Иван Иванович-старший, всегда начинающий застолье в доме Карцевых, вынул изо рта трубку, сунул ее с огнем в карман, поднялся.

– Ну, Игорь Савыч, расти разумный да удачливый! – произнес он величественно, словно индеец во время военного совета. – Одним словом, бывай со всем тебе, парень, предназначением!

Гудела морским прибоем крона кедра, мягко упала на землю прошлогодняя еловая шишка, лежащая в плетеном кресле, газета под ветром ворчливо прошелестела, и, наверное, от всего этого Игорю Саввовичу стало чуточку легче и он уже мог смотреть на жену и ее родителей, не боясь, что они прочтут в его глазах ненависть – несправедливую и больную.

– Спасибо, Иван Иванович! – благодарно сказал он старику. – Опрокинем, а?!

Выливая в широко открытый рот коньяк, Игорь Саввович заранее ощущал легкость, как бы чувствовал некое освобождение, что-то похожее на радость, полузабытое и далекое шевельнулось в груди, но еще раз, может быть, сегодня последний, он мельком подумал: «Господи, уж скорее бы что-нибудь случилось!»

– Вот так! – сказал Игорь Саввович. – Берите пример, граждане!

Смешная радость Светланы по поводу того, что Игорь Саввович хочет напиться, душевные слова старика, спокойная улыбка Карцева, радость тещи из-за радости дочери – все это разрядило напряженную обстановку, и за столом опять сделалось легко и просто. Хорошую, дружную Семью представляли трое Карцевых, старик Кульманаков, и опять хорош, очень хорош был Иван Иванович Карцев – человек с загадочным лицом японского бизнесмена.

– Поехало! – пробормотал Игорь Саввович. Зашумело в ушах, сладкая волна прилила к пояснице, в саду звенели колокола… Игорь Саввович уже не сердился на Карцева, нечаянно унизившего его бесценным подарком, а, наоборот, с охотой вспоминал, как хорошо отзывались о тесте в области и городе, как сам Валентинов, его Сплавное Величество Валентинов, говорил: «Карцев – это великолепно!» – и эти слова человека, легендарного, как Воскресенская церковь, были известны повсюду.

– А теперь надоть по второй испить! – сказал старик остяк. – Теперь само время за Светланочку, дай господь ей здоровья, испить! Светланочка!

Половину жизни осиротевший Иван Кульманаков отдал дочери односельчанина и фронтового друга, а когда Светлана уехала в город, любовь к ней перенес на родителей. Ни жениться, ни руководить лесхозом не хотел Иван Иванович-старший, а желал одного – служить Карцевым, и не за то, что отец Светланы спас Кульманакова, а из-за Светланы, только из-за Светланы, только из-за Светланы…

– Будь со всех сторон счастливая! – говорил старик, шмыгая носом. – А если тебя кто забижать будет, ты непременно жалься мне. Я в сердцах шибко лютый. Каждого зашибить могу!

Крупные стариковские слезы стояли в глазах, скатывались на щеки с миллиардами морщин, и это было жутко, непонятно жутко, так как, казалось, плакала маска. Откуда появились слезы, если лицо похоже на окаменевшее тысячелетнее дерево?

– За тебя, доченька! – нежно пропела теща.

– Будь здорова, дочь! – сказал Карцев.

И опять шелестели деревья, пели птицы, сияло солнце, пахло травой и медом… Ну отчего не радовался жизни тридцатилетний, атлетически сложенный мужчина по имени Игорь Саввович Гольцов? Чего ему не хватало? Чем был недоволен? Умная и любящая жена, высокий служебный пост, лучезарное будущее, Валентинов, увлеченный своим заместителем и не знающий, что Гольцов – его сын. Почему возникло немыслимое желание: заложить в ствол отвергнутого ружья патрон с пулей-жаканом, снять ботинок с любой ноги, взять в рот холодный, пахнущий ружейным маслом ствол…

– Игорь, почему не пьешь? – воскликнула Светлана. – Грозил напиться, а сидишь с пустой рюмкой…

Игорь Саввович нагнулся, заглянул Светлане в зрачки, затем отвел взгляд, бегло подумав: «Она знает о Рите! Знает, но никогда не скажет…» Беспокойства и уныния это открытие не принесло, но, наливая себе коньяк, Игорь Саввович окончательно решил, что из происшествий субботы можно вычленить что-то нужное и чрезвычайно важное для понимания того, что с ним происходит и будет происходить, словно в событиях субботы лежал ключ от Игоря Саввовича Гольцова. Он опрокинул в рот вторую большую рюмку коньяка.

– Молодец! Отчаюга! – крякнул старик остяк. – Ой, Светланушка, твой обманывает, что никогда не набирался до износу! Глянь, Игорь-то совсем не закусывает!

Карцев неярко улыбался. До зависти спокойным, целостным было его уникальное лицо с удлиненными глазами, с приподнятыми уголками век; сильное лицо, лицо улаженного, знающего себе цену человека, нашедшего тайный способ уравновешивать жизнь и самого себя в жизни на каких-то мудрых весах. Многое знал о жизни и людях этот немногословный, деловой человек, многое умел: сидеть за торжественным столом, молчать, говорить, вести дружескую беседу, работать; знал цену солнцу, ветру, запахам, щебетанию птиц. А ведь, наверное, не сразу дались ему улаженность, уверенность, величественная несуетность?

– Я поставлю на огонь пельмени! – сказала теща и пошла в кухню. – Через двадцать минут будут готовы!

Хорошо было на веранде, честное слово, хорошо! Игорь Саввович схватил бутылку с коньяком, махом налил полную рюмку, не глядя на жену, тестя и старика, залпом выпил.

– Первая колом, вторая – соколом, третья – пташечкой! – лихо произнес Игорь Саввович и неизвестно почему засмеялся, хотя сладость первого опьянения прошла, ощущалась только теплая дрожь в пальцах, голова же была отчаянно ясной, мысли приходили простые, как геометрические фигуры – круг, треугольник, квадрат. Например, произнесенная им фраза была равнобедренным треугольником. «Колом» и «соколом» – стороны, «пташечкой» – основание треугольника.

– Дрянной коньяк! – профессионально, словно дегустатор, заявил Игорь Саввович. – Могу выпить всю бутылку! – похвастался он и снисходительно расхохотался. – Игоря Гольцова бутылкой, брат, не возьмешь. Не таковский! Не-ет!

Крупно вздрагивающими пальцами – он этого не замечал – Игорь Саввович налил еще рюмку, с выпяченной грудью, заносчивый и надменный, потеряв из поля зрения жену, тестя, старика, утратив ощущение обстановки и происходящего, снова залихватски выпил. Коньяк теперь застревал в горле, вызывал спазму, но Игорь Саввович отважно преодолевал отвращение. «Напиваюсь!» – думал он, а вслух сказал:

– Игорю Гольцову все по плечу!

Произошли непонятные и забавные изменения на веранде, за столом, в саду. Стол уменьшился до размеров туалетного, веранда походила на палубу катера, то есть ощутимо покачивалась, сад перестал источать запахи, деревья казались фиолетовыми, укороченными, а поляна, наоборот, расширилась, казалась выпуклой, словно перевернутая тарелка.

– Вода уже кипит! – высунувшись из дверей, радостно крикнула теща. – Сейчас начну варить пельмени.

– Вода? – сосредоточенно спросил Игорь Саввович. – Вода? – Он покачнулся. – Вода! Известно ли вам, что все, абсолютно все состоит из воды? Человек – вода, дерево – вода. Земля покрыта водой. А вот на Луне воды нет. Нету! Это смешно, что на Луне воды нету и не-ту! – Он с удивлением развел руками. – А я еще выпью! Для Игоря Гольцова бутылка – это тьфу! И растереть! С бутылкой на-а-а-до кончать!

Издалека, оттуда, что могло быть и фантазией, донесся на что-то похожий голос:

– Игорь! Игорь, это уж слишком! Папа, дядя Иван, удержите Игоря!

Что такое? Папа! Как это просто – папа! А если у человека два – два! – папы? У одного живого человека два папы. Игорю Гольцову бутылка коньяка – тьфу и растереть. Во! Берем бутылку, наливаем, хлоп – нету! Забавно, что лужайка похожа на перевернутую тарелку. А вот в гостях у Прончатова никто не мог напиться. Хе-хе-хе, только он, Игорь Гольцов, способен доброкачественно напиться.

– Мне сегодня подарили часы. Японские часы! – произнес Игорь Саввович убедительным голосом. – Самые лучшие японские часы! Догадайтесь, сколько теперь у меня японских часов? Дво-о-е-е-е-е! Вот! – Он показал руку. – И вот! – Он вынул из нагрудного кармана старые часы. – И вот! А дома? – Он хитро прищурился. – А дома у меня еще двое часов, отечественные и швейцарские. Я очень богатый, очень!

Игорь Саввович многозначительно помолчал. Он, казалось, действительно жил в другом мире или измерении; все реальное творилось и существовало отдельно, как бы проходя сквозь Игоря Саввовича, пронизывая его материальными предметами, как токами, и потому было фантастическим, зыбким, тонущим в теплом фиолетовом мареве. Отчужденность была сладкой, музыкальной, засасывающей, для полноты ощущений хотелось вывернуться наизнанку, сменить каждую частичку самого себя, как бы заново родиться в том же обличье, но, предположим, с отрицательным знаком.

– Пельмени поспели! – послышался из ничего, из пустоты голос. – Пельмени поспели!

Тоненький оранжевый лучик проник в непонятность, что-то высветлил, что-то, наоборот, спрятал в загустевшей темноте… Валентинов, навзрыд хохочущий в старорежимном кресле, Прончатов, умоляющий Игоря Саввовича держаться, Рита, пытающаяся вспомнить, было ли в ее жизни несчастье, управляющий Николаев, провожающий Игоря Саввовича глазами убийцы, профессор Баяндуров с его речами о сенсорном голоде. Соединялось, перемешивалось, рассоединялось, опять соединялось…

– Я часы умею починять! – неожиданно вскочив, запальчиво выкрикнул Игорь Саввович. – Я самый лучший часовщик в городе! Это признал даже знаменитый Матвей Ерофеевич. – Он вытянул руку, сложил пальцы фигой. – Он, ваш хваленый Матвей Ерофеевич, не мог починить «лонжин» академика Кузнецова, а я пришел к Матвею Ерофеевичу, посмотрел и – починил! Я вот что сделаю! – снизив голос, вкрадчиво, ссутулившись и прижав руки к туловищу, точно к чему-то подкрадывался, сказал Игорь Саввович. – Я вот что сделаю: брошу трест и стану часовым мастером. Знаете, сколько зарабатывает Матвей Ерофеевич? Минимум четыре сотни. А я? Да Игорь Гольцов – часовых дел гений – пять сотен возьмет, всегда возьмет. Ладушки!

Теплое и сильное, непонятное что-то навалилось, обрушилось на Игоря Саввовича. Покатился по столу, упал на пол и разбился фужер, послышался странный звук… Это Светлана бросилась Игорю Саввовичу на шею, начала быстро, горестно, умоляюще целовать его лицо, шею, плечи; жена целовала так, словно они сто лет не виделись, словно Игорь Саввович невредимым вернулся с войны или вышел из тюрьмы, будучи осужденным пожизненно. Забыв о родителях и старике, обо всем на свете, плача, Светлана говорила:

– Все будет хорошо, вот увидишь, все будет хорошо! Все будет хорошо, а плохо не будет, плохо не будет никогда, никогда. Я тебя спасу, я тебе помогу. Плохо не будет, все будет хорошо, очень хорошо!

Освободившись от объятий жены, ничего не поняв, Игорь Саввович внимательно, прищурив один глаз, точно в микроскоп, посмотрел на нее, пошатнулся, сел и уронил голову на стол, да так, что раздался сильный и глухой удар. Никто не успел испугаться, как послышался его восторженный голос:

– Вот какой лоб у Игоря Гольцова. Чугунный!

Стало тихо. Ветер улегся, припрятался, солнце уходило за кедр и сосны, голубовато-розовая дымка опускалась на землю, точно чад потухающего костра в ненастный день. Примолкли дневные птицы, озабоченные ночным устройством, и уже слышался голос одинокой ночной птахи. Запахи, как это всегда бывает на грани вечера и ночи, стали особенно резкими и яркими, такими насыщенными, точно хотели заменить солнечный свет.

– А я не плачу! – сквозь рыдания сказал Игорь Саввович в стол. – Я совсем не плачу… Я ухожу в часовые мастера…

Он проливал пьяные слезы, потому что весь мир – это теперь было ясно – ополчился против Игоря Саввовича Гольцова. Его не любят, не уважают, стараются отнять даже такое, чего он никогда не имел, но хотел иметь, чтобы узнать, что это такое. Жена его не любила и не уважала за то, что он спал с Ритой, главный инженер Валентинов – за то, что Гольцов против Коло-Юльского плота, управляющий Николаев – за то, что Игорь Саввович прописал сестру дворника, тесть Карцев – за то, что Игорь Саввович пользуется его высоким служебным положением, теща – за то, что он плохо обращается с ее дочерью, старик остяк – за то, что Игорь Саввович не взял ружье, Рита – за то, что он в постели сказал: «Пора спать!»

– Игорь, родной, милый, возьми себя в руки! Все хорошо, все отлично! Тебе станет легче. Ты выспишься, ты завтра будешь спокойным… Ты будешь здоровым. Все, все будет хорошо!

Он медленно поднял голову и мгновенно, как всякий очень пьяный человек, снова изменился – сделался злым, бледным, перекошенным.

– Что будет хорошо? – садистски медленно спросил Игорь Саввович. – В последний раз спрашиваю: что будет хорошо? – Слова душили, он хрипел от обилия слов. – Валентинов – знаменитость, Николаев – сволочь и карьерист, Прончатов – герой нашего времени, Савков – совесть и честь, а кто такой Игорь Саввович Гольцов? Хороший, плохой, умный, глупый? Отвечайте! Ну, отвечайте! Добрый, злой, смелый, трусливый? Ага, не знаете! – вопил он. – Не знаете! Так я вам скажу. Гольцов – никакой. Мыльный пузырь, арифмометр, приставка к Валентинову и письменному столу – вот что такое Гольцов. – Игорь Саввович театрально раскланялся. – Прошу любить и жаловать… Молчите? Ну конечно, вы люди воспитанные, деликатные, добрые. Ха-ха! Не верьте Гольцову! Он болтает… Болтает! Жена, где мои тапочки? Стоп! Я о другом… Да, да, я о другом! – Он качался. – Я о другом… Вы ничего не поймете и понять не мо-о-же-те! Надо быть ребенком, чтобы увидеть голого короля…

Старик Кульманаков крутил ошалело головой, теща замерла в дверях с дымящимися в больших мисках пельменями, Карцев рассматривал рисунок на скатерти, Светлана тихонько плакала, а с Игорем Саввовичем творилось то обычное, что происходит с человеком, когда он впервые за тридцать лет жизни принимает огромную порцию алкоголя и, отравившись, теряет человеческий облик. Игорь Саввович – новая перемена! – вдруг развеселился: заливисто и тонкоголосо хохотал, аплодировал самому себе, кланялся во все стороны, прижимал руку к сердцу. Он схватил плачущую Светлану в охапку, попытался танцевать с ней, но наступил сам себе на ногу и упал бы, если бы Светлана не удержала, а когда выровнялся, объявил, что хочет сделать серьезное заявление и при этом сатанински рассмеялся.

– Девушка, вы мне нравитесь! – страстно сказал он жене. – Разрешите вас проводить. Вы согласны? Спасибо! – Он встал на одно колено. – Я вас люблю! Примите мои поздравления. Что? Вы меня прокатите на автомобиле? Прекрасно! Вы сами водите автомобиль?.. Ах-ах!

Игорь Саввович сделался поразительно деятельным. В мгновение ока он совершил массу поступков: благодарственно пожал руку Карцеву, не узнавая тестя; облобызал тещу, чего никогда не делал; раскланялся со стариком, назвав его уважительно Эдуардом Эдуардовичем; одновременно с этим Игорь Саввович надел пиджак, затянул галстук и начал пятиться, изысканно улыбаясь, раскланиваясь и разговаривая на хорошем английском языке. Кончил он русским языком:

– Это вам сам Игорь Гольцов говорит, сэры, сам Игорь Гольцов! Ах, как жалко, что вы не умеете выговаривать мое отчество! Саввович, сэры, Саввович! Правильнее, конечно, сэры, говорить Саввич, но у Гольцовых говорят Саввович и только Саввович. Каприз, сэры, каприз!

В автомобиле Игорь Саввович продолжал ненасытную деятельность. Для начала он попросил Светлану, называя ее «девушкой», проехаться по главной улице города, чтобы посмотреть праздничную иллюминацию, а когда понял, что никакой иллюминации нет, потребовал, чтобы девушка развила скорость сто шестьдесят километров в час для проверки тормозов. Затем Игорь Саввович долго и пламенно уговаривал Светлану ехать на берег Роми – любоваться пароходами, лунной полосой на темной воде и самой луной.

– Надо, надо прикоснуться к природе, вечной и нетленной! – с пафосом говорил Игорь Саввович. – Почему люди не хотят понять, что природа облагораживает?.. Кстати, знаете, чем я занимаюсь? Уничтожаю природу… А почему мы не едем любоваться золотой полосой лунного света на темной реке?

Все окна автомобиля были открыты, салон продувался насквозь упругим прохладным воздухом, автомобиль двигался, и Игорь Саввович понемножку трезвел, хотя продолжал болтать чепуху, не обращая внимания на хохочущую над ним девушку, которой уже говорил «ты». На середине пути он неожиданно потребовал срочно остановить машину возле первой водоразборной колонки.

– Ты просто обязана, как гуманистка, как человек и женщина, напоить холодной водой умирающего от жажды…

Игорь Саввович прильнул губами к металлическому крану, пахнущему ржавчиной, пил так долго, что Светлана забеспокоилась, но он допил свое, а потом, хохоча и дико вскрикивая, подставил голову под ледяную струю. Мокрый, сел в машину и велел ехать дальше.

– Хотел бы я знать, – ворчливо спросил он, – почему мы не поехали смотреть лунную полосу на темной воде? А кстати, куда ты меня везешь?

– Домой.

– Домой? Это отличная идея!

За полтораста-двести метров от дома Светлана свернула в хорошо освещенный узкий переулок. С одной стороны вдоль узкого переулка стояли четыре гаража с разноокрашенными дверями – красной, зеленой, синей и желтой. Каменные, прочные, большие гаражи были совершенно одинаковыми, над каждым гаражом горела сильная электрическая лампочка в проволочной сетке.

– Приехали! – объявила Светлана. – Вот и приехали! Игорь, выйди, пожалуйста, я поставлю машину.

Игорь Саввович ловко и привычно быстро – ни разу не покачнувшись – выбрался из кабины, отойдя в сторону, принялся с деятельной дотошностью изучать переулок, в котором никогда не был и который ему понравился: казался веселым и уютным. Маленький такой, игрушечный, чистый. Не зная, как называется переулок, Игорь Саввович окрестил его Гаражным. Напротив гаражей на расстоянии ширины переулка стоял четырехэтажный дом всесоюзно распространенной архитектуры.

Ого! А домик-то, оказывается, не был таким тихим и равнодушным, как показалось поначалу. Как только Светлана со звоном открыла замки и потянула на себя скрипящие двери гаража, в одном из окон второго этажа появились сразу три головы – мужская, женская и детская. На третьем этаже в распахнутое окно выглядывала только одна голова, а в дверях крайнего, первого подъезда темнела загадочная женская фигура в зимней шали. Наконец, вспыхнуло окно на торце третьего этажа, на балкон вышла полуголая женщина, поглядела вниз, сонно потянулась и исчезла. Но больше всего Игоря Саввовича интересовали три горящие неоновые буквы – А, Е и А. Между ними были темные промежутки разной величины. Заинтересовавшись, Игорь Саввович сосредоточенно высчитывал:

– Если «аптека», то почему впереди две погасшие буквы? Я вас спрашиваю, почему… две буквы? Молчите? Хорошо! Начинаем сначала… – Он усердно бормотал: – Сначала, говорю, начинаем. Если не «аптека», то первая или две первые буквы – согласные. Какие?

– Прачечная! – сказала за спиной Светлана. – Это вывеска прачечной… Пошли, Игорь.

Он покорно дал взять себя под руку, слегка покачиваясь, когда асфальт оказывался неровным, работяще двинулся вперед, но все еще пытался повернуться назад, к трем неоновым буквам, так как здорово сомневался насчет прачечной. Так они прошли шагов сто, не больше, когда гулкий и светлый переулок вдруг до отказа, словно включили сразу сто транзисторов, наполнился звоном гитарных струн, хриплыми голосами и цокотом каблуков, подбитых металлическими подковками. Кто пел, почему пел, неизвестно. Но пели модное, пели отвратительными голосами, однако правильно, музыкально и так выразительно, что Игорь Саввович перестал покачиваться и отнял руку у жены.

– Отменно! – пробормотал он. – Стараются…

Занимая по ширине весь переулок, навстречу Игорю Саввовичу и Светлане двигались три парня с гитарами и девушка – тонкая и маленькая. Она шла в одной шеренге с парнями, но чуть в стороне от крайнего левого, как бы по не существующему в переулке тротуару. Кроме того, Игорю Саввовичу показалось, что за спинами парней скрывается еще кто-то, но уверенности не было, что это не тень одного из ревущих на всю улицу гитаристов.

Парни были так карикатурны, что даже художник из «Крокодила» не решился бы взять их за натуру: «Не поверят!» На самом высоком – не меньше двух метров! – были брюки помрачительной ширины, с колокольчиками и цепочкой. Волосы у него опускались ниже плеч, впереди закрывали глаза косой прядью. Второй и третий парни были слегка уменьшенными, но еще более окарикатуренными копиями длинного гитариста.

– Светлана, посмотри-ка, – совсем трезвея от удивления и шума, сказал Игорь Саввович. – Нет, ты только посмотри на них. Это же…

Он не закончил, так как длинный гитарист, внезапно оборвав песню, крикнул:

– Эй, ты, папаша! Сойди с дороги! Затопчем!

На трезвую голову Игорь Саввович, надо полагать, сразу бы понял, что «папаша» относится к нему, но сейчас оглянулся, чтобы посмотреть, к кому обращается верзила, и, так как переулок был по-прежнему пуст, Игорь Саввович недоуменно уставился на приближающихся гитаристов.

– Сойди с дороги, папаша, сойди! – устрашающе крикнул длинный. – Сметем, как муху, папаша!

Игорю Саввовичу еще раз померещилось, что за спинами гитаристов кто-то крался или просто шел, но это было мелочью перед тем, что Игорь Саввович, кажется, нашел приложение своей неистребимой жажде деятельности.

– Не надо кричать! – радостно улыбаясь, благожелательно и неторопливо обратился он к длинному парню. – Крик – оружие слабых, а вы сильный человек. Извольте понять: человеку, которого вы называете «папашей», обязаны вы, более молодые, уступать дорогу. В человеческом обществе, знаете ли, принято отдавать предпочтение старшим по возрасту, хотя в эпоху технической революции…

Волна пьяной доброжелательности, разнеженности, мягкости, любви ко всему сущему на свете бушующей стихией захлестывала Игоря Саввовича. Хотелось немедленно, на всю оставшуюся жизнь подружиться с гитаристами, зазвать парней и девушку в гости или пойти куда-то вместе с ними, попеть про Ваньку Морозова, как он «циркачку полюбил», и вообще, объединившись, идти дальше по жизни с ее радостями и печалями. Хотелось, обнявшись и целуясь напропалую, спрашивать: «А ты меня уважаешь? Вот спасибо! Я тебя тоже шибко сильно уважаю!»

– Что касается меня, друзья, – отечески вразумлял Игорь Саввович, – что касается меня, то слово «папаша» сегодня вполне приемлемо, хотя и с натяжкой. Мне сегодня стукнуло тридцать… А вы почему молчите? Мне хочется разго-о-ва-а-ри-вать! Очень!

Парни стояли неподвижно, оперевшись на гитары, смотрели на Игоря Саввовича с недоумением, точно на каменную стенку, которая по волшебству возникла на давно знакомой, исхоженной дороге. Они что-то неторопливо обдумывали, что-то тяжело соображали, трижды переглянулись, потом длинновязый – самый приятный из всех для Игоря Саввовича – укоризненно проговорил:

– Папаша, а ведь ты в стельку пьян! – Он ухмыльнулся. – Ты здорово поддавши, папаша. Можно на этом деле и пятнадцать суток схлопотать…

Гитаристы вдруг изменились. Они выглядели сейчас так, точно нашли наконец желанное, в поисках которого с раннего вечера исходили полгорода, лереорали все знакомые песни, сорвали голоса, истерзали струны дешевых гитар; они шли, пели, поднимали на ноги город, скучали и уже ни на что хорошее не надеялись, когда на обреченно-скучном пути возник Игорь Саввович – щедрый подарок судьбы.

– Папаша! – ласково склонив голову, сказал длинный. – Грубишь рабочему человеку… Эх, папаша, папаша!

– Игорь! – крикнула Светлана. – Берегись! Игорь!

Аккуратно уложив на землю гитары – девушка, вскрикнув, убежала, – трое медленно, улыбаясь и паясничая, двинулись к Игорю Саввовичу. Было видно, что сыгравшиеся гитаристы опытны в кулачных битвах – их движения были точно скорректированными и привычными; они на ходу устрашающе засучивали рукава.

– Игорь! Беги, Игорь!

Игорь Саввович машинально оттолкнул жену, трезвея до волнующей бодрости, вкрадчиво попятился, чтобы не обошли сзади, двигаясь неторопливо, снял пиджак, бросил на землю, принял боксерскую стойку.

– Папаша, убивать не будем, не боись! Наставим фонарей и пойдем спать.

Игорь Саввович с наслаждением заржал, но как раз именно в это мгновение длинная рука верзилы мелькнула в воздухе, Игорю Саввовичу пришлось отклониться – вместо лица кулак главы гитаристов угодил в плечо, и ровно через полсекунды верзила, переломившись пополам, взвыл от боли. Этого, однако, было мало – левая рука Игоря Саввовича снизу вверх нанесла привычный в такой ситуации удар в наклоненный подбородок. Длинновязый с криком упал и ударился головой об асфальт.

– Одна персона! – удовлетворенно заметил Игорь Саввович. – Ай-ай, как мне сегодня страшно!

Он все внимание сосредоточил на коротышке, понимая, как тот опасен – теннисный мяч, а не человек: и попасть трудно, и на ногах устойчив. Поэтому, наверное, Игорь Саввович не доглядел за молодцом среднего роста и немедленно получил удар в область солнечного сплетения, от чего перестал дышать, перед глазами поплыло, закружилось, и он сам не знал о том, что его ответный удар – сработала автоматика – пришелся коротышке в переносицу, а извернувшись, он одновременно с этим на лету поймал кулак парня среднего роста. Рывок на себя, переворот, удар коленом… и раздался такой крик, – что в ушах зазвенело. Игорю Саввовичу после крика показалось, что в переулке сделалось светло, как днем.

– Игорь! – крикнула Светлана.

Оказывается, коротышка оклемался и, несмотря на то, что из носа струей била черная кровь, шел на Игоря Саввовича с гитарой, держа ее в руках, как молот. Игорь Саввович начал лениво отступать назад, то есть до стены дома. Он уперся в нее спиной, и коротышка радостно ощерился: «папаша» сам угодил в западню. Со звоном описав дугу – Игорь Саввович мгновенно отклонился, – гитара врезалась в стену, разлетелась на мелкие части, а коротышка, потеряв равновесие, начал падать вперед и, естественно, наткнулся на кулак Игоря Саввовича, который опять радостно заржал, наблюдая, как коротышка медленно опускался на землю. Он делал это так, точно сонный укладывался спать.

– Вторая персона лежит под ногами! А третья где?

Парень среднего роста исчез. Длинный гитарист лежал в прежней позе, коротышка едва ворочался, и осталось произвести чисто техническую работу: разбежавшись, вскочить на первую из гитар, протанцевать на ней дикарский танец, что Игорь Саввович сделал немедленно. Он вспрыгнул на гитару верзилы, с треском и звоном струн расплющил ее, потом то же самое сделал с другой гитарой и вздел руки с торжественным криком:

– Слава! Чемпионом города Черногорска остался Игорь Гольцов, средний вес… Поздравим победителя.

Дрожащая от страха, задыхающаяся Светлана бросилась к мужу, прижалась. Она не могла выговорить ни слова, только мычала, мотала головой, и он снисходительно гладил жену по горячей щеке.

– Перестань, перестань. Вот дуреха!

Большой дом осветился почти весь, с первого этажа до последнего; поэтому Игорю Саввовичу и показалось, что стало светло как днем. Люди высовывались в окна, полураздетые, торчали на балконах, и кто-то уже бежал, кричал, махал руками…

– Пошли, мамаша! – хохоча, воскликнул Игорь Саввович. – Папаша здорово хочет спать. Па-па-ша баиньки хочет… – Он опять начал пьянеть. – Эй, мамаша, кому говорят, идти надо… А хочешь, я тебе чего-нибудь спою. Хочешь, я тебе спою песню скворца? Ну, этого, который у… который у Валентинова. «Любовь – кольцо, а у кольца начала нет и нет конца…»

Он качался, почти падал, снова ничего не видел, не слышал, не понимал. Сгибаясь под тяжестью, Светлана тащила на себе окончательно опьяневшего мужа: тащила его так, как это делали женщины в ее родной деревне, – с терпеливым и рабочим лицом.