ГЛАВА XXI. НАГРАДА

Набег не повторился. Мавры действительно ушли. Когда забрезжило утро, мальчики и Феликс увидели трупы людей и лошадей, валявшихся в широкой аллее и на лужайках сада, среди изломанных растений и растоптанных цветов. Все трое спустились с крыши во двор, где получили свою долю общего скудного завтрака – грубый хлеб и разбавленное водой кислое вино. Барбат опять уж стал скаредничать.

Не успели они кончить завтрак, как два дюжих раба пришли сказать, что господин требует их к себе.

– Оружие вам больше не понадобится, – с этими словами они отобрали у мальчиков луки и колчаны. Феликс отнюдь не был расположен отдать меч; но, оглядевшись вокруг, он понял, что сопротивляться приказу бесполезно, и, воткнув меч острием в землю, последовал за мальчиками в небольшую боковую комнату, где Барбат дожидался их прихода.

Владелец поместья завтракал. С жадностью проглотив последний кусок рыбы, жаренной на оливковом масле, он вытер сальные пальцы о пурпурную скатерть, хлебнул вина из стоявшей перед ним чаши и уставился на трех друзей своими рачьими глазами.

– Ну вот, – сказал он, ухмыляясь, – Мавры пришли и ушли, и увели моих коз. И с десяток хижин сгорело. И сады разорены самое малое на год.

Говоря, он по пальцам пересчитывал свои убытки и при этом злобно глядел на беглецов, словно возлагая на них ответственность за этот ущерб; можно было подумать, что в набеге повинны они.

– Если б мы тебя не предупредили, – ответил Бренн, – пожар и разорение были бы куда страшнее.

Барбат пропустил эти слова мимо ушей и продолжал:

– И еще они убили двух моих рабов; один из них – этакий дурень! – слишком далеко перегнулся, упал с крыши и сломал себе шею, другого ранило дротиком. Так что в моем хозяйстве сейчас не хватает рук.

– А нам какое дело до всего этого? – возразил Бренн.

– Придет время – узнаете, – оборвал его Барбат. – Но сперва вы толком скажите мне, кто вы такие.

– Я уже сказал тебе, – ответил Бренн. Марон и Феликс предоставили ему объясняться с Барбатом.

– Скажи еще раз!

– Мы путешественники, плыли на «Лебеде Сириса». Бурей нас выбросило на берег после крушения.

– Вчера вечером ты, сдается мне, говорил, будто вы – матросы, – прервал его Барбат, лукаво прищурясь. – Но это не важно. Я не сомневаюсь, что и то, и другое – чистейшее вранье.

Поднеся чашу ко рту, он снова отпил изрядный глоток.

Бренн смутился и покраснел. «Несомненно, – сказал он себе, – Барбат раскусил, в чем дело. Но как он смеет нас допрашивать? Он должен был бы из чувства благодарности принять на веру то, что ему говорят. Даже если он догадался, что люди, своевременно его предостерегшие, – беглые рабы, ему следует закрыть на это глаза».

Барбат опять приложился к чаше.

– Скажите мне, – откуда вы сбежали?.

Бренн покраснел еще гуще, на еще раз – от гневе. Барбат словно читал его мысли.

– Нас выбросило бурей после крушения, – повторил он угрюмо.

– Вот уж это, наверно, правда, – с ехидством в голосе согласился Барбат. – Я отнюдь не предполагал, что вы шли по морю пешком. А поблизости отсюда, в этой части Северной Африки, где цивилизованному человеку вроде меня совсем не место, нет ни одной гавани, – значит, вы не высадились обычным способом. Скажите всю правду.

Глядя в упор на Феликса и мальчиков, Барбат сердито постучал рукой о стол.

– Мы не рабы, – твердо сказал Марон. Он чутьем понял, что Бренн нуждается в поддержке.

– Это вы так говорите, – глумливо возразил Барбат. – Вы воображаете, что перестали быть рабами, потому что вам пришла эта зловредная мысль – удрать от своего хозяина. Но, по закону, вы такие же рабы, как и раньше. Я честный гражданин, я подчиняюсь закону и – да будет вам известно – строго соблюдаю его, даже если это идет вразрез с моими чувствами. Разумеется, мне очень жаль, что придется доставить вам неприятности, Я не отрицаю – вчерашний ваш приход был весьма кстати, хотя вы, конечно, заботились вовсе не о моем спасении и не о моем добре; но если б вы не явились, от этого ничего не изменилось бы. Секст Флавий Барбат не такой человек, чтобы шайка темнорожих мавров могла захватить его врасплох сонным. Впрочем, это к делу не относится. Закон есть закон. Я уважаю закон, и моя обязанность – заставить столь опасных для общества людей, как беглые рабы, ответить за свои преступления.

– Почему ты так разговариваешь с нами? – спросил Бренн. – Откуда ты взял, что мы лжем? Ведь ты и сам не сомневаешься в том, что мы потерпели крушение.

– Молчи! – крикнул Барбат, вдруг снова разъярясь. Он опять стукнул по столу и, указывая мальчикам на Феликса, заорал: – Взгляните на него, простачки! Неужели вы думаете, что можно гулять по свету с такой отметиной на лбу и не попасться?

Держась за бока, толстяк разразился визгливым смехом; затем он снова налил себе вина. Феликс приложил руку ко лбу, в том месте, где были выжжены буквы FUG, и вздрогнул. Овладев собой, он ответил:

– Что касается меня, ты правильно сказал, господин. Я был рабом при банях. Но оба эти мальчика – не рабы. Ты ничем не можешь это доказать!

– Придержи свой язык! – снова загремел Барбат. – Ворон ворону глаз не выклюет! Мальчишки не связались бы с тобой, не будь они такие же злодеи, как ты сам!

Феликс с трудом сдерживал гнев. Ем мощные мускулы напряглись. Он задыхался.

Барбату стало не по себе. Он подал знак вооруженным рабам, и те подошли поближе. Почувствовав себя в безопасности, Барбат рявкнул:

– Хватит, наглец! Я действую так, как мне предписывает закон. Стоит мне пренебречь своим долгом, и я подвергнусь суровому наказанию, как укрыватель беглых рабов. Прямо скажу вам, в этой стране я нажил себе немало врагов, и они рады были бы сделать мне пакость. Вы только представьте – Секст Флавий Барбат привлекается к суду за попустительство беглым рабам!

Усмехнувшись собственному предположение, он снова выпил, рыгнул и, небрежно взмахнув рукой, приказал рабам:

– Заберите этих негодяев и отведите их в тюрьму. Они быстро возьмутся за ум, а если не одумаются, – им придется работать на поле в цепях.

Мельком взглянув на беглецов, он прохрипел:

– Слышите, твари? – и снова принялся за вино.

Рабы вывели Феликса и мальчиков из комнаты.

– Нечего сказать, удружил я вам! – простонал Феликс.

– Что поделаешь, – сказал Бренн – Кто мог думать, что он окажется такой подлой скотиной? Мы давно уж привыкли к твоему клейму и перестали обращать на него внимание. Мы так же виноваты, как ты!

– Но я-то должен был помнить! – покаянным тоном сказал Феликс. – Проклятие, да и только! Человек не видит собственного лица; вот я и забыл начисто о клейме. Почему вы не напомнили мне о нем?

Но мальчики были слишком подавлены, чтобы еще дольше объяснять, как и почему они забыли о клейме. Так вот чем кончились их скитания! Пройти через мытарства, через смертельные опасности – ради того, чтобы погибнуть под палящим солнцем Африки, в непосильном труде на бесчеловечного хозяина, в лапы которого они попали, желая спасти крестьян и рабов поместья.

– Как-нибудь выпутаемся, – сказал Бренн. Но в душе он на это не надеялся.

ГЛАВА XXII. В ТЮРЬМЕ

Их отвели в сырой подвал, скудно освещенный отдушинами, находившимися под самым потолком, и заковали в цепи. Это и был эргастул, куда заключали строптивых или провинившихся рабов. В течение дня раб-тюремщик дважды приносил узникам горячую похлебку; он выказывал свое сочувствие добродушными ужимками, – сказать им ласковое слово он боялся.

Мало-помалу мрак в подвале сгустился; они догадались, что настал вечер. Тюремщик принес хлеба и сыру, пожелал им, так приветливо, как только осмелился, покойной ночи и ушел, с грохотом захлопнув за собой дверь. Сидя в темноте на охапках соломы, трое узников прислушивались к возне крыс и лязгали цепями, чтобы их отогнать.

– Что ж, одно утешение у меня как-никак остается, – сказал, тяжко вздохнув, Феликс. – Если мне суждено провести остаток моих дней в этой берлоге, я не буду страдать от того, что у меня только один. глаз. Тут все равно ничего не увидишь, будь ты даже глазаст, как павлин.

Они попытались освободиться от цепей, но только поранили себе щиколотки.

– Даже если бы нам удалось сбросить цепи, это было бы ни к чему, – сказал Бренн, – дверь тяжелая, дубовая, – а в отдушины не пролезть.

И все же они много раз возобновляли свои попытки; их побуждала к этому надежда, что, разорвав цепи, они сразу приблизятся к свободе, даже если потом еще придется долбить каменные стены.

Им чудилось, что они уже долгие часы томятся во мраке, но у них не было никакой возможности измерить время; а потом им стало казаться, что они давным-давно заперты в этой тюрьме, и ледяной ужас сковал их сердца. Их обуяла гнетущая тоска, они перестали разговаривать и неподвижно лежали на прелой соломе.

– Чу! Кто-то идет! – сказал Марон; все трое приподнялись и насторожились.

– Если это хозяин, – проворчал Феликс, – пусть только подойдет ко мне поближе, и я концом цепи размозжу ему череп~

Дверь заскрипела, приоткрылась, и на пороге появилась женская фигура с завешенным фонарем в руке. Завеса спала, резкий переход от тьмы к яркому свету на миг ослепил узников. Затем они различили, кто перед ними. То была жена Барбата.

– Тсс, – шепнула она, приложив палец к губам. Выждав, пока сопровождавшая ее молодая служанка плотно закрыла дверь, она нежным, печальным голосом спросила узников: – Можете ли вы простить нас?

– Ты ни в чем не виновата, – сказал Бренн. – Мы рады, что спасли тебе жизнь, а если для нас дело плохо обернулось, – это неважно!

Женщина обвела подвал глазами и содрогнулась.

– Как здесь холодно! – молвила она. – Но вам уж недолго здесь оставаться.

Она вытащила из-под своего покрывала большую связку ключей и передала ее служанке. Трепеща от радости, пленники узнали ту самую связку, которую видели, когда стражи замыкали их оковы. Служанка быстрым шагом подошла к ним. Испробовав, при свете фонаря, несколько ключей, она нашла те, которые ей были нужны, и не без усилия повернула их в тяжелых замках.

Узники так тихо, как только могли, положили цепи наземь и выпрямились, расправляя затекшие руки и ноги.

– Не Думайте о нем дурно, – сказала женщина. – Он ведь привык строго соблюдать законы…

Голос ее дрогнул, она опустила покрывало на лицо; узникам показалось, что она беззвучно плачет.

– Успокойся, госпожа, – сказал Феликс, – покуда на свете есть не только такие люди, как твой муж, но и такие, как ты, – еще можно жить.

– Вы всем нам спасли жизнь, – молвила она едва слышно, – и мне очень совестно, что единственное, чем я могу вас отблагодарить, – это выпустить вас на свободу.

– Ничего другого нам и не нужно, – ответил Бренн. – Мы совсем не хотим оставаться в этих местах.

– Прошу вас, возьмите вот это, – сказала женщина.

Она сняла с шеи золотое ожерелье, но Бренн остановил ее, воскликнув:

– Нет, нет! Нам нужно только одно – свобода. Твой муж быстро хватится… Прошу тебя – и не думай об этом.

Женщина с явной неохотой снова надела ожерелье и молвила, словно размышляя вслух:

– Я освободила вас от оков, а себя не могу освободить…

– Пойдем с нами, – сказал Бренн, сгоряча не подумав, что для нее означает такое решение.

Она рассмеялась тихим, серебристым смехом.

– Спасибо! Мне кажется, за всю мою жизнь ничто не радовало меня так, как твое предложение, но я не могу его принять. Отныне я буду считать, что вы втроем подарили мне эту золотую цепь, и, быть может, мне теперь легче будет носить ее. – Голос женщины снова стал ровным, звучным. – Но вам лучше уйти поскорее, – прибавила она.

– Покажи, в какую сторону нам идти, – попросил Марон. Мы не хотим встретиться кое с кем.

Ему неприятно было упоминать имя ее мужа.

– Он спит, – холодно, спокойно сказала женщина, – он пьян.

Помолчав, она пояснила:

– Значит, вам нечего бояться. Идите тем же путем, каким пришли. Девушка проводит вас до большой дороги, а крестьяне не сделают вам зла. Они знают, кто спас их от мавров, и завтра будут искать вас не там, где надо.

Она повернулась, взяла фонарь, снова завесила его и открыла дверь. Они пошли по направлению к вилле. Женщина шла впереди, служанка следовала за ней, мальчики и Феликс замыкали шествие. Дорогой никто не проронил ни слова. Подойдя к вилле, женщина передала фонарь служанке, движением руки попрощалась с беглецами и бесшумно скользнула в боковую дверь.

Девушка вывела их по тропинке к мостику, за которым пролегала большая дорога.

– Идите все прямо, – сказала она. – У первого перекрестка свернете налево и попадете в долину. Да хранят вас боги!

Она передала фонарь Бренну, помедлила минуту-другую, затем, понуря голову, быстро повернула назад – и исчезла во мраке.

Трое друзей бодро пошли по дороге. В густой мгле они время от времени оступались и попадали в рытвины. Пройдя около мили, они сняли завесу с фонаря; им стало легче идти. Дорога была достаточно широка, чтобы они могли шагать в ряд и не натыкаться друг на друга, Вновь обретенная свобода так радовала беглецов, что они не чувствовали усталости. Им казалось, что перекресток только что пройден, а они уже были у самой долины, где виднелись следы стоянки мавров. Беглецы углубились в долину.

– Надеюсь, у доброй госпожи не будет неприятностей, – сказал Бренн, который никак не мог забыть нежный, печальный голос жены Барбата и весь ее прекрасный облик.

– Не хотел бы я завтра быть на ее месте, – отозвался Феликс.

Они продолжали путь молча. Им вдруг стало ясно, что Барбат заподозрит жену и рассердится на нее. Несомненно, он дознается, что кто-то брал ключи, и если даже его гнев падет на кого-нибудь, она никогда не даст избить плетьми ни в чем не повинного слугу, Она тотчас признается во всем. Что с ней сделает муж, – этого ни Феликс, ни мальчики себе не представляли. Но они были уверены, что, по своей мстительной натуре, он не оставит безнаказанным открытое сопротивление своей власти.

– Я уж и не рад, что она пошла на это! – воскликнул. Бренн.

– И я тоже, – признался Марон.

– И я, – не столь горячо заявил Феликс.

Помолчав немного, он с волнением в голосе прибавил:

– Нам следовало перед уходом зайти в дом и в знак признательности доброй госпоже прикончить мучителя.

Мальчики тоже были взволнованы. К радостному сознанию свободы примешивалась тревога за женщину, которая, наверно, пострадает из-за них.

– Но теперь мы бессильны что-либо сделать, – сказал Бренн, пытаясь успокоить свою совесть.

Феликс и Марон согласились с ним. Да, теперь ничего уже нельзя было сделать, и, хотя все они очень жалели женщину, которую, вне всякого сомнения, родители насильно выдали за Барбата, когда она была совсем еще молода, они мало-помалу забыли о ней. Все возраставшая необходимость зорко следить за извивами дороги, беречь силы, думать о будущем постепенно изгладила из их памяти прошлое. Они пересекли дубовую рощу, перешли последнюю цепь холмов и при первых лучах зари, сливавшихся с угасавшим огнем фонаря, увидели перед собой хижину пастуха.

Уверенные в радушном приеме, они постучали в дверь. Им открыла жена Коракса. Разглядев пришельцев, она широко улыбнулась и сказала:

– Да благословят вас боги! Прошлой ночью я молилась за вас, и вот вы здесь, целы и невредимы. Вчера к нам забегал крестьянин из поместья, он сказал, что вас заковали в цепи. Наш господин – изверг!

Бренн едва не проговорился, что их освободила сама хозяйка, но вовремя прикусил язык. «Как ни надежны пастух и его жена, – подумал он, – а рассказать им, как было дело, – нехорошо и неосторожно: ведь люди часто без злого умысла болтают лишнее; и если, волею случая, жену Барбата изобличат, – мы, обязанные ей спасением, должны быть непричастны к этому».

– Мы бежали из тюрьмы, – сказал он, многозначительно взглянув на своих спутников; те утвердительно кивнули в ответ.

– Что же вы теперь думаете делать? – спросила женщина. – Мы будем счастливы, если вы останетесь здесь…

– Нет, нет, – возразил Бренн. – Мы не хотим, чтобы вы подвергались опасности из-за нас… Да и вообще, мы задумали пробраться в дальние края…

– Куда же вы хотите пробраться?

– Пойдем вдоль берега, все дальше и дальше на запад… по направлению к Испании…

– Я никогда не слыхала о такой стране. Но я знаю, что вдоль берега на много-много миль тянется пустыня…

– Как-нибудь выдержим переход, – сказал Бренн; его товарищи кивнули в знак согласия.

– Все, что вы можете сделать для нас, – сказал Марон, – это дать нам с собой съестного, чтобы мы могли прокормиться в пути…

– Мы отдадим вам все наши запасы, – ответила женщина, – отдадим с великой радостью. Пойдем в дом, и я соберу все, что только найдется. И муж хочет вас поблагодарить.

Войдя в хижину, трое друзей увидели Коракса, лежавшего на своей убогой подстилке. Ребенок лежал у него в ногах. Пастух сказал, что ему лучше, и особенно полегчало сейчас, когда он убедился, что его спасители – на свободе.

– Такого крепыша, как я, одной потерей крови не уморить. Но если бы я остался лежать, без всякой помощи, там в роще, меня сейчас уже не было бы на свете. Вот почему я готов отдать за вас жизнь.

Жена сказала ему, что нужно гостям, и он попытался встать, но не мог.

– Ах! Какая досада, что я не могу проводить вас хоть немного, – простонал он.

– Нам не нужно ничего, кроме еды, – ответил Бренн.

– Отдай им все без остатка, – сказал Коракс жене и в изнеможении откинулся на подушку.

Женщина уже взялась за дело; она собрала все, что у нее было, – несколько хлебов, вяленое мясо и вяленую рыбу, маслины, дробленый ячмень, сыр, – разделила на три равные доли и каждую долю завернула в кусок холста. Получилось подобие сумок. По просьбе Бренна, женщина разыскала кусок войлока, достаточный, чтобы выкроить из него три шапки для защиты от солнца; затем она принесла сшитый из козьей шкуры, просмоленный по швам мех для воды, сбегала к ручью и наполнила его водой. Еще беглецы попросили несколько длинных полос козьей шкуры и перевязали ими сумки с провизией; каждый вскинул свою сумку на спину, а мех с водой они решили нести по очереди. Выслушав от пастуха и его жены изъявления благодарности, множество добрых пожеланий, советов и предостережений, трое товарищей распрощались с ними и снова пустились в путь, ободренные тем, что их так сердечно приняли и снабдили пищей.

После печального опыта с главарем пиратского судна и Барбатом им было особенно отрадно встретить таких людей, как жена Барбата и крестьянская чета в хижине. Даже мимолетное воспоминание о девушке, которая прошлой ночью указала им путь со словами: «Да хранят вас боги!» – способствовало тому, что неведомое будущее теперь представлялось им менее страшным. Уверенность в успехе крепла, а вместе с ней усиливалось желание вернуться домой, жить на свободе в родной стране, среди близких и любимых людей. И хотя ноги у них ныли от усталости, трое беглецов, шагая по дороге, дружно затянули песню.

ГЛАВА XXIII. ПУТЬ ПО ВЗМОРЬЮ

Они довольно скоро дошли до взморья и направились на запад. Солнце жгло вовсю, укрыться от его палящих лучей было негде. Крутые, пышущие зноем утесы перемежались обширными полосами раскаленного песка. Три дня подряд они шли и шли. Запас воды у них иссяк. Но на исходе четвертого дня они нашли в скалах впадину, где была вода, и наполнили мех. Они не имели представления о том, долог ли путь в Испанию. Они знали одно: нужно идти во что бы то ни стало.

Когда зной становился нестерпимым, они купались в море. Они шли не только весь день, но и часть ночи. Прибавлявшийся месяц освещал им путь. В полдень путники делали привал в тени утеса, а если место было ровное, – сооружали из своих туник и нескольких жердей подобие палатки. Передохнув, шли дальше.

На шестой день пути они увидели очертания непонятного темного предмета, черневшего вдали, на невысоком утесе посреди маленькой бухты. Подойдя поближе, они: различили корпус разбитого судна и ускорили шаг, взволнованные тем, что в томительно однообразном странствии им встретилось нечто неожиданное.

– Это пиратское судно Кудона, – на ходу сказал Марон.

– Ну нет, – возразил Бренн.

– Оно самое, – поддержал Марона Феликс. – Это так же верно, как то, что я лишился левого глаза, стараясь удержать нож в равновесии на кончике собственного носа.

– Значит, оно все-таки не пошло ко дну, – сказал Марон, – и течением его вынесло на берег.

Они вскарабкались на утес, подлезли под самое судно и убедились, что Марон прав. Затопленный, разбитый корпус поплыл по течению вслед за ними, к берегу Африки, и волны выбросили его, кормой вперед, на утес. Трое товарищей стояли под кормой, сильно приподнятой, тогда как носовая часть глубоко погрузилась в белую пену бурунов, клокотавшую над рифами.

– Ну что ж! Вряд ли нам будет какой-нибудь прок от этих обломков, – задумчиво сказал Марон.

– А вот не знаю, – отозвался Бренн. – Мы можем взойти на корабль и посмотреть, не осталось ли там что-нибудь ценное. Когда мы попадем в город, деньги нам очень пригодятся.

Они сложили свои сумки и мех с водой в тени, у скал, и огляделись вокруг. С одной стороны кормы до половины высоты корпуса свисал канат. Феликс стал лицом к кораблю и уперся руками в корпус. Бренн прыгнул ему на плечи и тоже уперся в корпус – и, наконец, Марон, не без труда, взобрался на плечи Бренну. В этом положении он быстро поймал канат и, подтянувшись, взобрался на палубу. Там он нашел еще несколько кусков каната и крепко связал их узлами; получился длинный канат, один конец которого Марон прочно закрепил, а другой перебросил через борт.

Феликс и Бренн тотчас взобрались наверх к Марону; крепкие, крупные узлы очень облегчили им подъем.

– Давайте прежде всего поищем золото, – предложил Бренн. – У Кудона золота, наверно, было немало, и хранить его он мог только в кормовой части, а не в носовой, где всегда толкались матросы.

Марон взошел на мостки, соединяющие корму с баком, и отпрянул, восклицая:

– Берегитесь! Здесь – дыра в настиле!

Вытянув шеи, они опасливо глянули вниз; их глазам представилась зияющая сквозная пробоина, фута в три диаметром. Заглянув еще глубже, они увидели волны, исступленно хлеставшие утес и кружившие куски деревянной обшивки.

– А сможем ли мы перескочить через нее? – неуверенно спросил Бренн.

– Вовсе это нам не нужно! – воскликнул Марон.

Он открыл дверь ближайшей каюты, через разбитую переборку прошел в соседнюю и вышел оттуда на мостки по ту сторону пробоины. Там настил был в целости. Феликс и Бренн шли за ним. Они обшарили все каюты, но денег не нашли. Одежда и корабельное снаряжение имелись в изобилии, но ни золота, ни серебра не было. Дойдя до конца мостков, все трое замешкались, глядя, как на сильно накренившуюся нижнюю палубу переплескивались волны.

– Не ходи туда, Бренн, – сказал Марон, – или тебе конец.

– Не такой я дурак, – ответил Бренн. – Я раздумываю, как нам добраться до самых верхних кают.

– Кудон жил там, – напомнил Феликс, – и свои богатства, наверно, держал в рундуке.

– Но как туда попасть? – спросил Бренн. – Все трапы снесены.

Марон поймал конец каната, свисавшего с юта, и сильно дернул.

– Думаю, выдержит, – заявил он.

– Будь осторожен! – воскликнул Бренн, в свою очередь предостерегая друга.

Марон всей тяжестью своего тела повис на канате, канат не оборвался.

– Дело верное, – сказал мальчик, проворно взбираясь вверх.

Феликс и Бренн зорко следили за его движениями, пока он не исчез в одной из дверей, выходивших на ют. У них не было никакого желания последовать его примеру, хотя он сверху крикнул, что канат надежно закреплен. Они слышали, как он возился, и вскоре раздался ликующий возглас:

– Нашел!

Над верхней палубой показалось сияющее лицо Марона; мальчик сбросил золотую монету. Он ловко угодил ею между Феликсом и Бренном, изумленно взглянувшими на него.

– Тут стоит рундук, битком набитый деньгами да золотой и серебряной посудой, – всего гораздо больше, чем нам нужно, гораздо больше, чем мы могли бы пронести по этой пустыне, даже выбиваясь из сил.

– Захвати, сколько можешь, золотых монет, – крикнул в ответ Бренн. – Будет предостаточно.

Марон снова исчез из вида. Спустя немного времени Бренн и Феликс услышали звон монет, которые он считал.

Дожидаясь Марона, товарищи мирно сидели на закраине верхней палубы, болтая ногами и глядя то на курчавившиеся белой пеной волны, бурлившие внизу, то на чаек, носившихся вокруг корабля. Возле них, сверкая на солнце, лежала сброшенная Мароном золотая монета с изображением какого-то восточного властителя.

– Что бы ты сделал, если б разбогател? – спросил Феликс.

Бренн пожал плечами.

– Я не хочу быть ни богатым, ни бедным. Я хочу жить в родной своей деревне, где мой дядя, пахать и сеять… От золота нет никакой пользы, – оно годится только для всяких безделушек да для насечек на ножнах меча, и еще его кладут в могилу при погребении.

Феликс сплюнул в воду и призадумался над тем, что сказал Бренн. Привыкнув жить в городе, он не представлял себе уклада жизни, при котором мужчины и женщины довольствуются плодами земли, – тем, что они сами посеяли и вырастили.

– Я считаю, что ты не прав, – сказал он, наконец, – вернее, что ты не совсем прав, хоть я и не знаю нравов и обычаев страны, о которой ты рассказываешь. Что до меня, – мне говорили, что я фригиец, но я уверен, что родился в Риме или где-то в окрестностях Рима. Никакой Фригии я в глаза не видел. Я знаю только глухие закоулки Рима, где за мелкую монетку я покупал кусок пирога с бобами и кружку укропного вина. Но теперь, изведав прелесть свободы, я уже не хочу вернуться в римские трущобы… Где же эта страна, твоя родина?

– К северу отсюда. Это Британия, – ответил Бренн, которого так и подмывало завести разговор на эту тему. Ему не терпелось поведать Феликсу обо всем, что было ему дорого и мило на родине, и ему казалось, – говори он часами, и то не исчерпает того, что нужно сказать. А теперь, когда представился удобный случай, Бренн не находил нужных слов и только снова повторил, что хочет во что бы то ни стало вернуться в Британию. Объяснить другому, почему для него это так важно, Бренн был не в силах. Это желание владело им, но какими словами его передать?..