Глава 19

Я проснулся, стоя у раковины. Из крана текла вода. Меня охватила паника, возникло чувство абсолютной дезориентации, сердце заколотилось, воспаленные веки дрожали, пытаясь сомкнуться. Место, где я стою, – неправильное. Раковина выглядит не так, как должна. Я даже не уверен в том, что знаю, кто я есть, – в своем сне я стою перед своей раковиной, в которую течет вода. Я натирал руки мылом, очищая их от микроскопических частичек жуткой красной крови, смывая их водой, такой горячей, что кожа становилась розовой, новой, абсолютно антисептической. И горячая вода казалась еще горячей после прохлады комнаты, из которой я только что вышел: игровой комнаты, комнаты для убийств, комнаты для сухого и последовательного расчленения.

Я выключил воду и постоял немного, качаясь и касаясь холодной раковины. Все настолько реально, настолько не похоже на самый фантастический сон! И я так четко помню комнату. Закрыв глаза, я сразу же вижу ее.

Я стою над женщиной, которая изгибается и извивается, связанная клейкой лентой, вижу ужас, растущий в ее глупых глазах, вижу, как в них появляется безнадежность, и чувствую грандиозный прилив изумления, поднимающийся из меня и стекающий вниз, к ножу. И как только я поднимаю нож, чтобы начать…

…но это не начало. Потому что под столом – еще одна, уже сухая и аккуратно упакованная. А в дальнем углу – еще одна, ожидает своей очереди в бессильном черном ужасе, какого я еще никогда не видел, хотя в нем есть что-то неуловимо знакомое и неизменное; все это наполняет меня чистейшей энергией, еще больше опьяняющей, чем…

Три.

В этот раз их три.

Я открыл глаза. Это я – в зеркале. Привет, Декстер. Сон приснился, старина? Интересный, а? Их было трое, эй? Всего лишь сон. Не более. Я улыбнулся себе в зеркале, пробуя действие лицевых мышц. Вышло неубедительно. И в таком вот восторге я окончательно проснулся, и все-то, что у меня осталось, – это чувство похмелья и влажные руки.

То, что должно бы подсознательно восприниматься как приятная интерлюдия, на самом деле заставляет меня дрожать от неуверенности. Меня охватывает ужас, когда я думаю о том, что моего разума уже нет в городе, а самого меня оставили платить за квартиру. Я подумал о трех тщательно связанных подружках, и мне захотелось к ним вернуться и продолжить дело. Я вспомнил о Гарри и понял, что не смогу. Меня размазало между памятью и сном, и я не могу сказать, что из них привлекательнее.

Однако это уже не весело, я хочу свои мозги назад.

Я вытер руки и вернулся в постель. Но этой ночью дорогому моему опустошенному Декстеру сна больше не видать. Я просто лежал на спине и наблюдал за темными пятнами, плывущими по потолку, пока без четверти шесть не зазвонил телефон.

– Ты был прав, – сказала Деб, когда я снял трубку.

– Чудесное ощущение, – ответил я, силясь быть похожим на обычного блистающего себя. – Прав насчет чего?

– Насчет всего, – сказала Деб. – Я на месте преступления на Тамиами-Трейл. И попробуй угадать!

– Я был прав?

– Это он, Декстер. Кроме него, некому. И все, черт возьми, намного круче.

– Насколько круче, Деб? – спросил я, думая о трех трупах и надеясь, что это не так.

Меня уже стало потряхивать от уверенности, что все именно так.

– Похоже, жертв несколько, – сказала Деб.

Я почувствовал удар в районе желудка, как будто проглотил заряженный аккумулятор. Но все же предпринял героическую попытку собраться и произнести что-то типично умное.

– Превосходно, Деб. Ты звучишь как протокол с места убийства.

– Ну да. Я уже начинаю подумывать, что когда-нибудь смогу сама такой составить. Хорошо только, что не в этот раз. Слишком уж страшно. Ла Гэрта не знает, что и думать.

– Да она и не умеет. Что же там такого страшного, Деб?

– Мне пора идти, – неожиданно сказала она. – Давай сюда, Декстер. Ты должен это видеть.

К тому времени, когда я туда добрался, толпа рядами теснилась у барьера, причем большинство ее составляли репортеры. Пробираться сквозь толпу репортеров, у которых в ноздрях запах крови, – всегда трудное дело. Сразу так не подумаешь, потому что перед камерой они сразу становятся обывателями с повреждением мозга и серьезным расстройством пищеварения. Но стоит им оказаться перед полицейской баррикадой – происходит чудесное превращение. Они становятся сильными, агрессивными, готовыми и способными смести и растоптать все и вся на своем пути. Это немного напоминает истории о мамашах в возрасте, поднимающих грузовик, когда под ним оказывается их ребенок. Сила происходит из какого-то мистического источника, и каким-то образом, когда проливается кровь, эти страдающие анорексией создания могут пробить себе дорогу сквозь все, что угодно. Даже не растрепав прически.

На мое счастье, один из мундиров на баррикаде узнал меня.

– Пропустите его, ребята, – крикнул он репортерам. – Дайте дорогу.

– Спасибо, Хулио, – поблагодарил я копа. – Похоже, репортеров каждый год только прибавляется.

Он хмыкнул.

– Видно, их кто-то клонирует. По мне, они все на одно лицо.

Я пролез под желтой лентой, и тут меня охватило странное ощущение, как будто кто-то балуется с содержанием кислорода в атмосфере Майами. Я оказался в грязи стройплощадки. Похоже, строят тут трехэтажное офисное здание, такие обычно заселяют маргинально настроенные арендаторы. И пока я медленно шагал вперед, наблюдая за активностью вокруг этой недостроенной конструкции, я уже знал, что все мы здесь появились не случайно. С этим убийцей не бывает ничего случайного. Все хорошо обдумано, тщательно вымерено на предмет эстетического воздействия, изучено с точки зрения художественной целесообразности.

Мы на стройке, потому что так надо. Он так выступает с заявлением, как я и говорил Деборе.

Вы взяли не того парня, говорит он. Вы посадили кретина, потому что вы сами кретины. Вы настолько тупы, что ничего не видите, пока вас не ткнешь носом. Так вот, получите!

Но более всего, более, чем полиции и публике, его послание адресовано мне; он насмехается, дразнит меня, цитируя пассажи из моей собственной торопливой работы. Он привез тела на стройку, потому что я то же самое проделал с Яворски на стройке. Он играет со мной в кошки-мышки, демонстрируя всем нам, как он хорош, и заявляя одному из нас – мне! – что он наблюдает.

Я знаю, что ты делаешь, я тоже так могу. Только лучше.

Полагаю, это должно было бы меня беспокоить.

Однако почему-то не беспокоит.

У меня почти закружилась голова, как у старшеклассницы, которая видит, как капитан школьной футбольной команды собирается с духом пригласить ее на свидание. «Ты имеешь в виду меня? Меня, маленькую? О звезды, это правда? Извините меня, я пока похлопаю ресницами».

Я глубоко вздохнул и постарался напомнить себе, что я хорошая девочка и такими делами не занимаюсь. Но я знаю, что он занимается, и мне правда хочется к нему на свидание. Пожалуйста, Гарри!

Дело в том, что гораздо больше, чем заняться интересным делом с новым другом, мне нужно найти этого убийцу. Я должен видеть его, говорить с ним, доказать самому себе, что он реален и что…

Что «что»?

Что он – это не я?

Что я не единственный, кто творит эти страшные и интересные дела?

Почему я так думаю? Это не просто глупо: это совершенно не стоит внимания моего гордого разума. Разве что… Мысль появилась, затарахтела, запрыгала вокруг, я не сразу смог заставить ее сесть и вести себя подобающим образом. А что, если он на самом деле – я? Что, если я каким-либо образом делаю все это, сам того не осознавая? Невозможно, конечно, абсолютно невозможно, но…

Я просыпаюсь перед раковиной, смывая с рук кровь, после «сна», в котором я старательно и весело окровавленными руками делал то, о чем обычно только мечтаю. Так или иначе, но я много знаю обо всей цепи убийств, знаю того, что не могу знать, если только не…

Если только… хватит! Прими успокоительное, Декстер. Начни с самого начала. Дыши, глупое создание; вдох – хороший воздух, выдох – плохой. Все это не более чем еще один симптом моего недавнего приступа скудоумия. Из-за напряженности всей моей чистоплотной жизни я просто начал преждевременно стареть. При том что за последние несколько недель перенес несколько случаев настоящей человеческой тупости. И что с того? Это еще не обязательно доказывает, что я настоящий человек. Или что я был так креативен во сне.

Нет, конечно же, нет. Совершенно ясно: это ровным счетом ничего не значит. Но все-таки… что же происходит?

Предположим, я просто схожу с ума – все взяли и разом ушли из дома. Очень утешает. Однако если действительно сделать такое предположение, почему бы не допустить, что я вполне мог совершить серию восхитительных маленьких проделок и ничего не запомнить, за исключением нескольких фрагментов снов? В конце концов, это просто более продвинутая форма снохождения. «Сноубийство». Вполне вероятно. Почему нет? Ведь я же уступил место водителя – причем на постоянной основе! – когда Темный Пассажир затеял свои увеселительные прогулки. Не нужно многих усилий, чтобы представить, что нечто подобное могло произойти и в данном случае, только в несколько другой форме. Темный Пассажир просто одалживает у меня машину, пока я сплю.

Какое еще объяснение можно придумать? Что во сне я астрально перемещаюсь, а из-за нашей связи с убийцей в прошлой жизни мои вибрации вошли в резонанс с его аурой? Конечно, тут мог быть смысл, живи мы в южной Калифорнии. В Майами это звучит несколько неубедительно. Итак, если я зайду в недостроенное здание и увижу три трупа в тех местах и в таком состоянии, с которым, как мне кажется, я уже знаком, мне придется серьезно рассмотреть вероятность того, что послание оставил я сам. Разве в этом не больше смысла, чем в предположении, что я провожу в жизнь некую подсознательную партийную линию?

Я подошел к внешней лестничной клетке здания, остановился, на мгновение закрыл глаза и прислонился к бетонному стеновому блоку. Он был чуть прохладнее воздуха. Я приложил щеку к его грубой поверхности с ощущением чего-то среднего между удовольствием и болью. Как бы мне ни хотелось подняться наверх и посмотреть на то, что там есть, примерно так же сильно мне не хотелось вообще это видеть. «Поговори со мной, – шепнул я Темному Пассажиру. – Расскажи, что ты сделал».

Кроме обычного холодного и далекого смешка, никакого ответа, конечно, не последовало. Никакой реальной помощи. Я почувствовал легкую тошноту, головокружение, неуверенность; мне очень не нравится чувство осознания, что у меня есть чувства. Я сделал три глубоких вдоха, выпрямился и открыл глаза.

Сержант Доукс смотрел на меня с расстояния в три фута, он уже был на лестнице, одна нога – на первой ступеньке. Лицо его напоминало темную резную маску, как морда у ротвейлера, который приготовился вырвать тебе руки, но вначале ему интересно узнать, чем ты пахнешь. В выражении его лица было что-то такое, чего я никогда раньше не видел, разве что в зеркале. Глубокая и мертвая пустота, как последняя строка шарады из картинок под названием «человеческая жизнь».

– С кем это ты разговариваешь? – спросил он, показав свои белые голодные зубы. – Кто тут еще с тобой?

Его слова, произнесенные с таким знанием дела, резанули меня насквозь, внутренности сразу превратились в желе. Почему он сказал именно это? Что имеет в виду под «тут с тобой»? Может ли он что-то знать о Темном Пассажире? Навряд ли! Если только…

Если только Доукс не знает, кто я такой.

Так же, как я знал, кто такая Последняя Сестра.

Этот субъект внутри начинает беспокоиться, когда видит себе подобного. Неужели у сержанта Доукса тоже есть Пассажир? Неужели такое возможно? Сержант из убойного отдела – и хищник типа темного Декстера? Невероятно. Но иначе как объяснить? Мне так ничего и не пришло в голову, а я все еще смотрю на него. А он – на меня.

Наконец Доукс, не отводя взгляда, мотнул головой.

– Как-нибудь на днях, – сказал он. – Ты и я.

– Я проверю насчет дождя, – ответил я со всем энтузиазмом, который мне удалось насобирать. – А сейчас, если ты извинишь меня…

Он так и стоял, занимая всю ширину лестницы, продолжая смотреть на меня. Наконец слегка кивнул и отодвинулся.

– Как-нибудь на днях, – повторил он, когда я проходил мимо него.

Шок от этой встречи мгновенно вырвал меня из слезливой эгоцентричной чувственности. Конечно, я не могу подсознательно совершать убийства. Если не говорить о полнейшей нелепости самой идеи, было бы невообразимым расточительством делать это – и не помнить. Должно быть другое объяснение, простое и объективное. Разумеется, я не единственный, кто способен на такой креативный подход. В конце концов я живу в Майами, вокруг меня – опасные твари, такие, как сержант Доукс.

Я быстро поднимался по лестнице, приток адреналина почти вернул меня в обычное состояние. В шаге появилась здоровая прыгучесть, и то, что я удалялся от добряка сержанта, только частично объясняло ее. Более того, теперь мне просто не терпелось увидеть этот самый последний акт насилия над благополучием общества – естественное любопытство, ничего более. И, разумеется, я не рассчитывал обнаружить там свои отпечатки пальцев.

По лестнице я забрался на третий этаж. Некоторые панели уже были установлены, но большая часть этого уровня была без стен. Когда я вошел в помещение, то в его центре увидел сидящего на корточках Эйнджела.

Не родственника. Его локти покоились на коленях, ладони подпирали подбородок, и он просто смотрел. Я остановился и изумленно уставился на него. Самая поразительная сцена, которую я когда-либо видел: сотрудник убойного отдела Майами обездвижен тем, что видит на месте преступления.

А то, что он видит, выглядит еще более интересно.

Похоже на сцену из какой-то черной мелодрамы, этакого водевиля для вампиров. Как и на той стройке, где я разбирался с Яворски, здесь был упакованный в полиэтилен штабель сухой штукатурки. Его сложили у стены, сейчас он был залит светом прожекторов со стройки, а также дополнительным освещением, установленным криминалистами.

На верху штабеля, приподнятый наподобие жертвенника, стоял черный переносной верстак. Он был аккуратно установлен в центре так, чтобы свет падал как раз на него… вернее, чтобы свет падал как раз на предмет, водруженный на верстаке.

И этим предметом, конечно же, была женская голова. Во рту она держала зеркало заднего вида от какого-то автомобиля или грузовика; оно растягивало лицо в почти комичную гримасу удивления.

Выше и левее была вторая голова. К ее подбородку было приставлено туловище кукольной Барби. Вид был еще тот: огромная голова и крошечное тельце.

С правой стороны находилась третья голова. Ее аккуратно прикрепили к куску сухой штукатурки, уши были тщательно привинчены к нему чем-то вроде саморезов. Вокруг экспоната не было видно крови. Все три головы – и ни капли крови.

Зеркало, Барби и сухая штукатурка.

Три трупа.

Сухая кость.

Привет, Декстер.

Абсолютно никаких сомнений. Туловище Барби – явная ссылка на куклу в моем холодильнике. Зеркало – от головы с эстакады, а сухая штукатурка – Яворски. Или кто-то так глубоко забрался в мою голову, что мог вполне стать мною, или это действительно был я.

Я дышал медленно и судорожно. Я совершенно уверен, что мои эмоции – не те, что у Эйнджела-не родственника, но вдруг так захотелось присесть на корточки рядом с ним. Мне нужно время, чтобы вспомнить, как это вообще люди думают, и пол был не самым плохим местом. Вместо этого я обнаружил, что медленно двигаюсь в сторону жертвенника, что-то толкает меня туда, как будто я стою на хорошо смазанных полозьях. Я не мог заставить себя остановиться или замедлить шаг и подходил все ближе. Единственное, что я мог делать, – это смотреть, изумляться и концентрироваться на том, чтобы в нужном месте делать вдох и выдох. Медленно я начал осознавать, что я не единственный здесь, кто не может поверить в то, что видит.

По роду службы (не говоря уже о хобби) я был на местах совершения сотен убийств, многие из которых были настолько страшными и жестокими, что шокировали даже меня. И всякий раз команда Майами-Дейд строит и ведет свою работу в спокойной и профессиональной манере. На месте любого и каждого из таких убийств кто-то прихлебывает кофе, кого-то посылают за пирожками или орешками, кто-то шутит или сплетничает, соскребая образцы крови. На месте любого и каждого из таких убийств я всегда видел группу людей, на которых кровавая бойня производила впечатление не большее, чем игра в боулинг с командой Армии спасения.

До сегодняшнего дня.

Сегодня в огромном пустом бетонном помещении было неестественно тихо. Офицеры и техники стояли молчаливыми группами по два-три человека, как будто боялись оставаться в одиночестве, и просто смотрели на то, что было выставлено в дальнем конце помещения. Если кто-то случайно издавал звук, все вздрагивали и оглядывались в сторону нарушителя тишины. Все выглядело настолько странно, до комичности, и я, конечно же, рассмеялся бы во весь голос, если бы не пялился вместе со всеми этими чокнутыми.

Неужели такое мог сделать я?

Это было прекрасно – в ужасном смысле слова, конечно. Но все же постановка совершенна, неотразима, прекрасна и бескровна. Демонстрация завидного остроумия и превосходного чувства композиции. Кому-то пришлось пройти через массу неприятностей, чтобы получилось настоящее произведение искусства. Кому-то с чувством стиля, талантом и патологической игривостью. За всю свою жизнь я знал только одного такого «кого-то».

Возможно ли, чтобы этот «кто-то» оказался глубоко спящим Декстером?

Глава 20

Я встал как можно ближе к живописной картине, не дотрагиваясь, а просто глядя на нее. Маленький жертвенник еще не обсыпали черной пылью на предмет отпечатков; с ним еще ничего не успели сделать, хотя, наверное, сфотографировали. И – о, как бы мне хотелось одну из тех фотографий себе домой! В формате постера, во всю свою бескровную полноцветность! Если бы такое сотворил я, то стал бы лучшим из художников, каких можно только предположить. Даже с такого близкого расстояния казалось, что головы парят в пространстве над бренной землей как вечная и бескровная, в буквальном смысле бестелесная пародия на рай…

Трупы. Я огляделся. Нигде не видно ни признака тел, ни намека на пирамиду из аккуратно упакованных пакетов. Только пирамида из голов.

Я продолжал смотреть. Через некоторое время медленно подплыл Вине Мацуока, бледный, с открытым ртом.

– Декстер, – сказал он и затряс головой.

– Привет, Вине, – сказал я. Он продолжал трястись. – А где тела?

Некоторое время он все еще смотрел на головы. Потом повернулся ко мне с таким выражением лица, как будто только что потерял невинность. И ответил:

– Где-то еще.

На лестнице послышался топот, и чары разрушились. Я сошел от сцены, когда на ней появились Ла Гэрта с несколькими тщательно отобранными репортерами: Ником-как-его-там, Риком Сангре с местного телевидения и Эриком по прозвищу Викинг, странноватым, но уважаемым газетным обозревателем. На время помещение оживилось. Ник и Эрик взглянули разок и тут же побежали назад к лестнице, прикрыв ладонями рты. Рик Сангре строго нахмурил брови, посмотрел на освещение и повернулся к Ла Гэрте:

– Здесь есть розетка? Мне нужен свой оператор. Ла Гэрта покачала головой.

– Подождите остальных парней, – сказала она.

– Мне нужна картинка, – продолжал настаивать он. Позади Сангре появился сержант Доукс. Репортер обернулся к нему.

– Никаких съемок, – сказал Доукс.

Сангре открыл рот, некоторое время смотрел на Доукса, потом закрыл рот. В очередной раз безукоризненные качества отличного сержанта спасли положение. Доукс повернулся и встал в позу охранника возле выставленных экспонатов: ни дать ни взять – научная экспозиция, а он ее куратор.

Со стороны входа раздался сдавленный кашель – это возвращались Ник-как-его-там и Эрик по прозвищу Викинг, медленно шаркая по ступенькам, как два старика.

Эрик старался не смотреть в дальний конец помещения. Ник тоже пытался, но его взгляд, как магнитом, тянуло к жуткой картине, и каждый раз он рывком отворачивался в сторону Ла Гэрты.

Ла Гэрта заговорила. Я подвинулся ближе, чтобы слышать.

– Я попросила вас троих прийти, чтобы увидеть все до того, как мы официально разрешим прессе освещать случившееся, – сказала она.

– Но мы можем освещать это неофициально? – перебил ее Рик Сангре.

Ла Гэрта проигнорировала его.

– Нам не нужны дикие домыслы прессы о том, что здесь произошло, – продолжила она. – Сами понимаете, это ужасное и аномальное преступление. – Ла Гэрта сделала небольшую паузу, а потом старательно выговорила: – НЕ ПОХОЖЕЕ НИ НА ОДНО ПРЕСТУПЛЕНИЕ, КОТОРОЕ НАМ ПРИХОДИЛОСЬ ВИДЕТЬ.

Прямо-таки чувствовалось, что ее слова сложены из заглавных букв.

Ник-как-его-там хмыкнул и сделал задумчивый вид. Эрик по прозвищу Викинг въехал мгновенно.

– Эй, подождите, – затараторил он. – Вы хотите сказать, что это совершенно новый убийца? Совершенно другая серия убийств?

Ла Гэрта бросила на него многозначительный взгляд.

– Конечно, еще слишком рано делать выводы, – уверенно звучала она. – Но давайте посмотрим на ситуацию логически, о'кей? Во-первых, – она загнула палец, – мы взяли парня, который признался в других делах. Он в тюрьме, и мы не выпускали его оттуда. Во-вторых, данный случай не похож ни на один из тех, что мне приходилось видеть. Потому что их три, и они так прелестно выставлены, понятно?

Благословенно ее сердце, она это заметила.

– Почему я не могу пригласить своего оператора? – спросил Рик Сангре.

– Скажите, а на месте одного из прошлых убийств разве уже не находили зеркало? – слабым голосом спросил Эрик по прозвищу Викинг, очень стараясь не смотреть в ту сторону.

– Вы идентифицировали этих… – сказал Ник-как-его-там. Его голова снова начала поворачиваться в сторону экспозиции, он поймал ее и снова резко обернулся к Ла Гэрте: – Жертвы – проститутки, детектив?

– Послушайте, – слегка раздраженно начала Ла Гэрта, и на секунду в ее голосе проскочил намек на кубинский акцент. – Позвольте кое-что объяснить. Мне безразлично, проститутки они или нет. Мне безразлично, есть тут зеркало или нет. Мне все это безразлично. – Она сделала вдох и продолжила – намного спокойнее: – Мы взяли одного убийцу и посадили его. У нас есть признание. Это убийство – совершенно новое дело, понятно? Вы же видите – все совершенно непохоже.

– Тогда почему именно вы ведете дело? – спросил Эрик по прозвищу Викинг.

Вполне резонно, по-моему.

Ла Гэрта показала свои акульи зубы.

– Я раскрыла предыдущее.

– Так вы уверены, что это совершенно другой убийца? – спросил Рик Сангре.

– Никаких сомнений. Пока не могу сообщить вам детали, но у меня есть доказательства, подтвержденные лабораторными исследованиями.

Наверняка она имела в виду меня. Я даже почувствовал капельку гордости.

– Но в чем-то похоже, не правда ли? Такое же место, такая же в общем-то техника… – начал было Эрик по прозвищу Викинг.

Ла Гэрта обрезала его:

– Совершенно не похоже.

– То есть вас полностью удовлетворяет, что Макхейл совершил те, другие убийства, а это отличается от них, – произнес Ник-как-его-там.

– На сто процентов, – сказала Ла Гэрта. – Кроме того, я ведь не говорила, что Макхейл совершил те, другие.

На секунду все репортеры забыли про ужасное зрелище, отсутствие камер и снимков.

– Что? – наконец произнес Ник-как-его-там. Ла Гэрта вспыхнула, но продолжила настаивать.

– Я никогда не говорила, что Макхейл совершил убийства. Это сказал Макхейл. И что мне следует сделать? Сказать ему: «Уходи, я тебе не верю»?

Эрик по прозвищу Викинг и Ник-как-его-там обменялись ногозначительными взглядами. Я бы тоже обменялся, если бы было с кем. Посему я уставился на центральную голову жертвенника. Она не подмигнула мне, хотя, я уверен, была столь же поражена.

– Чушь, – пробормотал Эрик, но его перебил Рик Сангре.

– Вы разрешите нам взять интервью у Макхейла? – потребовал Сангре. – В присутствии камеры?

От ответа Ла Гэрты нас спасло прибытие капитана Мэттьюза. Громко стуча каблуками, он поднялся по лестнице и намертво застыл, увидев нашу маленькую художественную выставку.

– Господи Иисусе!.. – произнес он. Затем его взгляд упал на группу репортеров, окруживших Ла Гэрту. – Какого черта эти парни здесь делают?

Ла Гэрта обвела взглядом помещение, но добровольцев в нем не оказалось.

– Я их пригласила, – наконец сказала она. – Неофициально. Без записей и комментариев.

– Вы не говорили, что без записей и комментариев, – выпалил Рик Сангре. – Вы сказали только «неофициально».

Ла Гэрта сверкнула на него взглядом.

– Неофициально и значит – без записей и комментариев.

– Убирайтесь отсюда! – рявкнул Мэттьюз. – Официально, с записями и комментариями.

Эрик по прозвищу Викинг прочистил горло.

– Капитан, вы согласны с детективом Ла Гэртой, что новую серию убийств совершил другой убийца?

– Вон! – повторил Мэттьюз. – Я отвечу на вопросы внизу.

– Мне нужен видеоматериал, – сказал Рик Сангре. – Это займет всего минуту.

Мэттьюз кивнул головой в сторону выхода.

– Сержант Доукс?

Материализовался Доукс и взял Рика Сангре за локоть.

– Джентльмены, – произнес он мягким устрашающим голосом.

Трое репортеров посмотрели на него. Я заметил, что Ник-как-его-там судорожно сглотнул. Затем все трое без единого звука удалились.

Мэттьюз подождал, пока они уйдут. Когда они отошли на достаточное расстояние, он повернулся к Ла Гэрте.

– Детектив, – сказал капитан таким ядовитым голосом, которому можно научиться только у Доукса, – еще раз когда-нибудь притащите с собой все это дерьмо – и считайте удачей, если вам удастся устроиться охранником на парковку в «Уол-март».[28]

Ла Гэрта стала бледно-зеленой, потом ярко-красной.

– Капитан, я просто хотела… – проговорила она.

Но Мэттьюз уже отвернулся. Он поправил галстук, пригладил рукой волосы и проследовал вниз за репортерами.

Я повернулся и снова посмотрел на жертвенник. Там ничего не изменилось, только криминалисты начали все вокруг пудрить порошком в поисках отпечатков. Позже они все это разберут, чтобы вести анализ по фрагментам, и вскоре единственное, что останется, – чудесные воспоминания.

Я пошел вниз, чтобы найти Дебору.

У Рика Сангре уже работала камера. Капитан Мэттьюз стоял в потоке света, с микрофонами у подбородка, и выступал с «официальным заявлением».

– …всегда политикой нашего Департамента подразумевается, что офицер, ведущий дело, пользуется полной автономией, если только не становится очевидным, что в результате ряда серьезных ошибок следствия возникает сомнение в компетентности данного офицера. Подобная ситуация еще не наступила, но я внимательно слежу за ее развитием. Когда на карту поставлено благополучие общества…

Я заметил Дебору – она стояла за желтой лентой в своей синей патрульной форме.

– Хороший костюмчик, – сказал я ей.

– Мне нравится. Видел? Она кивнула наверх.

– Видел. А также видел, как капитан Мэттьюз обсуждает дело с детективом Ла Гэртой.

Дебора затаила дыхание.

– Что они говорили?

Я похлопал ее по плечу.

– Как-то я услышал, как папа использовал очень яркое выражение, которое могло бы описать нашу ситуацию. Капитан «перенаправил ее в новую задницу». Слышала такое?

Она сначала нахмурилась, потом улыбнулась:

– Отлично. Но теперь мне на самом деле нужна твоя помощь, Деке.

– А я, конечно, все время делал обратное?

– Не знаю, как ты считаешь, но этого явно недостаточно.

– Как несправедливо, Деб. И как нечестно. В конце концов, ты на месте преступления, на тебе, кстати, форма. Или ты предпочла бы секс-костюм?

Она передернула плечами.

– Дело в другом. Ты все время что-то скрываешь, и я хочу знать что.

Какой-то момент я не мог ничего сказать – всегда такое неловкое ощущение. Я и не думал, что она так проницательна.

– А что, Дебора…

– Слушай, я не знаю, как действует эта политическая чушь, и, может быть, я не настолько умна, как ты, но я уверена, что они уже начинают прикрывать свои задницы. Что означает – никто не собирается заниматься реальной полицейской работой.