— Нечего было старикам сидеть и мерзнуть, глазея на «звериную схватку», — строго сказала Лувис наутро.
      Пера лихорадило, все тело у него ныло так, что он не захотел вставать с постели.
      — Не все ли равно мне, лежать не двигаясь или сидеть как вкопанному! — сказал он.
      Маттис каждый день заглядывал к нему в камору, чтобы рассказать, как идут теперь разбойничьи дела. Маттис был доволен. Борка ведет себя как и подобает ему, и голоса не поднимает. Толковый он парень, по правде говоря. Теперь они вместе обделывают одно дельце за другим. Кнехтов фогда они дурят так, что только душа радуется, и скоро весь лес очистится от этих болванов. В этом Маттис был твердо уверен.
      — Ну, ну, не хвались, идучи на рать, — бормотал ему в ответ Пер Лысуха, но Маттис его не слушал. Да и недосуг ему было выслушивать старика.
      — Ах ты, доходяга! — ласково восклицал он, похлопывая Пера. — Нарасти хоть немного мяса на костях, чтобы они могли держать тебя!
      И Лувис старалась как могла поставить его на ноги. Она приносила ему для подкрепления горячий суп и его любимые лакомства.
      — Поешь супа, согрейся, — говорила она.
      Но даже огненный суп не мог изгнать холод из тела Пера, и это огорчало Лувис.
      — Давай перенесем Пера в каменный зал и согреем его, — сказала она.
      И сильные руки Маттиса перенесли Пера из одинокой каморы. Теперь он спал рядом с Маттисом, а Лувис делила постель с Роньей.
      — Наконец-то я, старая ледяшка, чуть-чуть оттаял, — говорил Пер.
      Маттис был горяч, как печка, и Пер Лысуха, прильнув к нему, словно дитя к матери, пытался согреться и утешиться.
      — Не толкайся, лежи смирно, — говорил ему Маттис, но Пер все равно льнул к нему.
      Наутро он ни за что не пожелал переселяться в свою камору. В этой постели ему лежать нравилось больше. Здесь он мог видеть, как Лувис день-деньской хлопотала по хозяйству, здесь по вечерам собирались разбойники и хвастались своими подвигами, сюда приходила Ронья и рассказывала, что они с Бирком видели в лесу. Пер был доволен.
      — Вот и хорошо, здесь я могу спокойно ждать!
      — Чего ждать?
      — Угадай! — ответил Пер.
      Маттис угадать не мог. Но он с тревогой заметил, что Пер Лысуха просто таял на глазах. И Маттис спросил Лувис:
      — Что это с ним, как ты думаешь?
      — Старость, — ответила Лувис.
      Маттис с испугом поглядел на жену:
      — Неужто он от этого помрет?
      — Да, помрет, — сказала Лувис.
      Маттис ударился в слезы.
      — Замолчи! — заорал он. — Этого я ни за что не позволю!
      Лувис покачала головой:
      — Привык ты командовать, Маттис, но в этом ты не волен!
      Ронья тоже тревожилась за Пера, и теперь, когда он слабел с каждым днем, она все чаще приходила и сидела рядом с ним. Пер большей частью лежал с закрытыми глазами и лишь время от времени приоткрывал их, чтобы взглянуть на нее. Тогда он улыбался и говорил:
      — Ну что, моя радость, ты не забыла, что я тебе сказал?
      — Нет, не забыла, но найти это место никак не могу.
      — Найдешь, — уверял ее Пер. — Придет время, и найдешь!
      — Найду, наверное.
      Время шло, и Пер Лысуха вовсе ослабел. Под конец настала ночь, когда им всем пришлось не спать и сидеть около него: Маттису, Лувис и разбойникам. Пер Лысуха лежал неподвижно с закрытыми глазами. Маттис с тревогой старался убедиться, что он жив. Но возле постели было темно, хотя Лувис зажгла сальную свечу. И, не обнаружив в старике ни малейших признаков жизни, Маттис вдруг крикнул:
      — Он помер!
      Тут Пер Лысуха открыл один глаз и с упреком поглядел на Маттиса:
      — Вовсе я не помер! Неужто ты думаешь, у меня хватит совести не попрощаться с вами перед смертью?
      Потом он снова опустил веко, и все вокруг него долго стояли молча. Слышалось лишь его хриплое дыхание.
      — А теперь, — сказал Пер, открыв оба глаза, — теперь, други мои верные, я хочу со всеми вами проститься! Теперь я помираю.
      И он умер.
      Ронья никогда не видела, как умирают люди. Она поплакала немного. «Правда, — думала она, — он так устал в последнее время. Теперь он, верно, отдыхает где-то в неведомом мне краю».
      А Маттис с рыданиями мерил шагами каменный зал и кричал:
      — Ведь он был всегда! А теперь его нет!
      И снова, и снова повторял:
      — Ведь он был всегда, а теперь его нет!
      И тут Лувис сказала ему:
      — Маттис, ты ведь знаешь, что никто не может жить вечно. Человек рождается на свет, поживет и умирает. Так было всегда. Плачем горю не поможешь.
      — Но мне худо без него! — кричал Маттис. — Так худо, что сердце надрывается!
      — Давай я обниму тебя и посидим вместе, хочешь?
      — Давай! И ты иди ко мне, Ронья!
      И он сидел, наклоняясь то к Лувис, то к Ронье, и старался выплакать все горе. Ведь Пер Лысуха всегда был в его жизни, а теперь его не стало.
      На следующий день схоронили они Пера на берегу реки. Зима стояла на пороге, и, когда Маттис со своими разбойниками несли мертвое тело к вырытой могиле, на гроб Пера падали первые мягкие мокрые снежные хлопья. Гроб Пер Лысуха смастерил себе сам, еще давно, когда был в силе, и все эти годы хранил его в каморе, где висела одежда.
      — Разбойнику может понадобиться гроб, когда он меньше всего этого ожидает, — говаривал Пер, а в последние годы он все удивлялся, что гроб до сих пор ему не пригодился.
      — Но раньше или позже он мне пригодится, — повторял он.
      И вот теперь гроб ему пригодился. Всем в замке сильно не хватало Пера Лысухи. Маттис всю зиму ходил мрачный. Разбойникам тоже было невесело, потому что от настроения Маттиса зависели в замке и радость и печаль.
      Ронья отправилась с Бирком в лес, где зима вступила в свои права, и, стоя на лыжах у горного склона, она забыла все печали. Но, вернувшись домой и увидев Маттиса, который, нахохлившись, сидел у очага, она вспомнила все снова.
      — Утешь меня, Ронья, — попросил он, — помоги, мне ужас как тошно!
      — Скоро придет весна, и тебе станет легче, — сказала Ронья, но это его не утешило.
      — А Пер Лысуха весны не увидит, — мрачно ответил он, и на это Ронья ничего утешительного сказать ему не могла.
      Но вот зима миновала и наступила весна. Она приходила всегда, невзирая на то, кто умер и кто остался жить. Маттис повеселел, как было с каждой весной. Проезжая во главе разбойников по Волчьему ущелью, он насвистывал и пел. А на другом конце ущелья его ждал Борка со своими людьми. Хо-хо! Наконец-то они примутся разбойничать после долгой зимы! Маттис и Борка родились разбойниками и по глупости радовались этому. Но дети их были куда умнее. Они радовались вовсе не разбойничьим удачам. А тому, что снег стаял и можно снова ездить верхом, что они скоро снова переберутся в Медвежью пещеру.
      — И еще я рада тому, что ты, Бирк, никогда не станешь разбойником.
      Бирк засмеялся:
      — Не стану. Я в этом поклялся. Однако я не знаю, на что мы с тобой будем жить?
      — А я знаю. Мы станем рудокопами. Что ты на это скажешь?
      И тут она рассказала Бирку сказку про серебряную гору Пера Лысухи, которую ему когда-то показал серый карлик в благодарность за то, что он спас ему жизнь.
      — Там есть серебряные слитки величиной с булыжник, — рассказала Ронья. — И кто знает, может, это вовсе не сказка? Пер Лысуха поклялся в том, что это правда. Мы как-нибудь поедем с тобой туда и поглядим, я знаю это место.
      — Ни к чему торопиться! — сказал Бирк. — Только никому про это не рассказывай! А не то все разбойники помчатся туда за серебром!
      Теперь засмеялась Ронья:
      — Ты не глупее Пера Лысухи. Разбойники жадны до любого добра, как всякая нечисть, говорил он. Поэтому-то он и не велел мне рассказывать про серебро никому, кроме тебя!
      — Но покуда мы обойдемся с тобой и без серебра, сестренка! В Медвежьей пещере нам оно не нужно!
      Становилось все теплее, и Ронья ломала голову над тем, как ей сказать Маттису, что она снова собирается перебраться в Медвежью пещеру. Но Маттис был человек чудной, никогда нельзя было знать заранее, что он скажет.
      — Да, моя старая пещера хороша, — сказал он. — В это время года жить там одно удовольствие! Не правда ли, Лувис?
      Лувис не удивилась, она привыкла к его капризам.
      — Отправляйся туда, доченька, раз твой отец так считает, — сказала она. — Хотя я по тебе стану тосковать!
      — Но ведь ты вернешься к осени, как всегда, — добавил Маттис так, словно она много лет подряд переселялась туда и обратно.
      — Да, конечно, как всегда, — заверила его Ронья, радуясь, что на этот раз все обошлось так легко. Она ждала слез и криков, а Маттис сидел веселый, как в тот раз, когда вспоминал проделки своей юности в старом свинарнике.
      — Да, когда я жил в Медвежьей пещере, я проделывал штуки похлеще! И к тому же эта пещера моя, не забывайте это! Я, может, буду навещать вас!
      Когда Ронья рассказала об этом Бирку, он ответил важно:
      — По мне, пусть приходит! — И добавил: — Только бы не видеть его черную кудрявую голову каждый день!
      Раннее утро. Прекрасное, как первое утро мира! Новоселы из Медвежьей пещеры бредут по своему лесу, а вокруг ликует весна. Повсюду: на деревьях, в реках и озерах, в зеленых кустарниках — пробуждается жизнь. Она щебечет, шелестит, рычит, поет и журчит. Повсюду слышна звонкая, дикая песнь весны.
      Они входят в свою пещеру, в свой дом в глухомани. Здесь все, как прежде, надежное, знакомое: река, бурлящая внизу, лес, залитый утренним светом, все такое же, как год назад.
      Это новая весна, но все осталось прежним.
      — Не пугайся, Бирк, — говорит Ронья. — Сейчас ты услышишь мой весенний крик!
      И она кричит, звонко, как птица. И этот ликующий крик слышит весь лес.

ПРИМЕЧАНИЯ

      «Ронья, дочь разбойника» (Ronja r?vardotter). Повесть-сказка. Впервые на языке оригинала — Stockholm, Rab?n-Sj?gren, 1981. Впервые на русском (в переводе Л. Лунгиной) — М., Детская литература, 1985 (под названием «Рони, дочь разбойника»). В настоящем Собрании сочинений публикуется в новом переводе Л. Брауде и Н. Беляковой, сделанном по первому шведскому изданию и впервые напечатанном в издательстве «Ангстрем», Москва, 1993.
       Л. Брауде