Глава тринадцатая

АББАТСТВО СВЯТОЙ АННЫ

Первые два дня прошли спокойно. Сначала я каждую минуту поднимала глаза на небо, пытаясь разглядеть приближающиеся тучи или еще какие-нибудь приметы, предвещающие шторм. Но все было тихо. Светило блеклое осеннее солнце, шуршали темные волны, дул едва заметный ветер. Шхуна, слегка покачиваясь, медленно двигалась по морю. Джейми мирно спал в каюте, к вечеру выползая на палубу подышать морским ветром. И я успокоилась.

Но на третий день внезапно налетел сильный порывистый ветер. К тому времени мы уже вышли из залива в открытое море, потеряв из виду берег. Небо было по-прежнему чистым, и я не слишком испугалась неожиданно начавшейся качки. Мне даже нравилось, что судно скачет вверх-вниз на волнах, я чувствовала себя как ребенок в парке аттракционов. Никаких симптомов морской болезни я у себя не обнаружила и вздохнула с облегчением.

– Боюсь, будет шторм, – подошел ко мне капитан Дженкинс. – Буря близко. Видите? – Он указал пальцем куда-то вдаль.

Я не замечала ровным счетом ничего, но вежливо кивнула:

– Кажется, да. Что-то темнеет на горизонте.

Капитан хмыкнул:

– Вон то светлое пятнышко, мадам, за несколько часов предупреждает о приближающейся буре. А темнеет за час до ее наступления. К вечеру ждите качки.

– Разве она еще не началась? – поинтересовалась я, хватаясь за какие-то доски, чтобы не покатиться кубарем в сторону кормы.

– Это еще не качка, – с некоторой гордостью сказал капитан, – а вот когда буря налетит… Придется вам постоять на корме вниз головой, – и он подмигнул мне и грубо захохотал.

– Надеюсь, вы знаете рецепты шотландских народных средств от морской болезни? – поинтересовалась я, несколько обиженная.

– Шотландцы не страдают морской болезнью, – ответил Дженкинс, захохотав еще громче. – Это удел хлюпиков англичан.

– Спасибо за совет, – ответила я и отправилась в каюту.

Там уже суетился Муртаг, помогая Джейми подняться. Вместе они выскочили из каюты, едва не сбив меня с ног.

– Куда это вы так спешите? – поинтересовалась я, потирая ушибленный бок.

Молчание было мне ответом. Я в полном недоумении вышла вслед за ними и обнаружила обоих на корме. Один с риском для жизни перегнулся через борт, другой с риском для жизни держал его за ноги.

– Ха, – сказала я. – Вот это номер. Дженкинс только что сказал мне, что шотландцы не страдают морской болезнью.

– А я страдаю, – мрачно ответил Джейми, возвращаясь не без труда в вертикальное положение.

– Так вот почему ты не хочешь уехать в Америку!! – догадалась я. – Ты не любишь морские прогулки, совсем как эти хлюпики англичане.

В ответ он скорчил непередаваемую рожу и снова перегнулся через борт, выражая тем самым свое отношение к американской культуре.

– Ты прав, дорогой, – сказала я. – Гамбургеры действительно жуткая гадость. Не советую тебе их пробовать.

Вернувшись в каюту, он выглядел таким измученным и несчастным, что я перестала над ним издеваться.

На самом деле положение было более серьезным, чем казалось.

К вечеру действительно начался настоящий шторм. Детские аттракционы закончились. Несчастное судно подкидывало на волнах так, что это было покруче американских горок. Несколько раз тяжелая масса ледяной воды перехлестывала через «Святую Цецилию»-, сметая все, что плохо лежит, и оставляя нас мокрыми и потрепанными. Время от времени мне казалось, что мои внутренности вот-вот вылетят наружу. Меня нисколько не тошнило, я просто отчетливо ощущала, как внутри подпрыгивают и бултыхаются легкие, почки, желудок, селезенка… Видимо, то же самое ощущали и все остальные. Поэтому мы ходили со странными напряженными лицами, будто пытаясь не рассыпаться на части, готовые в любой момент поймать на лету выпавшие на палубу глаза. Джейми переселился из каюты на корму.

– Зачем лишний раз ходить туда-сюда? – философски заметил он в минутном перерыве между приступами тошноты, усаживаясь на корточки. – Пусть Муртаг отдохнет немного.

Действительно, ходить туда-сюда ему было незачем. Но об отдыхе мы с Муртагом могли не вспоминать. Мы провели незабываемые часы, держа Джейми из последних сил заледеневшими руками, чтобы он не свалился за борт. Порывы ветра налетали то с одной стороны, то с другой, «Святую Цецилию» ежеминутно швыряло в непредсказуемом направлении, мы рисковали все втроем слететь со скользкой мокрой палубы.

– Черт бы тебя побрал, – прохрипела я, в пятидесятый раз отползая на безопасное расстояние от борта. – Я тебе не Флоренс Найтингейл, голубчик. Боюсь, мне придется принять решительные меры.

Я была уверена, что на моем месте озверела бы и сама Флоренс Найтингейл. Поэтому мы с Муртагом оттащили почти бесчувственное тело моего мужа в каюту, и я заставила его сделать несколько глотков настойки опия, разведенной водой.

– Ну вот, – сказала я. – Попробуй только избавиться от этого, дружок, и ты уснешь вечным сном.

– Я прослежу за этим, – угрожающе сказал Муртаг.

Джейми посмотрел на меня мутным, ничего не выражающим взглядом и покачнулся. Опий начинал действовать. Интересно, я не перестаралась с дозировкой?

– Тебе лучше поспать, во сне тебя не будет укачивать. К утру шторм утихнет, – я обнадеживала не его, а себя.

Джейми наконец заснул. Мы с Муртагом облегченно вздохнули и тоже завалились спать.

К утру ветер немного утих и стал дуть в одном направлении. Шхуна продолжала качаться на волнах, но качка стала менее сильной и менее беспорядочной. Капитан все еще не поднял парус, и мачта выглядела сиротливо голой, как дерево, лишившееся не только листьев, но и ветвей. Джейми продолжал спать, чему я была рада от всей души. Дыхание и пульс были ровными, жар все еще держался, но был не очень сильным.

– Ну что, капитан, когда следующая буря? – спросила я, завидев Дженкинса.

– Может, и обойдется, – ответил он задумчиво. – Но еще несколько дней ветер не уляжется. Нам это на руку – быстрее доберемся.

– Вы хотите сказать, что волны не утихнут еще несколько дней?! – Я пришла в ужас. – Боюсь, в этом случае мой муж не выживет. Похоже, Джейми – единственный шотландец, который страдает морской болезнью.

– Сочувствую, – кивнул капитан.

Я и сама себе сочувствовала. Несколько дней Джейми становилось все хуже и хуже. Он очень ослаб. Он не мог ничего есть, только пил воду и быстро терял силы.

Я не могла ему помочь. Оставалось только ждать, когда же мы наконец высадимся на твердую землю. И я считала дни. Благодаря сильному ветру мы быстро продвигались к нашей цели. Я наслаждалась тем, как шхуна скользит по воде, смотрела на бегущие по небу облака, любовалась морскими закатами. Все было прекрасно, если бы только меня не беспокоило состояние Джейми.

Наконец вдали показался берег Франции. В дымке виднелись высокие почти отвесные скалы, и из них как бы вырастал четкий силуэт аббатства, мощные стены которого напоминали крепость. За такими стенами хорошо скрываться. Они укроют от преследователей и защитят от врагов. Я почувствовала, как напряжение последних дней слабеет, сменяясь уверенностью в завтрашнем дне.

Мы приближались. Силуэт аббатства увеличивался и наполнялся объемом. Да, это было солидное сооружение. Настоящая крепость. Романская архитектура всегда производила на меня благоприятное впечатление, создавая такое же чувство спокойствия, как двухметровый мускулистый мужчина, идущий рядом. Аббатство Святой Анны строили на века и на совесть. Думаю, за его четырехсотлетнюю историю монахи с успехом выдержали не одну осаду, пуская из узких амбразур стрелы, а позже пули и выливая с крепостной стены на головы неприятелю горячую смолу.

Нас никто не ждал. Мы распрощались с капитаном Дженкинсом и не без труда поднялись по узкой тропке, пролегавшей по скалам. Джейми уже не мог идти сам, и мы с Муртагом взмокли, втаскивая наверх его исхудавшее, но все еще тяжелое тело. После нескольких дней, проведенных, на качающемся судне, мне казалось, что земля ходит ходуном у меня под ногами. Я то и дело останавливалась и встряхивала головой, чтобы избавиться от ощущения, что я сейчас кубарем покачусь в пропасть. Муртаг был подозрительно сосредоточенным, будто боролся с постоянным головокружением. Наверху мы наконец отдышались и осмотрелись. До ворот еще с километр. Вокруг – никого. Только чайки истошно кричат.

– Что у них там сейчас, заутреня или обедня? – спросила я, высматривая хоть одну живую душу. Муртаг посмотрел на меня как на дикарку:

– Все монахи сейчас заняты дневной работой. Им некогда гулять по берегу и высматривать, не приехал ли к ним кто-нибудь в гости.

– Напрасно, – сказала я. – А вдруг мы – вражеские разведчики? Тогда они пропали. Так можно прозевать и целую армию, высадившуюся на берег.

Муртаг неодобрительно хмыкнул.

– Может, ты сбегаешь предупредить их? – предложила я. – Вдвоем мы этого парня все равно не дотащим.

– Они нас заметили, – сказал Муртаг, глянув в сторону ворот.

Действительно, ворота открылись, из них вышли двое монахов. Оставалось только ждать, когда они до нас доберутся.

Они добрались до нас на удивление быстро, и уже минут через пятнадцать Джейми был уложен на носилки двумя угрюмыми неразговорчивыми монахами, которые до смешного смахивали на парочку бритых охранников какого-нибудь бизнесмена.

– Это племянник отца-настоятеля, – сообщил Муртаг на ломаном французском.

Монахи молча кивнули. Один из них пробормотал что-то неразборчивое, из чего я сделала вывод, что аббат ждет нас. Действительно, отец Симон, в миру Малкольм Фрэйзер, встречал нас у ворот. Он удивленно посмотрел на Муртага, на меня и на тело, лежавшее на носилках. Я решила ответить на его невысказанные вопросы, чтобы не затягивать неловкую паузу.

– Салют! – сказала я. – Этот скелет на носилках – ваш племянник Джейми. Надеюсь, вам удастся его откормить. А я – его жена, Джулия. По совместительству являюсь лечащим врачом семьи Фрэйзеров. Вы страдаете какими-нибудь заболеваниями, передающимися по наследству?

– Рад познакомиться, – медленно произнес Малкольм Фрэйзер, по-видимому, немного ошарашенный таким приветствием.

И нашу милую компанию поселили в крыле, предназначенном для гостей. Мы были единственными гостями. Меня немного смущало, что я буду жить в мужском монастыре, но оказалось, что это не так страшно. Я не причиняла никому неудобств, и мне тоже никто не мешал. В то же время я знала, что поблизости всегда кто-то есть, и если мне понадобится помощь, она придет незамедлительно.

Джейми положили в отдельной комнате, у его постели круглосуточно дежурили монахи. Они ухаживали за ним, как заправские медбратья. Я надеялась, что теперь он быстро пойдет на поправку. Прекрасный уход, монастырское красное вино и на редкость изысканная кухня должны поставить его на ноги. Уже через два дня Джейми стало немного лучше.

– Мадам Фрэйзер, – заглянул ранним утром в мою комнату один из монахов, – ваш муж только что пришел в себя. Думаю, вы хотите его увидеть?

– Конечно! – Я тут же вскочила, нацепила на себя рясу, которую мне выдали вместо халата, и бегом ринулась к Джейми.

Он был страшно бледным и отощавшим, но все же он пришел в сознание, и взгляд его больше не был бессмысленным, а глаза – красными и воспаленными.

– Здорово, – сказала я. – Я уже почти поверила, что морская болезнь смертельна.

Он хмыкнул:

– И не надейся. Так просто от меня не избавишься.

– Пожалуй, – согласилась я. – В следующий раз поплывем в Америку.

Он улыбнулся уголком рта, но я видела, что ему не до шуточек. Он все еще был слаб, и его внутреннее состояние все еще вызывало у меня опасения.

– Вы не оставите нас вдвоем ненадолго? – обратилась я к монаху, сидевшему при входе.

Тот молча встал и покинул комнату бесшумно, как тень.

– Ну вот, ты быстро поправишься, – сказала я, усаживаясь на краешек кровати. – Главное – пока не нарушать диету, бульон с сухариками – верное средство.

Он вздохнул и ничего не ответил. Я осторожно провела рукой по его давно не стриженным спутанным волосам. Он едва заметно вздрогнул от моего прикосновения. Я убрала руку.

– Извини, – пробормотал он.

– Не стоит, – сказала я. – Ты теперь меня боишься?

– Нет, Юлия, я боюсь не тебя…

– Скажи мне чего?

– Себя.

Он отвернулся к стене.

– Ты хочешь, чтобы я ушла?

– И да, и нет.

Он снова повернулся ко мне и вздохнул. Его взгляд был обращен куда-то внутрь себя. Не знаю, что он там видел. Он смотрел на меня и в то же время сквозь меня, будто я была неодушевленным предметом.

– Нам нужно поговорить, – сказала я нерешительно.

– Не сейчас.

– Отлично, тогда я пошла. Я вижу, что я тебе только мешаю. Счастливо оставаться.

Я выскочила из его комнаты и хлопнула дверью. Тотчас внутрь проскользнул монах. Я торопливо шла по коридору, плотнее запахивая рясу и про себя ругаясь на чем свет стоит. Конечно, я не должна требовать от этого живого трупа бурных эмоций. Я прекрасно знаю, как капризничают выздоравливающие, особенно мужчины. Но хоть капля благодарности мне положена? Я могу получить хотя бы намек на то, что он меня помнит и испытывает ко мне какие-то чувства?!

Ворвавшись в свою комнату, я плюхнулась на кровать и нервно свернулась клубком под одеялом. Я страшно соскучилась по Джейми. С тех пор как я нашла его в форте Уильямс, я только и делала, что лечила его. За все это время мы едва ли обменялись несколькими фразами наедине. Я чувствовала себя страшно одинокой и несчастной. Мне нужен был близкий человек, которому я могла бы все рассказать. Мне очень не хватало общения, и здесь, в аббатстве, где все говорили по-французски, я чувствовала себя вдвойне изолированной. Французского я почти не знала. Я могла пообщаться разве что с Муртагом – хотя он, по-моему, всякий раз удивлялся тому, что женщина вообще умеет говорить, и не был утонченным собеседником. Оставался только сам аббат, Малкольм Фрэйзер, но я не решалась отрывать его от дел. Он выглядел очень сосредоточенным, углубленным в себя.

А мой драгоценный муж, ради спасения которого я совершила невозможное, избегает смотреть мне в глаза, отворачивается к стене и вообще ведет себя по-свински. Я съездила кулаком по подушке и всхлипнула. Спрашивается, что я сделала не так?

В этом мрачном расположении духа меня и застал брат Бертран, зашедший, чтобы передать мне приглашение от аббата. Брат Бертран был очень похож на молодого Боярского в роли Д'Артаньяна. Такой же худой, темноволосый и эмоциональный, только без усов. Он «заведовал» монастырской библиотекой – очень и очень богатой. Здесь были редчайшие рукописи на греческом и на латыни, с гравюрами старых мастеров, здесь были некоторые античные трактаты, которые церковь считала вольнодумными, но хранители библиотек не посмели их уничтожить и, рискуя своей жизнью, прятали эти книги. Здесь были книги почти на всех языках, их были тысячи и тысячи. Библиотека походила на лабиринт, в котором легко было потеряться и где брат Бертран ориентировался по каким-то одному ему ведомым приметам. Мне казалось, что книги расположены беспорядочно, но Бертран с легкостью находил нужный том за считанные минуты.

Брат Бертран был общителен, в отличие от остальных монахов, и прекрасно говорил на нескольких языках. Он был мне симпатичен, и я обрадовалась, увидев его.

– Вы чем-то расстроены, мадам Фрэйзер? – участливо спросил он.

– Да, я действительно расстроена. Меня беспокоит состояние моего мужа.

– Но мне сказали, что он пришел в себя. Мне казалось, это хорошая новость.

– Да, конечно, – я тоскливо вздохнула. – Но он не хочет меня видеть, не хочет говорить со мной. Он не хочет, чтобы я ухаживала за ним, и вздрагивает, когда я к нему прикасаюсь. Как будто он меня боится. Я не понимаю, в чем я виновата.

– Нужно подождать. Раненая душа болит дольше, чем раненое тело. Но время лечит и телесные, и душевные раны. Ваш муж еще не готов быть с вами таким, как прежде. Ему сейчас очень тяжело.

– Но я могла бы помочь ему. Он должен с кем-то поговорить, почему это не могу быть я?

– Дайте ему время. Он должен сам понять это. И тогда он захочет поговорить с вами.

– Спасибо за совет. Но если бы вы знали, как это обидно.

– Вы католичка или протестантка? – неожиданно спросил Бертран.

Я замялась:

– Признаться честно, я… как бы это сказать… ни то ни другое.

– Какого же вы вероисповедания? – Бертран глядел на меня заинтересованно и нисколько не осуждающе.

– Никакого! – выпалила я, поняв, что меня не предадут анафеме за это признание. Брат Бертран лишь изумленно поднял брови.

– Как же это могло случиться? Вы не приняли обряд крещения? Но даже незаконные дети имеют право быть принятыми в лоно святой церкви.

– Видите ли, мои родители были… атеистами. Они были прекрасно образованными людьми, знали все обо всех религиях мира, но не следовали ни одной. После их смерти меня воспитывал дядя Сэм, тоже закоренелый атеист. Как хирург, знающий, из чего состоит человек, может верить в Бога?

– Да, возможно, – задумчиво произнес брат Бертран. – Человеческая плоть не внушает мыслей о божественном. Но знаете, кто-то должен был вложить в нее бессмертную душу. Почему бы не предположить, что это сделал Господь Бог?

– Вполне логично, – сказала я. – Но мне кажется, что большинство людей подменяют веру соблюдением обрядов. Не важно, крестили тебя или нет, важно лишь твое состояние души.

– Вы правы. Но для большинства людей обряды нужны, чтобы поддерживать слабую веру, чтобы не дать ей угаснуть.

– Театр, – сказала я.

– Театр, – согласился брат Бертран.

– Вы слишком вольнодумны для монаха, – заметила я. – Это не повредит вам?

– Времена инквизиции уже прошли. Я читал много книг, я знаю философию, античную и современную. Но я не потерял веры, – он улыбнулся.

– Тогда, – меня вдруг осенило, – может быть, вы согласитесь выслушать меня? Мою исповедь?

– Может быть, – ответил брат Бертран. – А сейчас нам нужно идти, вас ждет отец Симон.

Несколько дней я не заглядывала к Джейми. О его состоянии мне рассказывал Муртаг или брат Роберт, ухаживавший за ним. Выздоровление остановилось. Ему не делалось лучше. Он почти ничего не ел, мало спал, все больше лежал с книгой. Ночью его мучили кошмары, он кричал во сне, просыпался в холодном поту и боялся засыпать снова. Он все еще не хотел меня видеть.

Я терзалась оттого, что не могу ничего для него сделать. Конечно, я не была профессиональным психологом, но все же я могла выслушать его. Нет смысла дожидаться, пока он сам позовет меня. Он скорее помрет, чем признает, что был не прав. И я решительно двинулась к нему в комнату. На пороге меня встретил Муртаг.

– Он не хочет тебя видеть.

– Его никто не спрашивает, чего он хочет! – рявкнула я.

– Он хочет, чтобы ты уехала немедленно. Я должен отвезти тебя обратно в Шотландию.

– Щас!! – Я отпихнула его локтем и ворвалась в комнату Джейми. В дверь вслед за мной осторожно заглянул Муртаг.

– Вон отсюда!! – закричала я. – Немедленно!! И чтоб я вас тут не видела!

Дверь захлопнулась.

– Ну, – потребовала я, – объясни мне, пожалуйста, что все это значит?! Я тебе так надоела, что ты хочешь отправить меня обратно?

– Тебе лучше уехать, – сказал он безучастно. – Муртаг отвезет тебя на Грэт-на-Дан, и ты вернешься домой. К своему мужу. Я хочу умереть.

– В последнее время ты страдаешь навязчивыми идеями. Одна из них – отправить меня к мужу. Однако мой муж – это ты. Или ты забыл?

– Я больше не могу быть твоим мужем. Наш брак можно признать недействительным – ведь ты назвалась чужим именем, когда мы венчались.

– Я объясняла тебе, как это получилось. Я вовсе не хотела никого обманывать. Почему ты заговорил об этом сейчас?

– Ну… чтобы ты знала, что тебя ничего не держит. Ты ничего мне не должна. Ты можешь уехать со спокойной душой.

– Черт бы тебя побрал! – Я вскочила. – Ты так хочешь от меня избавиться, но объясни же почему?

Он отвернулся. Я слышала, как он шмыгает носом, и не решалась говорить дальше. Наконец он заговорил сам:

– Я должен был сделать это раньше, Юлия. Я должен был, но я боялся рассказывать тебе.

– Расскажи сейчас. Я готова тебя выслушать. Я помогу тебе.

– Ты не сможешь, Юлия.

И он рассказал мне все о тех нескольких часах, которые он провел в подземелье у капитана Рэндалла. Я боялась слушать, боялась показывать ему, как мне тяжело. Я вцепилась обеими руками в стул и закусила губу. Я не видела его лица, видела только его левую руку, которая конвульсивно сжималась в кулак.

Когда Рэндалл вышел вместе со мной из камеры, Джейми ненадолго остался наедине со своими мыслями. Он был обессилен и ни на что не надеялся. Для него все было кончено. Он вслушивался в звук моих удаляющихся шагов, захлопнувшейся за мной двери и прощался со мной. Он знал, что жить ему осталось недолго – несколько часов до рассвета. Ему было уже все равно, как пройдут эти часы. Он знал, что ему предстоит вынести боль и унижение, но он знал, что такое боль, и был готов к ней.

– Я сказал себе: я буду вспоминать о ней до самого рассвета, я буду думать о ее теплой коже, ее мягких волосах, ее нежном голосе и кошачьих глазах. Пусть Рэндалл делает со мной все, что хочет, но я не пушу его в свою душу. Мое тело в его власти, но душа останется с тобой. Я сказал себе, что постараюсь… сохранить дистанцию.

Но оказалось, что сохранить дистанцию не так просто. Рэндалл пользовался попеременно болью и нежностью и постепенно разрушил все барьеры между телом и душой. Он был то ласков, то груб, то терзал, то любил. Боль от ударов и ожогов чередовалась с ласками и поцелуями. Рэндалл не оставил ничего от той дистанции, которую пытался сохранить Джейми. Между ними возникла странная близость, какие-то изощренные и очень прочные узы, которые соединяют мучителя и жертву.

– Он не просто использовал меня, нет, он любил меня. Это было проявление любви, акт любви. И все это время он говорил о тебе.

– Обо мне?! Почему?

– Он ревновал. Сильно ревновал. Он все время спрашивал, ласкаешь ли ты меня так же, как он, доставляешь ли ты мне такое же удовольствие. Он все время держал тебя перед моими глазами. Он хотел этого. Хотел занять твое место в моей душе, хотел, чтобы я не мог подумать о тебе, не вспомнив о нем. Я сопротивлялся. Я старался, как мог. – Он ударил кулаком по подушке. – Но теперь я не могу подумать о тебе без того, чтобы мне не стало дурно, без того, чтобы снова не испытать эту изнурительную боль и чувство полной опустошенности.