Надо сказать, в столь раннем возрасте молодые люди не склонны предаваться ни долгим раздумьям, ни тяжким переживаниям. Будучи, видимо, человеком действия, храбрый воин стремительно разработал и реализовал план спасения утраченного шедевра. Облачившись в раздобытый в части противохимический костюм, он погрузился в смрадную черноту колодца с твердым намерением найти зажигалку. Толстая резина и противогаз надежно изолировали от ядовитых испарений. Движения, однако, были скованы и неловки, а потому поиски затягивались. Но худшее было впереди. Скоро выяснилось, что несчастный искатель не может выбраться из ямы самостоятельно.
      Заметим, что канализация в доме ещё не была закончена, и потому фанерное заведение, помимо строителей, использовалось всей семьей. Несмотря на справедливый гнев генеральши, объятый демократизмом муж счел нецелесообразным усеивать участок сортирами для нижних чинов.
      "Ничего, не графья, неделю-другую на улице погадите", - распорядился он. В результате кабинка блистала чистотой, обзавелась дезодорантами и туалетной бумагой, а снаружи к ней был прибит реликтовый рукомойник.
      В этот день, когда розовые сумерки опоясали землю, ничто не предвещало появления зловещих сил тьмы. Екатерина Васильевна, бодро напевая строевой марш, двинулась к фанерным удобствам с очевидной целью воспользоваться ими по прямому назначению. Комфортно расположившись на специальной мягкой подстилочке и побрызгав вокруг персиковым дезодорантом, она углубилась в прихваченную по случаю газету. В этот миг внимание её привлек странный звук из ямы. Генеральша была хорошей хозяйкой, поэтому, на случай аварийного отключения электричества, в сортире висел армейский фонарик. В нем можно было менять стеклышки с красного на зеленый или синий, чтобы давать тайные сигналы своим или же путать неприятеля. Осталось неизвестным, чья недобрая рука переключила в тот день обычный свет на синий. Из глубины колодца на Екатерину Васильевну смотрело нечеловеческое лицо, светящееся цианистым неоном, с выпуклыми круглыми фарами вместо глаз и длинным ребристым хоботом в области носа. При виде генеральши чудище, по грудь в черной жиже, глухо забубнило и протянуло к ней свои осклизлые щупальца.
      Крик замерз в горле Екатерины Васильевны. Мелькнуло: "Вот оно, началось..." Она нашла в себе силы вырваться наружу, буквально выпав из фанерного склепа. Здесь силы вернулись к ней. "Говновой, говновой!.." гремел набат её командного баса, по тревоге поднимая окрестности.
      Вид Екатерины Васильевны, с заголенным нижним бюстом и выпученными глазами, подымающей клубы пыли под окнами собственного дома, изрядно озадачил мирных граждан, оказавшихся неподалеку. Случилось, что именно в этот момент на дачу прибыл генерал в сопровождении нескольких боевых товарищей. Запланированным шашлыкам не суждено было случиться. Пока сконфуженная дочь приводила в порядок растрепанную маму, подоспевшие соседи и бойцы помогали несостоявшемуся привидению выбраться из дерьмового плена. Наконец, это удалось с помощью лебедки и троса. Призрак тяжко пыхтел и пытался жаловаться на превратности фортуны. К счастью, побелевший от злости муж потерпевшей не прихватил с собой табельного оружия и, таким образом, не исполнил первого естественного порыва - пристрелить нашкодившего недотепу. Бить его не стали, так как сильно брезговали. Вечное дежурство по кухне отпало по санитарным соображениям. В итоге возобладала гуманная позиция, и неудачливый отрок был отправлен в госпиталь. Долгое сидение в вонючей яме не прошло даром, юноша начал отчетливо зеленеть, что просматривалось даже под толстой коркой нечистот.
      В дальнейшем судьба его сложилась вполне заурядно. Генерал был гневлив, но отходчив, а выпив водки, при упоминании о событиях того несчастного дня начинал ржать как полковой жеребец, вгоняя обычно уравновешенную супругу в состояние темной ярости. Злокозненный искатель в госпитале окреп, отъелся и позднее благополучно завершил службу ефрейтором, став отличником боевой и политической подготовки. История же о говновом, поселившемся в местной канализации, ещё долго будоражила умы, пополнив копилку местных сказаний".
      Вот так. В доме - домовой, в лесу - леший, в воде - водяной, в говне говновой. Наше языческое подсознание требует картины мира объяснимой и цельной. Так и жить легче, и мир как-то роднее.
      Концептуальные писсуары
      Не удержусь от пространной цитаты из научного сочинения.
      "Марсель Дюшан, которого художники поп-арта считают одним из основоположников своего направления, в 1917 г. выставил в Нью-Йорке нашумевшее произведение "Фонтан", представлявшее собой стандартный фаянсовый писсуар. Единственное прикосновение художника к этой фабричной продукции заключалось в том, что он поставил на ней подпись "Р.Матт". Как предполагают, такова была фамилия инженера-сантехника, автора бессмертного оригинала. Автор книги "Поп" Саймон Уилсон пишет, что эта работа "предназначалась для восприятия не в качестве эстетического объекта, но в качестве декларации идеи" - идеи "редимейд", готовых изделий, предметов, взятых из живой реальности и способных выполнять функцию произведений искусства. Характерно, однако, что выбран был писсуар, предмет, появление которого на художественной выставке было обречено на скандал..."
      Извини, уважаемый читатель, но автор этих строк - ваш покорный слуга, в свое время занявшийся исследованием аттракционов и получивший докторскую степень за сочинение "Проблемы художественного воздействия: принцип аттракциона". Так вот указанным примером автор, то есть я, имел цель утвердить непреложный факт, что надежнейший способ привлечь внимание публики - шокировать её. А что для этой цели подходит лучше? То, что находится за гранью приличия. В данном случае неизвестный мне иными своими творениями Дюшан обратился к писсуару. Концепция целого направления в искусстве обрела свое выражение в этом великом предмете.
      Выведенные автором, то есть мною, теоретические закономерности подтверждены многими фактами как прошлых, так и нынешних времен. Скажем, недавно в Барселоне разразился культурный скандал. Зрители, пришедшие в театр Gran Teatre del Liceu, на премьеру, приуроченную к столетию смерти Верди, увидели после поднятия занавеса декорации общественной уборной и певиц, которые, приступая к исполнению партий, застегиваясь, вставали с унитазов. Постановщик этого шоу Каликсто Биейто позднее объяснил, что просто хотел снять с оперы "хрестоматийный глянец" и подчеркнуть важность проходящей через спектакль темы власти. Барселонские театралы не оценили глубины его замысла. Постановка показалась им чересчур авангардной: они негодовали, шикали, топали ногами, кричали: "Позор!" Но эффект-то был достигнут. Сколько было на той же сцене постановок, о которых мы и вовсе не слыхали. А об этой ведь узнали!
      Еще одно недавнее сообщение. Англичанин Стив Гилк отправился в путешествие на самодельном унитазе, который, в отличие от обычных, снабжен колесами и мотоциклетным мотором. Гилк намерен преодолеть расстояние от крайней западной точки Великобритании, именуемой Лэндз Энд, до города Джон О'Грейтс. При скорости этого необычного движущегося средства 4 мили в час (6,4 км/час) для завершения "похода" потребуется месяц. Цель предприятия весьма гуманна: таким способом Гилк предполагает собрать около 10 тысяч фунтов на нужды хосписа. Надеюсь, путешествие уже завершено, и успешно, деньги собраны и преданы на благое дело. Но не случайно ведь многомудрый англичанин отправился в поход на унитазе. Много бы он насобирал, если б поехал, ну, скажем, в "мерседесе"?!
      В утешение желающим прославиться скажу: неважно, в конце концов, чем прославиться - талантом или бездарностью, музыкальной одаренностью или незатейливой готовностью скакать по сцене и мочиться на пианино (как то, скажем, в свое время делал ныне знаменитый Найк Борзов, выступая с группой "Инфекция"), получить приз за лучшее произведение (фильм, песню, книгу) или худшее. Всякие есть призы. Есть уже и фестивали самых бездарных фильмов.
      Это пускай интеллигенты типа привыкшего к высокой музыкальной классике и консерваторской публике Николая Петрова возмущаются телепередачами, где "вокруг унитаза пляшут непонятного пола существа". Чего тушеваться! Пипл хавает. Для рейтинга такие передачи - самый кайф.
      А вот и свежий пример: на "Русском Радио" появилась программа "Золотой унитаз"; первый выпуск вышел в октябре 2000-го, ведущий - Андрей Чижов. Это, так сказать, антихит-парад. Программа составляется по откликам радиослушателей из песен, вызвавших их возмущение. Так что не теряйте надежды. Может, и вы сподобитесь оказаться героем "Золотого унитаза" или какого-то другого не менее престижного (золотой ведь!) конкурса. А если уж вы прорвались в заветные кущи ТВ или радио, то можете и попользоваться апробированным рецептом восхождения к славе, успеху, бабкам.
      Эх, кино, ах, кино...
      Посвятим эту главу взаимосвязи сортира с искусством. Более всего, конечно, - с кинематографом. Не потому, что кино - важнейшее из искусств (это уже в прошлом), а унитаз - важнейшее из удобств (это и в настоящем, и в будущем). Просто так уж сложилась биография автора.
      Поправка к истории отечественного кинематографа.
      Известно, что первые съемки Льва Николаевича Толстого произвел шустрый петербургский кинопредприниматель Алексей Дранков (он же потом вошел в историю как создатель первой отечественной игровой ленты "Стенька Разин, или Понизовая вольница"), что Лев Николаевич сниматься не хотел, и Дранков снимал его тайно. Как? Ну, видимо, прячась в саду за деревьями. Так объясняли нам вгиковские педагоги.
      Витя Листов со слов старейшего оператора Лемберга, памятного тем, что снимал Ленина, дополнил отечественную киноисторию необходимыми коррективами.
      Так вот, как-то Дранков, мучимый безденежьем и неудачами в делах, призадумался, на чем бы таком заработать. И тут его осенило: ведь 1908 год! Грядет восьмидесятилетие Льва Николаевича Толстого!
      Схватив кинокамеру, французское изобретение, Дранков помчался в Ясную Поляну и, естественно, направился прямиком к Софье Андреевне за разрешением запечатлеть для кинематографических живых картин её великого супруга.
      - Ни о каких съемках не может быть и речи, - ответила Софья Андреевна и попросила нахрапистого гостя покинуть яснополянские пределы.
      Другой бы в подобном случае именно так и поступил бы: ну не вышло, что уж тут поделаешь! Но Дранков был иной закваски. Он вышел в парк и, произведя быструю рекогносцировку, отметил глазом дощатый скворечник сортира, куда и засел вместе с камерой.
      Ждать пришлось несколько часов кряду. Но сидел Дранков не напрасно. Толстой, наконец, появился и направился по тропинке прямиком к невидимому Дранкову. Тот тут же начал вертеть рукоятку камеры. Толстой дошел до будки, попробовал рукой дверцу - не открылась. Не став ждать, Толстой повернулся и пошел назад. Тут Дранков снова закрутил рукоятку и теперь уже со спины снял классика, удаляющегося от камеры.
      Помчавшись в Москву, дабы не тратиться на путь до Питера, Дранков проявил пленку, напечатал копию и буквально через день вновь предстал перед Софьей Андреевной.
      - Молодой человек, я же сказала вам, что ни о каких съемках не может быть и речи!
      - Мадам! Я приехал не снимать Толстого. Я приехал показать вам Толстого.
      Софья Андреевна удивилась: посмотреть на своего великого супруга ей, никуда не денешься, было интересно. Она нашла какую-то мятую простыню, Дранков её приспособил в качестве экрана, наладил свою проекционную машину и начал крутить рукоятку. На простыне появился Толстой, идущий на камеру, затем он же - от камеры удаляющийся.
      Софье Андреевне топография яснополянского парка была до боли знакома, она вмиг поняла, откуда съемки производились, и не смогла сдержать смеха. Ну а раз рассмеялась, то к Дранкову как бы и расположилась - далее съемке уже не противилась...
      Так в 1908 году отечественное документальное кино, возрастом без году неделя, впервые использовало метод скрытой камеры, вновь изобретенный уже где-то в 60-е.
      Из рабочих тетрадей Григория Козинцева:
      "Во время войны на объединенной студии в Алма-Ате шли съемки "Ивана Грозного". Помещения слабо отапливались, уборные были вконец испорчены, вонь стояла нестерпимая. Актеры в парче, в мехах, вышивках из бисера, задирая парчевые наряды, пробирались мимо гор скомканных бумажек.
      Эйзенштейн снимал ночами (днем не было электричества). Он порос густой щетиной, был давно не стрижен. На нем был грязный ватник. Он орал, оскорблял помощников.
      Так снималась "самая красивая картина из всех когда-либо снимавшихся в кино" (Чарли Чаплин)".
      Вынужден повиниться перед читателем за то, что привожу эту запись не по авторской рукописи, а по публикации в "Советском экране" (1973. № 19), подприглаженной, подцензурированной редактором. То есть, увы, мною самим. У Григория Михайловича было все описано точнее и жестче, не забыты, в частности, были горы не только мятых бумажек, но и кое-чего еще, описываемому месту свойственного. Но во всех нас сидел внутренний цензор, а если бы не сидел, то цензор внешний тут же о себе бы напомнил. Не судите строго...
      Сергей Михайлович Эйзенштейн, создатель великих эпических полотен, известен был также как любитель виртуозного русского слова и сам внес памятный вклад в его обогащение: ему мы обязаны живым новообразованием с шестью согласными подряд - взбзднуть.
      А в 30-е годы, как рассказывают, по причине напряженных отношений с кинематографическим наркомом (министром) Борисом Шумяцким, Эйзенштейн не отказал себе в удовольствии наклеить его фотографию на дно унитаза. Кстати, когда Шумяцкий предложил Эйзенштейну снять что-нибудь из классики, тот с готовностью согласился. Сказал, есть замечательное произведение, запрещенное проклятой царской цензурой - называется "Лука". Прекрасный может получиться фильм. Шумяцкий тут же велел запросить "Луку" из Ленинской библиотеки... Когда наркому объяснили, что это за произведение, как оно полностью называется и по какой такой причине было запрещено, улучшению его отношений с Эйзенштейном это не поспособствовало.
      Еще одна кинематографическая история. Слышал её от Люции Людвиковны Охрименко, одного из лучших вторых режиссеров "Мосфильма" в золотые его времена. Передаю её рассказ, увы, с неизбежной потерей роскошных красочных деталей - слишком уж давно это слышано.
      Итак, работала она с Юткевичем на фильме "Ленин в Польше". Снимали, соответственно, в Польше. Как-то во время съемки Штраух, игравший Ленина, захотел писать. Ну захотел и захотел - дело обычное. Но снимали на летном поле аэродрома. Вокруг - ни кустика. Укрыться негде. К тому же сильнющий ветер. Все предлагавшиеся простодушные варианты Штраух отвергал. То ли стеснялся (в группе полно женщин), то ли слишком глубоко вошел в великий образ. Тем более он в полном гриме и костюме, а грим сложный и долгий - так что заниматься этим нецарским делом все-таки предстояло в полном обличье великого вождя.
      Наконец, придумали. Посадили Штрауха (а с ним и Юткевича) в машину и повезли к одинокому дому, километра за полтора. Послали администратора переговорить с жильцами. Тот поднялся на второй этаж, объяснил владелице квартиры деликатность и ответственность момента, попросил для актера разрешения воспользоваться удобствами и ещё очень, очень попросил: пусть, когда Штраух будет входить и выходить, никто из комнат не выглядывает чтоб не подпортить творческого самочувствия актера перед ответственной съемкой. Все было позволено и обещано.
      Штраух поднялся в квартиру. Действительно, все её обитатели попрятались, и актер как бы никем не видимый прошествовал в туалет. Но уже когда он выходил, из всех дверей торчали головы, а на лестнице из всех квартир вывалили жильцы и, свесившись сверху, задрав шеи снизу, в безмолвной тишине провожали его взглядами.
      - Ну чего они не видели? - сказал Штраух, садясь в машину. - Ну, человек захотел пописать...
      - Памятники не писают, - глядя через непроницаемо темные очки, бесстрастно ответил Юткевич.
      Ох, сколько в нашем кино было этих неписающих памятников!
      Юткевич остался в памяти современников (за потомков не ручаюсь) ещё и своими культурными контактами с Францией. После приезда в СССР Ива Монтана, о пребывании которого Юткевич снял фильм, по Москве ходила в списках сатирическая поэма за подписью Иоанн Московский, свидетельствовавшая о неприятии рядовым обывателем завезенных из Франции сортирных новаций. Вот соответствующие строки:
      В семье Юткевича волненье
      В сортир проводят синий свет.
      И домработница на кошку
      Кричит: "Не писай на паркет!"
      Видите, до чего дошло! И свет синий. И на паркет писать не надо.
      Владимир Наумов описывает в своих воспоминаниях драматические коллизии, вершившиеся в момент встречи руководителей ПиПа (Партии и Правительства) во главе с Хрущевым и творческой интеллигенции страны в Доме приемов на Ленинских горах. В те судьбоносные дни стоял вопрос о слиянии Союза кинематографистов с другими союзами, то есть практически о его уничтожении. Пырьев, председатель киносоюза, нюхом чувствовал, что эта встреча - шанс спасти союз. Надо только улучить момент - по-свойски переговорить с Никитой. За время обеда попытка завести разговор не удалась. Но наступил перерыв...
      "Поскольку обед длился долго, в перерыве все отправились справлять естественные потребности. Общий большой туалет (условно назову его демократическим) располагался ниже этажом (насколько память мне не изменяет). А прямо у выхода из дверей президиума для самого высокого начальства был маленький туалетик, по солдатской терминологии, на три "очка".
      Пырьев был завсегдатай таких правительственных мест. Мы-то с Аловым впервые туда попали, а он, как царь и бог, знал все тонкости этикета и протокола. Знал и то, что этот крошечный туалетик не для простых смертных, но, видимо, желая наказать меня за нерасторопность в выполнении его поручения (занять место за столом поближе к Хрущеву), решил сделать "подлянку". Говорит: "Ссать хотите? Идите сюда". И подвел нас с Аловым к правительственному туалету.
      Мы зашли. У каждого писсуара - широкая спина в пиджаке покроя Совета министров и ЦК партии. За каждой - небольшая очередь из высшего начальства. Довольно странное зрелище: портреты, которые носят на демонстрациях и развешивают по большим праздникам, стоят в очереди к писсуарам. В одну очередь встал я, в другую - Алов. Очередь от силы три человека, не то что внизу. Когда подошла моя очередь, слышу какой-то шорох. Обернулся, через плечо вижу: вкатился Хрущев. Алов находился у писсуара, ближайшего к двери, и Хрущев двинулся именно туда. В секунду очередь исчезла - как корова языком слизнула. Остался один Алов, уже приступивший к действию. Хрущев смущенно-покровительственно улыбнулся и встал за ним. А далее произошло форс-мажорное обстоятельство, которое невозможно было ни предвидеть, ни объяснить с научной точки зрения.
      Что может произойти с человеком, в момент освобождения своего организма внезапно подвергшегося нервному шоку? Скорее всего, естественная реакция организма на потрясение (от близости к вождю) - зажим. Но, вопреки логике и законам биологии, организм Алова среагировал неожиданным образом начал неостановимо вырабатывать мочу. Минута, вторая, третья. Одна очередь прошла, вторая - Хрущев и Алов все стояли, и Алов все никак не мог завершить бесконечный процесс. Сначала Никита Сергеевич насторожился. Потом стал бегать глазками по сторонам, видимо подозревая провокацию, и, наконец, принял единственно правильное решение - перебрался в другую очередь и немедленно был пропущен к "очку".
      Под осуждающие взгляды высших руководителей страны мы выскользнули из туалета и тут же наткнулись на Ивана Александровича. Он стоял в странном напряжении, интуитивно понимая: что-то произошло, и именно с нами. Мы рассказали ему о случившемся, он в отчаянии замотал головой: "Дураки! Какие болваны! Такого удобного случая больше не представится..." И, обращаясь к Алову, добавил: "Ты же был рядом. Мог все сделать! В этот момент человек находится в состоянии расслабленности. Ты должен был бросить все свои дела, повернуться к нему лицом и сказать: "Никита Сергеевич, надо сохранить Союз кинематографистов!" И он бы тебе не отказал. Неужели не понимаешь: в такой ситуации не отказал бы! Это все равно что вы выпили на брудершафт. Вы теперь как близкие друзья! Он бы тебе никогда не отказал!"
      ...Момент интимной близости был пропущен. Далее Пырьев спасал союз уже без участия Алова и Наумова...
      Туалет Союза кинематографистов. Чувствую немощь своего пера перед величием хранимых им тайн. Будущие корифеи десятой музы отсиживались в нем, чтобы попасть на показы вожделенных заграничных фильмов - редкий дефицит тех времен, доступный лишь малой толике избранных. Корифеи здравствовавшие, народные артисты, секретари союза прятались, запершись в кабинках, от оргсекретаря, тщетно искавшего их, чтобы подсунуть на подпись какую-нибудь очередную пакость типа писем в поддержку родного ЦК, мудро поспешившего с братской интернациональной помощью чехословацкому народу.
      Братья мои по перу, коллеги-киноведы! Поройтесь в памяти, не поленитесь записать вспомянутое, в давние годы виденное или слышанное. Не обездольте потомков неведением славного (равно и бесславного) прошлого нашего кинематографического цеха.
      Сергей Параджанов спросил у московских кинематографистов (среди них был и Витя Демин, рассказавший мне этот сюжет), приехавших на пленум в Киев.
      - А что, правда, в Москве мужчины такие сильные?
      - ???
      - Ну, я на "Мосфильме" зашел в туалет, а там кафель до потолка.
      Альфреду Хичкоку принадлежит основополагающая эстетическая формула: "Продолжительность фильма определяется вместимостью мочевого пузыря зрителя".
      Отару Иоселиани принадлежит другая эстетическая формула, столь же основополагающая и столь же, на мой взгляд, бесспорная: "Искусство есть экскремент от прожитой жизни".
      Взаимосвязь духовной и телесной сфер нашей жизни, осуществляемую посредством посещения туалета, отметил уже самый первый теоретик отечественного телевидения - Вл. Саппак в книге "Телевидение и мы":
      "Полтора - два - пять - десять - двадцать миллионов людей, не видя и не ведая друг друга, точно по чьей-то команде, одновременно смеются, одновременно бранятся, одновременно отпускают одни и те же остроты. Пустеют улицы. Театры. Читальные залы. В городе падает потребление воды: люди перестают даже - сообщает статистика - посещать уборную, с тем чтобы потом разом, тоже всем одновременно, устремиться туда". Замечание сопровождено сноской: "О существовании прямой и вполне выраженной связи между работой городского телевизионного вещания и городского водопровода, обо всех этих падениях и взлетах в потреблении воды я прочитал в одном из иностранных журналов".
      Где-то в начале 70-х бригада советских писателей приехала на сибирский бумкомбинат. Выступая перед рабочими, писатели призывали их увеличить выпуск столь необходимой народу продукции.
      - В ваших руках судьба наших книг!
      Писатели не знали, что выступают в цеху, недавно пущенном специально для выпуска туалетной бумаги. Да и сама эта продукция в ту пору была дефицитной новинкой. В Москве за ней стояли большие очереди. Даже большие, чем за самыми ходовыми книгами...
      После мхатовской премьеры Горбачев позвонил Ефремову.
      - Ну, как вам, Михал Сергеевич?
      - Пердуха, - сказал Горбачев.
      - Как, как?
      - Пир духа, - уверенно повторил генсек.
      Ефремов широко эту историю рассказывал: с тех пор слово "пердуха" прочно вошло в искусствоведческий лексикон. Содержательное наполнение его разное - от высокой степени восхищения до некоторого иронического сомнения в достоинствах произведения.
      О связи унитаза с поэзией. Ну, стихи, настенные и печатные - это само собой. Но не только. Вскоре после начала гайдаровских реформ в магазине "Поэзия" на Самотеке появились унитазы. Объявленная свобода торговли открыла путь творческой фантазии масс. Всем торговали всюду. Почему бы и не унитазами в "Поэзии"?
      На обратном пути из зарубежной турпоездки с киноактрисой С. случился предосаднейший случай: наводя красоту в туалете, она сняла золотое кольцо, и то, по случайности, укатилось в отверстие умывальника. Актриса плакала, все ей сочувствовали. Аэрофлотовские начальники обещали помочь: при сливе фекалий из бака колечко непременно выловить. Актриса благодарила, осталась ждать, пока произведут фекально-фильтрационную операцию... Что было дальше, никто из её попутчиков (в том числе и знакомая, которую я встречал) не знал - все торопились домой...
      Окончание истории я узнал спустя несколько лет. Не было никакого потерянного кольца. Где-то там за бугром оно и осталось, то ли проданное, то ли на что-то ченьжанутое (будущие историки, запомните это слово "ченьж", по-ихнему - "мена"). Но оно было записано в декларации. Актриса замечательно сыграла свою сцену, таможенники не уступили ей в актерском мастерстве. Этот номер они уже проходили и наперед знали результат...
      Очень печальная история. Не потому, что актриса свой талант переоценила, а потому, что вынуждена была тратить его не по делу. Проще бы нормально пойти в банк и обменять свои рубли на сотню баксов для подарков семье и знакомым. Но в ту пору для этого требовалось разрешение на таких верхах - лучше не затеваться...
      Эх, кино, ах, кино,
      Кинематография!
      На экране - говно,
      В зале - порнография.
      Во время кинофестиваля "Золотой Дюк" в Одессе прорвало канализацию и выплеснуло содержимое городских труб в море со всеми вытекающими (подмывает написать "вытекшими") для купающихся последствиями. Фестиваль пел:
      Шаланды, полные фекалий,
      В Одессу Костя приводил...
      С Миколой Гнисюком в пору нашей совместной работы в "Советском экране" (он - фотокорреспондент, я - просто корреспондент) мы всерьез разговорились и узнали друг друга в Ялте, на съемках "Ты и я" Ларисы Шепитько. Накануне моего отъезда, после очень теплых, даже чрез край теплых посиделок в компании Ларисы, Микола излил душу:
      - Я женщин всегда так любил, так к ним относился! А они - такие мелкие, завистливые... И, что хуже всего, ещё и в туалет ходят!
      Тут я с Миколой солидарен. Этого им, нашим ангелам, простить никак нельзя.
      Счастливые начала
      Вляпаться в говно... Умыться говном... Ничего, конечно, приятного, но с кем не случалось? Не будем терять оптимизма. Как сказал русский классик, "неволя заставит пройти через грязь - купаться в ней свиньи лишь могут". Посему для приободрения читателя - два подлинных случая из жизни людей разных профессий, почерпнутые из книг их воспоминаний (пока не опубликованных).
      Первый - кинематографист. Режиссер Сергей Соловьев:
      "...На съемки в Ялту первым делом отправился директор, который на месте должен был все организовать. Следом за ним поехали оператор и художник - готовить декорацию. И, наконец, как и положено, выехали главные действующие лица - актеры и я, режиссер.
      Мы с Тихоновым прилетели в один день, правда, разными рейсами. Тихонов уже тогда был Тихонов, снявшийся в "Войне и мире", народный, прославленный, уважаемый и любимый.
      Схожу с самолета - никто меня не встречает. Где группа, где директор неизвестно. Матерясь вслух и про себя, еду в Ялту, начинаю ходить из гостиницы в гостиницу. Спрашиваю везде про благородного старца по фамилии Залбштейн. Не знают, не видели, не слыхали. Наконец, добрался до какой-то гостиницы где-то высоко, на самой горе.
      - Залбштейн? Да, есть такой. С "Мосфильма". Живет внизу.
      Стучу в номер - никто не открывает. Стучу ещё и еще.
      Наконец, дверь открывается - Залбштейн. Легкие седые волосы всклокочены, на лице - румянец, штаны опущены...
      - Дмитрий Иосифович, - кричу я, - мать вашу так!..
      - Сегежа, у меня понос...
      После таких слов спрашивать благородного старца, почему меня никто не встретил, уже бессмысленно.
      - Ладно, где мы жить будем? - спрашиваю я, понимая, что дело уже идет к вечеру.
      - Сегежа, все готово. Сейчас вы увидите. Это такой номег! Пгямо у бегега могя!
      Пошли к берегу моря, в гостиницу "Южная". Заходим в номер на первом этаже. Окна - прямо в сад, в номере - две кровати, на них - мои товарищи, художник Леня Перцев, оператор Рома Веселер. Сначала я подумал, что Залбштейн завел меня просто с ними поздороваться. Но он сказал:
      - Пойду пгинесу гаскладушку.
      Я понял, что раскладушка предназначается мне. Но дорога, беготня по гостиницам уже настолько меня вымотали, что как-то за себя бороться никаких сил уже не было. Внутренне я махнул на все рукой.
      В погребальной тишине Залбштейн принес раскладушку, начал её раскладывать, но целиком она никак в комнату не влезала.
      - Сегежа, - сказал Залбштейн, - часть гаскладушки будет на балконе. Скажите, как вы хотите быть на балконе - головой или ногами?
      Кто-то из моих товарищей подал голос:
      - Дмитрий Иосифович, вы что, охренели, что ли? Это же режиссер!
      - Что значит гежиссег? Тгудно с номегами. Это Ялта. Я же говогил: Ялта - тяжелые условия для жизни, давайте снимать дгугой гогод. А он - Ялта да Ялта. Вот, пожалуйста: все, что я говогил - все есть. Тгудно с номегами. Пусть живет, как есть.
      - Ребята, закончили разговоры, - сказал я, - дико хочется спать.
      Я улегся головой на улицу, ногами в комнату и тут же мертвецки заснул. Потом уже я узнал, что произошло дальше. Через полчаса приехал Тихонов, спросил: "Где режиссер, мне надо с ним поговорить, у нас завтра съемки". С Тихоновым мы к тому времени были едва знакомы, виделись только на пробах.
      - Он в номере, уже спит, - ответил Залбштейн.
      Было только семь вечера, завтра в восемь утра съемка, ничего ещё не оговорено - Тихонов настоял, чтобы его отвели ко мне. Войдя в номер, народный артист увидел мои ноги, торчащие из балкона.
      - Что это?!
      - Вячеслав Васильевич, я же говогил, Ялта - тгудный гогод...
      - Это что, режиссер? Так он у вас спит?
      - Он хогошо спит, свежий воздух, сейчас тепло, Ялта - тгудный гогод, ноги в тепле, он не пгостудится...