— Господи, что вы такое говорите!
      — Сейчас он политический эмигрант… Вы хотите стать эмигрантом?
      — Что вы! — вдруг раскраснелся переводчик. — Я — патриот!.. Я даже еще не вышел из партии!
      Слон пожал патриоту руку.
      — До завтра, — определил он. — В одиннадцать, в переговорном зале!
      В этот день Слону пришлось прослушать долгую политинформацию о состоянии политических дел в мире, об экспансии Израиля, о роли главенствующей роли Ирака в мировом процессе.
      И нужно самому премьер-министру говорить такую фигню, думал Слон… Он зевал, теребил наушник, то и дело протирал стекла очков… Он вспомнил свой недавний поход к окулисту, который строго, как будто на войне, сообщил ему, что если парень будет и дальше вести такой образ жизни, то лет через пять зрение оставит его… Все там у него отслоилось и развалилось на микроскопическом уровне!..
      Он сумел настичь иракского премьера на выходе и позвал его по имени.
      — Аль-Джаафари!
      Охрана напряглась…
      Премьер остановился, наткнувшись на ищущий взгляд из-под толстых очков.
      — Спросите его, что он хочет? — приказал премьер.
      — Что ты хочешь? — перевел, словно выстрелил, двухметровый охранник-секретарь Аль-Джаафари.
      Слон полез в нагрудный карман. Охрана тотчас сомкнула свои ряды вокруг премьера.
      — Relax! — приказал политинформатор. — We are in Moskow! (Расслабьтесь! Мы в Москве! (англ.)).
      Стон достал из кармана купюру в сто динар и протянул ее премьеру.
      — Why?! (И что?! (англ.)).- удивился Аль-Джаафари.
      Передайте, что это новые деньги, — с волнением произнес Слон. — Я сам их сделал. Я готов подарить их Ираку!
      Премьер взял в руки купюру.
      Он сразу все понял.
      Он понял, что это понравится президенту.
      — У меня есть вся денежная линейка! — уточнил Слон. — И металл тоже! Саддам будет просто счастлив!
      — Назначьте ему завтра встречу на десять, — приказал секретарю премьер.
      — Можно в одиннадцать?
      Секретарь-телохранитель напрягся.
      — О'кей, — улыбнулся Аль-Джаафари. — В одиннадцать…
      Слон никак не мог в десять, так как в девять он забирал из роддома свою новорожденную дочку. Жена бы ему никогда не простила… И так живут в напряге…
      За несколько минут до одиннадцати он стоял со своим переводчиком возле дверей переговорного зала. В крепко сжатой руке Слон сжимал ручку здоровенного портфеля.
      — Опаздывают! — волновался переводчик.
      — Придут, — успокаивал Слон, хотя сам волновался не меньше.
      — Они пришли в половине двенадцатого… Сели в зале друг против друга, как на официальных переговорах.
      — Можно посмотреть? — попросил Аль-Джаафари.
      — Можно, — посмотрел на своего переводчика Слон. — Только я хочу, чтобы все, что я сделал, было официально оформлено, как дар!
      — Как дар правительства СССР? — уточнил иракский посол.
      — Нет, как мой личный!
      Аль-Джаафари хмыкнул. Это было необычно…
      — Вы мусульманин? — поинтересовался.
      — Что вы! — улыбнулся в ответ Слон. — Я — атеист. Вот у меня дочка родилась неделю назад. Жена настаивает, чтобы покрестили, а я вот сомневаюсь…
      — Желаю вам мальчика! — чувствовал себя совсем расслабленным премьер. Хотел было добавить — „мусульманина“, но шутить не стал.
      — Спасибо, — прижал руки к сердцу Слон.
      — Мы воспримем ваш дар как ваш личный дар! — пообещал глава иракского правительства.
      Спасибо… — на некоторое время в переговорном зале зависла сигарным дымом пауза. — Ах, да! — спохватился Слон и щелкнул замками портфеля. — Вот!..
      Он стал метать на стол пачки с деньгами, мешочки с монетами, приговаривая: „Это для этой провинции, это для другой“…
      Премьер с нескрываемым интересом глядел на этого полуслепого русского.
      Аль-Джаафари брал в руки каждую предложенную купюру, просматривал ее на свет, обнаруживая на сотенных „водяного“ Хусейна, на более мелких дензнаках увидел свою физиономию, а также и других политических деятелей узнавал.
      Почти детская радость охватила сердце премьера. Он улыбался широко и прекрасно. Таким его никто и никогда не видел.
      „Ах, как это понравится Саддаму!“ — радовался премьер. Он вспоминал национальные деньги, напоминающие конфетные фантики, рвущиеся от любого неловкого движения.
      — А это что? — поинтересовался Аль-Джаафари, указывая на тоненькую полоску фольги, делящую купюру пополам.
      — Это мое ноу-хау! — покраснел от смущения Слон. — Эти деньги невозможно подделать! Это металлическая полоска толщиною в одну десятую микрона!..
      — Беллиссимо! — почему-то по-итальянски вскричал премьер.
      Переводчик Алик Роверман, нанятый Слоном за сотню, чувствовал себя в самом центре исторических свершений. После переговоров его будет тошнить от волнений целых два часа.
      — Мои деньги очень дешевы в производстве! — уточнял Слон. — В металлических эквивалентах используются сплавы, которые можно произвести только на профессионально поставленном производстве. Сами сплавы в пять раз дешевле их покупательной способности!
      — Невероятно! — вскрикивал премьер. — Это поистине революционно!..
      После лекции о деньгах Слон приступил к передаче клише, форм и толстенных тетрадей, в которых был описан весь технологический процесс.
      В переговорном зале царила торжественная атмосфера.
      — Может быть, вы все-таки что-нибудь хотите? — доверительно предложил в самое ухо Джаафари.
      Слон вновь густо покраснел и почти промямлил:
      — Если… Если, конечно, руководство Ирака… Если вы сочтете, что я достоин какой-нибудь на грады…
      — О чем речь! — воскликнул премьер. — Да что же вы такой скромный! Конечно!..
      Слон почти плакал.
      Перед окончанием встречи он поделился с секретарем-телохранителем своими паспортными данными и фактическим местом проживания…
      Почти через три года Слона оторвали от серьезной работы, вызвав в КГБ.
      Он сидел перед каким-то улыбчивым человеком в светском костюме и скучал, торопясь вернуться в свою мастерскую.
      — Какими государственными секретами владеете? — поинтересовался собеседник.
      — Никакими.
      — Вот и я понимаю, что никакими…
      — Простите, — поинтересовался Слон. — А зачем вы меня?..
      — Да хрен его знает! — признался комитетчик. — Приказали! Мы вас проверяли, но ничего не нашли!.. Нас тут самих проверяют…
      — А чего проверяли? — удивился Слон.
      — А чего вам вручают высшую награду Ирака?
      — Мне?!!
      — Вам… — комитетчик старался разглядеть фальшь в выраженной Слоном эмоции, но таковой не находил. — А вы что, не знали?..
      — Да понятия не имею! — здесь Слон понял, что Аль-Джаафари его не забыл. — Пару лет назад я случайно познакомился на конференции с премьером Ирака… Просто поболтали…
      — Да… Поболтали… — повторил комитетчик. — А теперь высшая награда страны… Странные они, эти нефтяные чурки!
      — Странные, — подтвердил Слон.
      — У вас костюм есть? — поинтересовался секретных дел мастер.
      — А что?
      — Десятого числа сего месяца вы должны прибыть в посольство Ирака для получения высшей награды страны ордена Двуречья!.. Во, бля!..
      — Понял, — подтвердил Слон.
      Через неделю к лацкану его пиджака в крупную арбузную полоску, который он привез еще из Запорожья, прикрепили высшую награду. Сыграли гимны, сказали слова и пошли торжественно отмечать.
      В середине обеда посол на ухо Слону прошептал, что деньги запускаются в обращение через полгода и что Саддам Хусейн предлагает великому русскому изобретателю иракское гражданство.
      — Большое спасибо! — поблагодарил посла Слон. — Я подумаю…
      — У нас много нефти, — зачем-то добавил посол.
      — А у меня ее совсем нет, — зачем-то уточнил Слон.
      На том банкет был окончен.
      Через неделю после праздничного события жена Слона с особым напором склоняла мужа снести награду в ломбард, так как жрать нечего!
      — Не могу, — отмахивался Слон, — Это же награда…
      — А чем я Нинку кормить буду! Наградой твоей?! Тунеядец! Скотина!!!
      — Она вырастет и будет гордиться отцом!
      — Она вырастет проституткой и проклянет тебя! — завизжала женщина.
      — Зачем ты так…
      В последнее время они часто ссорились.
      Его жена — женщина из Саратова, старше Слона на восемь лет, оказалась особой нервического склада, отягощенной больной щитовидной железой. По поводу и без повода она могла за мгновение единое прийти в бешенство и сотворить какую-нибудь мерзость.
      Слон не понимал, зачем прожил с нею семь лет. Иногда он спрашивал себя об этом, но вопрос сей был настолько вялым, что оставался всегда без ответа.
      Он называл ее по имени-отчеству — Кристиной Егоровной, дабы сохранять дистанцию между двумя полярными душами, но Кристина Егоровна частенько дистанцию нарушала и пыталась бивать своего молодого мужа чем под руку придется. Ей нравилось кидаться разными предметами, и точность ее поражала. На затылке у Слона имелись две шитых раны от точного попадания сервизной чашки, о рубцы которых всегда задевала расческа.
      Слон никогда не сопротивлялся Кристине Егоровне, боясь, что невзначай пришибет сожительницу и тогда всем его любимым делам наступит завершение.
      Он был терпелив, как бывают терпеливы только очень добрые люди, считающие себя всегда виноватыми во всем, даже в том, что происходит в далекой стране Чад.
      Слон оправдывал бешеный нрав Кристины Егоровны тяжелым недугом, а потому словесные оскорбления сносил и вовсе легко.
      А потом Кристина Егоровна невзначай родила дочку Нину, которую Слон полюбил всей душою, почти наравне с чемоданчиком Бориса Борисовича.
      С годами образ Бориса Борисовича поменял в сознании Слона свое назначение, превратившись из извращенца в учителя всех его умений. Изобретатель денег сам не понимал, как такое могло случиться, но принимал случившееся как произошедшее. В связи с этой метаморфозой в сознании Слона случились и другие превращения. Так, при воспоминании о друге Кранове, застрелившем Бориса Борисовича, в мозгу ученика убитого происходили неприятные подвижки… Слон успокаивал себя тем, что в жизни все бывает, что Кран его друг почти с рождения, а Борису Борисычу, видимо, было суждено так погибнуть… Ведь здесь и мать его замешана… Перекресток вселенной произошел на душе Бориса Борисыча… Судьба…
      Так как с Краном они встречались крайне редко, имея разные заботы, Слон старался не рефлексировать на эту тему. К тому же Кристина Егоровна отчасти была права — Нинку надо было действительно кормить и одевать. Но иракскую награду он ни за что не снесет в ломбард!..
      Пути Господни неисповедимы…
      Прежде чем приступить к делу всей своей жизни, Слон за один месяц сработал по заказу сто двадцать гравюр, скопированных с японских, сюжетом которых являлись различные позы человеческих соитий. Этими гравюрами были впоследствии украшены три японских ресторана, модных теперь В Москве, за что Слон получил гонорар в двадцать тысяч долларов.
      Слон еще раз подумал о том, как изменчив мир, реабилитировал Бориса Борисыча стопроцентно, дивясь тому, что сейчас платят за то, за что раньше сажали.
      Слон решил, что если материнский сожитель был порнографом, то и он — порнограф, а если художником, то и он теперь — художник!..
      Кристине Егоровне Слон выложил лишь половину добытых средств, вторую же утаил. Десяти тысяч должно было по тем временам хватить при ведении хозяйства рачительно аж на целый год…
      Кристина Егоровна при получении денег долго рыдала, а он ее успокаивал, думая, что все-таки его сожительница женщина хорошая, просто немного нездоровая. К тому же она мать дочери его, а это уже дело серьезное, кармическое…
      — Я люблю тебя, Кристя! — признался Слон.
      — И я тебя, — отозвалась всхлипывающая от небольшого счастья женщина.
      Лишь только маленькая Нинка не плакала. Она спала в своей детской кроватке, и грезился ей мир, полный всяческих чудес, в центре которых всегда ее детское личико, радостное и счастливое…
      Несколько месяцев назад Слон прочитал в какой-то газете, что в Европе подписан Маастрихтский договор, где говорилось, что образуется некое общее пространство под названием Шенгенское, о котором ведущие европейские страны договорились аж десятки лет назад, а сейчас решили претворить идею в жизнь…
      Но Слона интересовала лишь одна фраза из статьи про Шенгенскую зону, а в частности, в которой говорилось, что национальные валюты исчезнут, уступив место новой, под условным названием „евро“.
      Эта статья так взволновала вес существо Слона, что первое время он даже пищу принимать не мог… Гравер худел на глазах Кристины Егоровны, пока не определился, что грызет его душу, какая такая тоска. Эту тоску он сам про себя назвал „тоска по евро“…
      Слон стал ежедневно посещать Библиотеку иностранной литературы и заказывать иностранные газеты и журналы, в которых говорилось об этом евро. Ему как „профессору“ университета имени Патриса Лумумбы делали копии статей, а затем он мчался к старому знакомому переводчику Алику Роверману, который участвовал в деле „Новые иракские деньги“. Перед обшарпанной дверью специалиста он цеплял на лацкан пиджака орден Двуречья, что всегда приводило переводчика в благоговейное смущение. Алик переводил для Слона не ради денег, а ради искусства, даже не рассчитывая на скромное место в истории. Для него быть участником процесса — наивысшее счастье, так как и у него были дети, которые, как он правильно считал, должны были гордиться отцом и передавать своим детям, что их дед, а далее прадед, был пусть маленьким, но строителем исторического процесса.
      Переводчик переводил, а Слон делал умозаключения и строил прожекты.
      Ни много ни мало, Слон решил стать отцом как бумажного, так и металлического евро.
      Единственный вопрос, который он не мог решить, — как это сделать!
      Слон редко занимался подделкой документов, точнее, всего один раз, когда вел переговоры с иракцами и выправил себе профессорское удостоверение университета Патриса Лумумбы.
      Сейчас ситуация была крайней. Он долго мучился, прежде чем окончательно понял, что без подделки не обойтись. Слону необходимо было посетить несколько европейских стран, а для того нужен был заграничный паспорт, вопрос с которым можно было решить без нарушения закона. Но как без подделки получить европейские визы? Может быть, это и возможно, но на процесс могут уйти годы.
      И опять в дело пошел чемоданчик Бориса Борисыча…
      Работа оказалась до крайности простой, леворукой для высокого профессионала.
      Слон несколько дней покрутился возле европейских посольств, заглянул в паспорта счастливых сограждан, зафиксировав навсегда в своей памяти визы, которые предстояло подделать.
      Свой паспорт он украсил европейскими штампами за три дня…
      Слон связался с Аликом Роверманом и предложил ему европейский тур. Паспорт и визы — проблемы Слона, от Алика лишь требуется фотография его носа и глаз.
      — Серьезное дело? — почти шепотом спросил в телефонную трубку переводчик.
      — Очень, — подтвердил Слон.
      Через неделю у Слона были на руках два паспорта, в каждом из которых содержались по четыре европейских визы.
      Слон поставил Кристину Егоровну в известность о том, что уезжает на прилично, и отбыл в сопровождении Алика Ровермана в Берлин, предполагаемую столицу будущего Евросоюза.
      Пара поселилась в отеле „Интерконтиненталь“, который определила как штаб-квартиру исторического проникновения.
      — Вы знаете, Алик, что мы будем делать?
      — Нет, — ответил переводчик. — Я целиком доверяю вам…
      — Мы двигаемся в историю с большой буквы!
      — Это превосходно!
      — Но наша роль в истории может остаться незамеченной для других. Только мы сами будем знать, что сделали для мира.
      — Я не тщеславен, — заверил работодателя Алик Роверман.
      После этой странной беседы Алика вновь тошнило два часа.
      Далее исследователи провели несколько недель в изучении европейского вопроса, находясь внутри него.
      — Никогда не думал, что есть европейский вопрос, — острил переводчик. — Думал, что есть только еврейский вопрос!
      — Так вы — еврей? — удивлялся Слон.
      — А что такое? — пугался Алик.
      — А я думал, что вы — еврей! — в ответ шутил Слон.
      — Не надо меня пугать, — просил переводчик.
      — Хорошо, не буду, — соглашался Слон. — В нашем деле еврей — вещь незаменимая! Простите, некорректно выразился! Персона!.. Там где деньги — всегда еврей, а где еврей — там деньги!
      — Я — еврей! — возразил Алик Роверман. — Но где вы видите деньги?
      — Они появятся, — заверил Слон и попросил Алика связаться с австрийским Центробанком, предпочтительно с его главой, дабы назначить встречу но важному делу.
      — Они спросят, по какому? — предположил переводчик. — И кто мы такие?
      — Скажите, что представляете Президента России Бориса Ельцина.
      — Ой! — перепугался Алик. — Мы что, действительно его представляем?
      — И не только его, — совсем затуманил тему Слон. — Скажите, что в подтверждение они получат факс.
      — Слушаюсь, — по-военному четко ответил Алик.
      Изваять символику России для Слона было плевым делом. В официальной бумаге он написал, что является полномочным представителем президента России Бориса Ельцина и от его имени имеет право вести переговоры, касаемые вхождения России в единую Европу.
      Бумага была написана на русском языке, за подписью президента Ельцина.
      После создания документа он был тотчас отослан по факсу.
      Принимающая сторона отдала бумагу на перевод, который был осуществлен незамедлительно. Единственное, что удивило местного переводчика, это наличие орфографических ошибок в тексте. Но он списал это на глобальные перемены в России. Наверное, у них и в языке глобальные перемены.
      Через неделю в Центральном банке Австрии состоялись переговоры на высшем уровне.
      По этому случаю Слон вновь надел костюм в арбузную полоску с орденом Двуречья на лацкане.
      Алик Роверман был одет в свитер домашней вязки, которым дорожил, так как в нем содержалось тепло его семьи.
      Председатель Центробанка Михаэль Рознер отчаянно боялся, что русские будут просить кредит. Но этому своему подозрению главный банкир страны хотел было потревожить президента, но побоялся, так как тема переговоров была заявлена совершенно другая.
      „Успею позвонить, если что, — решил Михаэль Рознер. — Однако странные эти русские… Интересно, что у этого здоровяка за цацка на пиджаке?“
      Слон, будто бы услышав вопрос банкира, попросил своего переводчика донести ответ.
      — Это — высшая награда Ирака, — сообщил Алик. — Орден Двуречья.
      Главный банкир Австрии, услышав про высшую награду Ирака, совсем закис. Как он не любил эти тайные переговоры! Но он собрался и с улыбкой поинтересовался:
      — Ну что ж, начнем?
      — Начнем, — согласился Слон, отхлебнув из небольшой кофейной чашки изрядно.
      — Мы знаем, — начал потихоньку Слон. — Мы знаем, что Европа в скором времени начнет объединяться…
      — Это не секрет для всего мира, — согласился Михаэль Рознер.
      — Я скажу прямо, без обиняков, Россия рассматривает вопрос о своем вхождении в единую Европу.
      Алик Роверман не знал слова „обиняков“, переводить нужно было синхронно, потому вместо „обиняков“ он произнес слово „угроз“.
      Здесь председатель Центробанка реально испугался. Благородное лицо его побледнело, седина поблекла, а губы обескровились. Он ругал себя последними словами за то, что не связался с президентом. Руководитель всех австрийских денег судорожно думал, что делать.
      — А почему вы ко мне с этим вопросом? — поинтересовался банкир. — Я не политик! Я ничего в политике не смыслю!
      — Как это не смыслите? — изобразил на лице крайнее удивление Слон. — В России председатель Центробанка — важная политическая фигура!
      — В Австрии — нет!
      — То есть вы не хотите рассматривать вопрос о вхождении России в состав Европы?
      — У меня нет на то полномочий! — вскричал банкир.
      — А у меня есть полномочия! Россия огромная страна! Пусть мы и проиграли холодную войну, но у нас огромный ядерный потенциал, который может укрепить европейские границы!
      Услышав про ядерное оружие, банкир захотел немедленно уйти в отставку. Он было схватился за сердце, дабы инсценировать сердечную боль, но тут русский задал вопрос:
      — Представляете, сколько времени у вас уйдет на то, чтобы создать зону евро, изобрести новые деньги, а затем запустить их в оборот?
      Это была его тема, тема главного банкира Австрии. Рука перестала тянуться к сердцу, и Михаэль Рознер приготовился слушать дальше. Так ломается завязавший картежник, которому показывают новенькую колоду карт.
      — Я вас слушаю…
      Знаете, за что у меня орден Двуречья? — задал интересный вопрос Слон.
      — Нет, — признался банкир.
      — Я — отец иракских денег.
      Это было серьезно.
      У австрийцев имелись образцы иракской валюты. Эксперты и технологи долго бились над тем, как в банкноты вклеена металлическая полоса и что за сплавы применяются в металлических деньгах.
      Главный банкир Австрии встал и протянул Слону аристократическую руку.
      — Вы — гений! — определил он и долго с сердечным трепетом жал пальцы гостю из России. Хотя гении не имеют гражданства, они парят над миром, не ведая границ.
      Алик Роверман от ощущения пафосности момента чуть было не стошнил прямо здесь, но сдержался, лишь слеза выкатилась на свободу.
      — Я хотел бы принять участие в создании евро!
      — Конечно-конечно! — безрассудно согласился главный банкир Австрии, любивший деньги не за их покупательную способность, а за самые тиражируемые произведения искусства, которые у тебя всегда в портмоне.
      — Как здоровье президента Ельцина? — вдруг спросил банкир.
      — Пьет, — ответил Слон. — Но здоров и мыслит глобально. Сказал, что если европейцы нам откажут, то мы создадим Азиатский союз. Ирак нам очень подходит!
      Банкир подумал: „При чем здесь Азия?“ и опять испугался.
      — Вам надо не со мною на эту тему говорить, — промямлил господин Рознер.
      — С кем же?
      — С президентом… Или на крайний случай с министром иностранных дел!
      — Тогда давайте устраивать встречу на высшем уровне по этому вопросу!
      — Не моя компетенция! — отказался банкир. — Я лишь могу посодействовать… Вернее, попосредничать!..
      — Попосредничайте! — разрешил Слон. — Могу я пока ознакомиться с вашими наработками насчет евро?
      — Конечно! — обрадовался смене темы банкир. — Мы покажем вам эскизы и другие наметки технологий!
      — Сегодня?
      — Если можно, завтра. Мы подготовимся.
      — Тогда в десять ноль-ноль, — диктовал Слон.
      — В десять, — подтвердил Рознер.
      — Кто меня будет сопровождать?
      Слон поднялся из-за переговорного стола. Следом за ним поднялся и банкир.
      — Разумеется, я, — слегка поклонился Михаэль Рознер. — Если, конечно, не возражаете!..
      Австрийский банкир потом долгие годы размышлял над тем, как этому русскому удалось заставить его, потомственного работника с деньгами, открыть чужаку секреты фамильного бизнеса. Практически предать родину… Но так как Евросоюза как юрлица на тот момент еще не существовала, то и факта продажи родины не могло быть, сделал заключение Рознер. Тем более что за секреты русский не собирался платить…
      В подвалах главного австрийского казначейства Слон впервые увидел настоящее профессиональное оборудование для производства денег. Маленький чеканный двор. Экспериментальный…
      Михаэль Рознер был горд своим детищем и, как истинный искусствовед, делился с коллегой новыми технологиями.
      — Это, — с аристократизмом в жесте указал ладонью. — Это — цветной ксерокс!
      Банкир с удовольствием наблюдал за реакцией русского гения, который и про черно-белый аппарат только слышал.
      — Ага, — кивнул русский, сглотнул так, что кадык, как поплавок, утаскиваемый огромной рыбой, нырнул к самым легким.
      — У вас есть купюра? — поинтересовался Михаэль.
      Слон выудил из кармана арбузного пиджака десятидолларовую купюру.
      — Даниэл! — крикнул австриец. — Даниэ-эл!
      На призыв без промедления явился молодой человек лет восемнадцати-двадцати, в рабочей одежде, с вымазанным машинным маслом лицом.
      — Мой племянник — Даниэл Штефнер! — пред ставил молодого человека Рознер. — Сын сестры. Подвизается у меня здесь для изучения ремесла… Итак, Даниэл… Нужно сделать копию!.. — и передал племяннику купюру.
      Молодой человек удивленно принял банкноту и засунул ее в специальное отверстие. Затем юноша нажал на какую-то кнопку, замигали лампочки, внутри аппарата вспыхнуло молнией, запахло озоном, что-то крякнуло, а затем наружу вылез обыкновенный лист бумаги, на котором была отображена точная копия Слоновой десятки.
      Переводчик Роверман чуть было не вытошнил на этот ксерокс, но его сухощавую руку возле предплечья сдавили могучие пальцы Слона. Алик лишь чихнул.
      Мало сказать, что Слон был потрясен, он сам еле удержался на ногах от чуда невиданного. В голове пронеслись тысячи мыслей, главная из которых была, что теперь граверы не нужны, копируй сколько нужно! А как же я!!! Ремесло!!! Он взял лист с копией в руку и тотчас расслабился. Его полуслепые глаза сквозь очки разглядели все несовершенство, всю кондовость копии… Он с облегчением выдохнул.
      — Сейчас техника развивается стремительно, — радовался произведенному эффекту Михаэль Рознер. — Скоро человека заменит машина!
      — На наш век хватит, — подвел итог Слон. — Мои руки лучше любой машины!
      — Это так, — подтвердил банкир и повернул голову к молодому человеку. — Даниэл, этот господин изобрел иракские деньги!
      В глазах юноши появился неподдельный интерес. Он утер рукавом лицо и спросил:
      — Правда?
      — Видите награду на пиджаке, — позволил себе самостоятельность Алик Роверман. — Это орден Двуречья, высшая награда Ирака!
      — Мой племянник тоже пытается изобретать деньги, — сообщил банкир. — Он даже немного преуспел в этом деле. Даниэл, покажи!
      Юноша с некоторым презрением поглядел на дядю, развернулся на сто восемьдесят градусов и направился куда-то быстро, в другое помещение.
      Это была маленькая комнатка, в которой над рабочим столом горела мощная лампа, освещая эскизы и образцы готовой продукции. Слон восхищенно смотрел на стол.
      — Потрясающе! — не удержался он от хвалы.
      Юноша скромно потупил взор.
      — Какие инструменты! — восторгался Слон. — Потрясающе!.. Где я могу купить такие же?
      Юноша, уразумев, что похвала не относится к его наработкам, тотчас стал врагом этому наглому русскому.
      — Зачем купить? — расщедрился банкир. — Мы вам подарим!.. А как вам работа племянника?
      — У него есть будущее, — признал Слон. — Нужно много работать! Очень! Я работал по двадцать два часа! Есть будущее!
      Глаза у молодого Даниэла Штефнера из вражеских превратились почти в союзничьи.
      Михаэль Рознер мечтательно поднял взор к потолку и произнес:
      — Может быть, когда-нибудь этот молодой человек станет главным чеканщиком будущей европейской валюты. Во всяком случае, я приложу к этому необходимые усилия.
      Теперь Слон знал, с кем надо дружить и на кого влиять.
      — Как насчет вхождения России в Евросоюз? — неожиданно поинтересовался он.
      — Вы опять, мой друг, — тотчас сник банкир.
      — Да ну вас с вашим Евросоюзом. У России своя дорога! Не Европа, не Азия!.. Всех на… — Слон выругался, а Алик перевел как „всех на Колыму!“. — Но работать я с вами ради искусства стану! Не за деньги, а за искусство!
      Ситуация разрядилась.
      Делегация вышла на поверхность, где на прощание Слону вручили кейс лайковой кожи, в котором содержался самый лучший на свете инструмент для производства гравюр.
      — Данке шон! — поблагодарил Слон главного банкира Австрии. — Ждите через месяц! — предупредил и отбыл вместе с Аликом Роверманом в направлении Берлина…
 
      „Не ищи, что потерял“! — вспомнил слова Вано Тбилисского Кран.
      Не складывалось у них с Надькой. То ли у него внутри память осталась горькая о Пловце, то ли сама Надька маялась тем, что рассекала целый год вместе с Пловцом, может, еще какие причины были у обоих, но не складывалось.
      И опять Кран навестил свой домик в деревне, где невзначай попал на похороны алкоголика Петрова.
      Пожил мужик в удовольствие, подумал городской.
      Кто-то из деревенских сказал пару слов о том, что недоглядели, какие-то бабы всплакнули, видать, у Петрова „было“ с ними, а в заключение надгробных речей выяснилось, что умершему от цирроза печени было всего двадцать восемь лет.
      Почему-то Крана эти похороны сильно задели за живое, видимо, организм предчувствовал что-то в своем будущем. Кран два дня провел в тягостной печали, затем открыл схрон, достал из него все оставшиеся доллары и отбыл в Москву. Более он никогда в деревне не бывал.
      Кран купил у эмигрирующих в Израиль евреев трехкомнатную квартиру возле метро „Аэропорт“, в писательском доме. От соседей узнал, что район кличут „дворянским гнездом“ и „гетто“. Дворянским за то, что в округе построено много жилищных кооперативов для деятелей всех видов искусств, а „гетто“ за серьезное количество проживающих в районе лиц еврейской национальности.
      — Вас не пугает, что мы евреи? — как-то спросила соседка Фаня Абрамовна, женщина очень пожилая, но крепкая, как скорлупа грецкого ореха. Она во время войны выжила в немецком концлагере.
      — Меня не пугает, — ответил Кран.
      — А вдруг погром, и вас с нами заодно? Кстати, вы похожи на еврея!
      — Значит, судьба…
      — У вашей жены грустный вид, — определила Фаня Абрамовна. — Но девочка — прекрасная! Такие ясные глаза!..
      Кран с Надькой жили, почти не разговаривая.
      Странно, но они с прежней страстью совокуплялись, но более не шептали слов любви, не случалось нежности в их прикосновениях. Они отворачивались друг от друга и засыпали чужими, как только удовлетворялась плоть.
      Лишь по утрам их объединяла маленькая Светка, не ведающая, что трещина между папкой и мамкой аж до центра вселенной. Она засыпала между ними, заполняя эту трещину запросто, но лишь на время утреннего сна, недолгой неги…