Восемь часов

После гражданской войны, в конце двадцатых годов, Егор Ильич работал в ЧК. В память об этих годах он хранит на локтевом сгибе шрам странной и подозрительной формы, а плечо прострелено насквозь. Когда знакомые на пляже видят первый шрам, они обязательно восклицают: «Словно укусили!»

– На самом деле укусили! – отвечает Егор Ильич.

Это сделал нэпман-лабазник Столярский. Толстый и рыхлый, как тесто, со свиными маленькими глазками и капризным женским ртом, он и раньше удивлял Егора Ильича отличными белыми зубами; казалось, что у него не тридцать два зуба, а все шестьдесят четыре. Вот он и вцепился этими зубами в руку Егора Ильича, когда Сузун с группой чекистов нашел у него контрабандное золото. Несмотря на оглушающую боль, Егору Ильичу сделалось смешно – левой рукой он сдавил горло Столярскому, пытался отодрать его, не смог сделать этого и коротко хохотнул: нэпман походил на бульдога.

Шутливое настроение Егора Ильича прошло через минуту, так как из каменных лабазов повыскакивали трое молодцов Столярского и открыли пальбу из новеньких английских винтовок. Ударом в висок Егор Ильич уложил Столярского в пыль, отпрыгнув, спрятался за бочку и, старательно целясь, открыл огонь из старенького «смит-вессона». Лабазники оказались трусами – отстреливаясь, они не наступали, а отступали и все ж таки ранили в ногу помощника Егора Ильича. Их взяли живьем в уголке лабаза – выставив стволы винтовок, они от страха перестали стрелять.

Егор Ильич домой вернулся под вечер. Было еще довольно светло, небо бордовилось, сквозные розовые облака стояли неподвижно, как привязанные. Егора Ильича вдруг охватила усталость, он повалился на скамеечку возле своего дома и закрыл глаза – в них плыли искорки и вставали картины недавней схватки. Потом Егор Ильич вынул револьвер из кобуры, крутанув барабан, выбросил на землю гильзы.

Он уже умылся, переоделся и сел к окну с учебником английского языка, когда к калитке его дома важной утиной походкой пришел соседский мальчишка Федька – шлялся целый день по городу в поисках пропитания, дотошный черт, нажрался верно-таки и вот присел отдыхать, выставив вперед круглое пузцо. У Федьки были белые, как моченая конопля, волосы, нос со здоровенными норками и босые ноги, на которых большие пальцы задорно торчали – ну вот буквально стояли торчком!

Егор Ильич притаился: от Федьки можно было ожидать интересного. И дождался – пацан вдруг заметил в пыли гильзы. Он кошкой прыгнул на них, схватив, хищно оглянулся и торопливо сунул в карман.

С этого все и началось.

Теперь каждый вечер в десятом часу Федька появлялся под окнами Егора Ильича, методично обыскивал все прилегающее к дому пространство и, ничего не найдя, с презрением удалялся. Егор Ильич три вечера подряд следил за Федькой довольно спокойно, но на четвертый решил: «Завтра не появится!» Федька пришел и так же дотошно, как и раньше, обшарил пыль и траву и, конечно, ничего не нашел: «Уж завтра-то не придет!» – решил Егор Ильич.

Федька пришел и завтра, и послезавтра и ходил до тех пор, пока выведенный из себя Егор Ильич не набросал вокруг дома с десяток гильз. Разбрасывая их, он с удовольствием думал о том, как обрадуется Федька, когда найдет гильзы. В этот день Егор Ильич и мылся и переодевался торопливее, чем обычно, даже волновался немного и, садясь на свое место у окошка, с большим уважением думал о Федькиной настойчивости. Он даже пофилософствовал немножечко, рассуждая о том, что вот если бы такой настойчивостью обладали некоторые взрослые люди, то в их округе уже не было бы спекулянтов, а он, Егор Ильич, давно бы поймал того валютчика, что передавал золотишко Столярскому.

Когда появился Федька, Егор Ильич совсем затаил дыхание, так как ждал взрыва бешеной радости. Но он так ошибся, что захотелось взять и ударить себя по глупой голове. Нет, не знал он Федьку, ох, не знал! И не предполагал даже, что он такой… Увидев гильзы, Федька неторопливо наклонился, собрал в горсточку, поочередно вытер полой порванной рубахи и медленно положил в карман. Одно-единственное выражение было на его лице – забота о том, все ли гильзы собраны. Именно поэтому Федька еще не меньше получаса шарил в пыли под окнами,

Убедившись, что гильз больше нет, Федька выпрямился, и Егор Ильич хорошо разглядел его лицо. Вот тут-то он понял, что Федька знал: гильзы будут! Их не может не быть, если человек каждый день приходит под окно… «Тю-тю! – присвистнул Егор Ильич. – Вот это человек!»

С тех пор прошло много лет. Федька теперь не Федька, а Федор Семенович, а Егор Ильич, когда ему недостает настойчивости, сам себе говорит шепотом: «Гильзы», – и вспоминает Федьку. Вспомнил он его и тогда, когда встретил Лорку Пшеницына. Уже на третий день знакомства с ним он прошептал: «Гильзы!» – и дал себе слово во всем походить на Федьку. Он не жалеет ни времени, ни энергии, поставил дело так, что Лорка Пшеницын всегда чувствует себя на глазах у Егора Ильича, который раз в неделю обязательно приходит к Лорке на квартиру. Егор Ильич считает, что парень должен знать: ни землетрясение, ни всемирный потоп не могут помешать Егору Ильичу раз в неделю посетить его. Пусть ходуном ходит земля, пусть лопается небо, на пороге Лоркиной комнаты все равно появится Егор Ильич, подмигнув, усядется на стул, хитроватым голосом спросит: «Каково дышится?»

Сегодня Егор Ильич тоже собирается посетить Лорку Пшеницына. В восемь часов он выходит в прихожую, надевает зеленую фуражку и черный плащ, затем поворачивается к Зинаиде Ивановне, которая молча наблюдает за его сборами. Жена оперлась спиной на дверной косяк, свет из комнаты четко рисует ее высоколобый профиль. Лицо у Зинаиды Ивановны задумчиво, как бы затенено грустью. Она немного напряжена, точно старается удержать тяжелый вздох.

– Вот так-то, – тихо говорит Егор Ильич.

Ему вдруг до боли становится жалко жену – представляется, как он закроет за собой дверь, как она еще немного постоит в прихожей, потом вернется в комнату; одинокая, грустная, сядет за стол, возьмет книгу, но читать уже не сможет: устали глаза и мешает тишина, глухая, звенящая, только порой наполняющаяся стуками дверей да гулом автомобилей за окнами. Время от времени Зинаида Ивановна будет поглядывать на часы, волноваться за него, а потом ей покажется, что стрелки остановились. Она будет думать о нем, о визите доктора, обо всем том, о чем можно не думать, когда он, Егор Ильич, дома.

«Всю-то жизнь, – думает Егор Ильич, – всю-то жизнь Зина ждет меня!» Так оно и есть! Зина ждала его с войн и собраний, из командировок и с пленумов, из госпиталей и инспекторских поездок; вся жизнь ее состояла из провожаний и встреч.

– Надо идти! – совсем тихо говорит Егор Ильич, но все еще стоит, медленно застегивает пуговицы плаща. «Надо! – решает он. – Надо!» Егор Ильич не может не пойти к Лорке Пшеницыну. Больно оставлять жену, печально думать о том, как она ждет его, но Лорка Пшеницын зовет Егора Ильича. Надо, чтобы парень крепко встал на ноги, чтобы пришло время, когда Егор Ильич мог бы сказать себе: «Есть человек!» Пока Лорка всего еще полчеловека, и много, ох, как много нужно сделать, чтобы юноша приобрел собственные ноги. Нет, нельзя не идти к Лорке Пшеницыну. «Я недолго буду у него!» – думает Егор Ильич, но сам не верит себе.

– Хорошо, Егор! – спокойно отвечает она. – Не задерживайся попусту!

Зинаида Ивановна думает о том же, о чем и Егор Ильич. Да, ей опять придется коротать одной длинный вечер, поглядывать на часы, беспокоиться о том, чтобы углубленный в себя Егор не попал под трамвай, чтобы не встретили его в темном переулке злоумышленники. Опять придется то и дело отрываться от книги, смотреть на часы, а потом страдать оттого, что стрелки как бы не двигаются. Но Егора удерживать нельзя. Его ждет Лорка Пшеницын, а это значит, что нет силы, которая бы могла остановить мужа. Потом Зинаида Ивановна думает о том, что вся-то ее жизнь была в ожидании Егора Ильича. Он всегда уходил от нее и никогда не перестанет уходить.

Она смотрит на Егора Ильича и видит, что он уже обращен лицом к двери, что нога выдвинута, словно он уже сделал шаг вперед, к Лорке Пшеницыну. Что же, он всегда был и будет таким, ее Егор, – устремленным вперед. Ей вспоминаются слова мужа за чаем: «Когда человек умирает, ценность его бытия можно определить по тому, сколько недоделанных дел оставил он на земле…» Она поняла его так – человек не может никогда быть бездеятельным. Он и раньше говорил об этом, читал стихи: «Но мертвые, прежде чем упасть, делают шаг вперед…»

Нельзя остановить Егора! Доктора не понимают этого, а она понимает прекрасно и потому терпеливо стоит у дверей, провожает мужа, зная, что ей предстоит длинный и тоскливый вечер. Слушать шаги за окнами, смотреть на часы… «Он уходил от меня и всегда будет уходить к людям!» – думает Зинаида Ивановна, и ей вспоминаются другие слова Егора Ильича: «Трудная это должность – быть женой коммуниста!» И это тоже так. Никогда не будет такого, что Егор Ильич сложит руки на груди, сядет в мягкое кресло, скажет: «Ну, все, Зина! Можно отдохнуть!» Ему шестьдесят восемь лет, он сед и стар, к нему каждый день заходит доктор, но вот Егор Ильич опять стоит на пороге своей квартиры, и нога уже сделала шаг вперед…

Да, Егор Ильич стоит лицом к двери, нога его выдвинута вперед, словно он уже сделал шаг к тому, что лежит за дверью, – к ночному городу, залитому светом, к дому, в котором живет юноша Лорка Пшеницын, к людям, которых он повстречает на пути. Фигура Егора Ильича уже полна стремительности, энергии, движения, а сам он отрешен от того, что останется здесь, за дверью. Сейчас рука Егора Ильича поднимется к замку, замок щелкнет, Егор Ильич сделает еще шаг вперед и уйдет в ночь.

– Пошел! – решительно произносит Егор Ильич. Он поднимает руку, щелкает замком, открывает дверь и делает шаг вперед, но вдруг легонько покачивается, потеряв равновесие, хватается за дверь и закрывает глаза.

– Зина, я, кажется, падаю, – тихим ясным голосом произносит Егор Ильич. – Кажется, упал.

Но это неправда – он еще стоит на ногах. Егор Ильич падает после того, как делает еще один шаг вперед. Сделав этот шаг, он медленно-медленно, точно кто-то его поддерживает, опускается на пол. Рука скользит по стене, и ногти оставляют три глубокие бороздки – Егор Ильич старается задержать падение.

– Лорка… – шепчет Егор Ильич. – Лорка… Семафор…

Он падает вперед.

– Лорка! – еще раз шепчет Егор Ильич. Это – последнее.

Проходит несколько секунд, Зинаида Ивановна без звука, стремительно бросается к нему, падает перед Егором Ильичом на колени, хочет поднять его, но вдруг оглушительно громко звонит телефон, висящий в прихожей. Не понимая, что она делает, Зинаида Ивановна поднимается, идет к телефону, снимает трубку. Потом ей в голову вдруг приходит мысль, что в телефоне спасение, что трубка может сказать что-то такое, отчего прекратится кошмар, которым ей представляется происходящее. Поэтому она крепко прижимает трубку к уху.

– Здравствуйте! – говорит трубка. – Мне нужен Егор Ильич! Это звонит прораб Власов.

Она относит трубку от уха, неподвижная, как бы окаменевшая, еле слышно шепчет:

– Егор Ильич ушел… Он ушел!

Трубка немного молчит, потом слышно громкое:

– Когда вернется Егор Ильич, скажите ему, что я пойду утром вместе с ним к директору Афонину!

На часах было восемь часов три минуты, когда умер Егор Ильич Сузун.