5

Сашенька, а именно так звали молодую докторицу, всем сердцем любила медицину, закончила Первый медицинский и доучивалась сейчас в ординатуре на психиатра. Она трудилась над кандидатской и подрабатывала на «скорой». Характер у Сашеньки был, что называется, нордическим. Она вырабатывала его на протяжении последних шести лет, избрав специализацией психиатрию. Психиатрия и «сю-сю му-сю» никак не сочетались, а потому она закаливала свой дух и одновременно изящное тело. Каждое утро в шесть, если была не ее смена, ныряла в открытый бассейн, в клубах пара проплывала километр, затем час занималась на тренажерах, семь минут отводила на душ, на укладку волос — и через пару лет такого режима девушка превратилась просто в волшебную красавицу. Правда, в красавицу очень маленького роста. Сто пятьдесят четыре сантиметра, измерили ее в седьмом классе, и больше она уже не росла. Переживала страшно, так как все девки вокруг были ногастые, и с первичными половыми признаками у них все было в порядке. А у Сашеньки грудка была чуть больше мальчишечьей, и от того эти самые мальчишки ухаживали за ней только в ее фантазиях и цветных снах.

Зато Сашеньку очень любил папа. Она помнила, как заканчивала десятый класс, как плакала на выпускном, мучимая своей девственностью и нецелованными губами, и как отец, прижав ее к своему горячему сердцу, сказал:

— Сашок, да идиоты они все! Ты самая красивая девушка, какую я только видел! Пройдет время, и ты с ума сойдешь от количества мужчин, которые будут добиваться тебя, вступая в единоборства друг с другом, повинуясь могучим инстинктам природы! Не будь я твоим отцом, первым бы вырвал из своей груди пылающее сердце и отдал тебе!

Папа был литературоведом, когда-то он уже вырвал свое сердце и отдал маме. Мама сердцем папиным поиграла и вернула его разбитым.

После этого папа жил на краю города, в крошечной квартирке среди книг, и, скорее всего, был неудовлетворенным романтиком, так говорила мама.

Но Сашенька отца очень любила. Именно за его сентиментальную странность и веру в литературные идеалы. Она и вправду частенько подумывала, что, попадись ей такой человек, как отец, влюбилась бы без оглядки!

А потом папу раздавил каток Это было и смешно, и трагично. Папа шел по шоссе к автобусной остановке со сборником средневековых английских баллад в руках и, вероятно, повторял что-то наизусть, а водитель катка, накануне проводив сына в армию, просто заснул за рулем… Специалиста по укладке асфальта посадили на восемь лет…

Сашенька очень переживала гибель самого родного человека и от нотаций мамы, смыслом которых было то, что выходить замуж надо за надежного и состоятельного, а любовь иметь на стороне, вскоре переехала в отцовскую квартиру, где надолго погрузилась в волшебную вязь свинцовых строчек выдающихся мужей, в книги, среди которых жил и мечтал отец…

Ах, как он был прав, ее папа!.. Как большие и сильные мужчины любят маленьких изящных женщин!

Уже на третьем курсе у Сашеньки случился роман с деканом факультета, и она, наконец, рассталась с девственностью, а губы так нацеловывались досыта, что частенько отдавали синевой.

Затем был великий музыкант-альтист с лицом демона, с гривой вороного коня и всеми мыслимыми наградами от всех стран и правительств. Он играл ей столь волшебно, что она с ума сходила от восторженных чувств, сама становилась драгоценным инструментом по ночам, а он столь же волшебно играл на ее теле, как и на альте… Потом он ушел из ее жизни к еще более юной скрипачке, но как-то очень трепетно отнесся, расставаясь. Нашел такие слова, что не ранили души, а лишь томления в ней оставили.

Потом никого не было, если не считать мимолетных связей. Она твердо решила, что должна очень сильно полюбить, чтобы лечь с мужчиной в постель надолго.

И тут на мужиков словно осатанение нашло. Казалось, что полмира стучит в закрытую дверь. Но Сашенька уже специализировалась на психиатрии и знала эффект закрытой двери, особенно, когда та заперта надолго. Сделала даже эксперимент, позволила одному состоятельному «selfmade’у» по имени Зурик совсем чуть-чуть, маленькое удовольствие, а потом будто отрезала, словно ничего и не было. Поступила по-мужски. Что стало с этим «selfmade’ом»!.. И цветы грузовиками Зурик подгонял, и кольцо с огромным камнем дарил. Предлагал ехать в Венецию или поселиться в убогой русской деревушке навеки! Все готов был кинуть к ее ногам щедрый кавказец, а она мило отказывалась, даже перешла на «вы», когда влюбленный выкатил ей новенький автомобильчик, ценой в три ее жизненных зарплаты… Наконец, мужик сдался, купил модельное агентство и нырнул в это одно большое, холодное лоно с головой…

Заканчивая институт, Сашенька была уверена, что такая неуемная страсть мужская к миниатюрным женщинам есть не что иное, как латентная педофилия, но в этом ее почти разубедил давний друг декан, имеющий по психиатрии степень и уже приличную лысину на голове.

— Просто мужчинам подсознательно кажется, что от вас, маленьких птичек, меньше бед, чем от больших. Что вас защищать нужно!.. На самом же деле наоборот, маленькая красивая женщина самое упертое, часто жестокое, редко нуждающееся в защите существо!

— Вы меня имеете в виду?

Декан только хмыкнул.

— Любишь меня? — спросила Сашенька.

— Люблю, — признался декан и вдруг бросился на колени перед ученицей, стал истово руки ей целовать, просить, чтобы она тотчас женой его стала, полились слезы.

Прав был декан.

Она высвободила руки, скупо погладила стареющего педагога по голове, встала и вышла из кабинета. Навсегда…

6

Сашенька заглянула лысому в глаза и была потрясена. Еще никогда ей не приходилось видеть таких глаз. Не в красоте очей было дело, а в их цвете. В больших, широко расставленных глазницах, в слегка желтоватом белке, словно плавали две иссиня-черные вишни, с еле заметным розовым ободком вокруг зрачков. Глаза смотрели на Сашеньку с такой невыразимой печалью, перемешанной с тоской, что у нее зашлось сердце, но она глубоко вздохнула и взяла себя в руки.

Лысый смотрел докторице навстречу. Его темная вишня словно падала в небесную лазурь Сашенькиных глаз, омрачая свежесть ее души непонятной печалью.

Нет, так нельзя, окончательно решила Сашенька и твердо превратилась в профессионала. Ее тоненькие пальчики ловко открыли габаритный чемоданчик, она велела помощникам усадить пострадавшего в «скорую», и, к удивлению санитара и фельдшера, коммунальщик послушался, шагнул в «мерседес». Мышцы его тела были расслаблены.

Однако, от него запах, как от мусорного бака, подумала Сашенька, накрутила на металлический стержень ваты и, обработав рану перекисью водорода, поинтересовалась:

— Кто ж это вам ухо оттяпал?

Она вовсе не ждала ответа, но внезапно лысый тоненько завыл.

— Больно? — спросила Сашенька, подняла глаза, ресничка к ресничке, и опять наткнулась взглядом на густую печаль, льющуюся из бездонных зрачков увечного.

— Потерпите, пожалуйста, — попросила она, совершенно понимая, что пациент страдает вовсе не от физической боли… «Кажется, мой случай, — подумала. — Добьюсь, чтобы в Алексеевскую направили». Именно там она практиковала психиатрию, в бывшей Кащенко.

Завыла вторая «скорая помощь».

— Опять напутали! — нахмурилась докторица.

— Не, — помотал головой фельдшер, готовя повязку. — Это к ментам, у них там огнестрел.

— То ли в мента кто-то стрельнул, — добавил санитар, приплясывающий от безделья. — То ли мент сам себя…

— Так какого лешего вы стоите! — возмутилась Сашенька. — А если у него артерия бедренная задета?

— Они сами нас не подпускают, — обиженно ответил санитар. — Да там ранение легкое…

Вторая «скорая» продралась сквозь кусты, за ней надрывался сиреной милицейский газик, из которого почти на ходу вывалился толстый старшина, без верхней одежды, но зато в форменной шапке с опущенными ушами.

Старшина уселся рядом с раненым Душко, о чем-то коротко спросил, чем-то так же шустро напутствовал, тут появились санитары, скоренько погрузили рядового на носилки, и в машину.

Толстый старшина, вооруженный автоматом раненого мента и пистолетом Хренина, сноровисто запрыгнул обратно в газик, втянул в него тупо моргающего Хренина и покатил вслед за «03». На секунду милицейский автомобиль притормозил возле первой «скорой», старшина высунул из окна красное лицо и грубо спросил:

— Фамилия?!

— Чья? — уточнила Сашенька.

— Твоя, — рявкнул краснолицый. — И этого идиота!

Ой, как Сашенька не любила хамства. Особенно мужского. Чем хамливее был индивидуум, тем спокойней становилась она. Вот и сейчас Сашенька лишь коротко посмотрела на толстяка, продолжила свое занятие по обработке уха и еле слышно ответила:

— Номера машины запишите, по ним все узнаете.

Старшина даже поперхнулся от такой наглости, словно в рот насекомое влетело.

— И старайтесь обращаться к незнакомым людям на «вы», — добавила Сашенька.

У старшины изо рта пошел пар, и он, давясь от ярости, стал бордовым, как планета Марс. Даже ушанку снял.

— Да я тебя, козявка!.. Я при исполнении… Сопротивление властям!..

Более он ничего не мог добавить, хватал воздух в безмолвной злобе, как рыба на берегу.

Да, что же это такое, взорвалось в мозгу старшины. Вчера какая-то крыса загрызла любимого жениного пуделя Пинцета, а сегодня какая-то шлюшка…

— Я тоже при исполнении, — Сашенька заклеила рану лысого пластырем, велела санитару закрывать дверь и не спеша собрала чемоданчик. — А вы так не напрягайтесь, не дай Бог, инсульт. Такая власть, как вы, должна в спецпоселениях руководить, а не в столице нашей Родины.

Она велела водителю трогать и сквозь стекло мило улыбнулась старшине, показала остренький язычок и уехала в уверенности, что у краснолицего верхнее давление подскочило до двухсот.

Новенький «мерседес» мгновенно набрал скорость, пока «козел» лишь совмещал сцепление с газом. Старшина на нервной почве выпустил зловонные газы и ткнул в скривившуюся от такого сюрприза в атмосфере физиономию Хренина кулаком. Постовой взвизгнул, скорее от неожиданности, чем от боли. Толстый мент испытал удовлетворение, и давление пошло вниз…

Диспетчер велел Сашеньке ехать в институт Склифосовского, а она не унималась и все говорила, что рана не опасная, просто сосудик лопнул, что отгороженный от нее пострадавший — клиент психиатрии, а не хирургии. Он не говорит, полностью растерян и, кажется, склонен к буйству.

— А если у него сотрясение, или еще хуже — гематома в мозгу?

— Нет же! — упиралась Сашенька. — Я уверена!

— Под вашу ответственность! Кстати, а вы там ухо не искали? В «Склифе» бы пришили…

Сашенька отключила рацию, и на великолепную кожу ее лица нахлынуло столько румянца стыда, что можно было окрасить все тепличные помидоры Подмосковья. Она поняла, что попросту забыла о такой простой вещи. Докторица отодвинула перегородку, хотела было высадить санитара, чтобы ухо искал, но неожиданно лицом к лицу столкнулась с лысым. Он глядел на нее так же печально, как и ранее, у Сашеньки вновь стало нехорошо на душе. Она, не выдержав взгляда, отвела глаза, как вдруг услышала тоненькое:

— Слизь-кин! Слизь-кин!

— Ваша фамилия Слизькин?

Сашенька обернулась к лысому всем телом и отшатнулась. Глаза коммунальщика стали голубыми и как будто изливали немного небесной лазури. В них уже не было той потусторонней печали, лишь просветленным сделалось лицо.

Лысый задрал физиономию к потолку автомобиля и протяжно пропел:

— Сли-и-изь-ки-и-ин!..

7

Лилю Мятникову в конторе сторонились, но уважали.

— Великолепный профессионал, — рекомендовал ее директор своим клиентам. — У нее — стопроцентный результат!.. Ха-ха!.. Людям не страшно, если сами есть это самое не будут, — обещал директор и заговорщицки хихикал в телефонную трубку. — Мятникову мы только на большие уважаемые объекты посылаем. Мятникова — лицо нашей фирмы!

Вспомнив лицо Лили, директор подавил рвотные позывы. Закурив длинную черную сигаретку, он уставился на календарь с лицами японок, слегка расслабился и продолжил:

— Услуги наши денег стоят, но и результат того стоит. Каламбур… Высылать?.. Нет, только с послезавтрашнего дня!.. Она другой объект заканчивает. Иные кандидатуры даже не рассматривайте! У вас же там «VIPы» жить будут?.. Так полтора дня не срок, ждите Мятникову, ей же деньги передадите… Не обижайте ее только!.. Она у нас женщина безответная!..

Вечером директор беседовал со своей лучшей сотрудницей, стараясь не глядеть на нее вовсе.

— Мятникова, послезавтра новый объект! — рассказывал он, не зная, куда уставить свой взгляд, так как лицо японки осточертело. Он подумал, что оштрафует секретаршу Клару на десять евро за то, что календарь третий месяц не переворачивает. Или пусть под стол полезет, маленькая свинка, почавкает там слегка.

Конечно, директор предпочитал последнее, но считал, что напутать Кларку надо. Мысль о подстольной жизни прочно вошла в его голову, он уже заволновался низом живота, совершенно забыл про Лилю, ткнул пальцем в кнопку селектора и гаркнул:

— Зайдешь через пять минут!.. И помаду сотри!

Мятникова слегка покашляла, директор вспомнил о ней, ткнул пальцем в селектор на отключение и, ничуть не смутившись, продолжил.

— Объект огромный! — инструктировал. — Подойти нужно со всей ответственностью! Шесть тысяч квадратов! Смотри, Мятникова, не подведи!

— Адрес скажите, — попросила.

— Улица Радио, сто шестнадцать, дробь двадцать четыре. Там цеха заводские. Из них лофты строители надумали делать и людям продавать под жилье!.. Что за лофты такие! Да черт с ними! В общем, самый важный объект, который у нас когда-либо имелся. Не подведи, Лиль! Я тебе премию, отпуск после… Чего хочешь… Разведи там свои порошочки… Ядочки…

— Это такие большие жилые помещения, — проговорила Лиля.

— Что? — не понял директор.

— Не подведу, — уверила она.

— Валяй! Действуй!

У директора вдруг возникло радостное состояние духа, он поглядел подчиненной в лицо… Радость бы тотчас улетучилась, если бы он не крутанул шеей в обратную сторону и не услышал в коридоре свинский голос секретарши.

— Иди, Мятникова, ступай!.. — отослал директор.

В дверях Лиля столкнулась с Кларой. Секретарша была, как всегда, в короткой юбке, натянутой на шарообразный зад, балансировала на платформах с десятисантиметровой шпилькой. Губы у Кларочки были силиконовые, что делало ее незаменимым подстольных дел мастером.

Увидев Мятникову, секретарша отшатнулась, словно от привидения, и после говорила директору, чтобы он, маленький пупсик, не пускал в контору эту страшилку. Пупсик, охая и ахая от упражнений с силиконом, шептал в промежутках — да как же можно… Я ей задания даю… Она мой… лучший сотрудник…

— По телефону инструктируй, пупсеныш, — увещевала Кларочка, профессионально оттягивая фейерверк победы.

— А деньги… как отдавать будет?.. Ах… Кларенок…

— В обе-да-наи перрарыы! — придумала секретарша.

— Чего? — не уразумел директор, на мгновение потеряв дорожку к краткому транзиту через рай.

— В обеденный перерыв пусть приходит! — уточнила, раздражаясь, Клара.

Она сделала пару глубоких вдохов ртом, подумала мимоходом, что золотая коронка на шестерке расшаталась и что муж, медбрат по стоматологии, в последнее время поздно приходит с работы. Слегка расстроилась, слегка надавила, прикусила, отпустила…

— А-а-а… — простонал директор. — О-о-о! — выпустил дух, отдаляясь от рая.

Через две минуты он уже грозно отчитывал Клару за игнорирование профессиональных обязанностей, за то, что лезет не в свои дела, и за многое еще другое.

— Десять евро штраф! — резюмировал он.

«Штопанный, — подумала секретарша в дверях на выходе. — Я из тебя завтра сотню высосу!..»

Весь следующий вечер Лиля Мятникова готовилась к новому объекту. Сидела в маленькой подсобке своей крошечной муниципальной квартиры и напряженно работала.

Первым делом она взяла восковой брикет «Шторма», осторожно нарезала его пластинами, затем эти пластины, одну за другой, провернула через мясорубку, ссыпав полученное вещество в жестяную коробку. Затем Лиля вытащила из шкафчика этилфенацин и смешала его с мукой, получилась сухая масса. Эту массу она совместила с провернутым через мясорубку «Штормом» и вышла в туалет. Помочившись в банку, женщина вернулась в подсобное помещение и вылила мочу в порошок. Количество жидкости в порошке было идеальным, и вещество после перемешивания стало наподобие тягучего теста. Скатав полученное в колобок и завернув его в полиэтиленовую пленку, Лиля положила свое изделие в рюкзак, в котором уже находились синие байковые штаны, черный халат, толстые резиновые сапоги, такие же резиновые перчатки до локтей, в кармашке помещались сложенный вчетверо головной платок и несколько респираторов. В другом кармане, большом, лежали мощный фонарь с заряженным аккумулятором и мелкоячеистая сеть с тяжелыми свинцовыми грузиками.

Теперь Лиля Мятникова была готова к началу нового дня, к новой работе. Стоя под душем, она даже подумала, что ее волнует завтрашний день, а значит, работа, которую она выполняет, тоже ей по душе.

— Мир, ты прекрасен, — почему-то проговорила она, подставив лицо под жесткие струи воды. Кожу нестерпимо защипало, но женщина выдержала с десяток секунд, потом закрутила краны и вытерла свое изумительной красоты тело махровым полотенцем. Затем оделась в нелепую ночную рубашку, подошла к окну, чтобы на ночь открыть форточку, посмотрела с высоты и увидала внизу мужскую фигуру. Фигура двигалась от фонаря к фонарю, шатаясь и качаясь во все стороны. То вперед мотанет его, то назад. При этом фигура успевала подогнать ноги за телом, а потому не падала.

Лиля улыбнулась и подумала, как странен мир. С этим, начинающим стареть мужчиной она когда-то, в детстве, жила в одном отличном доме, в центре города на Метростроевской улице. Сейчас улица переименована в Остоженку. Она смотрела свои детские сны в первом подъезде, а он, пьяные, в третьем. Теперь Лиля живет в Одинцовском районе, в большой блочной новостройке, и волею судеб он здесь же, через пять подъездов. Пропил, видно квартиру..

Она была маленькой и иногда, возвращаясь с тренировки, встречала его с обычной магазинной сеткой в руках. Из ее ячеек в разные стороны торчали длинные колонковые кисти, тюбики с краской и иногда початая бутылка портвейна, которая грозила своей тяжестью все это хозяйство передавить. И всегда осенние листья…

Если он встречал ее на улице, всегда жестом останавливал, рылся в кармане и выуживал из него заграничную конфету на длинной палочке. Внутри конфеты, когда ее рассосешь, находилась розовая жвачка, из нее отлично надувались огромные пузыри, которые, лопаясь, покрывали все лицо. Было здорово и смешно…

Теперь он ее не узнает. Просто ходит, шатаясь по дороге, как канатоходец, еще мгновение, и сорвется…

Лиля проследила его до подъезда и с улыбкой на лице легла в постель.

— Жизнь прекрасна, — прошептала она, закрыв воспаленные глаза.

В шесть часов утра следующего дня Лиля Мятникова прибыла на объект и была встречена прорабом Шитовым.

До чего страшна баба, подумал строитель, но на сие ему было абсолютно наплевать, чувствительности он не был подвержен, а потому смотрел на лицо Лили без всякого отвращения.

— Вот объектик!

Он показал на огромное серое здание с шестью этажами и уточнил, что именно в нем предстоит гражданочке работать.

— Много их там? — поинтересовалась Лиля.

— Тыщи и мильены! — ответил прораб. — С подвала начинайте, девушка. Только электрификации нигде нет!

Она кивнула, подумала, что у таких мужичков все бабы девушки, и пошла в сторону мрачного здания.

— А переодеться где? — обернулась.

Прораб махнул рукой в сторону цехов.

— Там никого нет!

— Да, — вспомнила Мятникова, — зажгите пару бочек с соляркой часам к двенадцати!..

При входе Лиля обнаружила комнатку, где находилось всякое малярное хозяйство, решила переоблачиться здесь и сбросила с плеч рюкзак.

В черном халате, в огромных сапогах, в резиновых перчатках до локтей, с респиратором на лице она выглядела, как ликвидатор последствий на Чернобыльской АЭС.

Лиля одежду оставила в малярной, лишь тридцать три рубля на обед сунула за спортивный лифчик. Поправила на голове платок, на всякий случай проверила фонарь, взяла рюкзак на правое плечо и двинулась в глубь здания.

Минут десять Мятникова искала лестницу в подвал, пока не наткнулась на нее. Каменные ступени уходили большими пролетами вниз, и уже на пятидесятой ступеньке Лилю окружил мрак. Пахнуло обычным подвальным духом и чем-то приторно-сладким.

Видимо, до меня кто-то пытался работать, решила Мятникова и зажгла фонарь. Спускаться пришлось еще несколько пролетов, пока, наконец, лестница не кончилась.

Что-то чавкнуло под сапогами, она посветила и обнаружила себя стоящей посреди огромной лужи, почти озерка. Лиля направила мощный луч, пытаясь найти противоположную стену, но, видимо, фонарь был недостаточно силен, или стена находилась на «том свете».

На мгновение женщина сосредоточилась и явственно услышала характерные звуки. Они были скрежещущие, словно напильник против железа, неприятные, но и волнующие одновременно.

Лиля не спеша повела по периметру фонарем, и в его луче вспыхнули сотни огоньков, быстро перемещающихся с одного места на другое.

— Ну, вот и вы, — проговорила Мятникова. — Здрасьте!..

Не врал прораб. Крыс было великое множество. Свет фонаря заставил их прекратить работу зубами, и серые твари от нарушенного покоя принялись многоголосо пищать, вздергивая носами. Иные вставали на задние лапы и глядели красными глазами на Лилю. Казалось, что сейчас они заговорят…

Она неторопливо перебрела лужу, встала на сухое, поставила рюкзак на какой-то выступ, дернула за веревку и вытащила отраву.

Лиля прекрасно знала, как будут подыхать грызуны. Не сразу постепенно, мучаясь от резей в кишечнике и желудке. Только дней через пять сдохнут от внутренних микротравм. Этилфенацин знает свое дело, тем более смешанный со «Штормом».

Когда-то, только устроившись на работу, Лиля получила похожий объект, но значительно меньший, и рассыпала по углам обычную отраву, смешанную с зерном. Стояли сильные морозы, она чуть подстыла и сходила в самом темном уголке, так как туалета на таких объектах не бывает. Как только она натянула обратно теплое белье, то разглядела странную картину. Изо всех щелей и провалов в полу, даже с плинтусов на потолке к мокрому углу стало стягиваться множество крыс. Они, как в сказке про Нильса и гуся Мартина, будто шли на звук дудочки. Удивленная и слегка напуганная, Лиля смотрела, как в углу постепенно скапливается куча пищащих тварей. Они лезли по спинам друг друга, упираясь подвижными носами в стену, кусались и драли когтями свою же братию…