную.

Журналист-пьяница стал ведущим репортером своей газеты, зарплата его удесятерилась, и все ведущие клиники штата наперебой предлагали ему свои услуги по лечению от алкоголизма.

Последней публикацией по делу Ягердышки стало выступление сенатора Аляски, который объяснил американскому народонаселению, что Америка купила еще аж в позапрошлом веке русские земли у царя и вовсе не притесняет коренное народонаселение. Есть чукчи американские — богатые, а есть чукчи русские — бедные, старающиеся откусить побольше от пирога американской цивилизации!

«Только русские северные народы нецивилизованны и устраивают пожары в музеях! Американцы эти музеи строят!»

На тридцать седьмой день за Ягердышку кто-то внес залог. На ногу чукче прикрепили браслет с радиомаяком, вручили билет на самолет Анкоридж — Москва, взяв за него все сбережения из ботинка, и сочувственно улыбнулись.

— Да мне тут пять часов на лодке и пехом три дня! — попытался было отказаться от билета Ягердышка.

Никто ничего слушать не хотел.

— Москву посмотришь! — успокаивал жирный Тромсе, который надавал платных интервью аж на полсотни тысяч долларов. — Красивый, говорят, город!..

Оказалось, что залоговые деньги внес Абрахам.

— Вы, пожалуйста, не сбегайте! — попросил хозяин зоопарка.

— Я полечу в Москву, — ответил чукча.

Они подошли к клетке с медведем, который вырос заметно в холке и раздался вширь.

— Никто не признал в нем ассирийского медведя, — печально сообщил Абрахам. — Ни один университет!

— Давайте выпустим Аляску на волю! — предложил Ягердышка. — Ему там лучше будет!..

Они погрузили медведя в микроавтобус и повезли к океану, где открыли перед ним двери к свободе. Сначала медведь не понял, что от него хотят, думал, что все — игра, запрыгал по снегу, а когда Абрахам выстрелил из ружья в воздух, в мозгу Аляски стремительно пронеслись картинки из недалекого прошлого — выстрел и опавший сосок матери…

Что было силы медведь припустил ко льдам, и уже через несколько минут его не было видать, слился со снегом, лишь пару раз мелькнул красный, как кета, язык…

Через три дня представитель российского консульства, пыхтя сигарой, принял Ягердышку из рук американского правосудия и препроводил в кабину аэрофлотовского самолета.

— Во, мудило! — поделился представитель мнением с командиром самолета.

— Урод косоглазый!

Командир корабля киргиз Чингиз Байбетов пропустил Ягердышку в салон и слегка толкнул круглоглазого представителя в грудь. Этого было достаточно, чтобы американизированный рязанец потерял равновесие и покатился по трапу.

Последнее, что услышал представитель из уст командира корабля: «Что же вы так неаккуратно, скользко же!» и «Марина, закрывай!»…

Через двенадцать часов Ягердышка ступил на асфальтированную землю столицы своей Родины, за многие тысячи километров от родного чума, с четырнадцатью долларами в кармане и ноющей душой за грудиной.

Его встретил народный депутат Государственной думы от чукотского края. Апатичный, с вялой физиономией алеут отвез репатрианта на старенькой «Волге» в гостиницу «Звездочка» и подарил Ягердышке билет в Большой театр на премьеру восстановленного балета Хачатуряна «Спартак». Алеут балета не любил, но в Думе билеты распространялись систематически, иные он продавал через помощника, а этот вдруг подарил депортированному. Вот уж не ожидал от себя!..

— На Чукотку поедешь через неделю! — сообщил депутат и хотел было дать Ягердышке средства, выделенные Сообществом малых народов, но передумал.

— Денег на тебя нет, — сморщился. — Поэтому билет продай! Да смотри, не продешеви! За премьеру долларов триста проси!..