Для него зарницей вспыхнул на темном горизонте тонкий лучик надежды. Кто знает, не займет ли кресло Гольцова его коллега из отдела новой техники? Он, Татищев, за три с лишним года прошел такой подлый и гадкий путь, что всякий порядочный человек руку подать ему не хотел, и только такая наивная и добрая прелесть, как Колька Савков, ничего не замечал, не знал даже, что раз в месяц, не реже, Татищев осаждал главного инженера Валентинова просьбами и напоминаниями о переводе из статуса и.о.начальника в полноправного начальника.

– Престранная история со мной случилась, господа! – сказал Игорь Саввович. – Меня сегодня потянуло к вам, как преступника тянет на место преступления. – Он щедро улыбнулся. – Более того… Мне вдруг захотелось из первых рук узнать, за что меня поносят и не любят, презирают и считают подонком мои недавние друзья из отдела новой техники? Напоминаю, что при формировании отдела из восьми кандидатур я хотел работать – простите за амикошонство! – только с Витькой Татищевым и Колькой Савковым. И они, то бишь вы, стонали от восторга, что наша институтская тройка могла опять соединиться…

Так и было. С Николаем Савковым он учился на параллельных курсах, Витька Татищев был на курс старше, но они дружили, дружили умеренно, по-студенчески, без охов и ахов, весело, чуточку хмельно, не слишком часто встречаясь из-за студенческой перегруженности.

– Прогрессисты молчат! – спокойно констатировал Игорь Саввович. – Коленька Савков смотрит в потолок, Виктор Татищев полон загадочной подобострастности. – Игорь Саввович вдруг сделался деловитым, точно навозный жук, катящий шар в нору. – Буду тогда задавать вопросы, а вы отвечайте мычанием или легким свистом. Мычание – это «да», свист – «нет»! Договорились?

Окно кабинета новой техники тоже выходило на глухую, без окон и дверей, стену архива. Скучным был пейзаж, глаз не радовал, настроение не поднимал. Игорь Саввович покосился на кирпичную стену архива, подумал про себя: «Пропадать, так с музыкой!» – а вслух сказал:

– Первый вопрос: добивался ли я вольно или невольно поста заместителя? Не мычите и не свистите? Отлично! Неужели вы забыли, что я месяц не соглашался идти в замы, чтобы не разлучаться с вами, и только опасность, что в кресло зама сядет дурак и карьерист Восков, заставила меня пойти на уговоры, причем вы оба – оба! – настойчиво орали, чтобы я становился замом. Было-это? О, Савков мычит!

Разглядывающий грязный потолок Савков на самом деле мыкнул и повернулся к Игорю Саввовичу. Татищев никак не изменился, иезуит проклятый!

– Перехожу ко второму вопросу… Кто требовал, чтобы я не морочил голову хорошей бабе Светке Карцевой, а женился на ней? Тогда ихний папенька были захолустным районным начальством… Ну, кто откажется от своих слов? Не отказываетесь? Виктор Татищев, ты требовал, чтобы я женился на Светлане, хотя я советов не просил? Да или нет?

– Да! – сказал Татищев.

– Расчудесненько! Последний вопрос. Кто меня на всех перекрестках называет карьеристом и альфонсом? Савков? Татищев?

Спасибо Савкову! Сидел с опущенной головой, грустный и потерянный, а вот Татищев снова никак не изменился – хранил издевательски подобострастное выражение на круглом лице.

– Полгода назад я получил письмо в письме, – краснея и глядя в пол, проговорил Игорь Саввович. – Первое письмо, внешнее, так сказать, было адресовано мне, второе – некоему Хромцову Юрию Борисовичу в город Тюмень. – Он вынул из кармана измятое письмо полугодовой давности. – Второе письмо вынуто из конверта, и мне пришлось прочесть полстраницы: бумага сложена пополам… «Этот Ромский Растиньяк продолжает воробышком перепрыгивать по ступенькам служебной лестницы, ведущей вверх. Он уже заместитель влюбленного в него Валентинова, он уже женат на дочери первого заместителя председателя облисполкома…» – Игорь Саввович передохнул, повернулся к Татищеву. – Тебе удалось украсть у Савкова письмо, но зачем ты писал мой адрес на этой машинке?

Игорь Саввович вложил в машинку листок бумаги, написал несколько слов, протянул конверт и бумагу Татищеву.

– Идиот, ты должен был написать адрес на другой машинке! – тихо сказал Игорь Саввович. – Или ты это сделал нарочно, чтобы я понял, кто послал письмо и расправился с Николаем? Ты для этого выкрал письмо у Савкова?

Откинувшись назад, Татищев сделал руками такое движение, словно защищался от удара. Он был бледен до синевы.

– Боже! – удивился Игорь Саввович. – Он думает, что я буду марать о него руки. Мразь! – И повернулся к Савкову: – Держи свое письмо, владей! Стыдно быть таким большим и недобрым…

С каким-то воем Савков вскочил, бросился к Игорю Саввовичу, замахал длинными руками, покраснел пунцово, но Игорь Саввович мягко отстранил его.

– Я на тебя не сержусь, Николай! – сказал он. – Татищев и ангела совратит…

Игорь Саввович повернулся, сделал шаг к дверям, но остановился, точно его осторожно взяли за плечи. Пришло такое чувство, какое испытывает человек, покидая обжитое место, куда больше не вернется. И жалко, и грустно, и неизвестно, как жить дальше. Он подошел к стене, снял плакат «Здесь разрешается вообще», разорвал на мелкие кусочки, бросил в корзину и подумал, что этим жестом отрезал еще один путь назад, как был отрезан путь к солнечной еловой рати. Он подошел к дверям, открыл и закрыл их, и опять ощутил такое, точно навсегда утратил кусочек мира, где «разрешается вообще». Он вынул платок, вытер пот. «Надо держаться! – подумал Игорь Саввович. – Надо изо всех сил держаться!»

Он шел по коридору, пустому и похожему на траншею, мерным солдатским шагом, хотя никогда не знал военного строя, и так бы и ушел из треста, если бы не послышался вопль. К нему из темноты бросилась Виктория Васильевна.

– Игорь Саввович, ой, Игорь Саввович! Весь трест обыскала, вас нигде нет, а снова звонит Сергей Сергеевич. Ну, кто мог подумать, что вы в отделе этой самой новой техники!

В трубке пищало, завывало вьюжно, трещало, но голос Валентинова прозвучал четко:

– Здравствуйте! Слушайте и не перебивайте. Звоню с аэродрома, вылет задерживается.. На всякий случай прошу никаких решительных шагов до моего возвращения не предпринимать. Имеются оправдывающие вас сведения… Игорь Саввович, вы слышите меня? Прошу не перебивать! Как главный инженер треста, коллектив которого ответствен за ваши поступки, я вам приказываю ничего не делать. Вы поняли? Вы поняли меня, Игорь Саввович?..

Медленно положив трубку, Игорь Саввович задумчиво попрощался с Викторией Васильевной, вышел в коридор, остановился, чтобы привыкнуть к темноте и не споткнуться. «Валентинов на пределе, – подумал он. – Это опасно! После двух инфарктов!»

Дождь так и не пошел. Туча увеличилась втрое, потолстела, округлилась, но все никак не могла догнать и затмить жаркое солнце, хотя между ним и краем черной тучи оставалось крохотное пространство. Поддувал сильный ветер, гнал тучку к солнцу, а она, проклятая, стояла на месте. Ливанул бы дождь, загремел гром, молнии располосовали бы небо на мелкие кусочки – гори все алым огнем, крушись!.. Черная «Волга» устаревшей модели, но блестящая, стерильно чистая, полыхая бликами, выехала из тени забора, шофер дядя Вася подкатил к «хозяину», сонно улыбнулся:

– Садитесь, Игорь Саввович!

Шофер дядя Вася в сегодняшних жизненных планах занимал особое место, поэтому Игорь Саввович не сел, как обычно, рядом с ним, а молча устроился позади, что водителя не удивило, – бывали случаи, когда Игорь Саввович, находясь в особом настроении, устраивался за его спиной. («Поехали, Василий Васильевич, прямо, прямо и прямо! К черту на кулички!») Сегодня Игорь Саввович попросил:

– В Пионерский переулок, пожалуйста, Василий Васильевич.

Они покатили. Шофер дядя Вася сохранил такое выражение лица, какое положено водителям типа «ничего не видел, ничего не слышал, никуда не ездил». За день работы с Игорем Саввовичем шофер мог произнести только десяток слов, а все остальное время «крутил баранку» на предельной скорости да спал на остановках с ласковой и блаженной улыбкой на крепком лице. Не было случая, чтобы дядя Вася позволил себе заговорить первым, кроме обычных: «Садитесь, Игорь Саввович! Куда поедем, Игорь Саввович?»

– Знаете переулок? – с улыбкой спросил Игорь Саввович. – Бывали в Пионерском, дядя Вася?

– А кто его знает! – ответил водитель. – Может, бывал.

В зеркале заднего обзора Игорь Саввович увидел по-детски обиженное лицо шофера, так как дядя Вася знал не только каждый переулок в Ромске, но и каждый дом, и двадцать квартир из ста, как он сам подсчитал. По-настоящему обидеться на Игоря Саввовича дядя Вася, однако, не мог. Как-то так получилось, что за два с лишним года работы Василий Васильевич Субботин по-отцовски привязался к «хозяину», как называют по всей Руси великой шоферы своих начальственных пассажиров. Игорь Саввович тоже тепло и благодарно относился к пожилому шоферу, о котором рассказывали сказочные истории, например, о том, что таксист Василий Васильевич в иные сутки умудрялся в областном городе брать тридцать рублей «навару».

В городе открыто и с завистью говорили, что свой большой дом с мезонином, автомобиль и все другое «ночной таксист» дядя Вася построил на нечистые деньги. Дядя Вася не обижался, но говорил: «На двушки я построил дом, не на ворованное…» И деловито рассказывал, как он на пятиалтынных до денежной реформы, а потом – на двушках получал благодарственные рубли и гривенники. Он вынимал из кармана кучу двушек, подбрасывал их ловко на ладони и добродушно говорил: «Вот на них можно не только дом поставить, а линкор купить… Если разобраться, человек – существо доброе! Везу, скажем, пассажира с вокзала или аэродрома, гляжу: шарит но карманам или кошелек терзает, бедный. Это ему надо по телефону-автомату позвонить, узнать – дома ли, не ушли ли в театр или кино люди, к которым он едет… Ну, я ему сразу две двушки даю: „Звоните, товарищ пассажир!“ Он звонит, приходит веселый, едем дальше, приезжаем – надо рассчитываться! Ну, скажите, кто мне меньше полтины сверх счетчика бросит, если я его двушками выручил? То-то и оно! – Он выдерживал длинную паузу и заключал: – Если найдете пассажира, который скажет, что я взял чаевые без двушки, режьте меня хоть на сто частей!»

Привычка носить в кармане двушки сохранилась у дяди Васи до сих пор. Он всегда «звенел», когда садился или выходил из машины.

– Василий Васильевич, куда едем?

Не снижая скорости, дядя Вася ответил:

– Домой хочу на секунду заскочить, Игорь Саввович. Взять надо кой-чего по мелочи…

Василию Васильевичу недавно исполнилось шестьдесят четыре, никто ему более пятидесяти не давал, и, право, были основания. Крепкое розовощекое и загорелое лицо, шапка молодых волос, солдатская выправка, зубы с рекламы «Пользуйтесь пастой „Здоровье“. Всегда спокоен, уравновешен так, как может быть человек, достойно выполнивший главные земные дела. На окраине города стоял пятикомнатный дом с мезонином, рубленный из вечных лиственничных бревен, к дому прилегал большой сад, в кирпичном гараже стояла зеленая „Победа“, совсем не изъезженная.

В лиственничном доме, в пяти комнатах первого этажа и мезонина, жили трое взрослых детей, невестки и зятья, жена, мать и отец шофера Василия Васильевича Субботина. Инженеры, ученые, военные. Восьмидесятипятилетние старики – отец и мать шофера – тихо и благообразно доживали свой век в нижних комнатах, сам Василий Васильевич за обеденным столом вел себя диктаторски. «Домострой» он, наверное, не читал, но, попадись книга в руки, подписался бы под каждым абзацем. Домочадцы были дружными, работящими, веселыми, диктатуру дяди Васи принимали охотно. Ну, что еще оставалось сделать Василию Васильевичу Субботину на этой теплой и круглой земле?

– Я быстро, Игорь Саввович! Одна нога здесь, вторая – там.

Он вернулся через минуту, сел за руль и сразу набрал скорость сто километров в час.

– Приехали, Игорь Саввович!

Игорь Саввович первым выбрался на теплый асфальт, жестом попросив дядю Васю оставаться пока в машине, тихонечко пошел по переулку. Судя по табличке, он на самом деле назывался Пионерским, но это было единственное, что узнал Игорь Саввович на месте ночной драки. При ярком солнечном свете переулок был неузнаваем, в нем Игорь Саввович никогда не был и быть не мог – какое дело могло привести его в переулок, скучный до зубной боли? Этот знаменитый четырехэтажный дом, который превращал города в один большой четырехэтажный квартал, эти гаражи с разноцветными дверями, вклинившиеся в жилой массив, эти серые от пыли тополя с обрезанными руками и срубленными головами – боже, какая печаль и какая нудность. И даже вывеска «Прачечная» не вызывала ничего в памяти.

– Ладушки!

Предстояло вычислить, какой из четырех больших и высоких гаражей принадлежит, как утверждал следователь, Игорю Саввовичу Гольцову. Гаражи выглядели близнецами, двери же владельцы окрасили в разные цвета – голубой, зеленый, красный и коричневый. Ну-с, какой цвет дверей избрал для себя Игорь Саввович Гольцов? Зеленый – слишком распространенно и банально, красный – вызывающе, голубой – лирично, коричневый – сомнительно!

Он с ухмылкой сунул руку в нагрудный кармашек спортивной рубашки, вынул связку ключей с вычурным брелоком: человеческий череп и крохотная бутылка коньяка «Наполеон». На брелоке покачивалось пять ключей: квартирный, два автомобильных и два гаражных, очень больших… Посмеиваясь, подмигивая самому себе, Игорь Саввович начал обход гаражей слева направо, то есть с голубого. Один ключ почти подходил к верхнему замку, но не подходил к нижнему. Красный гараж ни одного ключа не принял, а вот третий гараж, то есть зеленый, мягко и бесшумно открылся. «Какая скука!» – лениво подумал Игорь Саввович, после чего повернулся спиной к зеленому гаражу, сделал три шага вперед и остановился – это было то положение, в каком он ночью ждал Светлану, закрывающую гараж. «Дурака валяю!» – презрительно подумал Игорь Саввович, представив, как сейчас глядит на него шофер дядя Вася, но вскоре все-таки пошло, сдвинулось, поехало… Зажглись три уцелевшие неоновые буквы прачечной, взвыл мотор машины жены, преодолевающей порожек гаража, захлопали створки окон и дверей балконов, зажглись, казалось, разом десятки окон, осветившие переулок ракетой; потом шаги Светланы за спиной, временный перерыв в памяти, зрении, слухе, затем – вой, гром, надрывный звон трех гитар и рев трех хриплых голосов. Мелькнула за спинами гитаристов маленькая согбенная фигура, живая, четкая, существующая, – боже, ему это не померещилось, не показалось, не приснилось! «Меня узнали! – подумал Игорь Саввович. – Может быть, сначала узнали Светлану, потом меня и пошли приступом… Вот почему следователь Селезнев…»

– Ладушки!

Игорь Саввович помахал рукой шоферу дяде Васе. Подойдя, водитель посмотрел на Игоря Саввовича сочувственно и как-то по особому родственно, точно Игорь Саввович был одним из его сыновей.

– Чьи это гаражи, Василий Васильевич? Зеленый – мой, а другие?

Дядя Вася неторопливо и многозначительно ответил:

– В красном стоит «мерседес» артистки Голубкиной, в голубом – «Жигули» учителя Семенова, в коричневом – «Волга» машиниста электровоза Мисхата Харисовича Бабаева, который скоро Героя труда получит…

Поразительная, уникальная осведомленность шофера дядя Васи в городских делах раньше изумляла Игоря Саввовича, а теперь он уже привык и знал, что если спросить Василия Васильевича, какой сегодня обед был у Валентинова, то водитель неторопливо ответит: «Баранина! Мать три килограмма баранины на базаре вчера брала и говорила, что сын соскучился по скороварке…»

– Почему вы думаете, что Бабаев получит Героя? – спросил Игорь Саввович.

– Представляют! Уже все бумаги собрали и в Москву отправили… – Дядя Вася вдруг замялся. – Мисхат сейчас тоже психует, Игорь Саввович…

Почему психует Мисхат Бабаев, Игорь Саввович обдумывать не стал, а опять спросил:

– А какое отношение ко всей этой истории имеет некий Гелий Макарович Фалалеев?

Игорь Саввович увидел на лице шофера точно такие же полные оторопи глаза, какие были у следователя Селезнева, когда Игорь Саввович ответил, что не знает, когда, кто икак строил его гараж.

– Фалалеев эти гаражи, Игорь Саввович, строил из ворованных материалов, – сказал шофер. – А артистка Голубкина этого Фалалеева обсчитала на две тысячи рублей… Дай мне волю, из-за угла зарежу эту Голубкину! А Фалалеев – сын здешней дворничихи…

Вот какие пирожки! Добрейший человек – шофер дядя Вася, собирался всаживать нож в актрису Голубкину – бездарь и кривляку. Такого, признаться, Игорь Саввович от водителя не ожидал, поэтому всем телом повернулся к Василию Васильевичу, театрально сдвигая брови, спросил:

– Это почему, товарищ водитель, собираетесь зарезать выдающуюся актрису? Отвечайте!

Дядя Вася грустно покачал головой:

– Вот вы острите, Игорь Саввович, а из-за этой стервы уже несколько хороших людей сгорело и еще кое-кто попухнет…

Нет, такого дядю Васю «хозяин» еще никогда не видел, даже не мог представить, что спокойный, умиротворенный, проживший длинную жизнь Василий Васильевич мог быть таким взволнованным, гневным. Мужицкое лицо сделалось жестким, точно дядя Вася схватил в руки вилы, чтобы идти колоть злого барина. Не было просвета, не было черточки доброты в лице водителя, когда Василий Васильевич посмотрел на красный гараж Голубкиной.

– У нее, воровки, «мерседес» последней марки! – сказал он сквозь стиснутые зубы. – За гроши купила в Москве, на солярке ездит – полтинник бак, а хватает на триста пятьдесят верст. У Левашева машина хуже, Левашев на черепахе ездит, а эта сволочь… – Он, казалось, проснулся. – Виноват, Игорь Саввович. Сильно я ее ненавижу, вот и вас под следствие подвела. Да и Ивана Ивановича Карцева эта пакость на ковер поставит! А теперь и полковник Сиротин влез в это дело, может без погонов остаться!

С уважением и тоскливой покорностью, словно Игорь Саввович был неразумным ребенком, а дядя Вася учил его азбуке, смотрел «хозяин» на своего шофера.

– Почему Сиротин потеряет погоны? – почти шепотом спросил Игорь Саввович.

Шофер дядя Вася немного успокоился.

– Разве вы не поняли?.. Он ведь мне племянник, Игорь Саввович. Старшей сестры, что померла, – сын… Сколько раз я ему говорил: «Допрыгаешься!» Не слушался…

Скажи сейчас шофер дядя Вася, что он – брат Кеннеди, тоже не удивил бы Игоря Саввовича. Сын дворничихи строит гаражи, актриса Голубкина ездит на «мерседесе» последней марки; боится потерять на гаражной истории звезду Героя труда машинист электровоза Мисхат Бабаев, о котором не реже трех раз в месяц пишет областная газета «Красное знамя»; Иван Иванович Карцев – тесть может стать «на ковер». Каждое слово – открытие новой планеты, каждое слово – обухом по голове.

– Василий Васильевич, а Карцев при чем?

– Не могу, Игорь Саввович, говорить о Карцеве. Большой человек, а наше дело – шоферское! Только вы сами помозгуйте, что к чему.

Игорь Саввович за хвостики вытаскивал из памяти обрывки разговоров, которые всегда от боли в груди, от того, что был углублен в свою мучительную болезнь, слушал вполуха, не вникал в смысл, считал никчемными городскими сплетнями… Актриса Голубкина была знаменита тем, что подряд «сняла» трех директоров театра, а четвертому сказала: «Хотите уцелеть, не реже двух раз в неделю советуйтесь со мной. Телефонные разговоры исключаются!» Что-то вспомнилось и о «мерседесе», каким-то чудесным образом купленном в столице…

– Мне Сергей Сергеевич звонил, – задумчиво сказал Игорь Саввович. – Хочет прилететь сегодня, а если не сумеет, убеждал не ходить завтра к следователю… Чем-то может помочь.

Шофер дядя Вася помедлил, поскреб толстыми ногтями подбородок, улыбнулся.

– Это чистое дело, Игорь Саввович! Старшина катера «Лена» Октябрин Васильевич вот в этом доме живет… Он-то уж знает, кто на кого ночью напал… В этом доме наших вообще много живет. Октябрин Васильевич с сестрой Викторией Васильевной, вашей секретаршей…

– Что? Они брат и сестра?

– Иго-о-о-рь Саввович! Их же фамилия Роговы! Они обои с Сергеем Сергеевичем сразу после войны работают.

Надо было передохнуть и оглядеться, чтобы не чувствовать себя так, словно стоишь на зябком ветру, а все мирские пути сошлись на шофере дяде Васе и четырех разноцветных гаражах… Черная туча все не могла догнать солнце, чирикали на ветлах, тополях и балконах чем-то встревоженные воробьи, по улице Гарибальди мчались автомобили, треща и надрываясь, тарахтел непонятный для города дизельный трактор, наверное, переезжал асфальт по специальным доскам. И было жарко, так жарко, что на первом гараже сидел пыльный скворец, разевал клюв, изнемогая от зноя, но в тень улететь, видимо, не хватало скворчиных сил.

– Понятно! – протянул Игорь Саввович. – Кое-что понятно…

Нечего больше было делать заместителю главного инженера треста Ромсксплав Игорю Саввовичу Гольцову в переулке Пионерском. Он еще раз поглядел на гаражи, на дом, затем сделал широкий хлебосольный жест:

– Василий Васильевич, если вы запрете на замок вашу роскошную черную «Волгу», я мог бы вас прокатить по славному городу Ромску. Пожалуйста, примите приглашение.

Войдя в гараж, Игорь Саввович открыл дверцу «Жигулей», завел мотор, дал сразу большие обороты и по крутой дуге, задним ходом пулей выскочил из гаража, заскрежетав тормозами, стал мертво. Распахнув дверцу, Игорь Саввович таксистским голосом пригласил:

– Будем садиться или нет? У нас время не казенное.

Шофер дядя Вася сел на переднее сиденье, Игорь Саввович закрыл гараж, а когда вернулся на водительское место, дядя Вася опять был таким, каким его Игорь Саввович никогда не видел: задумчивым и печальным.

– Над чем молчим, Василий Васильевич? – бодрясь, спросил Игорь Саевович. – На какую тему молчим, гражданин пассажир?

– Двадцать восемь тысяч наезжено, – сказал дядя Вася, глядя на спидометр автомобиля. – За год и четыре месяца… Молодец Светлана Ивановна, не дает тачке ржаветь!

Игорь Саввович и сам замечал, как жадно, восторженно относится к машине Светлана. Она каждый раз была счастлива, когда садилась за руль, говорила, что машина – ее маленький передвижной домик, такой уютный, такой славный; ей до сих пор странно, что она может владеть этим движущимся домиком, который весь, целиком и полностью, принадлежит ей, Светлане. А он не понимал, почему Светлана – дочь Карцева – так жадна к машине, когда родилась в доме, где не одна машина, а две – «газик» и «Волга» – поочередно подкатывали к дому председателя райисполкома. Отношение жены к машине было загадкой, смешной, нелепой, простительной для женщины и вызывающей у Игоря Саввовича нежную жалость к Светлане.

– Мы новичком будем! – сказал Игорь Саввович дяде Васе. – Город еще не знаем, показывайте дорогу до Ромского педагогического института…

– Пханяняй! – приняв тон Игоря Саввовича, ответил дядя Вася. – Покажем! – Но не удержался, еще раз посмотрел на спидометр. – Двадцать восемь тысяч… Пханяняй говорят, водило! – распоряжался дядя Вася. – Прямо, налево, потом под стрелочку, опять налево… А я и не знал, Игорь Саввович, что вы машину водить умеете… И хорошо водите, Игорь Саввович! – искренне добавил он, когда «Жигули» дали «пороху» по широкой улице Гарибальди. – По-таксистски водите! На стрелочку, на стрелочку, водило!

«Ромский ордена Трудового Красного Знамени педагогический институт имени Крупской» было написано на черной стеклянной табличке золотыми буквами, вокруг которой – что за фокусы! – висели сухие венки с выцветшими лентами. Выйдя из машины, прищурившись, Игорь Саввович рассматривал здание, о котором много слышал от Светланы, но на которое никогда не обращал внимания, прочел надпись на выцветшей ленте одного из венков: «В честь славного пятидесятилетия…» Игорь Саввович вспомнил, что два года назад Светлана звала его на высокие торжества, но он сидел над забавными часами и, сославшись на головную боль, на пятидесятилетие не поехал.

– Василий Васильевич, пройдем вместе к Светлане Ивановне? – предложил Игорь Саввович.

Он пристроился к шоферу, старался идти так, чтобы не быть ведомым, а незаметно повторять путь дяди Васи. Они прошли по длинному, светлому и уютному коридору, освещенному солнечным светом из шестиугольных окон, поднялись на четыре ступеньки, завернули направо и оказались в еще более светлом коридоре с церковными сводами и ложными колоннами. Здесь, как и внизу, было безлюдно, но за одними дверями слышался специфический звук живой аудитории. Дядя Вася остановился, вопросительно посмотрел на Игоря Саввовича, который с усмешкой махнул рукой:

– Ничего. Переживет.

Светлана с заложенными за спину руками ходила по дну аудитории-амфитеатра, говорила громко, по преподавательски отчетливо, и он не сразу понял, что она читает плач Ярославны из «Слова о полку Игореве». Светлана была специалисткой по древнерусскому языку, курс которого читала в институте, а в дни каникул занималась с абитуриентами русским языком – обязательным для экзаменов на литфаке. Игорь Саввович внимательно смотрел на жену, сейчас совершенно незнакомую женщину: прямая и строгая, суховатая и увлеченная, властная и абсолютно раскованная на виду у сотен глаз, она разительно была непохожа на жену Игоря Саввовича Гольцова. Кандидат наук, доцент, Светлана была фокусом, точкой, волшебным блестящим шариком, притягивающим сотни глаз жадных до слов и цитат парней и девчат. Они отлично знали, что Гольцова была второй фигурой на приемных экзаменах и почти все зависело от ее «да» или «нет».

Игорь Саввович иронически подмигнул шоферу дяде Васе, крикнул в распахнутые двери:

– Товарищ Гольцова, на выход!

Медленно, словно после сна, Светлана из лектора превращалась в обычную женщину. Несколько секунд ей понадобилось, чтобы понять: зовут ее, Гольцову. Решительная, гневным шагом она направилась к дверям, вдруг узнала мужа и бросилась к нему, испуганно восклицая:

– Что случилось? Ну, что еще случилось, боже мой, Игорь?

Он сделал два шага назад, чтобы можно было по-прежнему наблюдать жену в некотором отдалении.

– Я рад за тебя, – сказал Игорь Саввович. – Ты хороша за кафедрой, тебе нравится читать «Плач». Поздравляю!

Он замолк, поняв, что может произойти беда – Светлана была близка к истерике. Остановившимися побелевшими глазами она глядела не на мужа, а на шофера Василия Васильевича, словно он и только он мог помочь или, наконец, объяснить, что произошло.

– Успокойся, Светлана! – мягко сказал Игорь Саввович. – Ничего не случилось… Я решил все таки посмотреть, где ты работаешь, увидеть тебя за кафедрой… – Он покосился на дядю Васю. – Василий Васильевич помог мне найти твою аудиторию… Вот и все!

Абитуриенты, оставшиеся без лектора, начали бушевать: кричали, смеялись и даже пели; два или три лица показались в дверях, испугавшись, мгновенно исчезли.

– Мы поедем! – сказал Игорь Саввович. – Мне еще надо заскочить кой-куда… Не будем мешать. До вечера, Светлана!

Игорь Саввович повернулся, пошел по коридору. Спустился вниз на четыре ступеньки, оказавшись на первом этаже, наконец, сообразил, что Светлана работала не на втором этаже, а на полуэтаже. Дядя Вася догнал его в дверях, они молча сели в «Жигули», молча доехали до перекрестка улицы Гарибальди с переулком Пионерским, и здесь Игорь Саввович решительно попрощался с дядей Васей.

– Спасибо, Василий Васильевич! До завтра!

– До завтра, Игорь Саввович! – ответил шофер, но из машины не вышел, а, наоборот, повернулся к Игорю Саввовичу, добро, хорошо, понимающе стал смотреть на него, словно они прощались не до завтра, а расставались навсегда.

– Скоро сорок пять лет будет, как я баранку кручу, Игорь Саввович, – сказал дядя Вася. – Мильон народу перевидел, кто только со мной не ездил! Начальники и подначальники – всех возил! – Он смущенно улыбнулся. – Мне вас, Игорь Саввович, легко возить. Наш брат шофер так и говорит: легкий пассажир!

Шофер теперь смотрел прямо в лобовое стекло.

– Подхалима из меня не сделали, Игорь Саввович, мне бояться некого – хуже не будет, лучше не надо! Годы молчал, сегодня разболтался, так уж все скажу… Вы, Игорь Саввович, на малого ребенка похожи… Ну ничего не замечаете, что вокруг вас делается! Это вам не в обиду, Игорь Саввович! Переживаю я за вас… И знаете что? Бросайте-ка все и валите отсюда куда глаза глядят, пока еще молодой и здоровый… – Шофер дядя Вася махнул рукой. – Как поймете, мне все равно, Игорь Саввович, но от добра говорю… Счастливо вам, Игорь Саввович!

Он вылез из «Жигулей», пошел к черной «Волге» как-то боком, боком, как бегают собаки, если смотришь на них сзади. Забрался быстренько в кабину, дал полный газ – и поминай как звали! Только сизый дымок выхлопа узкой полосой протянулся по переулку Пионерскому.

– Ладушки!

Может быть, они договорились, красавица Рита и шофер дядя Вася, если с разницей в два часа говорили одно и то же Игорю Саввовичу Гольцову – советовали убираться из благословенного города Ромска к чертовой матери. Что они еще знают такое, чего он не знает?

Игорь Саввович завел мотор, доехал до перекрестка, увидев, что улица пуста, начал делать левый поворот, сделал его и только после этого сообразил, что не знает, как выехать на площадь Покрышкина. «Ну и не поедем, – подумал он. – Велика важность – площадь Покрышкина!» Он медленно поехал дальше по улице Володарского, добравшись до перекрестка, обнаружил, что правого поворота нет – можно было поворачивать только влево или ехать прямо. «Поедем влево!» – мирно подумал Игорь Саввович и через километр пути выехал к пристанскому скверу, то есть почти на берег Роми. Произошло это неожиданно, но Игорь Саввович обрадовался. Бросив незапертой машину, помахивая ключами зажигания, он пошел по асфальтовой дорожке: сначала вверх, а потом – вниз. Хотелось увидеть реку, чаек, посмотреть на белые пароходы, на которых давно не плавал, а любил, очень любил. Шипит пар, позванивает в графине пробка, по верхней палубе печатает степенные шаги вахтенный, солнечные блики перемещаются по стенам каюты, и на всем лежит зеленый отблеск воды. Ехать долго и далеко, сидеть по три часа без скуки в ресторане, есть из посуды, меченной золотыми буквами «Ромское пароходство», слушать, как поет палубное радио. Далеко и долго, обязательно далеко и долго…