Он хотел ей сразу сказать, прямо в бассейне сказать такие слова, которые, казалось, жили в нем всегда, сохраняясь только для нее одной. Он уже набрал в легкие воздух, когда вдруг услышал:
— Надь, ты чего!.. Немедленно надень шапочку! Здесь нельзя без шапочки!.. Дрянь какую-нибудь подхватишь!
Кран от неожиданности чуть было не крякнул. Он скосил глаза и разглядел в воде коротко стриженную голову, с гладко выбритым лицом, с глазами, спрятанными под очками для плавания.
— Ты кто? — от неожиданности спросил Кран.
— А ты кто? — ответил парень лет тридцати, который достал ногами до дна и теперь стоял, выпячивая мощную грудь из-под воды.
Кран больше не мог выдерживать препятствий на своем пути, она была его женщиной, отписанная ему свыше, а потому он просто сказал мускулистому парню:
— Уйди!..
Крану казалось, что тот должен понять очевидную ситуацию, это его женщина, любовь Вована до гроба, но парень почему-то не понял, вякнул что-то угрожающее, а потому его сначала пришлось притопить, а потом слегка ухо надорвать…
— Вы что, мальчики! — чуть слышно проговорила Надька, оказавшаяся вдруг в порозовевшей от крови воде.
Парень, казалось, был оглушен такими неожиданными действиями. Затем он, мастер спорта по плаванию, уверенный в своей спортивной силе, вдруг почувствовал, как железные пальцы уткнулись в его бок, продавили мышцы и схватили за ребра. Схватили и потащили его натренированное тело к мужской секции, словно детское.
Кран тащил нежданного претендента на его счастье и приговаривал:
— Иди, пожалуйста, парень! Иди, пожалуйста, домой!
Мастер спорта был готов идти домой, даже плыть… Он слегка взвывал, когда рука, вторгшаяся в его плоть, ее пальцы нажимали на печень.
— Иду, иду!..
— Ты понимаешь, люблю я ее, — миролюбиво объяснял Кран, — очень сильно люблю!.. Ты знаешь, что такое любовь?
— Знаю…
— Во-от, значит, ты меня понимаешь!
Кран дотащил соперника до шлюза, на прощание попросил зла на него не держать, предложил дружбу, выпить портвейна — все эти предложения он уместил в секунду и, не дожидаясь ответа, засунул пловца в шлюз.
А потом он, прижав ее к бортику, целовал… Он не отрывался от ее губ целую вечность. Высасывая вкус экзотического киви, перемешивал ее душу со своей, как волшебный коктейль, улетал вместе с нею в те тонкие слои пространства, откуда и проистекает эта самая любовь.
А потом их погнали из бассейна, кричали вослед что-то о нравственности, о советской морали и много еще о чем…
А еще потом их мчало такси к гостинице „Ленинградская“, в которой у Крана все было схвачено, все администраторы жили когда-то за его счет. Его встретили, как родного, безо всякой регистрации, и швейцар Брылин, бывший боксер-тяжеловес, с носом цвета чернослива, проводил их до самого люкса, обещав прислать ужин как можно скорее. И уже совсем потом Вован Кранов любил свою Надьку Кивелеву до полного изнеможения собственного ресурса. Да и она уже молила остановиться — хрупкая, с почти девчачьей грудкой и остренькими плечиками… Она чувствовала себя как надвое перерезанная!.. Он жарко шептал ей до самого утра, какое чувство в нем огромное, как оно взрастало в каждой клеточке тела с каждой секундой разлуки, с каждым мигом его жизни, как он всегда верил сердцем комсомольца, что найдет ее, что она обязательно станет его женой!..
И она шептала в ответ, что ждала его долго, мол, куда он пропал, что она даже ходила к нему в школу, пыталась найти, а потом она уехала из Запорожья в Москву поступать в МГУ на филфак, но не поступила и вот пару лет жила с парнем, которому он оторвал сегодня ухо в бассейне. И еще сказала, что ей жаль Валентина, что он хороший!
Кран хотел было на ее слова ревность изобразить, но и на нее уже сил не было, да и не чувствовал он в пловце соперника.
Они ели котлеты по-киевски, хрустя картошкой фри, пили все ту же „Алазанскую долину“, примешивая к вину „Советское шампанское“, и смотрели друг на друга просто.
— Неточка, — вдруг произнес Кран.
— Я не Неточка, я Надя… — она улыбалась и думала, что в этом огромном, косоглазом парне такого необычайного, что заставило ее в миг единый отказаться ради него от прошедшей жизни, входя в новую, совершенно незнакомую. Она не могла этого понять, объяснить сама себе словами, но сердцу ее уже не требовалось слов, а телу доказательств. Организм с невероятной быстротой перестраивался, пытаясь стать совместимым с новым, принадлежащим Вовану Кранову.
Под самое утро он, набравшийся сил, словно у космоса их одолжил, вновь любил свою Надьку. Но сейчас в нем было больше звериного, куда больше напора и бесстыдства. Он проделывал с нею такие вещи, что Надька пугалась, пыталась сопротивляться моралью своею, но ее организм уже был совместим с его на все сто, как видеокассеты с видеомагнитофоном… Он выделывал с ее телом все, что хотел. Вертел и кружил его, как эквилибрист. Когда он приник к ней, как к волшебному источнику, она было запротестовала отчаянно, отталкивая его за плечи, но отказного слова не получилось, а вместо него стон соседей разбудил.
Каким-то десятым чувством Надька ощущала под собою раздавленную киевскую котлету, теплое масло, смешивающееся с еще чем-то теплым, вытекающим из нее. Ей казалось, что, когда закончится сегодняшнее утро, она умрет от стыда, смешанного с таким невозможным кайфом, которого она даже и вообразить до сегодняшней ночи не могла. Уплыл легким брассом из памяти красавец Валентин, растворившись в теплом масле, смешанном еще с чем-то…
А потом он сообщил, что завтра уходит в армию.
— Нет! — ужаснулась она, уже привыкшая к нему, собравшаяся каждую секунду быть рядом.
— Два года — это быстро! — успокаивал Кран.
— Нет!
— Ты ни в чем не будешь нуждаться! Главное — жди меня!
— Нет-нет!.. Яне могу так долго ждать! — она вдруг осознала до конца его слова, и такой ужас охватил ее живот, что она, еще голая, закрыла его низ своими влажными руками.
— Рядом с тобою будут мои люди!
— Какие люди?!
— Они помогут тебе. Ты поступишь в свой МГУ, туда-сюда, и я уже вернусь!..
— Ты тоже можешь поступить, и тебя не возьмут! Ведь есть отсрочка!
— Сейчас недобор. Я нужен Родине!
Кран вспомнил подписанную им в СИЗО бумагу. Если бы был хоть один шанс, он бы его использовал… Но лучше в армию на два, чем в тюрьму на три.
— Ты — сильная, ты дождешься!
— Я вовсе не сильная…
Она плакала и вырывалась из его объятий. Он успокаивал ее, шепча о своем чувстве и еще о чем-то, пока она не затихла от рыданий, лишь всхлипывала, как ребенок…
Весь следующий день они провели в гостинице. Швейцар Брылин оставлял посуду с едой возле дверей, тактично стучал, так что постояльцы из соседних номеров выскакивали. Брылин от своей шутки сам гыкал и хрюкал. Спускаясь в лифте на свой пост, он повторял:
— Ну, Вован! Ну, гигант!
Они то спали, прижавшись друг к другу, вернее, она вжималась в его могучее тело, а он охватывал ее своими ручищами, так что тепло было без одеяла, а потом, сквозь сон, он вдруг оказывался в ней, и страсть терзала их обоих, уже болезненная, как неожиданный вирус летнего гриппа…
А на следующее утро, когда она проснулась, он уже стоял одетый.
— Я ухожу!
Она больше плакать не могла, лишь кивнула головой.
— Ты жди меня, — попросил он. — Пожалуйста!
Она кивнула.
Он открыл дверь номера и пошел. Она засеменила следом по коридору совсем голая. Он взял ее на руки и отнес обратно в номер.
— Я люблю тебя!
Она обреченно кивнула.
Он ушел.
Она сидела на краешке постели, оцепеневшая. Громко стучал швейцар Брылин.
А потом, находясь в каком-то ступоре, она почти весь день стирала в ванной постельное белье, которое было пропитано их запахами и котлетным маслом, смешанным с еще чем-то, принадлежащем ей и ему…
Уже следующим утром, Кран, стриженный под ноль, летел в военном самолете к месту службы, куда-то под город Сургут. По иронии судьбы он стал солдатом внутренних войск и направлялся в колонию „Зяблик“, сторожить тех, кому почти был родным по духу.
Она, осунувшаяся, поникшая всем существом своим, чувствуя в животе камень, вернулась к мастеру спорта по плаванию Валентину. Она не могла жить одна…
8
В 20.30 чиновника вызвал к себе Президент.
Чиновник понял, что особого дела у главы государства к нему нет. Немного расслабился, сел в кресло, закинул ногу на ногу.
— Ну что, не отпало еще желание в космос? — ухмыльнулся Президент.
— Только возросло, — ответил помощник. Внутренности залило адреналином. Захотелось тотчас сигарету, но Президент не любил дыма.
— Мне сказали, что ты ночами посещал центр подготовки… У тебя даже скафандр собственный есть?
— Не соврали.
— Хочешь отличаться от меня, тем что побывал там? — Президент указал пальцем в потолок. — С Господом пообщаться тет-а-тет?
— Владыка Тихон говорил, что Господь не на небесах, что тело и дух его разлиты повсюду, — улыбнулся чиновник. — Необязательно куда-то лететь…
— Вот и я так думаю… Значит, я прав, хочешь иметь за собой поступок, которого я не совершал.
— Это ведь инкогнито. Тем более что вы совершили гораздо больше поступков. Мне вас не догнать!
— Все равно, узнают… — глава государства поглядел в перекидной календарь. — Да черт с тобою, лети! Венесуэльский турист все равно тебя не знает!
Чиновник встал. Во взгляде у него кардинально поменялось.
— Спасибо.
Ему казалось, что он любит Президента.
— Знаешь, там чего-то случилось нештатное, на МКС?.. С солнечными батареями?
— Знаю…
— Так что все равно посылать… Вот с ними и полетишь… Там три дня всего выходит…
— Спасибо.
Президент был уверен в его преданности, как ни в чьей другой. Другие лояльны, а он предан. Пусть осуществится его мечта.
— Как дети?
— Спасибо.
— Жена.
— Хорошо…
Только смотри, не заблюй там весь корабль! А то коротнет что-нибудь! Еще и за тобой корабль посылать!
— Я лимоном от качки спасаюсь, — пошутил чиновник
— Собери мне писателей молодых! — попросил Президент. — Я знаю, ты с ними общался… Правильно делаешь. Они сейчас молодые и глупые, но года через три станут комиссарами в своих городах, интеллигенцией… Пусть Толстыми и Достоевскими не получится, но редакторами местных газет, тележурналистами… Они — лидеры. Им сейчас уже нужно прививать ответственность за страну… Самое главное, чтобы они понимали, за какую страну ответственность.
— Согласен.
— И не подбирай там специально. Приведи их, какие они есть!
— Хорошо. В Ново-Огарево?
— Давай там.
— Я доложу о готовности… Ничего, если от них потом шибать будет?..
— Не девочки из Смольного…
О том, что летит, он не сказал даже жене.
— В командировку, — предупредил. — Недели на две…
Она удивилась. Он редко куда уезжал долее чем на два дня. Уточнять не стала. Когда он считал нужным, сам рассказывал.
У него в центре космических полетов был свой позывной — Модильяни. Он сам так захотел…
Неделя карантина. Так коротко только для него. Обычно минимум две.
За день до старта позвонил референт и доложил, что на Лобном месте опять появился мужик и грохнулся башкой о мрамор.
Сейчас ему это казалось совсем неважно. Он жил другой жизнью. Он чувствовал в себе иное сознание… Тем не менее он собрался и спросил референта:
— Поймали?
— Да, Валерий Станиславович, — ответил референт. — Им там ФСБ вместе с ФСО занимается. МВД помогает.
— Держи на контроле.
— Обязательно, Валерий Станиславович. Вы скоро из поездки?
— Дня через четыре…
— Ждем вас…
Он отключил телефон и тотчас забыл о том, что он помощник Президента. Сейчас он был космонавтом, которому предстояла ночь перед стартом.
„Белое солнце пустыни“ он смотрел как будто впервые. Он был напряжен, следя за разворачивающимися на экране событиями. Вероятно, это было напряжение перед стартом.
Он вспомнил, что традиция пошла с „Союза-12“… Читали обзорную лекцию…
Он забыл, что командира корабля, на котором он стартует, зовут Петром. Долго вспоминал. Вспомнил, когда Абдулла перерезал Петьке горло…
Спал перед стартом всего два часа. Но никто дольше не спит, всех потрясывает, даже которые по второму разу…
Потом его, командира корабля и венесуэльского туриста осматривал доктор. Полтора часа их одевали в скафандры.
Он попросил, чтобы не снимали, как они подъезжают к стартовой площадке. Ему сказали, что давно уже этого не делают. Рутина… Он покраснел, но этого никто не заметил. Вся обслуга думала, что он второй турист. Чиновник порадовался, что никогда не был публичной фигурой…
Они полетели…
Ему казалось, что кто-то выдавливает ему большими пальцами глаза и что на грудь установили бульдозер…
На тренажерах было куда легче…
В тот момент, когда сознание уже покидало его, а глаза полезли из ушей, вдруг стало чрезвычайно легко… Он сделал несколько глубоких вдохов и понял, что в космосе. Широко улыбнулся. Поглядел на командира корабля Петра — тот тоже улыбался… Венесуэлец что-то пел и был похож на Уго Чавеса.
Чувство экстаза…
В космосе за все время побывало менее 450 человек…
Миллиардеров в мире куда больше…
Стыковка прошла в автоматическом режиме.
Когда они прилетели на МКС, то долго обнимались с международным экипажем. Она — американка, он — русский. Последний уже полгода сидит на станции… Впалые щеки…
Интересно, вдруг подумал он, дала она ему или нет?
На следующее утро намечен выход в открытый космос. Необходимо было поменять выпускной блок правой солнечной батареи.
Он сказал, что тоже выйдет в открытый космос.
Командир корабля, впрочем, как и все, посмотрели на него, как на ненормального.
Я выйду, — повторил он.
— Это вам не Кремль! — вдруг жестко произнес Петр, командир корабля. — Вам здесь мигалка не поможет! В космос не выходит кто попало!
Он умел контролировать себя. Раздражение постарался направить в русло конструктивизма. Заставил быть себя подчиненным.
— Извините, — сказал. — Эйфория…
— Понимаю, — ответил Петр.
Американка подмигнула ему.
Пришла в голову глупая мысль попробовать секс в космосе… Пришла и тотчас ушла…
Когда он переодевался в спортивный костюм, то с большим любопытством разглядывал свои гениталии: пенис смотрел влево, а яички вправо… Забавно, такого в естественном состоянии не бывает… Как у бабы поперек… Улыбнулся… Когда-нибудь он расскажет это жене… Почему все, что касается гениталий, кажется человечеству смешным?..
Ночь в космосе он провел на удивление спокойно. Проспал полных восемь часов, и снилась ему рыбная ловля… Он никогда не ловил рыбу… Снегов и Пак любили, а он нет…
В открытый космос вышли двое русских. Американка осталась за командира корабля. Венесуэлец продолжал что-то напевать себе под нос, и чиновник вдруг понял, что это и есть президент Венесуэлы УгоЧавес…
Он грязно выматерился вслух. Американка подозрительно посмотрела на него, так как некоторые слова показались ей знакомыми.
— Щто-то щлучилось? — поинтересовалась.
— Все хорошо, — махнул рукой.
Он подумал, что Хозяин всегда выигрывает.
Он переплыл в другой отсек станции и приник к иллюминатору, наблюдая за работой в открытом космосе.
Ребята работали слаженно. Втроем у них получалось быстро, и вскоре крыло солнечной батареи, хоть и с трудом, но вышло из своего гаража.
„Стоп! — его мозг обожгло, словно паяльник воткнули в серое вещество. — Бред!“
Он влепил лицо в стекло иллюминатора… Откуда трое?! Не может быть!..
Он метнулся в общий отсек и обнаружил там американку, которую Уго Чавес пытался обучить словам песни „Венсеремос“.
Тогда кто там третий снаружи?
Бред какой-то!
Он вновь спешно переплыл в соседний отсек, ткнулся лицом в стекло и тотчас отпрянул от него. Снаружи к этому же иллюминатору также прислонилось лицо, маленькие черные глазки которого глядели прямо в его глаза. Тонкие губы растягивали рот в улыбке, обнажая мелкие желтые зубки… Из ноздрей кривого носа торчали длинные волосы. Причем волосы были скручены в пружинки…
— Галлюцинация, — решил он.
Тем не менее он не оторвал глаз от созерцания незнакомого персонажа, не являющегося членом экипажа. К тому же он понял, что защитное стекло скафандра поднято и человек за бортом ничем не защищен, дышит вакуумом. Вдобавок незнакомец показал ему язык, толстый, как у дауна, затем лизнул им снаружи стекло иллюминатора.
„Вот и язык у него зеленого цвета, — констатировал чиновник. — Галлюцинация…“
Тот, за бортом, пытался что-то ему сказать, невероятно широко открывая рот. Так раздвигал челюсти, что видны были все зубы, вплоть до последних. Чиновнику показалось, что зубов у незнакомца куда как больше, чем у нормального человека.
— Что вы говорите? — прокричал чиновник. — Я не понимаю!..
Незнакомец, пощелкав челюстями, обхватил плечи руками.
— Холодно?
Тот, за бортом, закивал.
— Так вы стекло шлема закройте! — посоветовал.
Галлюцинация, обрадовавшись предложению, широко улыбнулась, показала собеседнику большой палец, опустила на лицо зеркальное стекло, затем оттолкнулась ногами от стены МКС и на громадной скорости унеслась в бесконечность.
Он не слишком беспокоился насчет просмотренной галлюцинации. Понимал, что находится в неестественных для человечества условиях. Вспомнил „Солярис“ Лема… Подумал о том, что поляк первоклассный писатель… И чего в мире над поляками стебаются, как над чукчами. Вот и Папа Римский был поляк!
Потом экипажи обедали. Все, кроме соотечественника, прожившего на станции полгода, смеялись. Особенно американка заливалась, ловя ртом летающий борщ. Чиновник подумал, что за полгода чего только ртом не наловишь!..
Чиновник перехватил взгляд старожила МКС. Во взгляде было многое…
Интересно, влияет ли невесомость на эрекцию?..
Подумал, что, впрочем, не интересно… Но должна влиять. Отсутствие гравитации обеспечивает более легкий приток крови к пещеристому телу…
Нет, однозначно, старожил МКС попробовал американку. Может быть, это было даже одним из запланированых экспериментов. Родится через девять месяцев ребенок, и в графе „место рождения“ у него будет написано — „околоземная орбита“. Чиновнику эта затея понравилась. Пак бы враз у американки под хвостом зачистил…
Он подумал, что такие мысли к нему не приходили в голову лет десять… Космос — нейтральная зона для мыслей. Здесь можно быть даже неполиткорректным. Ему вдруг захотелось подумать о руководителе президентской администрации как о полном дегенерате, но, как он ни старался, не получилось. Многолетняя выучка иерархии, субординации, вытекающей из нее, не позволила его фантазиям и скрытым желаниям найти выход даже в космосе.
За день до возвращения на Землю он опять увидел в иллюминаторе давешнюю галлюцинацию.
Мужик вновь облизывал зеленым языком стекло и строил ему глазки. Свинячьи… Затем незнакомец свинтил с руки перчатку, оставив ладонь незащищенной, обдал жарким дыханием иллюминатор, отчего стекло запотело. Фантом указательным пальцем что-то написал на испарине.
Чиновник пытался прочитать, но стекло быстро отпотевало, и он лишь понял, что написано арабской вязью… Какое-то такое знакомое слово… Какое?..
— Не понял! — прокричал.
В ответ галлюцинация пожала плечами, вновь оттолкнулась от МКС и, словно пуля, унеслась в бездну.
Какой у него омерзительный палец, подумал чиновник. Кривой, с толстым ногтем, а вернее, когтем, цвета, как будто им ковырялись в навозе.
Посадка прошла незапланированной. Спускались по баллистической траектории. Половину полета домой чиновник провел, расставшись с сознанием. Да и поющий Уго Чавес, осекшись на полуслове, успокоился в глубоком обмороке. Лишь командир корабля Петр удержался.
— Хе-ро-вы ту-ри-сты! — проговорил он, превозмогая десятикратные перегрузки.
Приземлились жестко, но живыми. Через полчаса их выковырял спецотряд МЧС. Подышали нашатырем, и Чавес залопотал:
— Фидель Кастро Рус! Фидель Кастро Рус!
— Он не рус, — запротестовал чиновник, не понимая, где находится и что с ним происходит. — Фидель — кубинец, латиноамериканец, он не рус!..
Чавес как-то странно посмотрел на него в ответ.
— Рус, — подтвердил Уго свою мысль.
Здесь чиновник окончательно пришел в себя и вспомнил, что Рус — часть имени лидера кубинской революции.
— Рус, Рус, — подтвердил.
Больше он ни Петра, ни Чавеса не видел. Их увозили разными вертолетами.
— Как? — интересовался руководитель полетами.
— Нормально.
„Еще бы не нормально, — думал руководитель полетами. — На халяву да в космос“. — Он всю жизнь был при космическом деле, отдал ему всю жизнь, баб почти не знал, став отшельником ради дела, мечтал хоть на час туда… Хрена лысого!.. Ну ладно, хоть своего на шару, но, бля, поющего придурка, за какие такие коврижки!
Если бы он спросил у чиновника, тот бы ему ответил, что за геополитические интересы в регионе!
Узко зрящим оказался руководитель полетов!..
Чиновник еще долго был переполнен впечатлениями, подаренными ему космосом.
Но на Земле были свои неотложные дела.
Первым делом он зашел к Президенту. Ждал, пока он договорит с премьером Великобритании. Еще не сказав „гуд бай“, гарант Конституции спросил в сторону от микрофона:
— Стоило того?
— Безусловно, — кивнул чиновник.
Глава государства щелкнул кнопкой селектора и кивнул на стоящие на столе часы-яйцо дивной красоты.
— Как думаешь, настоящее?
— Думаю, да. Фаберже.
— Хрена лысого… Подделка! То есть копия…
— Все равно красиво.
— А там как? — Президент поднял глаза на потолок
— Там все настоящее.
— Как вел себя наш венесуэльский друг?
— Пел все время.
— Что там с молодыми писателями, кстати?
— Мы готовы.
— Президент посмотрел в ежедневник.
— Тогда в пятницу…
— Хорошо.
— Как он там с американкой? Не подружился?
— Он пел.
— Ясно. Латинская Америка, музыкальные люди!
— С американкой, по-моему, подружился наш парень.
— А что нам с Америки?.. Женщины наши лучше, безо всякого сомнения… Женится еще космонавт, двойное гражданство получит… Не слишком приятно.
— Не женится, — с уверенностью успокоил Президента чиновник. — Это он с голодухи!..
— Значит, в пятницу, — закончил встречу Президент…
Вслед за Президентом чиновник в своем кабинете встретился со Снеговым.
Друг молодости был одет в полосатый костюм и в ковбойские сапоги, торчащие острыми, загнутыми вверх носами.
Снегов широко раскрыл объятия, но чиновник в них не угодил, сел за письменный стол. Снегову же пришлось обыграть разведенные в стороны для объятий руки. Пошевелил ими в плечах.
— Растолстел, — резюмировал он. — Ткань под мышками трещит!
Чиновник смотрел на друга и думал, когда же тот научился такой бесстыдной подобострастности?.. И целоваться стал, как пидор!.. А может?.. Да нет — он тотчас отмел эту мысль. У него же Ирка в женах, и Наташка — другая сердечная привязанность — родила три месяца назад Снеговичка…
— Петь! — спросил. — Ты чего в Думе не появляешься?
— Дык, — Снегов широко улыбнулся. — Фонд, Валерий Станиславович создаю.
— Какой?
— Всероссийский!
— Я понял, что всероссийский, не областной же!.. — начинал злиться чиновник. — Для чего?
— Ты же знаешь, Валер…
— Я ничего не знаю! Для чего?
— Для финансирования спецпроектов! — Снегов был удивлен. — Писатели там молодые, гранты, художники…
Чиновник вспомнил, что действительно давал ему такое поручение.
— Ты понимаешь, что ты зампред комиссии Госдумы?
— Конечно!
— Какой на фиг фонд! Сначала Дума, а потом фонд. Ты чего, не можешь поручить юристам, чтобы фонд открыли!?
— Могу…
— Чтобы каждый день был в Думе! Понял?!
— Не вопрос, Валерий Станиславович. Надо в Думе, буду в Думе!
— Вопросы есть?
— Есть.
Он любил Снегова, несмотря ни на что. Улыбнулся, правда в сторону.
— Давай.
Здесь Снегов переменился и деланно засюсюкал, почти как ребенок.
— Валерочка, а чего там с орденочком за прошлую Думу?.. — он глядел на руководителя, показывая глазами страдание великомученика Хоздазата.
— Ах, да, — вспомнил чиновник. Поднял телефонную трубку и спросил референта, чего там с орденом для Снегова. — К концу месяца, — передал информацию.
— Ага, ага! — обрадовался Снегов. — У Наташки именины в субботу. И новоселье… Без тебя не начнем!
— Помню.
Он не помнил. Хотя квартиру делал он. Не бесплатно это Снегову обошлось, но хозяин крупной строительной фирмы прогнулся до себестоимости. Причем его так прогибаться не просили.
— Жду! — сказал на прощание зампред думского комитета и был таков.
Молодость, подумал чиновник, молодость — она всегда с тобой! В сопровождении старых друзей… Хотя друзья пользуют тебя и в хвост, и в гриву. Но новых друзей не бывает…
Чиновник вспомнил, что референт еще утром положил на стол конверт с фотографиями мужика, который об Лобное место башкой бился. Дотянулся, открыл…
С фотографии на помощника Президента России смотрела космическая галлюцинация.
Чиновник чуть было не выронил фотографии… Потом все его тело тряхануло, словно он пальцы в розетку засунул.
— Не может быть! — почти выкрикнул он.
Рожа на фотографии выглядела совсем живой, и чиновнику показалось, что она подмигивает ему с глянца, что вот-вот языком зеленым лизнет.
Он выругался, как давно этого не делал. Сложил четырехэтажную фразу, затем отшвырнул от себя фотографии, повернулся к столику с телефонными аппаратами, поднял одну из трубок.
— Да, Валерий Станиславович — ответил генерал.
— Взяли?
— Взяли, — ответствовал генерал. — В голосе высшего офицера было слишком много печали.
— И?..
— Сбежал, — коротко сообщил генерал.
Чиновника трясло от бешенства. На том конце эти вибрации начальственного гнева чувствовали.
— Мы не понимаем, как это произошло. Он сидел в изоляторе ФСБ. Никто и никогда оттуда не сбегал. Это просто невозможно!
— Как это невозможно!? — не разжимая зубов, с крайней степенью издевки поинтересовался чиновник.
— В камере нет окон. Тройная система проходных, видеонаблюдение с шести позиций каждого метра изолятора…
— И что же, вашу мать, — не выдержал чиновник. — Он что, по-вашему, растворился?!!
— Именно так…
Он закашлялся от напряжения пересохшего горла.
— Генерал! Давайте-ка на освидетельствование в Алексеевскую!
— Действительно растворился. Шесть камер засняли этот момент, — генерал почти оправдывался. — Я бы рад в Кащенко, но он… растворился…
В голосе генерала чувствовалось, что военный сам чувствует себя странно и растерянно, оттого что приходится докладывать такое. Но он лично раз сто просмотрел записи с камер, замедлял до одного кадра в секунду и вместе с экспертами пришел к заключению, что пойманный возмутитель кремлевского спокойствия растворился в пространстве, как кальянный дым.
Чиновник вновь не стал прощаться с генералом, бросил трубку. Долго сидел за столом, уставившись в себя… Вспомнил космическую галлюцинацию, да весь полет теперь казался ему миражом. Почему-то подумал, что России не стоит дружить с Венесуэлой. Дебил этот Чавес!.. Он усилием воли отбросил мысли об Уго, вернул в воображение образ с фотографии… В воображении рожа словно была живой, улыбалась ему и корчила гримасы… В голове чиновника внезапно заболело, да так остро, будто вновь паяльником прижгли… Он откинулся на спинку кресла и протяжно застонал…
В это же самое время Карина Полдень радовалась жизни со своими подругами в кафе „СО“.
Опять пили розовое шампанское, незлобно отшивая всякого рода приставал мужского пола. Обсуждали неделю русской моды, где им пришлось изрядно поработать.
— Одни пидоры! — вдруг резюмировала Светка Вечер, тихонько выпуская из ноздрей своего изящного носика газики, сложившиеся из шампанских пузырьков. — Ну ни одного мужика!
— Во-первых, не пидоры, — скорректировала Нинка Утро, поглаживая свою бритую голову. — Не пидоры, а голубое представительство человечества. А представляешь, если бы на показах обслуживали мужики традиционной ориентации? — поинтересовалась она. — Что бы было тогда? Модельеры — мужики, Стилисты — мужики!.. Что бы с нами было?
— Нас бы имели во все… — подытожила Карина Полдень.
— Именно, — хмыкнула Нинка Утро, взяла тонкими пальчиками крошечный кусочек французской булки с черной икрой и осторожно отправила его в свой пухлый ротик, стараясь не смазать почти прозрачную помаду. — А нас и так имеют…
Девочки с интересом посмотрели на подругу.
— Когтев за апдейт бука три часа доехать не мог… И вот ведь, сука, бабки не берет! Некуда девать! Всех уже поимел!..
— Да-а, — согласились девочки. — Фотографы сейчас бабки делают на предметной рекламе, а не на моделях. Модели для утоления художественных потребностей!
— А если не дать, то порнуха, а не бук получится! — с сожалением выдохнула Карина Полдень. Выдох ее был напоен вишневым ароматом, смешанным с кофе лате. — Ведь у мужика, у которого там скопилось и кипит, хорошей фотки не получится. И почему почти все наши фотографы не голубые?.. На Западе — геи, а у нас не все, как у людей!..
Девочки согласились с Кариной и выпили за то, чтобы мир вокруг них был голубым. Вместе с небом и мужчинами. Конечно, не считая собственных возлюбленных…
В красивых головках моделек чуточку шумело от шампанского, состояние юных организмов было превосходным. Карина Полдень обвела томным взглядом зал кафе и вдруг увидела его. Он сидел в дальнем конце зала и жадно пил стакан за стаканом минеральную воду. Перед ним стояло пять или шесть опорожненных бутылок из-под „Сан Пеллегрино“.
