Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Игорь Саввович

ModernLib.Net / Современная проза / Липатов Виль Владимирович / Игорь Саввович - Чтение (стр. 2)
Автор: Липатов Виль Владимирович
Жанр: Современная проза

 

 


Игорь Саввович по-прежнему легкомысленно улыбался, так как ничего нового и обидного Валентинов не сказал. Каждый день, когда Игорь Саввович входил в кабинет Главного, на лице Валентинова, не умеющего ничего скрывать, метровыми буквами было изображено все то, о чем сейчас говорилось.

– Благодарю за похвалу! – шутливо поклонившись, сказал Игорь Саввович. – Приятно, что вы, шеф, не разделяете мнения моих друзей. Один из них изрек: «Гольцов будет самоотверженно работать восемнадцать часов подряд, чтобы в течение восьми рабочих часов ничего не делать!»

Валентинов так и взвился:

– Что вы сказали? «Гольцов будет работать восемнадцать часов в сутки, чтобы в течение восьми рабочих часов ничего не делать»? Слушайте, да ведь это… Смешно.

Это и был один из четырех случаев, когда главный инженер Валентинов вынимал руки из-за спины. Сделал он это быстро, руки как бы выпорхнули из-под него, и раздался истинный, стопроцентный, знаменитый валентиновский хохот. Он смеялся так, что происходящее казалось театральным представлением, хотя ничего похожего на подделку не было: смеяться он способен был по-юношески, по-мальчишески, заразительно.

– Ха-ха-ха! – заливался главный инженер. – О, как вы меня насмешили, Игорь Саввович! Ха-ха-ха! У меня отваливается поясница. Ох-ха-ха-ха!

Валентиновский безудержный хохот, конечно, обесценил трагические, в сущности, мысли, которые главный инженер с такими муками, боясь быть бесцеремонным, высказал Игорю Саввовичу, на что – хитрая бестия! – Игорь Саввович и рассчитывал, и теперь самодовольно глядел на дагерротип декабриста, чувствуя острую боль под сердцем и душащий страх – привычное, как дыхание, состояние.

– Вот такие-то дела! – потухая, сказал Валентинов. – Такие-то вот дела, дорогой Игорь Саввович!

Дела действительно занимательны! Во-первых, почему главный инженер Валентинов, известный тираническими замашками в отношении всех своих прежних заместителей, пять лет – подумать только! – пять нескончаемых лет изо дня в день, если говорить инженерным языком, изыскивает возможности установить все и всяческие контакты с Игорем Саввовичем Гольцовым? Во-вторых, почему именно за последние месяцы главный инженер понял, что с Гольцовым что-то случилось? Почему умный и наблюдательный Валентинов не заметил, что это «что-то случилось» произошло почти два года назад?

– Игорь Саввович, – мягко проговорил Валентинов. – Игорь Саввович, почему вы так замкнуты? И отчего насторожены? Ну, попытайтесь представить, что я вас позвал в гости просто так, без причины. Понимаю: старомоден, как этажерка, знаю, что в наше время одного гостя не принимают, а готовится непременно массированный десант. По-моему, лучшее количество гостей – три человека. – Он опять оживился. – Слушайте, Игорь Саввович, вам когда-нибудь приходилось выпивать на троих? В подворотне или в темном подъезде, из граненого стакана, с огурцом? Водку разливает мрачная, небритая личность, двое других бдительно следят за соблюдением справедливости и одновременно высматривают, нет ли милиционера. Ну, признавайтесь, приходилось?!

Игорь Саввович нахмурился.

– К сожалению, не приходилось! – искренне признался он. – Я ни разу в жизни не напивался вообще.

Меньше года оставалось Валентинову до того дня, когда счет годам перевалит на седьмой десяток, был он такой крупной фигурой в сплавном деле, что к нему приезжали за советами и консультациями со всех концов страны, но в быту, этот избранный богом и судьбой человек был ребенком. Случалось, он задавал окружающим совершенно наивные вопросы, такие, как: «Что дороже, метр полотна или нейлона?» Когда же выяснялось, что полотно дешевле, Валентинов немедленно привязывался с вопросом: «Почему носят сорочки из нейлона, если полотняные дешевле и – главное – полезнее?»

– Сергей Сергеевич, а вы правы! – серьезно и тихо сказал Игорь Саввович. – Я чувствую себя предельно плохо, хотя, кажется, нет никаких оснований. Вы сказали: угас. Образно и точно!

Работая рядом с главным инженером, Игорь Саввович иногда ощущал больное, надрывное и разрушительное чувство любви к человеку, который не знает, что перед ним стоит или сидит родной сын. В такие мгновения забывались мать и отчим, исчезало все, кроме желания тихо сказать: «Сергей Сергеевич, я – ваш сын Игорь!» Что будет после этого, неважно, но желание сказать это было таким влекущим, каким бывает сумасшедшее желание спрыгнуть с огромной высоты на землю.

– Я не понимаю, что со мной происходит, и, следовательно, не знаю, что делать! – продолжал Игорь Саввович. – Наверное, мне придется приспособиться к… такой жизни.

Валентинов молчал. Он наверняка ожидал другого, думал, что Игорь Саввович или не поймет его, или сделает вид, что не понимает, а может быть, станет упрямо защищаться. Однако произошло непредвиденное, и пораженный Валентинов смотрел на своего заместителя прощупывающими, недоверчивыми глазами, а Игорю Саввовичу опять подумалось, что Валентинов толстокож – если за все пять лет не заговорило в нем то, что не имеет названия и даже смысла: таинственное, непонятное, генетическое. Однако Валентинов не только не догадывался, кто такой Гольцов, но все пять лет знакомства Игорь Саввович ловил его недоверчивый взгляд, будто проверялось и контролировалось все – мысли и поступки, слова и молчание.

– Может быть, мы вместе разберемся? – с обычным энтузиазмом сказал встрепенувшийся Валентинов. – Взгляд со стороны иногда… Понимаете?

Сделав протестующий укороченный жест, Игорь Саввович перебил Валентинова, но, прежде чем сказать нужное, еще раз подумал, как это лучше «сформулировать».

– Мне думается, – сказал он терпеливо и вежливо, – что мы дошли до конца. Спасибо, но собой я буду заниматься теперь только сам.

– Почему теперь? – быстро спросил Валентинов.

– А потому, что вы – третий человек, который произносит по отношению ко мне слово «угасание». Трое составляют совет, не правда ли?

Тихо сделалось в домашнем кабинете главного инженера Валентинова, если не считать, что за открытым окном тоненько попискивали молодые воробьи да царапала по стеклу черемуховая ветка, на которой, наверное, покачивался знакомый сытый скворец. Валентинов по-прежнему глядел вверх, бородка воинственно торчала, перекрещенные ноги были длинны, породисты, как и ноги Игоря Саввовича.

– Непонятный вы для меня человек, Игорь Гольцов! – задумчиво проговорил Валентинов. – Наверное, весьма и весьма отстал ваш покорный слуга от века… Я не понимаю вашего молчания, никогда не знаю, говорите вы серьезно или шутите, не могу понять, как вы относитесь к работе, к людям… Правда, бывают мгновенные озарения, когда мне кажется, что вы думаете и чувствуете одинаково со мной, но это так редко, что и говорить не приходится… – Он виновато улыбнулся. – Поверьте, у меня порой возникает такое ощущение, точно вы не землянин. Вот как отстал я от века в этих четырех стенах.

Вон, оказывается, как, батенька ты наш! Контакты с Игорем Саввовичем главный инженер устанавливает по принципу черного ящика, по принципу познания того, что было совершенно непознанно в отгороженном вот этими стенами мире. Ничего другого, оказывается, не было за спиной сверходаренного математика и аналитика Валентинова, а только чисто профессорское любопытство к редкому экземпляру человеческой породы. Ученые мы, аналитики, исследователи!

– А вы и не старайтесь сразу все понять, Сергей Сергеевич! – произнес Игорь Саввович великолепным спокойным голосом. – Поймете – разочаруетесь, не поймете – будет продолжаться изысканная жизнь увлеченного исследователя.

В двери трижды постучали, главный инженер привычно прокричал: «Входи, мама!», и в кабинет с подносом в руках вплыла Надежда Георгиевна. Крохотулька-графин с белым вином, крохотульки-рюмки, бутерброды нескольких видов и накрахмаленные огромные салфетки, тонкие, свернутые в треугольнички, с монограммами «СВ».

– Вот, посмотрите, Игорь Саввович, как обращается с родной матерью ваш Валентинов! – сердито проговорила бабушка. – Не стыдно тебе, Сергей, что таскаю тяжести, а каталка – я ее называю чертовой каталкой – каталка не раскладывается… Не стыдно тебе, Валентинов?

– Стыдно должно быть не мне, а тем, кто сконструировал негодный передвижной столик! – Увидев, что Игорь Саввович поднимается, чтобы принести из коридора передвижной столик, Валентинов буквально завопил: – Эта так называемая каталка опасна! В прошлом году я ею прищемил палец, да так, что три дня не мог писать… Ради бога, будьте осторожны, Игорь Саввович! Будьте осторожны!

Сколько раз Игорь Саввович гостил у главного инженера, столько раз повторялась сцена с передвижным столиком и столько раз Игорь Саввович переживал сладкое чувство нежной любви к бабушке – такой молодой, ясноглазой, улыбчивой в свои восемьдесят три года.

– Угощайтесь, Игорь Саввович! Прошу тебя, Сережа, непременно положить салфетку на колени… Знаете, Игорь Саввович, мой великовозрастный сын коллекционирует сальные пятна. В химчистке говорят: «Такие не выводим!» – Бабушка разъярилась. – Ходить с сальными пятнами? Фи! Интересно, что говорят об этом в твоем институте?

– Я работаю в тресте, мама!

– Я не могу произносить слово «трэст». Это черт знает что такое!

И это было знакомым, ритуальным, очень смешным, потому что Надежда Георгиевна «трест» произносила через «э», презрительно и брезгливо, и при этом делала руками такое движение, какое делает чистюля-кошка, коснувшись грязной лужи.

– Я покидаю вас! – Бабушка улыбнулась. – Сергей, не забудь о салфетке.

– Мне только кофе, – сказал Игорь Саввович, исподлобья наблюдая за Валентиновым, который по-прежнему не знал, о чем говорить, когда вопрос об «угасании» заместителя был исчерпан.

– Я тоже кофе! – сказал Валентинов. – Знаете, если бы не было кофе, жизнь стала бы значительно преснее…

– Совершенно с вами согласен, Сергей Сергеевич! – светским тоном ответил Игорь Саввович. – Совершенно согласен!

Болело и постанывало все: грудь, височные доли головы, ноги и руки. Страх перед неизвестностью был таким яростным, что уже представлялся чужим, придуманным, как бы отдельным от самого Игоря Саввовича. Казалось, в кресле сидит сам Гольцов, а за креслом, за спиной, стоит он – страх.

– Кофе действительно хорошо! – рассеянно заметил Валентинов. – Кофе – это, знаете ли… Ого!

Эх, если бы не эта непонятная и страшная болезнь, не эти страхи, с которыми приходилось бороться ежесекундно, Игорь Саввович сегодня непременно добрался бы до истины, то есть решил вопрос, какого рожна надо от него главному инженеру Валентинову. Только ли этнографический интерес одного поколения к другому, только ли странность и непонятность самого Игоря Саввовича влечет его, или что-то другое, более важное? Правда, в тресте поговаривали, что после ухода на пенсию Валентинова главным инженером станет Игорь Саввович Гольцов, и поэтому можно было предположить, что Валентинов изучает преемника, чтобы уверенно и безошибочно отдать свое дело в надежные руки. Если все обстояло именно так, то Игорь Саввович мог тут же сказать: «Плевал я на ваше дурацкое кресло! Извольте пойти ко всем чертям, товарищ Валентинов!»

– Игорь Саввович, – собравшись с духом, сказал Валентинов, – я так мало знаю о вас, что, ей-богу, испытываю неловкость и порой растерянность. Это вы уже, наверное, успели заметить.

Игорь Саввович удивленно воскликнул:

– Что вы, что вы, Сергей Сергеевич! Ни один человек в мире не может представить вас хоть чуточку растерянным! – Он ухмыльнулся. – А что касается меня то я родился и воспитывался в привилегированной семье, ботиночное мое детство было легким, юность – светской. Я никогда не делал роковых ошибок и не стоял перед трагическим выбором. Меня можно демонстрировать как яркое свидетельство глобального благополучия. Честное слово!

Игорь Саввович злился, задирался, а Валентинов сидел неподвижно, в глазах появилась та грустная и мягкая вопросительность, которая была знакома и по «трестовскому» Валентинову. Идет какое-нибудь очередное шумное совещание, разгораются мелкие самолюбивые страсти, от кого-то уже летят перья, из кого-то сочится алая кровь, как вдруг главный инженер словно бы исчезает – с затуманенной, грустной и мягкой вопросительной улыбкой всматривается в самого себя, точно интересуется: «А что находится внутри пожилого человека, которого называют Валентиновым?»

– Мне трудно это объяснить, – по-прежнему не замечая состояния Игоря Саввовича и почти не слыша его, сказал Валентинов, – мне это трудно объяснить, но я часто и подолгу думаю о вас… – Он смущенно улыбнулся. – Вот я снова возвращаюсь на стези своя, хотя вы, признаться, все время меня обезоруживаете.

Валентинов отпил крохотный глоток кофе из крохотной чашки.

– Вы можете подумать, Игорь Саввович, что вы интересуете меня лишь как возможный преемник. Нет! Все много сложнее, а может быть, до смешного проще, как это часто случается с большой или кажущейся большой сложностью.

В саду, в том окне, стекло которого скребла ветка, теперь отчаянно разорялся скворец. К нему и прислушивался главный инженер Валентинов.

– Я буду откровенным, совершенно откровенным, Игорь Саввович! – энергично, но мягко продолжал он. – Вы человек настолько своеобычный и, как уже я говорил, сложный, непонятный для меня, что я знаю о вас лишь одну истину: вы поступаете всегда диаметрально противоположно моим поступкам.

Скворец был, видимо, старым знакомым Валентинова, из тех, кого в доме узнают по голосу. Десять лет назад на даче у Гольцовых тоже жил такой свойский скворец, он выучил любимую тогда Игорем мелодию и лихо, безошибочно насвистывал целых шесть тактов.

– Да, да и да, дорогой Игорь Саввович! Когда я хохочу, вы морщитесь, когда я печалюсь, вы шутите. Я ни разу не слышал, как вы смеетесь, не видел вас сердитым или гневным…

Скворец замолк, и от этого домашний кабинет главного инженера показался отчего-то ниже и меньше. «А может быть, Валентинов просто добрый, хороший человек! – лениво и неохотно подумал Игорь Саввович. – Может быть, на самом деле подводит грустные итоги». Опять вспомнилось, что Коло-Юльский плот называют «лебединой песней» Валентинова, услышались шепоты, шутки, намеки, все эти завистливые разговорчики о том, что главного инженера заменит Гольцов – зять самого Карцева. Может быть, шептуны правы: родственные связи заместителя были сильнее желания Валентинова передать свое кресло более достойному преемнику, чем Игорь Гольцов. Вот почему Валентинов – родной отец Игоря Саввовича, не знающий об этом, – заранее старался приспосабливать заместителя к ответственному будущему. Иначе трудно объяснить, отчего Валентинов часто и так упорно ищет контакта с Игорем Саввовичем, отдает ему максимум дорогого времени и, как говорили злые языки, носится с Гольцовым как дурак с писаной торбой.

– Ваше поколение, Игорь Саввович, реалистично, физики вопреки газетным статьям по сю пору в большем почете, чем лирики, но вы и здесь непонятны, – задумчиво говорил Валентинов. – Через месяц после нашего знакомства мне стало ясно, что вы отнюдь не рациональны, а еще через некоторое время я понял, что и лирическая сторона… – Он вдруг замолк, печально покачал мушкетерской бородкой. – Эх, Игорь Саввович! Когда-нибудь вы поймете, как это печально – покидать сей мир, не зная тех, кто остается, кто будет слушать, как поет скворец, читать книги, смотреть с Воскресенской горы на реку и синие леса…

Черт знает куда занесло этого Валентинова! Хочешь знать, кто займет твое заветное место, будет таскать дурацкие большегрузные плоты и ругаться со всем миром из-за такелажа, – так и шагай, сударь мой, проторенной дорогой. Задавай прямые вопросы, получай ответы, верь или не верь, но не впадай в поэтический лиризм, не играй на запрещенных душевных струнах!

– А вы знаете, Сергей Сергеевич, как вас называют наши прогрессисты? – спросил Игорь Саввович.

Валентинов удивился:

– А кто это такие – прогрессисты?

Игорь Саввович поставил на столик пустую кофейную чашку, неторопливо вытер салфеткой губы, подняв вверх – на манер Валентинова – левую бровь, предельно искренне изумился:

– Ах, вы даже не знете, кто такие прогрессисты?! Не верится. Да это знаменитая пара из моего бывшего отдела новой техники… Вас они называют «водолазом».

– Водолазом? Почему?

– Вот этого я вам не скажу, Сергей Сергеевич… Когда-нибудь сами догадаетесь. А меня они иногда называют «милым другом». – Он развел руками, с большой охотой объяснил: – Как же! Женат на дочери самого Карцева.

Валентинов рассердился:

– Безобразие и хамство! Вы женились на Светлане Ивановне, когда Карцев еще сидел в своем глухом районе… И вы не сделали отбивную из этих молодчиков?

Игорь Саввович доброжелательно улыбнулся.

– Опасно, Сергей Сергеевич! Еще могут подумать, что я принимаю всерьез «милого друга». Кроме того прогрессисты остаются моими друзьями, добрыми и честными ребятами… А хотите знать, как прозвали управляющего Николаева? Его зовут «коммутатором».

– Что? – Валентинов поперхнулся. – Слушайте, Игорь Саввович, да ведь это… Это прекрасно!

– Я же говорил – это умные и тонкие парни!

Игорь Саввович шутил и паясничал потому, что чувствовал себя старым, печальным и усталым человеком, перед которым шестидесятилетний главный инженер казался юношей. Вместе с тем Игорь Саввович точно знал, что в эти минуты его лицо спокойно, губы приподняты в иронической улыбке, глаза лишь немного тускловаты. Это ему было известно по зеркалам, перед которыми, почувствовав непонятную болезнь, Игорь Саввович иногда минут по десять занимался сличением того, что отражало зеркало и что ощущалось внутри.

– Так называемые прогрессисты – это единственные люди в тресте, которые не кричат громко, что я, даже будучи «милым другом», хочу и стремлюсь стать вашим преемником, – проговорил Игорь Саввович, тщательно пережевывая каждое слово. – Они правы, Сергей Сергеевич! – Он раскованно и щедро улыбнулся. – Что вы меня не понимаете – это плохо. А вот то, что я сам себя не понимаю, – это трагикомедия!.. Что будет, Сергей Сергеевич, если я попрошу у… – Он чуть было не сказал «у бабушки», – если я попрошу у Надежды Георгиевны еще чашечку кофе?

– Мама! – по-ребячьи звонко заорал главный инженер Валентинов. – Мама! Мамочка! Игорь Саввович хочет еще кофе.

Скворец немедленно ожил – засвистел так громко, что Игорь Саввович задохнулся. Сердце сжалось, он почувствовал, как побледнели, а потом покраснели щеки… Болен, здорово болен был Игорь Саввович Гольцов, если воспоминание о другом домашнем скворце волновало его до дрожи в коленях!

Врачи

Больница, которую еще называли обкомовской, находилась в самом центре города, на широкой и шумной улице, но была с фасада надежно укрыта густыми тополями, и неискушенный человек больницу без посторонней помощи сразу и не нашел бы.

Если сама больница с улицы была упакована в тополя, то внутри ее существовало еще более тайное, прямо-таки криминальное место. На втором этаже в углу висела самая маленькая в больнице табличка «Функциональная неврология». Очень странный кабинет. Если возле всех других кабинетов старинные красные кресла для ожидания стояли у дверей, то есть открыто и даже демонстративно открыто, то возле углового кабинета кресел не было – они укромно прятались в закутке. Все это объяснялось тем, что в обычной больнице нужный Игорю Саввовичу кабинет назывался бы коротко «Психиатр», а вот в обкомовской такого названия принять не могли. Дело в том, что даже в век научно-технической революции, когда все человечество переживало стрессы и дистрессы, когда число психических заболеваний по всему миру грозно увеличилось, пациенты этой больницы к врачу-психиатру обращаться не хотели.

Замена таблички «Психиатр» на табличку «Функциональная неврология» несколько помогла, но в корне вопроса не решила, и пришлось Игорю Саввовичу с осторожностью пробираться к врачу-психиатру, сидящему в кабинете с опасной табличкой.

Двенадцать дней назад тайно от жены и всего прочего мира, по совету матери, с которой он долго и осторожно, всемерно смягчая положение, говорил по телефону о своей непонятной болезни, Игорь Саввович пришел в опасный для карьеры кабинет. Его приняла молодая женщина – незамужняя, как понял по ее глазам Игорь Саввович. Она минут сорок беседовала с ним, удивлялась и многозначительно хмурилась и, наконец, сказав глубокомысленно: «Трудный случай!», назначила консультацию у профессора Баяндурова, принимающего пациентов в их больнице дважды в месяц. Фамилия Баяндурова у Игоря Саввовича была, как говорят, на слуху, мать и отчим несколько лет старались переманить Баяндурова в свой Черногорский медицинский институт, часто упоминали его фамилию с добавлением превосходных степеней. А в разговоре по телефону мать сказала: «Повидайся непременно с Гасаном Гасановичем Баяндуровым».

Совершенно пусто было в больнице, вообще никого, естественно, не было возле опасного кабинета, и над дверью горел разрешающий зеленый глаз. Постояв секунду-другую возле двери, Игорь Саввович постучал костяшками пальцев, увидев, что зеленая лампочка потухла, а красная зажглась, твердо вошел в кабинет, просторный и светлый. Профессор Баяндуров – только профессором мог быть человек в татарской тюбетейке на бритой голове – стоял к дверям спиной, что-то высматривал через окно, а молодая «психиаторша» сидела с озабоченным лицом. Поздоровавшись с Игорем Саввовичем, она робко пискнула:

– Гасан Гасанович, а Гасан Гасанович!

– Так и называйте меня! – сказал Баяндуров, поворачиваясь к пациенту. – Садитесь, пожалуйста, курите, если курите… Здравствуйте, Игорь Саввович!

Он был гигантом, этот легендарный даже для отчима и матери человек – вторая, после Валентинова, ромская городская и областная достопримечательность в людском, так сказать, исчислении. Когда говорили о Баяндурове, то всегда начинали с тюбетейки, которая якобы вышита бисером, на скрещенных линиях вставлены бриллианты, а все остальное – золотое шитье. После этого шла фраза: «Посмотрит, кивнет – вы уснули!» Третья сенсация звучала так: «Дуплетом режет трех уток». Профессор считался и был непревзойденным охотником.

– Игорь Саввович, – насмешливо сказал Баяндуров, – я не волшебник и не шулер. Я не способен своим пронзительным взглядом творить чудеса, тем более диагностировать! – Он сердился притворно. – Не вам, Гольцову, мне напоминать: говорите! Начинайте, Игорь Саввович, начинайте…

Он понравился Игорю Саввовичу, вернее, был так родственно узнаваем, что не мог не нравиться. Таким голосом, как Баяндуров, с больными разговаривали мать и отчим, пахло от них так же, как от Баяндурова, да и обращался он с Игорем Саввовичем как со своим человеком, то есть не ломался и не строил из себя знаменитость. Большой, моложавый, выбритый до синевы, с черными глазами и огромными вывороченными негритянскими губами – такой человек вызывал, наверное, у всякого симпатию. Вспомнилось, как в одной детской сказке после встречи со страшными волком и лисой заяц, чудом спасшийся, увидел медведя. Медведь был такой большой, что заяц сказал вдруг: «Привет!»

– Легко приказать: начинайте! – тоже насмешливо проговорил Игорь Саввович. – Я прочел две-три книжонки по психиатрии, в том числе и вашу, Гасан Гасанович, но ничего похожего не нашел. Минуточку! – Он поднял руку, чтобы Баяндуров справедливо не послал его к чертовой матери за дилетантскую вылазку. – Минуточку! Я хочу сказать, что упустил начало болезни и поэтому не знаю, с чего начинать, но все-таки попробую…

– Попробуйте! – совсем иронически буркнул профессор.

– По материнской линии и, видимо, по отцовской в моем роду психически ненормальных людей нет. Уверен, что не было и сифилиса! – заговорил Игорь Саввович медленно, но твердо. – Значительных травм, серьезных болезней, обмороков, потери памяти за собой не помню с рождения. Еще говорить?

– Хватит говорить! – перебил его Баяндуров и, повернувшись к молодой врачихе, обескураженно развел руками. – Вот и извольте лечить этих всезнаек! Вам он тоже диктовал ответы по схеме Патерсон – Миль – Баяндуров? Этак любой с панталыку собьется… – И опять с ироническим, но свойским и добрым лицом повернулся к Игорю Саввовичу: – Хватит говорить, дорогой Игорь, сын Лены Веселовской! Эх, не в клинике будь сказано, красивей женщины я не встречал… – И сделался серьезным. – А ну, скажите-ка, милый мой, какой бы вы сами себе поставили диагноз. Да не бойтесь, не завоплю – дилетантщину из вас не вышибить… Ставьте диагноз!

Игорь Саввович прищурился.

– Эндогенная депрессия.

– Страхи контролируются?

– Ах, если бы…

Баяндуров стал удобно устраиваться в кресле, а Игорь Саввович думал о том, что все прочитанные книги по психиатрии он помнил от начала до конца, что, доведись ему учиться в медицинском институте, как хотели мать и отчим, можно было бы сейчас идти к экзаменатору. И вопрос о контролируемости страхов, который задал Баяндуров, тоже убеждал, что Игорь Саввович много знал о себе, но не понимал, в чем дело.

– Опишите ваш рабочий день, Игорь Саввович! – неожиданно бесцветным производственным голосом потребовал Баяндуров. – По порядочку! По часам и минутам. Ну вот этак: «Поднимаюсь в семь, при этом…»

Игорь Саввович тоже устроился поудобнее, так как разговор обещал быть долгим.

– Я просыпаюсь около восьми. Просыпаюсь не сам, – начал Игорь Саввович. – Чтобы разбудить меня, жена тратит добрых десять минут. И как только я прихожу в сознание, первая мысль… – Он помолчал, чтобы Баяндуров опять не обрушился на него за дилетантский профессионализм рассказа. – Первая мысль такова: «Опять жить? Умываться, одеваться, ехать на работу? Боже мой, кому и зачем это надо!» Еще минут пять я лежу на боку, потом поднимаюсь, бреду в ванную, где обкатываюсь ледяной водой. После этого две-три минуты я чувствую себя почти здоровым, и эти минуты – единственные за все сутки. А потом? Как бы это передать точнее? В груди начинает расти комок страха и боли. – Он помолчал, подумал. – Боль чисто физического свойства. Что-то похожее на судорогу прокатывается по грудной клетке, кажется, что останавливается в сердце и острой болью отдается в нем…

Все-таки профессор Баяндуров лгал, когда обещал не пронизывать Игоря Саввовича гипнотизирующим всепонимающим взглядом. Сейчас его немигающие глаза были устремлены в глаза Игоря Саввовича, тугая и острая волна воли профессора как бы вытекала из черных глазных провалов, и было такое чувство, какое бывает на рентгеноскопии, когда включаются экраны – холодок обвевал лицо и грудь.

– К тому времени, когда подходит служебный автомобиль, я уже представляю из себя то самое, что вы сейчас видите, профессор! – весело произнес Игорь Саввович. – В таком состоянии я приезжаю на работу – внешне спокойный и старательно улыбающийся на людях. – Игорь Саввович улыбнулся именно так, как он это делал на людях. – Страхи вызываются всем, что происходит и не происходит! Секретарь сообщает мне о наиболее важных событиях – страшно! Сажусь на рабочее место, беру первую попавшуюся бумагу – страшно! Поднимаю телефонную трубку – страшно! Анализ ничего не дает, хотя я беспрерывно и заведомо напрасно копаюсь в себе, что уже само вызывает страх. Думаю: «Чего я боюсь?»

Он замолк, и это продолжалось до тех пор, пока Баяндуров мягко не напомнил:

– Продолжайте, Игорь Саввович.

– Продолжаю… Анализ не помогает, напротив, страхи увеличиваются, а боль в груди делается такой, что хочется стонать.

Он опять остановился. Большелобая хозяйка кабинета, которая в прошлый раз деловито хмурилась и многозначительно хмыкала, сегодня, заслушавшись, видимо, забыла, кто она такая, где находится, и смотрела на Игоря Саввовича откровенно любопытными глазами, словно хотела сказать: «Так вот он каков, этот Игорь Гольцов!» К таким взглядам Игорь Саввович привык, так как северный город Ромск создал вокруг него и его друзей легенду об их якобы роскошной жизни, причем такой роскошной, что и сам город, создавший легенду, в нее окончательно не верил. Впрочем, некоторые основания у горожан были: Игорь Саввович был женат на красивой женщине, дружил с красивыми женщинами и мужчинами, были загородные прогулки, поездки на катерах, рестораны, Игорь Саввович и его друзья модно одевались, свободно вели себя – они были заметными; поэтому, видимо, и создалась легенда о невозможно роскошной жизни.

«Дура! – мягко подумал о врачихе Игорь Саввович. – Милая, доверчивая дурочка!»

– Мой рабочий день состоит из совещаний, писанины и телефонных звонков, – вслух говорил он. – До болезни все эти три величественные ипостаси мне казались несерьезными, но все-таки нужными. Теперь я отношусь к ним со страхом, о чем уже была речь… – Он покорно улыбнулся. – Вот, Гасан Гасанович, какой покладистый больной сидит перед вами. Думаю, слышите, как мне сладко говорить о своей болезни, но хочется наконец-то выговориться… – И опять деловито поджал губы. – Я рассказываю то, что вам нужно?

– Да, да!

Баяндуров опять привирал, «Я все давно понял, но вы рассказывайте, коли хочется выговориться!» – было написано на лице Баяндурова и на всей его медвежьей фигуре, а кроме того, читалось откровенное: «Вы мне нравитесь, Игорь Гольцов! Человек вы занятный, славный и близкий. Не бойтесь ничего, пожалуйста, все будет хорошо!»

– К концу рабочего дня происходит странное – я не только не чувствую усталости, а, наоборот, как бы разгуливаюсь, – сказал Игорь Саввович. – А когда нужно спать, мне почти не хочется…

Профессор сделал едва заметный жест:

– А днем вы можете уснуть?

Игорь Саввович ухмыльнулся:

– Уснуть я способен в любое время дня, в любом положении.

– А на ночь? Принимаете снотворное?

– Никогда! – обиделся вдруг Игорь Саввовнч. – Я же докторский ребенок… Проворочаюсь до трех ночи, но даже димедрол себе не позволяю…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27