Он пошел в горы…
      Он видел горного козла, который прыгнул в неизвестность…
      Он боялся, что будет спотыкаться, отвыкши от гор, но ноги вспомнили сразу…
      Он увидел спящую сову, которая, недовольная, что потревожили, почти рухнула с ветки и тяжело полетела куда-то…
      Отыскал место, которое вдруг причинило ему забывшуюся боль. Слишком много боли за последнее время… Он встал на четвереньки и, как волк, нюхал землю, в которую когда-то проливалась его любовь… Он отыскал ее запах, который обжег ноздри…
      А еще он услышал:
      — Ты обещал умереть на четвертый день…
      Как будто ему выстрелили в затылок. Он при гнулся, собираясь быть убитым.
      — Ты жив?
      Он обернулся.
      Она, прекрасная, ослепляющая, стояла на возвышении и улыбалась.
      — Так ты жив, Вэл? — переспросила.
      — Нет, — ответил он. — Вэл умер, как и обещал…
      — Тогда кто ты?
      — Я — Валерий Рюмин, внук своего деда.
      Она не улыбалась.
      Он хотел было броситься к ней, но удержался, как будто что-то сломалось внутри, то ли печень вывихнулась.
      — А я по-прежнему Эля…
      — Ага…
      — Я написала тебе пятьсот тридцать писем… Прости, что я не умерла!
      — Я не получал…
      Она пожала плечами.
      — Африка, это так далеко…
      — Наверное…
      На него словно ступор нашел.
      — Ты спала с негром? — вдруг спросил он.
      Она повернулась к нему спиной и ловко побежала вниз…
      Он до вечера просидел в пещере, а потом спустился в село.
      — Мне никаких писем не было, мама, за эти годы?
      — Нет, сынок… Только отец писал, чтобы я тебе приветы передавала… — Она что-то вспомнила. — Вот вместе с извещением о смерти отца с почты коробку какую-то передали… Но я забыла о ней…
      — Какую коробку?
      — Посмотри под кроватью.
      Он вытащил запыленную коробку, похожую на обычную посылку. Прочитал на ней странное: „Шестой отдел КБКГБ против доставки адресату не возражает“.
      В этой коробке были Элины письма, освобожденные перестройкой. С конвертов аккуратно отпарены все почтовые марки. В чью-нибудь коллекцию пошли, какого-нибудь лейтенанта…
      Во всех пятиста тридцати письмах были обыкновенные слова обыкновенной любви…
      Он бежал к ее дому, когда уже наступила ночь. Он вспомнил ее тело, запах, глаза, себя в ней…
      Он рвался в наглухо закрытый дом почти до самого утра. Стер до крови руки в порывах безумия. Выл, прося открыть и простить, а когда из-за гор вышло утро, то он осознал наконец что дом пуст… Лишь белый листок бумаги, сложенный вчетверо, был вставлен в щель между оконными рамами.
      На нем было написано: „Вэл умер!!!“
      И действительно, в это утро он умер для нее окончательно.
      Из Нальчика он возвращался самолетом.
      Он стер из своего сознания обеих Ефимушек и ее, чей запах был разлит повсюду, по всему мирозданию…
      — Где ты был? — допытывался Снегов. — Я думал, что ты погиб, как Толик!
      — Дела, — коротко отвечал Вэл.
      — Не оставляй меня одного, я пропаду!
      — Обещаю…
      Они закончили институт, и Валерий Станиславович стал заведующим отделом ЦК ВЛКСМ по региональным отделениям. В первый год он лично объездил шестьдесят три города, в которых пытался поднять комсомольский дух. Он умел говорить с людьми проникновенно и застенчиво, не объясняя свои идеи лозунгами, а как бы делился с молодыми сокровенными мыслями своими. В условиях развала всех партийных институтов, а тем более вспомогательных, советский человек легко расставался со своими красными книжицами, за которые кровь проливали целые поколения. А в тех местах, в которых побывал Валерий Станиславович, отток был минимальным, а в некоторых молодые люди даже, наоборот, вступали в комсомол.
      Такие вещи всегда замечаются определенными людьми.
      Его вызвали к руководству и сказали коротко:
      — Вы нам понадобитесь, Валерий Станиславович. Будьте готовы…
      Он не спросил, зачем. Знал, что придет время, тогда скажут… Он был готов…
      Вскоре он получил из города Кимры письмо от Снегова. Петька распределился в Кимрский областной драматический театр и играл девятнадцать премьер в год. Работа была каторжной, а здесь и центральное финансирование театров почти прекратилось. Это ё… революционное время!
      Петька просил, чтобы Вэл вытащил его из Кимр и взял куда-нибудь к себе! Не может он больше в Кимрах. Умрет от портвейна и от отсутствия порядочных женщин!
      „Пожалуйста, Вэл!“
      Он его вытащил и сделал своим помощником.
      Он сидели друг напротив друга в небольшой квартире Вэла и говорили.
      — Больше не называй меня Вэлом, — попросил он.
      — Хорошо.
      — Запомни, никогда!
      — Да хорошо же! — не понимал Снегов.
      — Исполняешь только мои поручения! Никто тебе более не указ!
      — Понял, Вэл!
      — Еще раз назовешь Вэлом, поедешь взад в Кимры!
      — Все записал на подкорку! Будь уверен!
      — И всегда называй меня по имени-отчеству.
      — Хорошо, Валерий Станиславович, — гыкнул.
      — Это, конечно, при посторонних. Так ничего не меняется. Мы с тобою друзья.
      — Мы с тобою друзья, — повторил Снегов…
      Через полгода его вызвали.
      — Валерий Станиславович! — спросили. — Как вы относитесь к бизнесу?
      Он сразу не ответил. Думал.
      — Жизнь меняется, — сказал. — И мы вместе с нею…
      — Вы можете заняться рыбной отраслью?
      — Поясните, пожалуйста.
      — У нас флот — государственный… Теперь все становится частным… Хотите иметь свой частный рыболовецкий флот?
      — Да, — ответил он.
      Руководитель комсомола открыл сейф, вытащил из него папку с документами…
      — Черное море… Двадцать судов с износом пятнадцать процентов. Почти новые… Подойдет?
      — Конечно…
      Он принял документы, а вместе с ними ключ, странный, сделанный не в России. К ключу проволочкой была приделана табличка с длинным восьмизначным номером.
      — Это номерной счет, — пояснил главный комсомолец. — В швейцарском банке, в Цюрихе, на Федералплац, 12. Говорите номер, вас отводят в депозитарий, там вся информация о счете. Деньги вам понадобятся на модернизацию флота и текущие расходы… Там еще заграничный паспорт на ваше имя с проставленной визой.
      — Понятно.
      — Мы с вами будем встречаться один раз в год. Тридцатого декабря. Вы мне будете делать подарок на Новый год.
      — Ясно.
      — Более вы не член партии.
      Он не стал строить из себя целку и при главном комсомольце разорвал свой партийный билет надвое…
      Через неделю они с Петькой Снеговым приняли рыболовецкий флот.
      Рабочий класс встретил буржуазию в штыки, как водится. Злые глаза рыбаков, капитаны судов вообще плевали под ноги.
      Бунт на суше он подавил, не прикладывая больших усилий.
      Собрал всех, имеющих отношение к ловле рыбы, и поговорил с народом, как умел, проникновенно, но не по-свойски, заигрывая, а с таким посылом, как будто он знает нечто большее о жизни, чем они.
      — Работы нет, — сказал. — Работы нет, потому что сбыта нет… Так что, парни, кто хочет, может валить! Держать не стану! Время новое — отношения новые! Зарплаты ни у кого фиксированной не будет!
      — У нас и так сдельная была! — пояснил новому хозяину кто-то.
      — Теперь будет процент с прибыли.
      — Ты же сам сказал, что сбыта нет, какая при- быль! — с ненавистью к московскому проговорил один из самых уважаемых капитанов.
      — У меня сбыт есть…
      — А гарантии?
      Здесь не выдержал Снегов.
      — Якорь тебе в задницу, а не гарантии!
      — Заткнись! — прошипел он.
      — Убери своего холуя! — крикнул здоровенный мужик с наколотыми синькой руками. — Порвем, как тузик грелку!
      — На таких, как ты, мы профсоюз соберем! Капитализм так капитализм! — пригрозил бухгалтер бывшего рыбсовхоза. — Посидишь полгодика на чистых парах — поймешь, как с рабочим классом надо, бля…
      — Вы — уволены, — проговорил он тихо. — Рыбацкие деньги найдется кому считать! А профсоюз обязательно создадим, только лет через десять!
      — Если всех выгонять станешь, кто ловить будет?
      — Турков найму. Они толк в деле знают! И профсоюзов у них нет! Турки по натуре своей все — штрейкбрехеры.
      — Чего сразу не взял?
      — Я-то русский, зачем мне турки… Но если угроза бизнесу будет, возьму хоть черта! Рыба плавает, ее нужно ловить!
      Мужики молчали. Он тоже молчал.
      — А кому все-таки продавать станешь? — не удержался здоровяк с наколками.
      — Честно?
      — Попробуй!
      — Туркам и стану продавать, пока в Союзе связи порушены. С голоду не сдохнем! Прямо в нейтрале рыбу сдавать буду!.. Кто хочет уходить, держать не стану, сейчас же рассчитаю, пытайте счастье в другом месте! А тем, кто останется, деньги без росписи платить стану!..
      Рыбаки взяли тайм-аут на сутки.
      — Каких турков? — спрашивал Петька, заливая в глотку стакан водки. — Где ты их возьмешь?
      — Понятия не имею… Будет день, будет пища.
      — Ну ты даешь!
      В этот вечер нажрались прилично. Утром мужики ответ дали:
      — Работать согласны, — определил старейший капитан. — Но если хоть раз обгадитесь… С зарплатой там или еще чего… Всем скопом свалим! И вас завалим!
      — По рукам! — согласился он и улыбнулся так прозрачно и чисто, чем ввел просоленного капитана в смущение.
      — Если там чего нужно, — предложил зардевшийся старик, — там рассольчику или чего еще…
      На другой день появился новый бухгалтер Лев Натанович, ранее трудившийся в сочинском цирке, который взял на себя обязанности начальника отдела кадров, снабженца и секретаря. Бывший цеховик, отсидевший при совках восьмерку, разоренный коммуняками до дна, он мечтал вновь подняться. Мозги и хватка имелись, а в таких борзых пацанов, как Валерий Станиславович, Лева Фишман всегда верил. Там, где борзость, там часто лаве огромные!..
      Таким образом, рыболовецкую флотилию запустили.
      Лев Натанович оказался незаменимым работником. Он знал все! Как обустроить бизнес, как наладить сбыт и как при том не стать жертвой еврейского погрома.
      Деньги пошли несметные.
      Снегов снял на мясокомбинате огромную морозильную камеру, к которой присобачил несколько хитроумных замков и приставил к камере здоровенных охранников.
      Бабки завозили грузовиками.
      У него встал вопрос, что делать с такой прорвой денег, которую и потратить не на что в условиях тотального дефицита.
      Лева Фишман предлагал переводить наличность в валюту. Правда, здесь имелась вероятность быть за то расстрелянным. Но кто не рискует…
      Решили просто. Скупать все, что представляет хоть какую-нибудь ценность. Золото, недвижимость, подержанные автомобили, девок за копейки, вина сотнями ящиков…
      А потом на них, как водится, наехали.
      Наезд был предельно жестким, безо всяких предупреждений, без переговоров.
      В шесть вечера, когда считали недельную выручку, к офису подкатили несколько автомобилей, из которых высунулись десяток обрезов, и по чьей-то команде обрезанное оружие харкнуло картечью по окнам и стенам, превратив офис в дуршлаг.
      — Писе-е-ец! — вопил Лева Фишман, завалившись под стол и при этом не выпуская из рук пачки с деньгами. — Это бабло на мои похороны!!!
      Он лег вдоль батареи, горячей, как раскаленный утюг. Слушал пробирающийся к его телу металл.
      Заорал Снегов.
      Бешеный осколок разорвал ему филейную часть бедра и застрял в мясе, остывая в нем, одновременно прижаривая, так что горелым шашлыком запахло.
      — Убили-и-и! — орал актерским поставленным голосом Петька, потрясая всю сочинскую окручу нездешним драматизмом.
      — Новых русских фигачат! — прокомментировал с удовлетворением жилец соседнего с офисом дома.
      Нападавшие отстрелялись и в секунду разъехались.
      Петьку зашили быстро, но он потом еще с месяц хромал. Лева Фишман всем показывал пачку с деньгами, пробитую посередине пулей.
      — А если бы это была моя голова? — вопрошал он к пространству.
      Он не стал терять времени. Понял, что наезд — увертюра, концерт может состояться в любую минуту.
      Через час после обстрела он разговаривал с подполковником сочинской ментуры Лукашевым.
      — У вас трубку не брали! — рассказал он. — Я сам звонил, когда стреляли…
      Может быть, номером ошиблись? — предположил Лукашев.
      — 02 — это правильный номер?
      Лукашев увлекся пейзажем за окном.
      — Давайте напрямик! — предложил он. — Ни при каких обстоятельствах я с братвой работать не буду!
      — Мудро, — отозвался Лукашев.
      — Готов платить вам, если грамотно прикроете!
      — Мы — профессионалы. Тридцать процентов!
      — За двадцать люди уже завтра приедут из Москвы.
      — Пусть едут, — скривился Лукашев. — Многие приезжают, но не многие возвращаются. Здесь местность непривычная, чужая, ландшафт особый… Зачем зазря пацанов гробить!
      — Эти пацаны, как вы говорите, Амина брали. Если ты, подполковник, такой жадный, то тебя в собственном доме похоронят! Как Амина…
      Лукашев долго после сказанного смотрел в глаза московского гостя, считывая с холодных зрачков невероятную жесткость, смешанную с непреклонностью. Причем лицо посетителя имело выражение искренней дружелюбности. Полковнику необходимо было сейчас же принять решение — либо забить ногами этого наглого фраера в своем же кабинете, либо соглашаться на его условия, причем иметь в связи с этим проблемы от братвы, в которой подвизался и его двоюродный брат.
      Он сделал выбор.
      — Мои ребята не хуже. Будем работать за двадцать. Амина чего не взять, ты Флюгера поймай!
      — Кто это Флюгер? — спросил.
      — А это тот, кто на вас стрелков наслал.
      — Теперь это твоя головная боль!
      — Моя, если с предоплатой.
      — Фишмана знаешь?
      — Леву Цехового?
      — Он занесет… И еще, ты должен понимать, что договор заключен. Переметнешься…
      — Не пугай.
      — Завтра достань мне обрез.
      — Зачем?
      — На охоту собираюсь…
      — Оружие в руках дилетанта — легкая добыча для налетчика!
      — Завтра…
      Надо сказать, что подполковник Лукашев свое обещание сдержал. Работал на одну сторону профессионально. За то он имел немалый достаток и новенькую черную „Волгу“. Рулил тему между братвой и новыми русскими грамотно, как дипломат. Где надо — лаской, а где надо и силой. Неуемных братков после первого предупреждения сажали на копчик, лишая смысла жизни.
      Два года рыбного бизнеса они спали в одной комнате втроем. У каждого под одеялом грелось по обрезу.
      Два раза он выезжал из Сочи в Москву, где встречался с бывшим руководителем. Никаких денег, камни и золото — лучшие подарки к Новому году.
      На последней встрече руководитель пожал руку и сказал, что в Сочи прибывает смена. Продадите бизнес нашим людям, займетесь в Москве другими делами.
      Все произошло как нельзя вовремя.
      Подполковника Лукашева завалил его собственный брат, которого в придачу заставили отрезать менту голову и положить ее в центральный круг футбольного стадиона, вместо мяча. Звезда сочинского футбола Лямкин, обнаружив у мяча глаза, заглянул в них с удивлением…
      Когда команда переехала в Москву, он на второй же день узнал, что комсомольского руководителя убили. Взорвали в собственном „Мерседесе“ вместе с семьей. Вычеркнули социалистическую ячейку…
      Он остался один. Сам себе голова, сам себе хозяин… Первые дни мучительно привыкал к независимости…
      А потом он решил, что нужно создать банк. Потратили на все про все миллион долларов… Он стал главой банка, Снегов определил себя в вице-президенты структуры, а Лева Фишман руководил коммерческой частью…
      Теперь наступило время съездить в Швейцарию, посмотреть, что там в сейфовой ячейке комсомольцы оставили.
      В Цюрих он прибыл в бордовом пиджаке, с кейсом в руках. Один, без сопровождения.
      Швейцария как страна ему была мало интересна, и он сразу отправился на Фсдералплац, 12.
      Все прошло гладко, в чем и уверял умерщвленный руководитель.
      Его проводили в депозитарий, где служитель вставил свой ключ в замок ячейки и предложил ему сделать то же самое со своим ключом. Они синхронно повернули ключи, и замок открылся.
      Ловко придумано, оценил он.
      Служитель с профессиональным отсутствием интереса удалился, а он вытащил из сейфа плоскую коробку, открыв которую обнаружил лишь визитку комсомольского руководителя, на обратной стороне которой был аккуратным почерком написан номерной счет и пароль к нему.
      Он положил визитку в накладной карман пиджака, закрыл ячейку и поднялся в операционный зал.
      Как и все из его поколения, он никогда не рассчитывал на посещение Швейцарии, а также любой другой капиталистической страны, а потому английский знал в пределах песен группы „Битлз“.
      Он попросил информацию о счете.
      — One seconds, — отозвалась миловидная женщина с очень белыми зубами.
      Он вспомнил про свои зубы, коротко улыбнулся зеркалу… Его зубы были зубами всего народонаселения Советского Союза. Больше улыбаться он не собирался.
      Операционистка набрала необходимые вводные в компьютер и заулыбалась еще приветливее.
      — One seconds, — вновь попросила она.
      Прошло десять, и рядом с ним вдруг материализовался человек в отличном костюме с ниткой люрекса и с такой широченной улыбкой, будто рекламировал зубную пасту.
      — Здравствуйте, — заговорил он по-русски с сильным немецким акцентом. — Я вице-президент банка Райнер Майснер.
      „Как Снегов, — подумал он. — Коллеги“.
      Если у вас есть секунд, то я пригласить вас на кофе в офис…
      — Что-то не в порядке?
      — Все корошо! — успокоил Майснер. — Для меня большой честь пить с вами кофе!
      — Кофе так кофе, — согласился он и прошел за вице-президентом в небольшую комнату, по его пониманию, обставленную дорого и с потрясающим вкусом…
      Потом они пили кофе и разговаривали о переменах в России.
      — Мне нужна информация о моем счете, — неожиданно для Майснера сказал он.
      — Конешно, — профессионально отреагировал тот.
      Вытащил из внутреннего кармана перьевую ручку и начертил на листке цифры. Пододвинул листок к нему.
      Он долго смотрел на цифры.
      — Это основной сумма, — комментировал Майснер.
      Он снова и снова смотрел на цифры.
      — Конешно, это доллары! Не франки!
      Наконец он принял информацию. На бумаге синим по белому было нарисовано шестьдесят три миллиона долларов США.
      Он пил кофе и слушал, как Майснср говорит о неразумности держать деньги в наличности, слишком малый процент на них набегает, что нужно вложить хотя бы часть в бумаги, можно не в рискованные, но тогда доход будет меньше. Если в рискованные, то можно умножить капитал троекратно, но риски потерять возрастают… Можно открыть траст и думать о будущем, которое нас всегда догонит.
      — Я хочу поменять пароль доступа к счету! — попросил он.
      — Конешно, — согласился вице-президент и достал из стола портативное устройство с цифрами. — Ввести сюда до восемнадцати цифра! Есть буквенное обозначение… Можете!
      Он подумал и ввел слово. Потом он спросил:
      — У вас есть музей?
      Майснер очень удивился и опять сказал:
      — Конешно. У нас много музей…
      Он вспомнил, как в первый день приезда в Москву посетил Пушкинский и сразу попал на выставку экспрессионистов. Он впервые смотрел на Модильяни. В нагрудном кармане у него хранилась почти истертая брошюра Брушона или Брушена… Тогда он смотрел на картины великого художника и плакал, снискав почти любовь смотрителей музея, старушек, которые полушепотом умиленно переговаривались о том, что таких молодых людей уже не осталось…
      — У нас очень много музей! — повторил Майснер.
      Он сказал, что зайдет завтра, что ему необходима помощь Майснера.
      — Я ждать буду, — расплылся в улыбке вице-президент.
      Он нашел музей и тотчас направился в зал экспрессионистов, в котором были выставлены пять полотен Модильяни.
      Он смотрел на увековеченное лицо жены художника, сотворенное гением без глаз, и видел в этих пустотах глаза Эли. Он вновь не ощутил, как из его глаз текут слезы. И непонятно было, отчего душа мучается, то ли от созерцания великих полотен, то ли от несостоявшейся великой любви. А может, все было намешано так, что уже не разобраться.
      В отличие от отечественных смотрительниц музея цюрихским было трудно понять, отчего иностранец, одетый по меньшей мере странно, тут слезы льет… Боялись, что больной какой иностранец…
      Длинноволосый мужчина средних лет, одетый в униформу музея, смотритель но должности, подошел к странному посетителю и спросил, не нужно ли ему чем-нибудь помочь.
      — I want to buy these pictures! (Я хочу купить эти картины (англ.))— ответил он.
      Смотритель подумал, что не понял посетителя из-за акцента. Переспросил:
      — What you want? (Что вы хотите? (англ.)).
      — I want to buy your Modigilani!  (Я хочу купить вашего Модильяни (англ.))— повторил он.
      — One seconds…  (Секундочку (англ.))— почему-то испугался смотритель и большими шагами отправился куда-то.
      Он стоял почти вплотную к шедеврам, и слезы продолжали щипать его щеки.
      — Can I help you? — услышал он за собой. — I am director of museum… (Я могу помочь вам? Я — директор музея (англ.)).
      Он не обернулся, повторил третий раз:
      — I want to buy your Modigilani!
      Человек за спиной ответил, что это невозможно! Выставленные картины не продаются! Это музей!
      На него что-то нашло. Такого с ним ранее не случалось. По животу тек пот, и все тело будто в кипятке сварили. Мозги работали тягуче, и мысли были словно не его.
      — One million dollars, — предложил тихо. — One million dollars for everyone! (Миллион долларов. Миллион долларов за картины(англ.)).
      „Сумасшедший, — подумал директор музея. — Турок, что ли, или бразилец?“
      — It's impossible! (Это невозможно (англ.)).- ответил вслух.
      — Ten millions! ( Десять миллионов (англ.)).- предложил он.
      Потом пришлось вызывать „скорую помощь“, так как иностранец потерял сознание.
      В больнице его быстро привели в чувство, нафаршировали разными лекарствами, капельницу подсоединили…
      Когда он порозовел, в палату вошел человек, в котором он сразу признал соотечественника.
      — Я — российский консул, Иван Петрович Зыков, — представился земляк. — Как вы себя чувствуете?
      — Спасибо.
      — Зачем вы хотели в музее купить Модильяни? — спросил дипломат напрямик.
      — Мне так захотелось.
      — Разве вы не знаете, что в музеях ничего не продается? Разве у нас в Третьяковке продают картины?
      — Нет, — ответил он.
      Если бы он знал, что пройдет совсем немного времени и на этот вопрос он со знанием темы ответит: „Да, в Третьяковке можно купить что угодно!“
      — Вы предлагали какие-то большие деньги? — продолжал консул.
      — Какое вам дело?
      На грубость работник посольства не обиделся.
      — У вас есть такие деньги? — уточнил.
      Он было хотел опять сказать грубо, но увидел в глазах посетителя то, что заставило его удержаться, и ответить прямо:
      — У меня есть деньги.
      — Если вы хотите купить Модильяни, я вам могу помочь! — предложил консул.
      — Каким образом?..
      — Вы слышали об аукционном доме „Сотбис“?..
      Его выпустили из больницы в тот же день, а на следующий он уже бегал по мебельным магазинам, выбирая обстановку для своего кабинета, да и для всех помещений банка заодно. За ним с трудом поспевал господин Майснер, который за щедрое вознаграждение делился своими знаниями и вкусом.
      К вечеру он подписал контракт с фирмой, изготовляющей сложнейшее сейфовое оборудование, на поставку центрального двухэтажного сейфа, а также на постройку депозитария на пятьсот ячеек.
      Почти ночью они с вице-президентом ужинали, причем швейцарец от нечаянной радости в двадцать тысяч долларов премии напился русской водки, и за ним приехала на „Volvo“ жена-толстушка, которая забрала тело вице-президента, сказав на прощание что-то совсем неласковое.
      — Fuck you! — сказала она.
      Спустя два дня он инкогнито совершил покупку картины Модильяни по телефону на аукционе „Сотбис“, в чем ему помог русский консул, за что работник посольства получил комиссионные. В дальнейшем Иван Петрович Зыков не раз помогал ему приобретать произведения искусства. Даже после того, как оставил место консула.
      Он огорчился, когда узнал, что новая собственность придет только через неделю, но взял себя в руки и целых семь дней ожидания провел в кресле дантиста, опять поменяв свои зубы на новые.
      Теперь он мог улыбаться во всех странах мира.
      В шесть часов вечера в его гостиничный номер внесли специальный кофр, сделанный из небьющегося стекла, за которым, в специально поддерживаемом климате, находился подлинник Модильяни.
      Что он только ни делал с картиной, наплевав на искусственный климат!
      Почти всю ночь исследовал ее, как умалишенный. Водил пальцем про кракелюру, словно это была детская игра „Лабиринт“, нюхал холст, пытаясь отыскать в нем запах любви художника, даже лизнул краску… А потом он вырезал из модного журнала глаза какой-то супермодели и прикрепил их слюной в пустые глазницы нарисованной женщины… Смотрел, смотрел… Понял, что вышла какая-то мерзкая шлюха!.. Вернул все в первозданный вид… Заснул прямо на полу…
      А на следующий день все повторилось. Он опять напился, причем на пару с каким-то русским, который назвался то ли Мамонтом, то ли Бегемотом. Он его даже в гостиницу притащил, показать своего Модильяни… Лица русского туриста он не помнил, но помнил, как донимал его вопросом: „Почему у нее нет глаз?“
      — Где ее глаза, Мамонт?
      Видимо, турист испугался признаков белой горячки и исчез…
      Для хранения своего Модильяни он снял специальную ячейку в депозитарии. Знал, что шедевр везти в Москву никак нельзя. Расставался с полотном, как когда-то с отцом.
      Он вернулся в Москву и тотчас в сопровождении Снегова и Фишмана напился.
      Пьяный вице-президент вопрошал у президента:
      — Где ты был?
      — Да! — поддерживал вопрос Лева.
      — Мы думали, что ты эмигрировал! — разводил руками Петька.
      — Думали.
      — Куда?.. — спрашивал он заплетающимся языком. — Зачем?..
      На следующий день он отдал распоряжение Леве скупать ваучеры.
      — Сколько денег желаете вложить?
      — Все.
      — Все — это сколько?
      — Пятьдесят миллионов долларов.
      — Понял. Миллионов много, где взять столько ваучеров!
      — Наймите пятьсот человек, пусть разъедутся по разным городам и там на рынках покупают! Часть денег потратьте на водку, многие бартер предпочитают.
      — Хорошая идея!
      Через три месяца в банк пришла мебель, заказанная им в Швейцарии. Специалисты из нейтральной страны приступили к монтажу двухэтажного сейфа и депозитария.
      — Как назовем банк? — спросил он.
      — Я бы… — начал Петька.
      — Мне нравится „Гамма“! — не дослушал он Снегова.
      — „Гамма“ — хорошее название! — поддержал Лева.
      Перед тем как банк официально открылся, он встретился с пожилым человеком, которого знал как бывшего генерала КГБ Терехова. Теперь старик состоял на пенсии.
      — Я уже не крышую, молодой человек! — признался генерал. — Вам что, не сказали, что я в отставке?
      — Мне крыша не нужна, — ответил он.
      — Тогда что?
      — Мне нужна служба безопасности.
      Пенсионер задумался.
 
      — Это дорого стоит…
      — Возьметесь?
      Отставной генерал явно скучал на своей пенсии. К тому же он по-прежнему ощущал себя профессионалом высшего качества и на фоне всеобщего развала был рад, что хоть кто-то что-то созидает.
      — Я возьмусь, только при одном условии…
      — Деньги?
      — Зачем мне деньги, я одинок и стар. К излишествам непривычный…
      — Тогда что?
      Во всем, что касается вопросов безопасности, вы беспрекословно слушаете меня. Я не советую, как поступать, мои рекомендации обязательны к исполнению. Согласны?
      Они пожали друг другу руки.
      Через год на приобретенные ваучеры он купил несколько нефтеперерабатывающих заводов и построил две тысячи автозаправочных станций.
      Теперь наступило время рассказать о своем бизнесе народу, чтобы быть демократичным, насколько это возможно… Он знал, что демократический имидж ему понадобится.
      Для своей рекламной кампании он встретился непосредственно с руководителем крупнейшего держателя телевизионного времени, главой рекламного агентства „Курьер-СТ“ господином Крановым.
      Во время разговора оба много смеялись, пили коньяк и курили сигары.
      Они ощущали себя ровней друг другу, и лишь это равенство положений позволяло людям общаться почти искренне.
      Конечно, они обо всем договорились… Особенно когда были озвучены такие бабки…
      — Ты чего, Валер, — поинтересовался господин Кранов, подмигивая косым глазом. — Ты чего, в президенты собрался?
      — Ты как догадался?
      — Не забывай нас, когда царем станешь! Не забудешь? А-а?
      — Я — памятливый…
      Садясь в машину, он грязно выругался…

11