Глава 3

На следующее утро Селиг отправился в Восточную Англию. Как оказалось, престарелый епископ с восторгом принял его предложение, поскольку и сам немного говорил покельтски. Однако на случай какихлибо затруднений к посланцам присоединился и Элфмар. Правда, среди всех только епископ с нетерпением ожидал той минуты, когда наконец окажется во владениях датчан. Остальные слишком долго и жестоко сражались с ними, чтобы чувствовать себя в безопасности в окружении недавних врагов, пусть даже сейчас между ними и заключен мир.

Селиг, узнавший датских викингов задолго до саксов, тоже не питал к ним неприязни.

Но пройдет еще несколько дней, прежде чем границы Уэссекса останутся позади, поскольку из уважения к преклонным летам епископа всадники не торопили коней и часто останавливались на отдых в попадавшихся на пути поместьях или просто у обочины дороги, если местность была пустынной.

Медлительность путешествия совсем не раздражала Селига. Характер у него ровный, веселый, и вывести его из себя было не такто легко. Кроме того, он еще почти не видел страны, где решил обосноваться, если не считать того случая, когда, оправившись от раны, нанесенной кузеном Ройса, разыскивал сестру и друзей или когда решил присоединиться к войску короля Алфреда, собиравшегося воевать с датчанами.

Сестра проводила его.

– Я позабочусь о том, чтобы Ивар и остальные не разнесли по камешку новый дом, если вернутся раньше тебя, – пообещала она на прощание. – Но ты лучше моли Бога о том, чтобы при дворе короля Гатрума не оказалось женщин, иначе они просто не отпустят тебя!

Селиг только рассмеялся на это. Кристен и в самом деле любила поддразнивать его, тем не менее по крайней мере половина из сказанного ею была абсолютной правдой. Его люди тоже вечно подшучивали над ним, называя «Селигом – ангельское личико», хотя при рождении ему было дано второе имя – «Благословенный», и не за чарующую внешность, а потому, что, когда повитуха, принимавшая младенца, посчитала его мертвым, отец вдохнул в мальчика жизнь.

Второй день путешествия выдался таким жарким, что посланцы ехали даже медленнее, чем накануне, щадя тучного епископа. Но компания была приятной, местность – красивой, вокруг расстилались зеленые поля и цветущие луга.

Пока они проезжали через небольшую рощу, затенявшую узкую тропинку, Элфмар развлекал Селига веселыми историями и сейчас рассказывал о языческой богине, спустившейся на землю в поисках любовника, простого смертного. Случилось так, что все могучие и великие воины отправились сражаться, и богине пришлось одарить милостями низкорожденного ничтожного свинопаса. Однако на самом деле в обличье пастуха оказался бог, воспылавший к ней такой любовью, что готов был даже валяться в свином навозе за одну ночь с ней. Но богиня разгадала обман и…

Нападение из засады застало путников врасплох. Враги сыпались с деревьев, как спелые яблоки, выпрыгивали из кустов, размахивая дубинами и кинжалами. Никто не успел даже вытащить меч или хотя бы помолиться перед смертью – удары обрушивались со всех сторон. Из дюжины нападающих Селиг успел выделить лишь одного, правда, тоже незнакомого, скорее всего, грабителя, хотя мужчина казался чересчур хорошо одетым, а меч, рассекший епископа пополам, был слишком тонкой работы. Но тут в голове взорвалась слепящая боль, и Селиг почувствовал, что скользит вниз.

Молодой человек подвел своему повелителю и лорду прекрасного боевого коня. Лорд вскочил в седло и обозрел кровавую бойню, устроенную его людьми.

– Уведите их лошадей, – приказал он. – И заберите у них деньги, чтобы все посчитали их ограбленными.

– А что, если Алфред пошлет других?

– Их ожидает та же участь.

Глава 4

Леди Эрика поднесла к губам черпак, попробовала густую похлебку из зеленого горошка и вздохнула. Повар опять нуждается в наставлениях!

– Побольше шафрана, Герберт, и не скупись добавить соли! Торговец скоро приедет, и мы сможем пополнить запасы, купим все недостающее и про твои пряности не забудем.

Можно было бы и не упоминать об этом. Семь лет – достаточно долгое время, чтобы эти люди усвоили: их новый хозяин, пусть и датчанин, совсем не похож на прежнего, злобного старого скрягу. Но они, эти крепостные, народ пугливый и застенчивый, что неудивительно, если вспомнить, как жестоко и бесчеловечно обращались с ними.

Эрика положила конец бессмысленным наказаниям и жестоким избиениям еще четыре года назад, когда приехала сюда, чтобы управлять хозяйством брата, Рагнара, предоставившего сестре полную свободу.

Конечно, ее трудно назвать мягкой и доброй: Эрика вполне могла приказать высечь виновного, если он того заслуживал, и в самом крайнем случае даже велеть повесить – иначе она просто не смогла бы править владениями Рагнара в его отсутствие. Но, как оказалось, особых трудностей у нее не возникло. Эрика просто старалась быть справедливой и делать так, чтобы наказание соответствовало проступку.

Эрика осуждала брата за то, что он целых три года не заботился ни о делах, ни о здешних людях, до того как позволил ей наконец приехать. Впрочем, в этом, может, и нет его вины – Рагнар почти все это время сражался за новые земли и, конечно, не знал, что здесь происходит.

Ему досталось неплохое поместье, причем без всякого кровопролития. Старый английский лорд, живший здесь, так боялся потерять свои владения, что предложил Рагнару Харалдсону руку единственной дочери. И Рагнар был счастлив взять девушку в жены, получив заодно богатое приданое и преданность ее людей.

Тесть вскоре благополучно скончался, и Рагнар без всяких затруднений стал единственным хозяином и лордом, так как других детей у старика не было. И поскольку венчание проводилось по христианскому обряду, вассалы прежнего господина хранили верность новому даже после трагической смерти его жены при родах, девять месяцев спустя после свадьбы. Теперь они стали людьми Рагнара и Эрики.

С ее появлением был немедленно положен конец не только несправедливым наказаниям, но и полуголодному существованию, изнасилованиям, смертным приговорам за любые самые мелкие проступки. Однако эти люди так долго существовали под бесчеловечным ярмом, что почти каждый носил на спине рубцы от кнута и плети. Должно было пройти немало лет, прежде чем будут забыты, ужасы прошлого.

Именно поэтому Эрика так осторожно говорила с поваром и даже смягчила упрек улыбкой.

– Неплохо, чтобы похлебка была погуще, Герберт, я ведь знаю, как хорошо ты умеешь ее варить. И, честно говоря, предпочитаю твой рецепт своему.

Лицо повара, глядевшего вслед хозяйке, сияло от похвалы. Таково было впечатление, производимое ею на слуг, по крайней мере мужского пола, вне зависимости от одобрения или порицания. Девушка настолько была красива, что стоило ей улыбнуться, и сердца даже закаленных воинов мгновенно таяли как лед под лучами солнца.

Правда, Эрика почти не обращала внимания на свою внешность и отнюдь не гордилась прекрасным лицом, поскольку хорошо помнила, как завидовали ей ее сестры. Теперь она давно успокоилась и даже иногда радовалась своему отражению в металлическом зеркале, подаренном братом. Люди часто любовались овальным личиком с высокими скулами, маленьким прямым носиком и розовыми полными губками. Изпод изогнутых бровей смотрели голубоватозеленые глаза, окаймленные густыми ресницами. Но предметом ее гордости были волосы, длинные и золотистые, по временам с меднокрасным оттенком.

Эрика казалась выше многих людей, среди которых теперь жила, но зато была узкокостной и стройной, что придавало ей изящнограциозный вид. Правда, никто не мог назвать девушку тощей, наоборот, женственные изгибы и округлости говорили о том, как расцвела Эрика, как налились ее груди, а длинные ноги были упругими и прямыми.

Стоило Эрике пройти по комнате, и все глаза немедленно обращались на нее, как сейчас, когда девушка покидала кухню. Однако теперь редко кто не замечал тень, следовавшую за Эрикой повсюду.

Переход в холл освещало множество факелов. Эрика только сейчас сообразила, что уже слишком поздно и обитатели дома давно хотят есть. Ужин задерживался изза очередного воровства, понадобилось слишком много времени, чтобы определить и подсчитать нанесенный урон. Эрика поспешила в холл, зная, что Герберт не прикажет подавать на стол, пока хозяйка не займет свое место. Но мысли девушки все еще были заняты грабителями.

– Семь караваев хлеба и половина всех специй, – обратилась она к своей тени. – Вне всякого сомнения, пряности можно продать, но вот хлеб?.. Ты случайно не заметил, что ктото особенно разжирел за последнее время?

В ответ раздалось громкое ворчание, означавшее, очевидно, «нет».

– А Уолнот не подозревает, кто этот странный вор? – продолжала Эрика.

Последовало очередное ворчание. Девушка вздохнула. Вот уже две недели, как они подвергались непрестанным набегам, изза которых почти лишились съестных припасов, оружия и даже нескольких голов скота. Виновным был либо чрезвычайно умный и пронырливый чужак, ухитрявшийся пробираться в дом незамеченным, либо ктото из своих, сбывающий краденое по дешевке в Бедфорде. Удивительно, что Уолнот, капитан стражников, еще не поймал его, поскольку за такое преступление полагалась хорошая порка, а Уолнот больше всего на свете любил пускать в ход кнут.

Эрика с первого взгляда возненавидела этого грузного сакса. Капитан был высокомерен до наглости и обращался с людьми так жестоко, что любой совершивший проступок заранее дрожал от ужаса перед наказанием. Она давно бы прогнала Уолнота, не подчинись тот безоговорочно ее условиям. По правде говоря, Уолнот ни разу не дал повода избавиться от него. Солдаты повиновались ему и, без сомнения, боялись капитана куда больше хозяйки. Он всегда пытался назначить гораздо более суровые наказания, чем предлагала Эрика, но беспрекословно соглашался с ней, хотя и с заметной неохотой.

Эрика добралась до зала, увидела, что он хорошо освещен, а обитатели поместья собрались по двое, по трое и о чемто толковали, но не подходили к накрытым столам. Девушка понимала, что почти все боятся возвращения голодных времен и, хотя должны уже были бы привыкнуть к спокойной и сытной жизни, видно, нелегко им отречься от прежних страхов. Однако Эрика с радостью замечала, что люди больше не замолкают при ее появлении, как в первый год, когда она только появилась здесь. Конечно, они явно трепетали, но не перед ней самой, а перед ее тенью.

Его звали Терджисдесять футов. Разумеется, «десять футов» было свойственным датчанам преувеличением. Однако в данном случае это прозвище вполне соответствовало ему. Рост великана составлял семь футов. У него были широченная грудь и плечи, как у медведя, спутанная грива и густая борода яркорыжего цвета. Его карие глаза светились необыкновенной добротой, по крайней мере так считала Эрика. Хотя, кроме нее, никто так не думал, в том числе и ее брат, поскольку Терджис с его боевым топором, в три раза больше обыкновенного, мог вселить страх даже в каменное сердце. Он ни на шаг не отходил от Эрики, повсюду следуя за ней.

Так было с той поры, когда десятилетняя Эрика обнаружила его у своего убежища – сказочного озера, на берегах которого искала покоя от постоянных приставаний и препирательств домашних. Девочка нашла полумертвого воина, лежавшего в луже собственной крови, с топором в спине и полудюжиной ран на теле. Терджис оказался норвежцем, проданным в рабство собственным братом. Работорговцы пообещали ему продать Терджиса на невольничьих рынках востока. Матросы на корабле дразнили великана тем, что новый хозяин получит за него хорошую цену, поскольку из Терджиса выйдет прекрасный евнух. Неудивительно, что Терджис попытался бежать, когда судно пристало к пристани, принадлежавшей семье Эрики, чтобы пополнить запасы и набрать воды. В погоне участвовала вся команда, и мертвые тела устилали лес от пристани до самого озера.

Обо всем этом Эрика узнала позже, но в тот момент ее волновало только, выживет ли незнакомец. Привести помощь – значит выдать свое укромное местечко, о котором больше никто не знал, но если позволить этому бедняге умереть и разлагаться здесь… то тогда она все равно никогда не сможет здесь появиться. Поэтому Эрика решила сама выхаживать незнакомца. Она, как могла, зашила ему раны, лечила всеми известными травами, и, каким бы чудом это ни казалось, раненый выжил. Пока Терджис выздоравливал, отец Эрики успел захватить корабль, оставшийся без команды, живой груз и даже продать рабов в Берке. Получив неплохую прибыль, он почти не расспрашивал о погибших в лесу и не поинтересовался, кого в один прекрасный день привела домой дочь.

– Это мой друг, – просто объявила она. Никто не возражал, что у девочки появился свой телохранитель. Он был не оченьто разговорчивым, но Эрика скоро научилась понимать и истолковывать издаваемые великаном неразборчивые звуки, похожие скорее на медвежий рев. Зато о лучшем друге можно было только мечтать. Кроме того, отец уже больше не смел поднимать на нее руку, как, впрочем, и ее многочисленные братья и сестры.

У отца было две законные жены и три наложницы, и каждая из них успела к этому времени подарить своему повелителю множество детей. Ко времени его смерти в доме насчитывалось двадцать отпрысков, но ни с одним, кроме Рагнара, ее настоящего брата, Эрика не была близка.

Первая жена родила старику четверых дочерей и трех сыновей, причем все были гораздо старше остальных. По правде говоря, наследник отца, занявший его место, сам вмел трех взрослых дочерей, которых следовало выдать замуж, прежде чем позаботиться о женихе для Эрики и еще одной незамужней сестры. А поскольку большинство молодых людей здешних мест отправились искать удачи и богатства в новых землях, неудивительно, что все считали Эрику старой девой, обреченной оставаться в одиночестве всю жизнь, без своего дома, мужа и детей.

Но получилось так, что брат, давно покинувший родину, сумел добиться успеха. И одним из самых счастливых дней в жизни Эрики был тот, когда Рагнар прислал за ней и попросил ее поселиться с ним в только что покоренных владениях Восточной Англии. Она не питала слишком больших надежд, просто была рада покинуть тесный, шумный дом, избавиться от ревности, зависти и мелких ссор его обитателей.

Рагнар разделил с сестрой богатство, сделал ее полноправной хозяйкой в доме и в свое отсутствие предоставлял ей полную власть. В душе Эрики вновь разгорелась надежда на замужество. Ей не раз делали предложение люди Рагнара, закаленные в боях викинги, но сам Рагнар отказывал всем, поскольку мечтал выдать Эрику замуж за богатого могущественного лорда, грозного повелителя. Теперь их дом был здесь, и настало время укрепить свое положение выгодными браками.

Вместе со своими людьми Рагнар отправился на поиски невесты для себя и жениха для сестры. Эрике следовало бы чувствовать себя на седьмом небе. Рагнар обещал, что она будет довольна человеком, которого он привезет для нее, в чем она почти не сомневалась, поскольку брат желал сестре счастья. Беда была в том, что теперь ей уже вовсе не так хотелось замуж. Брат, можно сказать, так избаловал ее, что Эрика не желала для себя лучшей участи. Даже мечта о детях исполнилась – она взяла на себя воспитание сына Рагнара, Терстона.

Нет, если откровенно, Эрика, конечно же, хотела иметь мужа, мечтала, что любовь осенит ее своим крылом, и часто молилась о том, чтобы мужчина, найденный для нее Рагнаром, оказался этой настоящей любовью. Но пока она была всем довольна и боялась перемен, опасаясь потерять обретенное счастье. Оставалось надеяться, что все эти страхи вполне естественны и многие женщины испытывают то же самое, особенно перед свадьбой.

Вместе с тем девушка сознавала, что ей несладко придется, если Рагнар снова женится. И хотя Рагнар, конечно, не откажет Эрике в крове и пропитании до конца жизни, но ей не хотелось бы снова ощущать себя лишней и ненужной.

Поэтому она не стала возражать против решения брата и даже не просила его подождать со свадьбой еще годдругой. Рагнар был уверен, что выполняет заветное желание сестры. Она не разубеждала его, хотя в душе ее царило смятение. Ей действительно хотелось как можно дольше оставить все, как есть, но она не предполагала, что перемены наступят гораздо быстрее и окажутся намного серьезнее.

Глава 5

Воловья упряжка медленно тащила телегу по лесной дороге. Поводья едва удерживала старуха с взлохмаченными седыми волосами и скрюченными ревматизмом руками. Рядом с телегой, прихрамывая, шла девушка. Правда, боли она явно не испытывала, просто одна нога у нее от рождения была короче другой. Запах разложения ощущался в воздухе задолго до того, как женщины наткнулись на мертвецов. Именно эту ужасную вонь, которую старая Волда впитывала почти с наслаждением, так ненавидела Блит, ее молодая племянница. Ненавидела, но привыкла к ней едва ли не с самого детства.

Завидев наконец тела погибших, Волда поспешно и с готовностью спрыгнула на землю. Для своего возраста она была на удивление бодрой и начала поспешно переворачивать тела, обыскивая убитых, и не успела Блит подойти, как услышала ворчание тетки:

– Фу, наглость какая, эти чертовы стервятники поспели раньше нас!

С таким же успехом она могла сказать «другие стервятники», поскольку старуха кормила себя и племянницу, обкрадывая усопших. Войны, разорявшие страну, были радостным событием для нее и собратьев по омерзительному ремеслу, и она следовала по пятам датской армии с такими же мародерами под предлогом, что ищет на поле брани сына, так что никто не обращал внимания на Волду, когда та шарила по карманам, загребая все, что попадалось под руку, будь то деньги или драгоценности. Но на этот раз Волда сказала истинную правду: другие мародеры уже наткнулись на тела погибших и собрали поживу. Все сапоги, если не считать одной, проношенной до дыр пары, были сняты, плащи, доспехи, оружие исчезли. Осталось всего две туники, но настолько изрубленные мечами, что даже самые алчные грабители не польстились на них. Правда, забрали поножи и лосины, поэтому почти на всех мертвецах были лишь набедренные повязки, пропитанные кровью и запахом разложения. Двоих раздели догола, очевидно, даже их белье было достаточно тонким. Скорее всего, это знатные господа. Блит старалась держаться наветренной стороны, терпеливо ожидая, пока тетка закончит свое отвратительное дело. Волда, злясь на собственную медлительность, с остервенением стаскивала с убитого окровавленную тунику. Блит знала, что тетка выстирает одежду, заштопает и обменяет на рынке на горячий обед.

Девушка брезговала прикасаться к ледяным телам, и Волда никогда не просила ее о помощи, за что племянница была ей искренне благодарна. Зато именно она продавала добычу, а иногда и себя, когда наступали тяжелые времена. Волда вырастила Блит, и другой жизни она не знала. Но тетка старела и нуждалась в крыше над головой и доме, а не в запряженной волами телеге и холодной земле вместо постели.

Но теперь у них появилась надежда, хотя и очень робкая: до Волды дошли слухи, будто жена ее кузена умерла, и они решили навестить его в Бедфорде. Именно жена Олдриха упорно не хотела дать им приют. Волда мечтала, что кузен женится на Блит и даст им кров, в котором они так отчаянно нуждались. Олдрих, хотя и намного старше девушки, не был ни злым, ни уродом, так что Блит вовсе не противилась замыслам тетки. Кроме того, он всегда был добр к родственнице, несмотря на ее искалеченную ногу. А дом и горячая еда каждый день… что может быть лучше.

Блит рассеянно огляделась, желая, чтобы все поскорее кончилось. Она ненавидела смерть, с которой сталкивалась едва ли не каждый день, однако сегодня ее взгляд с какойто странной зачарованностью то и дело невольно возвращался к погибшим… особенно к одному. Наконец девушка не выдержала и подошла ближе. Это был один из двух раздетых до нитки мертвецов. Волда перевернула его, ворча и ругаясь – уж слишком он был велик, – чтобы посмотреть, не осталось ли колец на руках. Скорее всего, молодой человек не носил драгоценностей, поскольку ни один палец не был отрублен, по обычаю, мародерами. Они всегда поступали так, чтобы быстрее завладеть добычей. На сильном загорелом теле не было ни единой раны, хотя Блит увидела достаточно шрамов, чтобы сразу распознать в молодом человеке бывалого воина. Кроме того, она еще никогда не встречала такого великана. Но лицо… от него невозможно было отвести глаз… лицо ангела, такое прекрасное, что от одного взгляда на него странно щемило сердце. И впервые за все эти страшные годы постоянных столкновений со смертью на глаза девушки навернулись слезы.

Блит, не знавшая, что Селиг производил такое воздействие на всех женщин, и никогда не видевшая его раньше, могла только оплакивать гибель человека с такой необычной внешностью. Пользуясь тем, что тетка не обращает на нее внимания, девушка опустилась на колени и поднесла руку к его щеке. Кожа оказалась теплой и податливой, и Блит, охнув от изумления, с визгом отдернула пальцы, почувствовав слабое дыхание.

– Тетя Волда, этот человек не мертв! – Старуха, не переставая складывать вещи, подняла глаза и спокойно спросила:

– Ну и что? Значит, скоро отправится на тот свет!

– Но на нем ни одной раны!

Волда, кряхтя, поднялась и подошла к племяннице. Она слишком долго трудилась, чтобы перевернуть гиганта, и поэтому точно знала, что он не убит ударом в спину. Старуха пощупала лоб и затылок незнакомца и обнаружила огромную шишку, размером с кулак, несомненно, послужившую причиной его нынешнего состояния. Пожав плечами, она разжала руки, нимало не заботясь о том, что голова несчастного со стуком ударилась о землю. Несмотря на очевидную боль, молодой человек не издал ни звука.

– Череп проломлен, – объявила Волда. – От такого редко кто приходит в себя.

– Но он может выжить?

– Да, при постоянном уходе, чего он, вне всякого сомнения, здесь не получит. Ну, а теперь поторопимся. Пора ехать.

– Я могла бы ухаживать за ним, – выпалила Блит.

– С чего бы это? – Волда недовольно поморщилась. – У нас не так много еды, чтобы останавливаться в этом месте. Кроме того, это все равно зряшная затея. Он уже почти мертвец.

– Если можно спасти его, я попробую, – упрямо повторила Блит, снова уставившись на незнакомца.

– Говорю же, нельзя здесь рассиживаться. Нужно добраться до деревни и чтонибудь раздобыть…

– Тогда мы возьмем его с собой.

– Да ты никак рехнулась, девочка? – Волда раздраженно воздела руки к небу. – К чему нам такие глупости?

– Чтобы спасти его, – просто объяснила Блит.

– Но кто он тебе?

И тут Блит умудрилась найти единственные слова, способные заинтересовать Волду:

– Он наверняка вознаградит нас за спасение, и, поверь, уж не какимито жалкими медяками, а золотом. Не меньше сотни монет! Посмотри, он точно знатный лорд, иначе почему на нем и нитки не оставили? И не лучше ли приехать к Олдриху со звонкой монетой в кармане, чтобы не казаться совсем уж нищими и убогими?

Волда немедленно встрепенулась, повидимому, признав правоту племянницы, однако не спешила соглашаться.

– Не такто легко впихнуть кашицу в горло полумертвого человека, который к тому же не может сам глотать, – хмуро заметила она. – Он будет слабеть с каждым днем и погибнет через неделю.

– Может, и все двести монет… – не отступала Блит.

– Так и быть, помоги мне взвалить его на телегу. Но предупреждаю, девочка, если он не очнется к тому времени, как мы доберемся до Бедфорда, я самолично выброшу его в кусты. Нельзя появиться в доме Олдриха с этим человеком, он нас и на порог не пустит! Мой кузен не любит лезть на глаза благородным господам, пусть даже и благодарным за спасение! Ничего хорошего из этого не выйдет. Так что или дашь обещание, или я с места не тронусь. И чтобы никаких споров, когда придет время избавиться от него!

Блит с готовностью кивнула, твердо уверенная, что за две недели они сумеют исцелить незнакомца, поскольку раньше им все равно не добраться до Бедфорда на неуклюжей телеге, запряженной медлительными волами.

Такой великан, конечно, не поместился на телеге, и задок пришлось опустить так, что его ноги свисали над краем и даже в этом положении оказались настолько длинными, что задевали за каждый бугорок. Но мужчина ни разу не очнулся.

Дни проходили в непрестанных жалобах и ворчании Волды, хотя она все же показала Блит, как растирать горло больного, чтобы он смог проглотить хоть немного жидкости. Однако незнакомец почти ничего не ел, и Блит не могла понять, слабеет ли он, поскольку с самого начала гигант казался исключительно здоровым и мускулистым. Но она нежно заботилась о нем, потому что, сама не замечая, влюбилась по уши.

Девушка даже продавала себя, чтобы купить ему мясо для бульона, и делала это с радостью, исполненная решимости вернуть его к жизни, несмотря на то, что он ни разу не открыл глаз, не шевельнулся и почти все время горел в жару.

Блит делала все, что могла, хотя ни она, ни Волда ничего не понимали в искусстве исцеления. Когда они наконец достигли Бедфорда, состояние мужчины все еще оставалось тяжелым. Помня о данном обещании, Блит ухитрилась мольбами и лестью уговорить тетку остаться здесь еще на два дня, но о большем просить не могла – на карту было поставлено ее собственное будущее, впереди ждала лучшая жизнь. Волде удалось втолковать племяннице, что нельзя подвергать такому риску их счастье и все ради совершенно неизвестного человека. Но тоже, помоги ей, Блит еще никогда в жизни не испытывала такой сердечной боли, как в тот момент, когда всетаки пришлось бросить незнакомца на произвол судьбы. Она горько рыдала, обряжая его в одежду, взятую из запасов Волдм, и ни в чем не уступала тетке, хотя та никак не могла понять столь глупого расточительства и уверяла, что больному все равно не жить.

Но Блит отчаянно сопротивлялась и наотрез отказывалась оставить мужчину в чем мать родила, как в тот день, когда они нашли его. Это самое малое, что она могла сделать, особенно теперь, когда так бесчеловечно бросает его.

Но в конце концов бушующие чувства взяли верх, и девушка почти набросилась на Селига, осыпая пощечинами, вопя в бессильной ярости, чтобы он очнулся. Боже, неужели тетка оказалась права?! После всех ее забот и терзаний, он не очнется… никогда… никогда… Наконец Волда оттащила племянницу, ругая за нытье и распухшие от слез веки, уверяя, что Олдрих терпеть не может плачущих женщин. Однако Блит было все равно. Она сумеет уговорить Олдриха жениться на ней, несмотря на красные глаза! Но девушка знала: пусть она больше никогда не увидит прекрасного незнакомца, все равно будет помнить его до конца жизни.

Глава 6

Селига привел в чувство дождь, мерно падавшие капли, собравшиеся в густой кроне над его головой и ударявшие в самую середину лба. Он чуть приоткрыл глаза, но боль в затылке оказалась настолько мучительной, что мгновенно опрокинула его в бездонную пропасть мрака на весь следующий день. Когда он вновь очнулся, сияло солнце и яркий свет немилосердно резал глаза. Селиг ухитрился коекак оглядеться сквозь едва приоткрытые веки и понял, что лежит не на самом солнцепеке, а под густыми кустами, защищавшими от палящих лучей. Боль в голове вспыхнула с новой силой. На этот раз она оказалась не столь милосердной, не собиралась отступать, не погрузила его в забытье, и Селиг боялся шевельнуться и долго, мучительно пытался коекак сжиться с безжалостножгучим стуком в висках, стискивая зубы, чтобы не застонать. Наконец ему удалось поднять руку, чтобы определить, откуда исходит боль, но пальцы отказывались повиноваться, а рука бессильно падала. «Скорее всего, от слабости», – решил Селиг. Наверное, он потерял много крови и теперь начал понастоящему тревожиться, что попал в беду. Ему так плохо, что смерть, должно быть, близка, а Селиг попрежнему не имел ни малейшего представления, куда его ранили.

Немного выждав, он вновь попытался отыскать рану, и на этот раз с большим успехом. Сначала Селиг дотронулся до лица и, хотя боль, казалось, была повсюду, обнаружил всегонавсего негустую щетину. Он, несомненно, пролежал без сознания совсем недолго, не больше дня, естественно, он не мог знать, что заботливые руки каждый день брили и обтирали его. Наконец Селиг нащупал огромную шишку на голове и невольно застонал, когда пальцы коснулись чувствительного места. Конечно, опухоль теперь была гораздо меньше, чем вначале, и Селиг немного успокоился: все не так серьезно, как он предполагал. Пальцы не слипаются от крови… Тогда почему же он так обессилел? Может, есть и другие раны, просто голова слишком сильно ноет, чтобы почувствовать и другую боль?