Глава 3

ЗОНА БОЕВ — КАВКАЗ

13 марта мы перебазировались в Анапу, Хотя после своей пятой победы я летал ведущим и делал это со страстью и рвением, все мои усилия найти в воздухе русских оканчивались ничем. В то время я обычно совершал по три вылета в день — за исключением дней, когда погода была слишком плохой. К сожалению, было мало вылетов на «свободную охоту», вместо этого мы летали на сопровождение «Штук»[49], что являлось для нас трудным и неудобным заданием.

Мы, истребители, отвечали за «Штуки», независимо от обстоятельств. Даже если один из этих самолетов сбивался зенитной артиллерией, то вину за это все равно пытались возложить на нас. Часто возникали проблемы встречи со «Штуками» в назначенном месте. Бывали случаи, когда мы не успевали прибыть вовремя, но также правда и то, что и другая сторона часто делала то же самое. Когда это происходило, ничего не оставалось, как лишь летать по кругу, ожидая появления пикирующих бомбардировщиков.

Удобнее всего было, когда «Штуки» на пути к фронту пролетали над нашим аэродромом. В таких случаях мы просто сидели в своих самолетах, ожидая их появления, затем сразу же взлетали и вскоре догоняли более медленные пикирующие бомбардировщики. Потом мы поднимались приблизительно на 300 метров выше их и держались поблизости, как того требовали пилоты «Штук».

Еще более неудобным, особенно для малоопытных пилотов, было задание: «Полет вдоль побережья Черного моря, если возможно, до Туапсе, и проведение разведки над морем». До Туапсе было более чем 200 километров, а мы имели топлива приблизительно на 500 километров. Поэтому любой инцидент, например если вы вступили в бой с вражеским самолетом на обратном пути или, так или иначе, сбились с курса, мог стать роковым, по крайней мере для новичка.

Такие мысли всегда возникали у меня в голове, когда я возглавлял патруль над морем. Очень часто я летел над морем со сжатыми зубами, так как, пока был над водой, мог видеть землю лишь в виде неясного отблеска вдали.

Любая неровность в работе двигателя заставляла меня думать, что я чувствую какой-то подозрительный запах в кабине и что двигатель вскоре заклинит. И что тогда? Я должен в таком случае упасть в море или садиться на русской территории? Вероятность этого бросала меня в жар даже на высоте 6000 метров, на которой было очень холодно.

Однако я выполнял такие вылеты, когда получал приказ, точно так же, как и все другие.

В то время я летал в паре с лейтенантом Гюнтером Курцем. Гюнтер уже одержал три победы, и я согласился, чтобы мы по очереди выполняли функции ведущего. Но какими непосредственными мы еще были пилотами, какими «зелеными» новичками! И какую наивность мы продемонстрировали, атаковав группу из восьми «Аэрокобр» без какой-либо мысли о том, чем это для нас может закончиться. «Аэрокобра», поставляемая из США, в то время была лучшим русским истребителем.

Я летел в качестве ведущего, но Гюнтер первым увидел их. Не позаботившись занять выгодную позицию для атаки, мы спикировали на «индейцев»[50] всего лишь с немного большей высоты, радостные оттого, что снова можем участвовать в бою. В действительности противник должен был понять, с какими «зелеными» новичками имеет дело, и легко сбить нас, поскольку «Аэрокобра» была достойна нашего Bf-109. Возможно, они были поражены тем, что их группу осмелились атаковать лишь две машины.

Естественно, мы попытались сбить вражеские самолеты, но не сумели этого сделать. Сначала Гюнтер и я атаковали восьмерку русских вместе. Однако я не смог выйти на нее, как рассчитывал. Самолет, который я выбрал в качестве цели, в последний момент отвернул, и я оказался прямо в центре вражеской группы. Гюнтер, который был справа позади меня, и я начали «карусель» с русскими. Мы выполнили три, четыре, а затем пять кругов, без малейшей возможности причинить друг другу какой-либо вред.

Вероятно, полчаса мы безуспешно крутились с русскими. Затем мудро рассудили, что надо выходить из боя, и благополучно вернулись домой.

14 марта мы с Гюнтером появились на аэродроме ранним утром. Накануне разведка сообщила, что русские намереваются в ближайшее время атаковать наш аэродром. Как правило, воздушные налеты происходили утром, в полдень или вечером. Поэтому мы были на аэродроме в нужное время и ждали около своих самолетов. Прошло немного времени, и они появились. Наша дежурная пара уже спикировала на большую группу Ил-2, Яков и ЛаГГов. Несмотря на падающие бомбы и пушечный огонь, мы забрались в свои машины и взлетели между воронками, оставленными врагом. С полностью открытыми дросселями мы бросились в погоню за русскими и преследовали их по побережью в направлении Новороссийска, почти до Геленджика. Но нигде не было никаких признаков врага. — Гюнтер, эти парни уже приземлились. Давайте пролетим над Новороссийском и затем над долиной между гор. Возможно, мы сможем поймать там пару отставших.

Наши самолеты пошли на снижение и на большой скорости пронеслись над городом, а затем над небольшой долиной и над нашей пехотой, махавшей нам снизу. На полпути между Новороссийском и Крымской[51] я неожиданно заметил разрыв в плотном слое облаков, через который мы ушли вверх. Над верхней кромкой облаков я выполнил полный круг, чтобы удостовериться, что никакой русский снизу не смог сесть мне на хвост, а затем начал медленный набор высоты по спирали.

Внезапно передо мной в разрывах облаков появился одиночный Ил-2, но он почти сразу же снова исчез в облаке. Затем я опять увидел его сквозь дымку, словно призрака.

Как только этот Ил-2 снова появился из облака, я спикировал на него. Прежде чем он что-либо предпринял, я открыл огонь из всех стволов. На вражеском самолете были видны несколько вспышек. Я продолжал стрелять, пока не оказался почти вплотную к нему. Русский летел прямо вперед и действовал так, как будто этот неистовый обстрел никогда и не начинался. Черт побери, он был упрямым!

Моя скорость была слишком высокой, и я был вынужден отвернуть, чтобы не протаранить его. Я услышал по радио голос Понтера: «Внимание, „индейцы“ слева и позади тебя! Я держусь выше. Атакуй снова, этот товарищ еще недостаточно получил!»

Новый заход! Я развернул свой самолет. Уменьшить скорость и медленно приближаться! Я полностью открыл створки радиатора, а затем нажал на спуск. К этому времени русский наконец заметил, что происходит. Хотя его самолет сильно пострадал, он маневрировал очень умело, мешая мне добиться большего числа попаданий.

Я медленно сокращал дистанцию, обрушивая шквальный огонь на врага, от самолета начали отваливаться куски, пошел сильный дым. Но он не падал! Я обратил внимание, что русский не пытается уйти в облака, в которых атаковать его невозможно.

В результате, когда я заходил для третьей атаки, он через разрыв в облаках нырнул вниз и направился к Геленджику. Но я снова догнал его и открыл огонь из всего своего вооружения. Было удивительно, сколько вражеская машина могла выдержать. Я увидел, что у Ил-2 отсутствуют большие куски фюзеляжа и крыльев. Из двигателя выбивалось легкое пламя. Скоро самолет противника перешел в крутое пикирование. Недалеко от Кабардинки[52] он врезался в воду и утонул, в то время как я набрал высоту и полетел в сторону моря, чтобы уйти от вражеского зенитного огня.

«Abschuss, Abschuss!» — кричал я. Гюнтер подтвердил победу и поздравил меня. Я поблагодарил его за отличное прикрытие и пообещал сделать в следующий раз то же самое для него.

В Анапе не все шло гладко для II./JG52. Контактов с противником было немного, но потери были большими. И среди тех, кто не смог вернуться, были не только новички и молодые пилоты, но также часть «стариков». В то время группа состояла приблизительно из 35 пилотов и в пределах нескольких недель потеряла следующих летчиков: обер-фельдфебеля Немитца (78 побед), обер-фельдфебеля Киворру (38 побед), фельдфебеля Глейсснера (34 победы), обер-лейтенанта Ритценбергера (21 победа), лейтенанта Смиатека (6 побед), лейтенанта Кирнбауэра (8 побед)[53] и лейтенанта Баумана (2 победы). Помимо ветеранов, было потеряно множество ведомых, чьи фамилии я не могу вспомнить.

В то время нашей каждодневной задачей было прикрытие паромов, курсировавших между Анапой и Керчью. Пара самолетов должна была курсировать где-то над морем и сопровождать две или три плывшие внизу «бочки» до тех пор, пока не прибывала замена. Среди прочего эти паромы доставляли в Анапу нашу почту и потому были очень важны для нас. Мы проводили время в патруле, тренируясь в стрельбе, хотя это и запрещалось.

На полпути между Анапой и Керчью было полузатонувшее судно, и каждый летчик-истребитель делал заход на его дымовую трубу. Ни один из нас не пролетел мимо, не дав по ней очередь. Это была приятная цель, и то, как она была изрешечена, говорило о нашей точности.

Мой «сухой» период продолжался. Я не одерживал никаких новых побед. Однажды ранним утром я вылетел вместе с обер-фельдфебелем Немитцом. Мы поднялись над Анапой на 6000 метров и были заняты разведкой погоды. Затем я увидел справа от себя одиночный самолет, выполнявший фигуры высшего пилотажа, и вскоре понял, что это Пе-2, русский многоцелевой самолет.

Первоначально я не собирался докладывать о нем Немитцу, но потом все же сделал это, поскольку на сей раз я был ведомым и, как предполагалось, должен был, по крайней мере, сообщать о своих намерениях ведущему. Немитц вызвал меня и сказал, что атаковать Пе-2 рискованная затея, так как этот самолет имеет два пулемета, стреляющие назад. Я уверил его в том, что для меня это не имеет никакого значения, и он направился к нему и атаковал. После первой же атаки Немитца вражеский самолет начал отчаянно гореть. Когда я подлетел к нему ближе, открывать огонь уже не было нужды. Это даже раздосадовало меня.

В этот период из полета не вернулся лейтенант Бауман, 27-летний командир 4-й эскадрильи. И мне, как одному из самых старших по возрасту офицеров группы, выпало в течение нескольких дней исполнять обязанности командира этой эскадрильи. Я с неохотой покидал 6-ю эскадрилью. Но она тоже получила нового командира, после того как наш «патриарх», обер-фельдфебель Вилли Немитц, также не вернулся из полета. Солдаты на линии фронта видели, как одиночный Bf-109 спикировал из облаков и врезался в одну из их траншей. Когда на месте падения был найден Рыцарский крест, стало ясно, что это мог быть только наш пропавший без вести Немитц. Его смерть означала, что II./JG52 потеряла своего самого старого и наиболее опытного пилота.

Обер-лейтенант Ритценбергер, который был назначен командиром 6-й эскадрильи после Немитца, продержался лишь несколько недель. Он был сбит Яком над Новороссийском и упал в море. После его смерти командование 6-й эскадрильей принял я.

Есть кое-что, не имеющее отношения к военным действиям, о чем мне хотелось бы здесь упомянуть. Непосредственно перед линией фронта, около озера Абрау, имелись огромные подвалы, в которых хранились тысячи бутылок великолепного крымского шампанского.

Нам позволяли пить это вино, чтобы оно не досталось наступающим русским. В то время запас только одной эскадрильи составлял 600 бутылок. Естественно, все были очень довольны. К сожалению, этот благородный напиток, когда им наслаждались в больших количествах, вызывал страшную диарею. Почти каждый пилот мог поведать историю о том, как он противостоял приступам этой болезни, находясь в воздухе.

После употребления прекрасного крымского шампанского можно было летать подобно молодому богу — все было настолько легким и воздушным. Только я редко добивался успеха в таком состоянии, но зато часто возвращался домой на самолете, пробитом пулями. Естественно, что строго запрещалось летать даже в состоянии очень легкого опьянения, но этот запрет иногда игнорировался.

30 марта 1943 г. группа в полном составе поднялась в воздух, чтобы на высоте 3000 метров выполнить тренировочный полет в секторе Крымская—Новороссийск—Тамань. Все шло не очень хорошо, и гауптман Кюхле[54], командовавший в то время нашей группой, был зол на нас. После сорока пяти минут он решил, что с него достаточно, и приказал, чтобы мы, разбившись на звенья, начали «свободную охоту», пока наше топливо не подойдет к концу и мы не будем вынуждены повернуть домой.

Едва моя пара отделилась от группы, как я увидел одиночный Як, летевший далеко внизу подо мной. Не беспокоясь об остальных, я спикировал на русского и с первого же захода сбил его, еще до того, как все другие поняли, что случилось. Лишь когда я закричал по радио, что одержал победу, они появились и с удивлением увидели огонь в том месте, где разбился Як. Тем временем мой ведомый обер-фельдфебель Кун заметил и доложил о втором самолете. Подобно стервятникам, десять или более «Мессершмитов» напали на этого беднягу. Каждый из них старался отличиться перед другими, и как следствие — они лишь мешали друг другу.

Я немного переместился и наблюдал за этой опасной затеей издали. Русский был очень хорошим пилотом и, искусно маневрируя, был способен держаться достаточно далеко от своры собак.

В ходе своих маневров он пролетел прямо передо мной. Я достал его длинной очередью на левом вираже. Русский помчался дальше с одной вывалившейся стойкой шасси, оставляя за собой длинный шлейф черного дыма. Прежде чем я или кто-либо из других смогли снова обстрелять его, он быстро выполнил полупетлю с разворотом и посадил свой горящий самолет на дорогу. Перед остановкой он прокатился между двух деревьев, потеряв при этом обе плоскости. Затем уже бескрылый самолет свалился в канаву на обочине дороги и в облаке пыли развалился на куски.

Появились мои товарищи и поздравили меня, даже несмотря на то, что я практически «стащил» победу прямо у них из-под носа. Можно представить, какой триумф я ощущал. Вся группа была в воздухе со всеми своими экспертами, но именно я, новичок, одержал две победы.

Механики на стоянке были поражены, когда я дважды покачал своими крыльями. Естественно, потом мы отпраздновали эту победу.

19 апреля. В тот день я вылетел с новым ведомым, лейтенантом Смиатеком из 4-й эскадрильи. Это был весельчак и сорвиголова, но ему недоставало летного опыта. Мы взлетели и над долиной около Новороссийска встретились с русским, летевшим на малой высоте над расположением немецких войск. Сначала я подумал, что к нам приближается Bf-109. Но, увидев большую красную звезду, я бросил свою машину в вираж и резко толкнул вперед рычаг сектора газа, оставляя в воздухе позади себя черное облако выхлопа. Русский также увеличил скорость и помчался над долиной, лишь незначительно изменив свой первоначальный курс.

Я последовал за ним, но скорость сближения была настолько велика, что у меня было время только на короткую очередь. Затем вражеский пилот отвернул настолько резко, что и у Смиатека тоже было лишь несколько мгновений для того, чтобы открыть огонь. Я ушел круто вверх и выполнил переворот.

В тот момент русский, который развернулся в обратную сторону, пролетел внизу мимо меня. Я спикировал вслед за ним и уменьшил скорость, слегка открыв створки радиатора, чтобы они работали как воздушный тормоз, и в результате сел противнику на хвост почти на той же скорости, что у него. Но я открыл огонь слишком рано. Я начал стрелять с 200 метров. Естественно, не попал, а русский был предупрежден. Он маневрировал, чтобы сделать прицельный огонь невозможным. Все, что я мог делать, так это стрелять в его направлении.

Время от времени я видел вспышки попаданий, но этот товарищ передо мной, казалось, не обращал на них внимания. Когда я, наконец, вышел в позицию в 100 метрах позади него, все мое оружие заклинило. Я сам ничего не мог сделать, но приказал, чтобы лейтенант Смиатек занял мое место. В то время как он наступал русскому на пятки, я начал в воздухе настоящую пляску святого Витта. Я бросал машину из стороны в сторону, переворачивал ее на спину, ставил на хвост, крутил и вертел, пока мои усилия не дали результата. Один из пулеметов снова заработал.

Тем временем Смиатек атаковал уже в третий раз. У русского самолета снизилась скорость, и он летел, оставляя позади себя слабый шлейф серого дыма. Я снова был позади него. На сей раз я не терял времени попусту, сократил дистанцию и открыл огонь. Моя скорость теперь соответствовала его. Я видел попадания. От самолета отлетали и кружились в воздухе большие куски обшивки, но он просто отказывался падать.

Прежде чем я понял, что произошло, русский убрал газ, и я проскочил вперед него; не помогло никакое боковое скольжение и рысканье. В тесной долине я на секунду оказался перед самым его носом. К счастью, русский не подумал стрелять, и я с облегчением перевел дух.

Я набрал высоту, в то время как Смиатек выполнял новый заход, и через минуту снова был у него на хвосте. Еще раз я открыл огонь из своего единственного пулемета.

Затем я отвернул, а для новой атаки заходил Смиатек. Внезапно русский без всякой подготовки посадил свой самолет в поле. Очевидно, он врезался в какое-то препятствие, потому что внизу неожиданно поднялось большое облако пыли. Когда оно улеглось, от русского ничего не осталось, только одни обломки. Я посмотрел на часы: ровно 15.00.