Незнакомец был удовлетворен.
      Они помолчали. Он посмотрел, как его визави чистит большое ухо, вычерпывая из его недр ногтем мизинца серу. Было неприятно.
      — Это не библиотека Ивана Грозного? — спросил.
      — Нет!
      — А чья?
      — Чья?!.
      — Моя, — незнакомец дочистил ухо и облизнулся. — Нравится?
      — Неплохая… Темно здесь только…
      — Это у вас из окна пейзажи райские!..
      Внезапно он решил уйти, потому что все это походило на идиотизм. Эта комната, этот человек, чистящий уши! И себя он чувствовал идиотом, вспоминая свои ответы на его вопросы. Ему стало так неприятно, так не по себе, что потом прошибло повсеместно.
      Хранитель комнаты вдруг принялся судорожно нюхать воздух, закатил глазки под надбровные дуги и раскрыл рот с многочисленными зубами. Он нюхал, нюхал, а потом, улыбнувшись, вернул глаза на место.
      — Вы не идиот!
      — Я знаю…
      — Не надо пугаться того, что вам неведомо, — продолжал демагог, теперь прочищая второе ухо. — Вы же цивилизованный человек.
      — Я, пожалуй, пойду.
      — Конечно, конечно…
      Он встал, как-то неуклюже кивнул на прощание головой и повернулся в сторону щели, из которой пришел. Никакой щели в том месте, в которое он собирался направиться, не было… Лестницы тоже…
      — Заблудились?
      Он удивленно смотрел на цельную стену.
      — В другую сторону!
      Чиновник развернулся и увидел в противоположной стороне проем, к которому вела лестница. Он был на его процентов уверен, что его дыра была с другой стороны.
      — Вы бледны! — заметил незнакомец. — В эту дверь вы можете выйти на улицу, подышать… Хотите на Арбат?
      — Как вас зовут?
      — Меня?.. Меня зовут Карл.
      Чиновник хотел было пошутить.
      — Не Маркс, — предупредил остроту хозяин комнаты. — Идите, подышите…
      Он поднялся по лестнице и вышел в проем, оказавшись на Старом Арбате. Он почему-то даже не удивился этому перемещению в пространстве, а даже обрадовался и пошел по переулкам бродить, по которым они когда-то шастали с Петькой Снеговым и Толиком Паком…
      Когда он проходил по Веснина, его окликнул женский голос. Он сначала даже не понял, что призывают его.
      — Вэ-эл! — звал голос.
      А когда он обернулся, то увидел ее. Сковало цементом мышцы лица.
      Она стояла возле дома-музея и смотрела на него.
      — Эля… — тихо произнес он.
      Они не бросились друг другу навстречу, просто стояли на разных сторонах улицы и смотрели.
      — Ты живой? — спросила она.
      — Живой, — ответил он.
      — А я считала, что ты умер…
      — Нет-нет! Я — живой!
      Он очень боялся, что она растворится в пространстве, как очередная галлюцинация. Ему этого очень не хотелось.
      — Эля! — крикнул он.
      — Я иду!..
      Она шла через улицу, как будто пересекала годы детства, юности и, наверное, судьбы…
      Он обнял ее, и запах волос, кожи ворвался в его ноздри, как когда-то, проник в самое нутро и запустил сердце с такой скоростью, что он мог задохнугься.
      — Эля!
      — Вэл…
      Они стояли, обнявшись, и шептали друг другу.
      — Не было счастья, — признавался он.
      — Не было, — соглашалась она.
      — Какие-то ошметки…
      — Как точно сказано…
      — Я храню твои письма…
      — Я храню память о тебе…
      — Я давно не был дома…
      — И я…
      — Мама умерла… И отец… Под Сургутом… Сначала он, потом она…
      — И мои — все… Мое тело изменилось…
      — И мое… Разве это важно?
      Она уткнулась всем лицом ему в грудь, словно хотела посмотреть, как сердце его колотится. Он не мешал ей, наоборот, прижимал все крепче.
      — У меня муж и дочка.
      — У меня жена и сын и сын, — сказал он.
      — Наши ошметки счастья…
      Они любили друг друга совсем по-другому, нежели когда-то, тогда, почти в детстве… В их слиянии не было и капли звериного, но много нежного и чувственного. Их тела словно извинялись за жизнь друг без друга.
      Она шептала ему „Вэл“, и его радовало это давно забытое имя, которое приносило память о детстве, отце, материнском запахе и о ней — совсем другой…
      А потом она сказала, что случайно в Москве. Что она живет в Намибии, работает в дипмиссии, пошла по стопам родителей, которых расстреляли какие-то повстанцы.
      — Я завтра улетаю…
      Он лежал рядом с нею и думал, что в жизни ничего нельзя изменить, нельзя начать сначала и прожить по-другому. Все это очень банально, но и очень реально. Много сожаления, даже тоски по невозможному, или просто нервы ни к черту…
      Он ушел, когда она спала, уронив тонкую белую руку с кровати на пол…
      Он не видел, закрыв гостиничную дверь, как белое тело Эли изменило цвет, как женские ягодицы налились мужской силой, как нежные плечи вдруг раздались вширь, сделавшись мощными, как у борца… Она проснулась, обернула лицо к зеркалу и оказалась Карлом.
      Он более не наслаждался пешей прогулкой, поймал машину и доехал до Лобного места.
      Капитан Хорошкин узнал его и отдал честь.
      На ПП его долго не пропускали, так как удостоверение осталось валяться на рабочем столе. Он был раздражен, но держал себя в руках. Потом за ним спустился руководитель аппарата Боря Шетников, и они поднялись в его приемную.
      Секретарь-референт очень удивилась, так как была уверена, что Валерий Станиславович никуда не выходил. Она никак не могла пропустить момент его выхода… Но он все-таки вышел, и следующей ночью ей думалось, что она напрасно столько прожила на этом свете.
      — Все хорошо, — проговорил он и исчез в своем кабинете.
      Он тотчас прошел в личную комнату и заглянул в щель. В неизвестной комнате было темно, а из темноты пахло неприятно.
      — Карл! — позвал он. — Карл!..
      Ответа не последовало.
      По селектору он связался с Шетниковым и попросил его раздобыть кусок ткани метра три.
      — Типа для занавесок, что ли, — пояснил. — Цвет не важен!
      Боря никогда не задавал лишних вопросов и через полчаса принес в кабинет рулон серой ткани.
      Руководитель приспособил ткань, закрыв ею щель.
      Раздался зуммер селектора.
      — Валерий Станиславович, вас через семь минут ждет Президент.
      Он поднялся на этаж, вошел в приемную, ему кивнули, мол, можно проходить, он стукнул костяшками пальцев и, не дожидаясь ответа, вошел.
      Президент сидел в кресле, а вокруг него порхала гримерша Соня, тыкая в Первое лицо кисточками. Лицо не испытывало радости по этому поводу, но терпело, так как через десять минут ему надо было давать интервью французскому телевидению.
      — Какие идеи? — поинтересовался Президент.
      — Есть идея по поводу создания Гражданской палаты. Уже проработанная. Я вам говорил…
      — Что это? Напомни…
      — Это некий орган, который будет служить посредником между законодательной властью и исполнительной.
      — Зачем?
      — Мне кажется, что сейчас самое время создавать гражданское общество. Вы сами об этом говорили.
      — Кто в этой палате будет состоять?
      — Уважаемые люди страны. Политологи, юристы, общественники, деятели искусства.
      — А кого у нас уважают? — хмыкнул Президент. — В нашей стране никого не уважают! Ни юристов, не деятелей искусства! Либо боятся, либо делают вид, что уважают… Но ты прав, пройдут годы, и Гражданская палата станет необходимой. А для этого ее нужно сейчас создавать. Чтобы стакан наполнился, необходимо иметь этот стакан!.. Мне нужен список претендентов.
      Он уже передавал список Президенту, но ответил на запрос, что через десять минут список будет на столе.
      — Важно, чтобы во главе стоял человек, которого реально уважает страна… Кого?
      — Самый сложный вопрос.
      — Авторитет должен быть, как у Лихачева.
      — Таких нет.
      — На всю страну один человек авторитетный был… На триста пятьдесят миллионов! Второго нет, поэтому ему и пришлось так долго жить!
      — Найдем, — пообещал он.
      — Найди.
      Президента загримировали, и он встал из кресла.
      — И еще, надо губерам ясно дать понять, что без граничной их власти конец! Зажрались тяжеловесы!.. Кто не поймет, что вчера кончилось сегодня, того — на хуй! — неожиданно сказал Президент, чем безумно порадовал гримершу Соню, которая в своих кругах слыла отъявленной матерщинницей.
      Она не сдерживала своей радости и сияла.
      Президент, глядя на нее, тоже улыбнулся, сказал: „Спасибо, Соня, сегодня не понадобишься!“
      — Давай, Валер, действуй!
      Он вернулся в свой кабинет, заглянул за занавеску и опять позвал в темноту:
      — Карл!..
      Темнота молчала и по-прежнему неприятно пахла.
      Сказал в селекгор, что уезжает.
      В машине вдруг вспомнил, что как-то проснулся утром с чудовищного похмелья. Всплыла в памяти ресторанная драка, поглядел в телефон — кому звонил ночью: два министра, ну Снегову, фиг с ним, но ректору МГУ в пять утра, бля… Он понял, что пить больше не будет. Тем же утром набрал Снегова и спросил:
      — Хочешь в Думу?
      — Хочу, — ответил друг, который продолжал сидеть вице-президентом в банке, хотя не имел к делу ни малейшей способности. Посасывал коньячок да секретарш лапал. Иногда скучал…
      — Тогда ты с сегодняшнего дня не пьешь!
      — Как это?
      — Вот так.
      — А на праздники?
      — Сухой закон. Облажаешься, поедешь в Кимры! Помнишь Кимры?..
      Снегов очень хорошо помнил Кимры.
      Он зашился и закодировался одновременно. Жизнь потеряла яркость, но приобрела значимость. И жене, и любовнице он очень нравился депутатом с мигалкой!..
      Машина чиновника въехала в ворота загородного дома.
      Дети были готовы ко сну, встречали его в пижамках и, обнимая их, он подумал о том, что они двое куда важнее Гражданской палаты и парламента вместе взятых… Они важнее всего…
      Ужиная с женой, он спросил себя — на кой черт ему эта работа?.. Все есть, деньги, семья, увлечение… А так — ежедневное мелькание рож! Стрессовая ситуация… Боря Шетников подсчитал, что он принял за четыре года двенадцать тысяч человек. Так возникает ненависть к человечеству…
      Он глядел на свою жену, которая с нежностью наблюдала за тем, как он ест. Поздним вечером ее глаза лучились, как будто солнечным морозным утром. Она никогда не показывала своей усталости или не уставала вовсе. Она считала его гениальным человеком, а потому определила себя в служение ему, его гению. Она родила ему двух самых красивых на свете детей, и он обвенчался с нею, не боясь временности отношений.
      „На хрена козе баян? — думал он. — А мне Кремль?“
      Он всегда хорошо засыпал, даже если приходил злой и раздраженный. Она потихонечку будто вытягивала из него все негативное, то, что не должно быть в доме. Он мог ей сказать много нехорошего, будто разряжался, но она никогда не расстраивалась, тем более не отвечала грубо… Вытягивала в себя.
      Один раз он встал ночью попить с начинающегося похмелья воды. Просидел на кухне долго, а когда вернулся в спальню, нашел ее рыдающей, да так сильна была истерика, что все тело сотрясали жуткие конвульсии.
      Он тогда испугался.
      — Что с тобою? — пытался обнять ее.
      Она попыталась тотчас взять себя в руки.
      — Ничего, — отвечала, всхлипывая. — Прости меня!
      — За что? — не понимал он.
      — Просто прости… Вот так, вот я заплакала… Я не хотела…
      После, через много месяцев, он понял, что это у нее такая психотерапия. Наверное, ей совсем нелегко жить с ним…
      Потом он изредка заставал жену рыдающей, но никогда не мешал ей выплакивать из себя ненужное. В такие моменты в спальню не входил.
      В этот вечер он сказал ей, что очень любит.
      И она ему сказала такие же слова.
      Поговорили о детях. Вместе посмеялись над их взрослением.
      В эту ночь они заснули довольные друг другом.
      Он проснулся около пяти. Пошел в библиотеку, где висел небольшой рисунок Модильяни — контуры лица жены художника. Пустые глазницы. Долго смотрел на рисунок. И вновь ему захотелось заполнить эти глаза жизнью!.. Еще ему захотелось в Цюрих, повидать постаревшего Майснера, пройти вместе с ним в депозитарий банка и там остаться наедине с большим Модильяни… Он давно через посредников заказал работу художника, где гений выписал глаза жены… Предлагал три цены…
      Но всем был нужен Модильяни с „глазами“…
      Недавно ему доложили, что у Кранова погибла в автокатастрофе дочь. Говорят, необыкновенная красавица. Он хотел было выразить соболезнования, даже поднял трубку городского, но почему-то передумал… Он знал про Кранова все… Он даже знал, что Кранов заказал убийство Левы…
      Он прикинул на себя, что если его ребенок погибнет?.. Не получилось, так как мозг сразу стопорило, а сердце сжималось до величины лесного ореха.
      Вряд ли Кранов еще кого-нибудь убьет…
      Он просил тогда прокуратуру тормознуть разработку Кранова…
      На работу он приехал к семи утра. До выхода уборщиц.
      Но секретарь-референт была на месте.
      Она неожиданно спросила:
      — Я вас устраиваю, Валерий Станиславович?
      Вопрос получился почти двусмысленным.
      — Вас устраивает, как я работаю? — уточнила она.
      Он был удивлен. Она никогда не спрашивала его о таких вещах. Даже во времена бизнеса, когда сидеть на телефонах приходилось круглые сутки.
      — Все хорошо, — ответил он, решив ее материально стимулировать. — Все хорошо, — повторил и прошел в кабинет. Оттуда скомандовал ей по селектору. — Два часа ни с кем меня не соединяйте!
      — Хорошо, Валерий Станиславович.
      Он прошел в свою личную комнату, откинул занавеску и негромко позвал:
      — Карл!
      Он зажег фонарь, и в его лучах затрепыхалось голое женское тело, которое тотчас растворилось в пространстве. Зашипел и погас фонарь.
      — Карл! — позвал он еще раз.
      — Заходите! — ответил оттуда сиплый голос, а затем пропел: „Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…“
 
      Они тогда собрались в кафе „Весна“ на Новом Арбате.
      Девочки, как всегда, заказали розовое шампанское и немного икры.
      Они весело болтали о малозначащем и стреляли глазками по сторонам.
      — Больше не буду курить! — заявила Нинка Утро. — Он меня так наркоманкой сделает! Мать узнает, что я траву курю, — убьет! У нее щитовидка больная, башню сносит в мгновение!
      — Не лень тебе ежедневно голову брить? — поинтересовалась Светка Вечер.
      — Я ему сказала — все! К черту твой имидж! Сам, главное, говорит, что мужикам нравятся лысые девушки, особенно, если у них взгляд странный. Ну, я — лысая, ну, у меня взгляд странный, но он ко мне никого не подпускает! Не дает даже словом перекинуться с парнями! Ему просто нравится, что я мужикам нравлюсь, его это вставляет!
      — Может быть, он латентный? — предположила Карина Полдень.
      — Чего? — не поняла Нинка.
      — Что? — переспросила Светка.
      — Ну, это когда гомосексуалист еще не знает, что он гомосексуалист, но он гомосексуалист и скоро об этом узнает.
      — Ему что, кто-то об этом расскажет? — не понимала Нинка.
      — Ну, если подопьет в какой компании, а его приголубят, ему понравится, тогда и въедет в тему!
      — Латентный? — угочнила Нинка.
      — Латентный, — подтвердила Карина.
      Девочкам понравился этот термин.
      Они взяли паузу, чтобы сделать по глоточку шампусика. Теперь вся компания стреляла глазками по сторонам, гак, просто из любопытства. Каков он сейчас, этот мир?.. Где в нем сюрпризы и радости?
      Карина первая увидала его.
      — Карл… — прошептала, да так и осталась сидеть бледная, с открытым ртом.
      Девочки тоже его заметили.
      Он стоял возле барной стойки и стакан за стаканом пил минеральную воду.
      — Ты обещала познакомить! — зашипела Нинка. — Ведь обещала!
      — Обещала, — подтвердила Светка.
      — Обещала, — с некой робостью в голосе подтвердила Карина.
      Она хотела было встать со стульчика, но тут Карл самостоятельно разглядел столик с тремя прелестницами и, рыгнув в сторону газами от „Перье“, огромными шагами направился к девичьей компании.
      — Здрасссте, — поприветствовал Карл и облизнул губы.
      Карина смущено опустила глаза в пол, а Нинка принялась активно кокетничать.
      — Вы садитесь, мужчина, садитесь! Шампанского хотите? — Тонкими пальчиками она взяла за горлышко бутылку и налила из нее в изящный бокал почти до краев. — Пейте, мужчина!
      В ответ на предложение Карл широко улыбнулся, показав Нинке свои многочисленные зубы, чем немножко девушку смутил и одновременно испугал.
      Преодолевая некоторое смятение, Нинка подняла бокал и произнесла тост:
      — За знакомство!
      — За знакомство! — поддержали девочки и выпили до дна. При этом Карина поперхнулась, долго кашляла, а Нинка похлопывала подругу по спине с чрезмерной силой.
      Карл шампанское лишь пригубил. Он смотрел на подруг во все свои маленькие, черные, как пулевые отверстия в ночном небе, глаза, пожирая взглядом их прелестную молодость и прелестную глупость.
      — Икры? — предложила Нинка.
      Она захватила лидерство за столом. Ей очень хотелось испытать то, о чем рассказывала Карина. Она еще никогда в жизни не достигала оргазма. Даже сама, в душе… Тайно мечтала, что гастарбайтер окажется тем, кто зажжет в ее животе естественное пламя страсти.
      — Зажгу, — неожиданно проговорил Карл, слизнув красным языком черную икру с французской булки. — Еще как зажгу!
      Он как-то особенно поглядел на Нинку, как факир на кобру. Ее и без того затуманенные травкой глаза стали совсем романтичными, она поднялась со стула и неожиданно для всех села Карлу на колени.
      Карина отвернулась, а Светка покраснела от смущения.
      Карл целовал Нинку взасос. Она отвечала ему рьяно, как наглая проститутка.
      Подошел менеджер и попросил вести себя скромнее.
      Карл на секунду оторвался от сладкого девичьего рта и коротко произнес:
      — Пшел вон, халдей!
      Затем он продолжил исследовать языком Нинкину ротовую полость с упоением.
      Менеджер не был халдеем, параллельно с работой учился в вузе и особенно болезненно воспринимал хамство гостей.
      Вот и сейчас Гоша Белоцерковский отвечать хаму не стал, а прямиком направился к охране. Место модное, охрана в нем отличная.
      Гоша сказал пару нужных слов, и двое больших мужчин с медными бляхами на груди отправились решать вопрос.
      — Вот они! — пальцем указал Гоша на странную пару.
      Он, похожий на козла, казалось, хотел целиком влезть в рот девицы, одновременно лапая ее за грудь.
      — Господа! — произнес главный из охранников весомо. — Попрошу вести себя пристойно или не медленно покинуть заведение!
      На мгновение Карл выплюнул Нинкин язык и поинтересовался:
      — А то что?
      Охрану стопорнуло. А действительно, что?.. Старший думал хорошо и быстро, а потому на вопрос нашел ответ.
      — Не покинете заведение, выведем силой!.. А там уже с милицией разбираться будете!
      — Между прочим, — проявился второй, — у нас часто Рамзан Кадыров бывает!
      После этих заявлений охрана рассчитывала на полную капитуляцию странного субъекта, возмущающего общественную мораль. Но здесь произошло непонятное. Охранники увидели прямо перед собой две руки и два пальца, изображающие неприличные фигуры! При всем этом собственные руки субъекта — две, продолжали бесстыдно мять тело девушки, уже проникая под одежду, отыскивая под ней самые укромные, тепленькие местечки.
      Два пальца нарушили нормальное психическое состояние охранников. Оба верзилы побагровели физиономиями синхронно и так же синхронно схватились за показывающие неприличное руки. Их мышцы были напряжены до предела. Казалось, форма вот-вот лопнет на их мощных спинах. Пот лил с могучих лбов струями, но пальцы, показывающие факи, как их показывали до вмешательства физической силы, так и при применении таковой, торчали вызывающе и незыблемо.
      А субъект тем временем залез лапой Нинке уже в трусы. Публика заведения бросила питаться и с огромным интересом наблюдала за происходящим действом. Бизнесменам и разряженным теткам, приходящим в „Весну“ не только поесть, но и себя показать, теперь было на что посмотреть. Грязное эротическое зрелище вот-вот должно было перейти в экшн, с участием охраны. Обедающие предвкушали мордобитие…
      Один из охранников, поняв всю тщетность побороть непристойно торчащий палец, вспомнил болевой прием „гильотина“, изученный на курсах рукопашного боя. Мужчина чувствовал себя униженным, а потому отпустил выведший его из себя палец, набросился на гада сзади, заключив горло врага в стальной зажим.
      Далее что-то произошло со светом. Люстры пару раз моргнули, а когда свет восстановился, дамы и господа увидали странную картину: один охранник душил другого, причем последний уже синел лицом и видел Бога. Посетители „Весны“ завизжали и закричали одновременно, что помогло спасти жизнь человеку…
      Самое интересное, что клиенты аморального столика исчезли в полном составе. Наели они на полторы тысячи долларов, и Гоша Белоцерковский готов был повеситься на кухне, так как эта сумма составляла почти всю его зарплату. Он даже выбежал на улицу и пробежал спринтером по Новому Арбату туда-сюда, но тщетно… Клиенты словно растворились в пространстве. Возвращался в заведение Гоша со слезой на бледной щеке…
      — Нашли! — вдруг раздался восторженный голос официантки. — Нашли, Георгий Соломонович!
      — Чего нашли? — не понял менеджер.
      — Деньги нашли! Под кофейной чашечкой лежали… Аккуратно так сложены, пачечкой… С чаевыми…
      У Гоши отпустило.
      — Хорошо посчитали? — спросил он почему-то грозно.
      — Все точно!
      Чтобы завершить ситуацию логически, Георгий Соломонович тотчас уволил обоих охранников за неумение держать себя в руках при экстремальных ситуациях.
      Охранники пообещали встретить Гошу в темном месте и порвать ему пидорскую задницу, в обеденном же зале скинули с себя форменную одежду и в одном исподнем удалились в рабочее помещение. То-то клиенты были довольны!..
      Потом целую неделю в кафе „Весна“ снимали полуторную выручку.
      Кстати, о выручке. Уже ночью, когда снимали кассу того злополучного дня, в отделении, где хранились пятитысячные купюры, а их было почти сто штук, вместо них были обнаружены странные деньги непонятного происхождения.
      — Что это! — допрашивал кассира Гоша.
      Конечно, кассир не знала, что это. Она оправдывалась полным неведением о сей метаморфозе и даже крестилась в доказательство.
      Пришлось вызывать хозяина.
      Еще молодой человек, в чьей собственности числилось более ста ресторанов, прибыл в одно из самых своих модных мест, чтобы разобраться с возникшей ситуацией. Он бы никогда не приехал так экстренно, оставил бы дело на утро, но находился рядом в клубе на ужине с модным писателем, с коим был в товарищеских отношениях и чьи книги любил искренне. Писатель отвечал ему взаимностью и очень любил посещать его рестораны.
      — Вот такие вот купюры! — почти плакал Гоша.
      Посмотрели на видеозапись, но кроме мигания света ничего такого криминального не обнаружили.
      — Может, бабки чего стоят? — надеялся менеджер.
      Хозяин кафе попросил передать ему неизвестные купюры, посмотрел их в свете лампы и с удивлением обнаружил на банкнотах изображение Саддама Хусейна. Человеком он был образованным и сообщил присутствующим, что деньги иракские, что человека, изображенного на них, в недавнем прошлом повесили. И всех соратников его повесили. Так что это не деньги, а фантики…
      — Писец! — отреагировал Георгий Соломонович.
      — Писец! — подтвердил хозяин кафе.
      Как разбирался хозяин ресторанных сетей с Георгием Соломоновичем, то осталось неизвестным…
      Светка от мигнувшего света закрыла на мгновение глаза, а когда открыла, то обнаружила себя и Нинку в роскошном помещении, похожем на президентский гостиничный номер. Примерно в таком она праздновала с подружками семнадцатилетие, так роскошно обставленное отцом.
      Карл склонился над мини-баром и бутылка за бутылкой пил минеральную воду.
      — А где Карина? — спросила Светка. Еще она подумала, что в жизни произошло нечто странное, ведь не может человек в секунду одну переместиться из одного места в другое. Еще девушка боялась, что это последствие действия каких-то наркотиков, к которым она ни разу не прикасалась за всю свою жизнь. Подлили в шампанское?
      Нинка тоже испытывала волнение. Но она до посещения кафе „Весна“ накурилась дури. Да и вообще, девушка привыкла к частичным выпадениям памяти. Она решила, что все клево, особенно гостиничный номер. Все в золоте, просто рай, а не номер!
      — А где Карина? — вдруг поинтересовалась Светка.
      Карл оторвался от бутылки с водой и поглядел на спрашивающую с удивлением.
      — Я люблю с двумя, — открылся он. — Когда с тремя, внимание рассеивается!
      Светка не поняла, о чем он, и еще раз поинтересовалась про Карину.
      Карл отвечать не стал, только протяжно и тоскливо рыгнул.
      Нинка все секла. Ей, конечно, не хотелось делить мужчину с подругой, но она твердо знала, что в этой жизни все решают как раз мужчины. Зачем расстраиваться, подумала она, а вдруг втроем еще лучше будет?
      — Карина поехала домой, — ответила она подруге. — Хочешь шампанского?
      — Нет, — ответила Светка. Ее чистое сердечко что-то предчувствовало, и она не могла понять, в конце концов, где ее охранник Василий. Он бы обязательно помог. Девушка мысленно принялась призывать телохранителя, определенного ей отцом.
      А потом произошло и вовсе ужасное.
      В номере на две секунды погас свет, а когда хрусталь люстр вновь вспыхнул, на персидском ковре, на его середине, стоял совершенно голый Карл, который, оскалив рот, демонстрировал свой эрегированный член. Причем достоинство было таких размеров, что согласная на все Нинка и та стояла с отвисшей челюстью. Чего уж говорить про Светку, сексуального опыта которой едва хватило бы на рассказ про поцелуи и прикосновения к ее груди юноши но имени Володя. Она тогда думала, что влюбляется в Володю, но, когда парень силой заставил ее ладошку прикоснугься к его напрягшемуся хозяйству и все спрашивал: „Как тебе? Как?“, на этом месте кривая влюбленности упала на нулевую отметку, как рубль в девяносто восьмом. Она оттолкнула Володю, а когда тот, распаленный, готовый прыскать налево и направо, прихватил ее одной рукой, а другой попытался стащить с потрясающей задницы джинсы, она спокойно проговорила:
      — Мой отец тебя убьет. Ты знаешь, кто мой отец?
      Володя знал, кто ее отец. Вспомнил газетные статьи и тотчас стал безопасным. Тогда напоследок он даже извинился и выглядел глупо.
      Сейчас же все обстояло по-другому, куда как серьезнее.
      Голый Карл тянул руки к Нинке, ничего не говорил, но Нинка, словно загипнотизированная мышь, шла маленькими шажочками к нему, на ходу роняя юбку, сбрасывая кофточку…
      — Я отцу скажу! — вдруг сказала Светка.
      Карл обернул к ней физиономию, ощерился, затем щелкнул желтыми ногтями, и плазменная телевизионная панель вдруг загорелась, а на ней крупным планом физиономия Кранова.
      — Говори! — хохотнул Карл, одновременно разворачивая голую Нинку к себе спиной. — Он тебя слушает!
      — Папа! — закричала Светка. — Папа!
      Но какое-то странное было лицо у Кранова. Слишком напряженное, покрытое крупными каплями пота.
      Крупный план резко сменился на общий, и Светка с ужасом поняла, что происходит на экране. Ее отец прямо на письменном столе пользовал манекенщицу из Светкиного же агентства. Причем осуществлял сей сексуальный акт с такой фантазией, что даже Карл умилялся. Светкин папа любовную игру исполнял с Каннскими львами, а его детородный орган находился совсем не в том месте, где ему было назначено природой.
      — Жалуйтесь!!! — вскричал Карл и пронзил Нинку, словно копьем.
      — А-а-а!!! — закричала в ответ Нинка, испытав нечеловеческую боль и одновременно невероятное, космическое, нечеловеческое наслаждение.
      Охваченная ужасом Светка глядела, как Карл крутит Нинку, словно в цирке, проникая в нее по- всякому, так, что специально нафантазировать невозможно! Она вдруг почувствовала, как мозг в ее юной головке затуманивается, как что-то странное происходит с сосками ее груди, а внизу живота словно мука какая-то и маята произошли… Она отчаянно сопротивлялась наваждению…
      Свет в президентском номере погас, погасло и сознание Светки.
      Она помнила лишь, что кричала от неизведанных ощущений, которые мозг тщился проанализировать, а потому затух вовсе, в ней жил только низ живота, да гортанный стон прорывался. А с экрана телевизора отцовские стоны вторили дочерним… Они взлетали к потолку, и она чувствовала ягодицами прохладу перекрытий, затем они втроем вылетели из окна и на минуту зависли над Тверской улицей. Она почувствовала, как ее горячая капля страсти сорвалась и полетела вниз, на сигналящие в пробке автомобили. Частичка плотской сладости проникла в щель светофора и перемкнула его на долгие часы. А потом они опять влетели в номер, и все сначала…
      Много ли, мало ли прошло времени… Их с Нинкой девичьи рты уже хрипели сорванными связками, а стоны все рвались песнями страсти.
      Неожиданно из стены вырвался сноп света, осветив их тройственное сплетение.
      Чей-то мужской голос позвал:
      — Карл!
      Он не ответил, разбрызгивая по стенам струи семени.
      — Карл! — еще раз позвал голос, и луч света вдруг погас.
      Она не поняла, что произошло. Она вдруг увидела себя возле Карининой „Тойоты“. Подруга звала ее и Нинку садиться в машину быстрее, потому что ехать далеко, а жара такая, что хочется скорее на пляж, броситься в воду!
      — Поехали! — согласилась Нинка.
      Ее лицо выражало сильнейшее обалдение, но она села на переднее сиденье, рядом с Кариной. Светка, хлопая в недоумении глазами, задержалась на минуту, вытащила из сумочки мобильный и набрала номер отца. Она спросила его разрешения съездить на Николину Гору искупаться с девочками. Отец разрешил, но просил быть осторожнее.
      Они ехали по извилистой Рублевке молча, но Карина догадывалась, что произошло с подругами.
      — Летали? — спросила.
      — Ага, — ответила Нинка.
      — Кайф?
      — Улет!