Свежий воздух пошел ему на пользу. Он ходил по тротуарам и переваривал увиденное. Конечно же женщина не могла видеть его, думал он. В чулане темно, да и щель такая узкая, что с расстояния разглядеть глаза невозможно...
      Он успокоился. Стряхнул с гипса известковую пыль и решил отправиться к писателю, чтобы рассказать об увиденном.
      Девочке лет двенадцать, думал он по дороге. Она еще совсем нескладная. У нее длинные худые ноги, совсем еще младенческое лицо, хотя под белым фартучком уже проступают небольшие бугорки. Судя по всему, она избалована, а оттого маленькая злюка. Да и носик у нее остренький, как у всех злюк.
      Мальчишки пока ее ненавидят, но лет через пять будут квасить друг другу носы, чтобы проводить ее до дома...
      Матери лет тридцать пять. У нее длинные каштановые волосы и чуть припухлые щеки. Руки белые, с родинками и дешевыми браслетками на запястьях. Лицо ее блекнет, но есть в нем прелесть увядающего цветка, перед тем как он завянет окончательно...
      Молодой человек добрался до дома писателя и поднялся на шестой этаж...
      - Все, дальше не придумал, - сказал я в трубку.
      В те редкие выходные, когда Маше удавалось приехать домой, нам еще реже случалось выбраться за город. Слава Богу, есть машина, мы заезжали куда-нибудь далеко и, если была солнечная погода, загорали.
      У Маши был старый, совсем немодный купальник. Она была очень стеснительной, и трусики доходили до пупка, а лифчик любила широкий и глухой, так что даже подмышек не было видно. Только тогда, когда была убеждена, что поблизости нет ни одной души, она подворачивала трусики, обнажая живот, и я смотрел на белую полоску кожи и шел купаться.
      Течение в этом месте Москвы-реки было очень сильным, вода обжигала тело ледяным холодом, а водоросли опутывали ноги. Я переворачивался на спину, расслаблялся и плыл метров пятьсот по течению, потом выбирался, возвращался к Маше, ложился рядом и старался не смотреть на то, что еще не загорело.
      Однажды в воде мне свело ноги. Мышцы скрутило невыносимой болью, так, что помутилось в голове. Меня несло течение, от боли не было сил сопротивляться, к тому же я ударился головой о какую-то корягу... Я понял, что тону, и сильно испугался. Глупо было тонуть в Москве-реке, я отчаянно греб руками, попутно хлебая воду, щипал сведенные икры, стараясь глубже вогнать ногти в онемевшую кожу, и все-таки выбрался.
      Я шел на шатающихся ногах к Маше. Меня мутило, тело сотрясал озноб, а живот, исцарапанный водорослями, кровоточил.
      Маша лежала на спине с закрытыми глазами. Нашлепка из подорожника сползла с носа, рот был приоткрыт, руки закинуты за голову, а полоска кожи, еще утром белая, теперь стала розовой. Я поцеловал ее в краешек трусиков. Она вздрогнула и открыла глаза.
      - Я не слышала, как ты пришел. Видимо, задремала.
      Наверное, она увидела мое бледное лицо, потому что резко приподняла голову и спросила:
      - Что с тобой?
      Я закрывал руками живот, но из-под ладоней, смешавшись с водой, сочилась кровь.
      - Что случилось? - испугалась она.
      Я не отвечал, лишь глупо улыбался.
      - Что ты молчишь? Тебя кто-нибудь ударил?! Отвечай же!
      - Я люблю тебя, - сказал я. - Это стрелы, пущенные из твоего лука, попали мне в живот.
      Маша недоверчиво посмотрела мне в глаза.
      - Я влюблен в тебя, как шмель в цветок, - сказал я и положил слабую руку ей на плечо...
      Над нашими головами было небо, а тела были сплошь в отпечатках травы...
      Маша поправила купальник и спросила:
      - Как думаешь, нас никто не видел?
      - Видел, - ответил я.
      - Да что ты?! - зарделась она.
      - Вон, птица сидит на ветке. Она видела все, от начала до конца.
      - Ребенок, - сказала Маша и отправилась к воде.
      Мы возвращались в город, когда наступил вечер.
      - Ты знаешь, - сказал я, - я чуть было сегодня не утонул. Правда...
      - Да что ты!
      - Глупо, да?
      - Глупо, - согласилась Маша. - Я посплю?
      - Поспи.
      - А то сегодня в поезд. Опять не высплюсь.
      Она поудобнее устроилась в кресле и закрыла глаза.
      - Ты его любишь? - спросил я.
      - Кого?
      - Мужа.
      Она молчала, потому что спала, потому что никогда не отвечала на этот вопрос.
      Я нажал на педаль газа. Отъезд Маши к мужу приближался, став куда как реальным. Толстая Катя достала билеты, не взяв даже переплаты, такая она была добрая. Она была настолько добра, что растянула Машину поездку на целый месяц, сказав, что на более раннее число приобрести билет назад не было возможности. Я не знал, как переживу неделю, а тут целый месяц.
      Я сижу в плюшевом кресле. В комнате, несмотря на солнечный день за окном, темно...
      Уставший за долгий перелет самолет чиркает шасси о бетонную полосу. Самолет некоторое время катится, выруливая к зданию аэропорта, затем застывает возле выхода, кишкой протянувшись к дверям. Пассажиры спешно покидают опостылевший салон и устремляются к таможне. Среди них Маша с двумя дочерьми. Она вглядывается в толпу встречающих, пытаясь разглядеть лицо мужа. Девочки не могут спокойно стоять в очереди и дергают мать за руки:
      - Скоро, мам?
      - Скоро, скоро, - отвечает Маша, рассматривая толпу. Но в толпе - лишь черные потные лица негров, вероятно, спутавших советский самолет с прилетевшим из Африки.
      Наконец все таможенные процедуры соблюдены, и Маша с дочерьми пересекают границу.
      - Папа, папа! - кричат девочки и бросаются навстречу невысокому человеку с таким известным на родине лицом и таким незнакомым в этой жаркой стране. - Папочка!..
      Он стоит с голыми ногами, в коротких шортах с цветастыми пальмами, и, улыбаясь, целует дочерей.
      - Здравствуй, родной, - шепчет Маша, касаясь губами мочки его уха.
      Они садятся в вишневый "понтиак", взятый напрокат, и, счастливые, едут в город. По пути перекусывают в китайском ресторанчике и наконец добираются до дома. Все хорошо, все как нельзя лучше. Девочки отправляются гулять в парк с бесплатными аттракционами, а Маша с мужем ложатся в постель.
      Для посторонних шепот влюбленных всегда чушь. Влюбленным совсем не до литературных оборотов. Здесь могут быть и такие ласковые слова - "ты моя дорогая! Козявочка моя прекрасная"; восклицания - такие, как "О!.. А!.. Ух ты!.. Вот здорово!.." Сплошная графомания, одним словом.
      Его рука ложится на ее плечо, живот вздрагивает. Она втягивает воздух носом, как каратист перед ударом, ожидая следующего прикосновения. Ей хочется сказать: "Меня захлестывает ветер" - но она вспоминает, что слова эти были однажды уже сказаны... Она решает отдаваться без слов. Делает это красиво, со знанием нюансов. Великолепная картина для школьного онанизма...
      Я сижу в плюшевом кресле и слышу, как звонит телефон.
      - Это я, - говорит Маша. - Ты рад?
      - Рад, - отвечаю. Она звонит второй раз.
      - Ты придумал продолжение своей повести?
      - Придумал.
      - Тогда рассказывай. У меня есть час перед сном. Я слушаю...
      - Молодой человек рассказывал писателю об увиденной им картине. Тот слушал его, слегка улыбаясь. А когда молодой человек рассказал про кошку и мышь, писатель заметил:
      - Видите, можно подглядывать не только за людьми, но и за животными. Вы делаете успехи. - И разливая кофе в чашки, спросил: - Еще пойдете?
      - Наверное, - ответил молодой человек.
      - Идите, идите. Много еще интересного увидите...
      И молодой человек стал ходить в чуланчик почти каждый день, проводя перед щелью долгие часы. Он стал привыкать к своему занятию. Его уже не пугали чьи-то шаги по гулкой лестнице, шум лифта и взгляды женщины на потолок. Он увлекся проходящей перед его глазами жизнью и по вечерам рассказывал писателю об увиденном.
      Однажды он пришел в чуланчик совсем рано. Было воскресное утро, мать и дочь еще спали. Волосики девочки разметались по подушке, одной рукой она обнимала зайца, а другая была спрятана под одеяло. Мать спала на спине, одеяло немного съехало, она ровно дышала, и под ночной рубашкой угадывались соски маленькой груди.
      Вдруг девочка заворочала головой и открыла глаза. Вытащила из-под одеяла руку и увидела свои пальцы. Они были в крови. Девочка испуганно заморгала глазами и посмотрела на мать. Та спала, одеяло все больше сползало на пол. Девочка села в кровати и жалобно позвала:
      - Мама... Мама... - и заплакала.
      Мать открыла глаза, сглотнула слюну и спросила:
      - Который час?
      Потом посмотрела на дочь и словно очнулась, увидев ее плачущей:
      - Что с тобой?!
      Вскочила, подсела к ней на кровать, увидела на руке кровь, сильно заволновалась и заговорила быстро-быстро:
      - Скажи мне, где у тебя болит? Не плачь, пожалуйста... Я с тобой. Мама тебе поможет. Ну, где у тебя болит?
      - Живот, - ответила девочка, плача большими слезами. - И кровь оттуда. Вот, видишь, - и показала матери руку.
      Мать посмотрела на дочь и вдруг, поняв, улыбнулась.
      - Что ты смеешься! - закричала девочка. - Мне же больно!
      Мать улыбалась и гладила дочь по плечу.
      - Ты стала взрослой, - говорила она. - Ничего страшного не происходит. Просто ты выросла и из девочки превратилась в девушку.
      - Но мне же больно! - сказала девочка с напором.
      - Ты привыкнешь. Так бывает у всех девушек и женщин.
      - И у тебя?
      - И у меня тоже, - ответила мать. - А теперь вставай и пойдем в ванную, я открою тебе душ. Ты постоишь под душем, и у тебя все пройдет...
      Можно представить себе состояние молодого человека после только что увиденного. Даже редкому отцу, думал он, выпадает возможность увидеть тот миг, когда его дочь становится взрослой. А оттого сердце у молодого человека билось спокойно, его переполняли радость и счастье, как будто он сам был отцом этой девочки. И даже к женщине он почувствовал влечение, как к матери своего ребенка. И подумал, что не будет больше рассказывать писателю об увиденном. Теперь это ему представлялось крайне неприятным, словно бы он рассказывал подробности своей интимной жизни...
      - Я не выдержу твоего отъезда к мужу, - сказал я Маше.
      - Выдержи, - попросила она.
      - Ты знаешь, толстая Катя умерла.
      - Как умерла?!
      - Как-то вечером ей вдруг стало плохо, ее отвезли в больницу, и тем же вечером она умерла... Я играл на ее похоронах. Я обычно никогда не заглядываю в гроб, а тут посмотрел... Гляжу - толстая Катя...
      - Подожди, подожди! - прервала меня Маша. - Ты что говоришь!.. На чем ты играл?!
      - Как на чем? - удивился я. - На теноре. Мы часто играем на похоронах.
      Маша помолчала, обдумывая услышанное.
      - Зачем ты это придумал? - сказала она после паузы.
      - Я хочу, чтобы толстая, жирная Катя поскорее умерла! Я хочу быть музыкантом, чтобы играть на ее похоронах и безбожно фальшивить!.. Не уезжай!
      - Ты же знаешь, я не могу.
      - Не уезжай!
      - Я приеду. Ты должен дождаться меня.
      - Не уезжай!
      - Я приеду. Ты должен дождаться меня.
      - Не уезжай!
      - Ты знаешь, я хочу, чтобы ты завтра приехал ко мне. Я хочу показать тебе роспись церкви. Ты еще успеешь на поезд...
      Наутро я был у Маши. Она повела меня в церковь. Это было небольшое изящное строение восемнадцатого века, и сейчас оно реставрировалось, дабы стать действующим.
      Фрески Маши были неуклюжими. Они были какие-то плоские, и святые скорее напоминали алкоголиков. Я это предчувствовал, потому что Маше никогда не удавались люди. Она прирожденная пейзажистка, а тут взялась не за свое дело. Обо всем этом я ей сказал.
      - Я сама все знаю, - ответила она. - Теперь уже поздно об этом говорить!
      Мы приехали в гостиницу и пообедали в буфете.
      - Тебя можно уважать, - сказал я.
      - За что?
      - За то, что ты взялась за неподъемное дело.
      - Ты правду говоришь?
      - Правду... Я рад, что у тебя только один талант. Женщины, обладающие многими талантами, уже совсем не женщины, а чуточку мужчины. С ними страшно. Сам ощущаешь себя неполноценным мужчиной... А ты женщина, самая нормальная. Я этому очень рад.
      Маша прижалась ко мне и поцеловала в воротник рубашки.
      - Что там было дальше? - спросила она.
      - Где?
      - В повести.
      - Дальше?.. Дальше молодой человек сказал писателю, что его больше не интересует наблюдение за этой квартирой. Что он сам подыщет себе новый объект наблюдения... На самом же деле он проводил возле щели почти все время. Пропускал даже репетиции в оркестре. Брал с собой термос с кофе, бутерброды и сидел на лестнице до поздней ночи.
      Однажды девочка сидела на полу и рассказывала зайцу такую историю:
      - Милый заяц, - говорила она. - Вчера учительница сказала, что я воровка. Что я украла у учителя географии кошелек... Ты же знаешь, зайчик, что я не воровка. Меня мама всегда учила не брать чужого... Это гад Сергеев на перемене вытащил из сумки кошелек. Он думал, что в классе никого нет, а я сидела на полу и собирала рассыпавшиеся кнопки... Конечно же, я не выдам Сергеева. Мама говорит, что ябедничать - самое последнее дело...
      А на следующий день в квартиру пришла учительница и разговаривала с матерью. Учительница говорила, что, по всей видимости, девочку поставят на учет в милиции и что обязательно нужно вернуть деньги.
      Мать позвала девочку. Та пришла из кухни и испуганно смотрела то на мать, то на учительницу. Мать размахнулась дала девочке пощечину.
      - Ну не надо так, - сказала учительница. - Не надо... Подождите хотя бы, пока я уйду.
      Молодой человек чуть было не закричал от охватившего его возмущения. Он еле сдержался и, увидев, что учительница уходит, бросился на улицу. Он догнал ее и, запыхавшись, начал говорить:
      - Как вам не стыдно!.. Что вы такое творите!
      - О чем вы? - испугалась учительница.
      - Вы не разобрались толком а ситуации, а обвиняете ребенка в ужасном преступлении!
      - Кто вы такой? - спросила учительница,
      - Я?.. - Молодой человек на миг запнулся. - Я ее дядя. Девочка мне все рассказала... Это не она взяла деньги, а Сергеев. А теперь мать понапрасну ее побила.
      - Подождите! Откуда вы все это знаете? Вас не было в квартире.
      - Я был. Я сидел в другой комнате, - нашелся молодой человек.
      - Мне казалось, что это однокомнатная квартира, удивленно сказала учительница.
      - Да, квартира действительно однокомнатная... Но у нас еще есть маленький чуланчик. Я сидел там, чинил пылесос и все слышал.
      - Так вы говорите, что это Сергеев?
      - Он, - подтвердил молодой человек.
      - Хорошо. Я разберусь, - пообещала учительница и, попрощавшись, ушла.
      Молодой человек поднялся на пятый этаж и, вместо того чтобы занять место возле щели, позвонил в дверь. Ему открыла женщина и с удивлением посмотрела на незнакомца.
      - Разрешите, - сказал молодой человек. - Я из милиции. - Женщина отступила, пропуская его в комнату. Девочка сидела на кровати, и на ее заплаканном личике краснели следы материнских пальцев.
      - Все прояснилось, - сказал молодой человек. - Девочка ни в чем не виновата. Она не брала этих денег. Их взял Сергеев, ее одноклассник.
      Мать растерянно смотрела на молодого человека, а потом спросила у дочери:
      - Почему же ты мне не сказала?
      - Ты меня учила, что ябедничать плохо, - всхлипывая, ответила девочка. Мать порывисто обняла ее и стала целовать мокрое лицо.
      - Прости меня, - шептала она. - Прости меня, пожалуйста. Я скверная мать.
      - Ну что ты, мама, - отвечала девочка, - ты хорошая. Я люблю тебя.
      И мать и дочь плакали.
      Потом женщина, вспомнив, что в квартире они не одни, выпустила дочку из объятий и принялась благодарить молодого человека:
      - Спасибо вам большое... Вы такой груз с меня сняли... Спасибо...
      - Ну что вы, - засмущался молодой человек. - Я сам рад, что все хорошо кончилось... Может, мы попьем чаю?
      Женщина засуетилась, накрывая на стол, и потом они пили чай и разговаривали о чем-то незначительном.
      Когда молодой человек прощался, женщина пригласила его приходить еще:
      - Приходите. Мы будем пить с вами чай и разговаривать...
      С тех пор молодой человек стал часто бывать в этом доме. Но вот что странно: несмотря на знакомство, он продолжал сидеть на лестнице и подглядывать в щель.
      Однажды, когда молодой человек пришел на чашку чая, он застал женщину одну.
      - Я отправила ее на дачу, - объяснила женщина. - К бабушке. Каникулы начались...
      В этот раз молодой человек остался на ночь. Все произошло как-то естественно. Тело женщины было известно ему вплоть до мельчайших черточек, и чувство новизны отсутствовало совершенно. Зато было чувство покоя и удовлетворения. Он вдыхал лимонный запах ее волос, а она рассказывала про свою жизнь.
      - Вышла я замуж очень рано и родила ему ребенка. Наверное, мы жили хорошо, а потом он умер, и через несколько лет мне уже казалось, что его никогда не было. Даже лицо его забыла. Осталось лишь ощущение... Потом очень долго была одна... А потом появился другой человек. Он был много старше и очень любил меня. А я все не могла понять, люблю его или нет. Он ухаживал за мной пять лет, умоляя, чтобы я вышла за него замуж. А я все чего-то боялась, не решалась. Он мучился, но не отступал. Наверное, ему было жаль потраченных усилий... Наконец я согласилась и вышла за него замуж. Сначала вроде бы все хорошо было. А потом он начал мне мстить...
      - За что? - спросил молодой человек.
      - Наверное, за то, что я так долго ему отказывала... Через год мы разошлись.
      Они помолчали, а потом молодой человек рассказал о себе.
      - Я познакомился с ней и сразу влюбился. Она жила в другом городе, и встречались мы очень редко. В основном перезванивались. Я звонил каждый день в течение полугода. У меня скопилось множество телефонных счетов... Она позвонила мне дважды... А потом пропала. Я звонил ей, но телефон молчал. Оказалось, что она снимала квартиру...
      - Ты так о ней ничего и не знаешь? - спросила женщина.
      - Почему же, - ответил молодой человек, - знаю. Она уехала за границу, к своему мужу...
      - Ты это не придумал, - сказала Маша.
      - Не придумал, - согласился я.
      - Я же ведь не пропаду. Я вернусь.
      - Ты любишь меня? - спросил я.
      - Люблю.
      - А его?
      - Кого?
      - Мужа.
      Она промолчала... Наверное, можно любить двоих. Одного - за одно, другого - за другое... Все может быть на этом свете...
      Через неделю Маша уезжала. Ночью она собирала вещи, путаясь в детских платьицах. Я смотрел на нее и мучился. Ровно через сутки она обнимет мужа и скажет ему: "Мой дорогой..." Девочки и мама спали в другой комнате, за окном неотвратимо наступало утро.
      - Чем кончается твоя повесть? - спросила Маша, выбирая, какой взять купальник.
      - Сейчас узнаешь, - сказал я. - Как-то перед тем, как пойти к женщине, молодой человек по привычке заглянул в щель и увидел, что женщина не одна. В комнате был мужчина. Он стоял спиной к щели и о чем-то разговаривал с женщиной. Что-то было знакомым в его облике, хотя лица разглядеть не удавалось. Мужчина говорил все громче и громче, а потом ударил женщину по щеке. И тут молодому человеку удалось разглядеть его лицо... Он узнал его...
      - Писатель! - догадалась Маша.
      Точно, - подтвердил я. - Молодому человеку показалось, что сердце его остановилось. Он схватился за грудь и нащупал нож, найденный в парке, память об отце. Молодой человек понял, что писатель и есть тот мужчина, который добивался женщины пять лет, а потом мстил ей. Что писатель использовал его в качестве шпиона за своей бывшей женой... Щелкнуло лезвие... Молодой человек вошел в квартиру... остальное было как в тумане... Помнишь детективное начало повести?.. Молодой человек прогуливался по парку, случайно видел спорящих мужчину и женщину, а потом поднял нож?
      - Это были они? - спросила Маша.
      - Писатель узнал нож в руке молодого человека и закричал, как затравленный зверь.
      - Он за тобой наблюдал целых полгода! - кричал он. - Вон видишь ту щель! Он подглядывал за тобой, видел, как ты раздеваешься, как ты ешь, как ты болеешь! Ты никогда не была одна! За тобой всегда смотрели его глаза!..
      Молодой человек ударил писателя ножом в грудь.
      Я замолчал и смотрел на Машу, комкающую в руках купальник.
      - Все? - спросила она.
      - Нет, еще не все. Молодого человека судили, и целых семь лет он дул в мундштук тенора на тюремном плоду. А потом, когда его освободили, он вернулся в свой город и первым делом отправился в дом, в котором жили женщина и ее дочь. Он поднялся на пятый этаж, зашел в дворницкий чуланчик. Все было, как и семь лет назад. Стояла лестница, а под потолком была щель. Молодой человек заглянул в нее и увидел, что в квартире живут совсем другие люди...
      Потом он устроился играть в какой-то заштатный оркестр и исправно ходил на репетиции. Как-то он возвращался с репетиции домой и в окно троллейбуса увидел идущую женщину. Она очень постарела и была похожа на увядший цветок. Рядом с нею шла молодая девушка. Она была очаровательна в своей молодости и напоминала мать... Молодой человек вышел на остановке и пошел вслед за матерью и ее дочерью.
      Может быть, думал он, там, где они живут, на новом месте, есть небольшой чуланчик, а под потолком щель шириной в ладонь?..
      - Все, - сказал я. - Повесть закончена.
      На следующее утро я проводил Машу в аэропорт. Она даже не поцеловала меня на прощанье, потому что рядом были мама и девочки.
      Вернувшись в город, я поехал в ОВИР. Мои документы оказались готовы, и в тот же день я получил в посольстве визу. Толстая Катя достала мне билет, на этот раз со значительной переплатой. Через два дня я сел в самолет, который приземлился в жаркой стране, где работал Машин муж и где она проводила свой отпуск. Я сидел на лавочке возле дома, в котором жил Машин муж, и ждал, пока Маша с девочками отправятся на пляж. Потом я поднялся на пятый этаж, нащупал в кармане нож - память об отце, и позвонил в дверь...
      Машин муж лежал на полу с ножом в груди, а я думал, что, может быть, через несколько лет встречу Машу с повзрослевшими дочерьми и, может быть, пойду вслед за ними, где-то в глубине души рассчитывая обнаружить небольшую щель шириной в ладонь...
      Я сижу в плюшевом кресле, запрокинув голову на спинку. Глаза закрыты, волосы прилипли ко лбу... Жара...