- Ну, что это за история, которой предшествует такое жалобное вступление? - с любопытством сказал Макиавелли. Шут тоже наклонился вперед, но сейчас же снова принял свое обычное положение.
      - Послушаем. Но нельзя ли не поминать Цезаря Борджиа, потому что разговорами о нем, которые мы слышим на каждом шагу, мы сыты по горло, прибавил Макиавелли, бросив мимолетный взгляд на шута, который тряс головой, весело позвякивая нашитыми на шапке колокольчиками.
      Только Бембо хотел было приняться за рассказ об их удивительном приключении, как был прерван появлением настоятеля в сопровождении длинной свиты картезианцев, и это избавило от повторения рассказа. Монахи двигались в торжественном молчании, опустив головы вниз, и сам настоятель был так изможден постом и бдением, что походил на колоссальный скелет. Только он один приветствовал новых гостей несколькими словами, но произнес их серьезно и холодно.
      Макиавелли не дал Бембо окончить его красноречивую просьбу о гостеприимстве, но, прервав его излияния, потребовал у него рассказа про приключение. Бембо начал весьма пространно рассказывать всю историю, однако Лебофор, наскучив его отступлениями, прервал его на полуслове и в кратких словах изложил все события. Он закончил свой рассказ просьбой к настоятелю научить его, как найти дорогу в пещеру, чтобы убедиться, выдумано или правдиво известие, полученное ими от монаха-доминиканца.
      - А вы все в одно время бредили, или один дурак одурачил всех? - сказал шут, презрительно усмехаясь. - Стоит ли, дядя Никколо, везти меня в подарок папе, раз эти господа по собственному побуждению едут в Рим?
      - Смотри, шут, вежливый язык сохраняет здоровую шкуру, многозначительно заметил флорентиец.
      - Все, что вы рассказали, - невозможно, - произнес наконец настоятель нахмурившись, - это - не что иное как бред безумного путника. Никто из нас не слыхал о другом пути в пещеру святого, кроме как через водопад, но там уже столько верующих нашли свою погибель, что этот путь запрещен.
      - Когда я был послушником, - прошамкал дряхлый монах, согнувшийся под тяжестью лет, - я слышал однажды об этом... Отец Амвросий как будто говорил про дорогу... но прошло уже шесть десятков лет, как он скончался. Была суровая зима, а он уже давно мучился кашлем, бедняга, и очень страдал перед смертью. Аминь! Я думаю, его душа у святого Гвидобальда.
      - Может быть, в образе того монаха к вам явился дьявол, чтобы ввести вас в искушение, сломать себе шею, - серьезно заметил шут.
      - Святой отшельник Гвидобальд? Да, уже не первый раз его видение встречалось вблизи пещеры, где почивают его мощи, - сказал старец. - Но он является только великим грешникам, чтобы возвестить им близкую кончину.
      - Нет, тот, кто явился нам, был не в картезианском одеянии, а в рясе ученого доминиканца, - с ужасом промолвил Бембо.
      - То, что вы приняли за белое одеяние доминиканца, - с упрямой настойчивостью проговорил старый монах, - было не что иное, как саван, который надели на святого, прежде чем явились ангелы.
      - Тогда, значит, святому Гвидобальду надоело в его забытой могиле и он хочет, чтобы его останки были перенесены в монастырь и положены в раку, где и стали бы творить чудеса.
      - Вы так полагаете, синьор? - воскликнул настоятель, ухватившись, по-видимому, за эту мысль. - И действительно, в последнее время мы ничего не слыхали о бандитах, в особенности с тех пор, как дон Ремиро стал подестой* [Подеста - во многих самостоятельных городах Италии XII-нач.XVI вв. глава исполнительной и судебной власти.] Романьи, он предложил им на выбор: или они должны вступить под знамена герцога, или он их всех перевешает.
      - Но мы собственными глазами видели трупы людей Орсини на том месте, где некогда стоял замок Джакобо Савелли! - воскликнул Лебофор.
      Игумен недоверчиво взглянул на него, а затем произнес:
      - Если это так, - тогда подождем до утра, иначе разбойники могут оказать сопротивление.
      - Нет! Сегодня, сегодня! Ни на одну минуту я не хочу откладывать это дело! - порывисто воскликнул иоаннит. - Завтра, может быть, будет слишком поздно. Разбойники могут увезти или умертвить своего пленника, Паоло Орсини. Пусть всякий, кто считает себя христианином, возьмет факел и следует за мной!
      - Как ты думаешь, шут, не подходит ли это предприятие также и для тебя? - спросил Макиавелли.
      - Нет, я лучше посмотрю. Проваливайте вы, молодцы; вы не можете причинить мне никакого вреда! - ответил шут, равнодушно зевая.
      - Если вы твердо решились, - сказал настоятель, - тогда наша братия будет помогать вам, насколько это в ее силах, но вы увидите, что ваше предприятие невыполнимо.
      - Итак, в путь! Я даю вам, отче, свое рыцарское слово, что ничего невозможного мы делать не будем, - сказал Лебофор, и выхватил из огня головню. Даже картезианцы забыли о своей обычной медлительности, и стали торопливо зажигать факелы, а телохранители посланника смотрели на него, как свора собак на привязи.
      - Ну, если уж все христиане должны участвовать в этом, дядя, так отпустите и вы своих негодяев, - промолвил шут, и, словно не нуждаясь в ином разрешении, отряд посланника с шумом присоединился к рыцарям.
      Все монахи вышли за рыцарями во двор, где английские солдаты давали лошадям корм, а посланник с шутом остались одни в зале.
      - Пойдем, дядя Никколо!.. Если другие сошли с ума, будем и мы безумными, - проговорил шут, подумав немного, и, схватив полу мантии посланника, пустился вокруг него в какой-то фантастический танец.
      Макиавелли, казалось, не обращал внимания на своего спутника, пока они не вышли из монастырских ворот и не заметили света факелов, то появлявшегося, то исчезавшего среди извилин скал. Здесь он остановился и, значительно усмехнувшись, обратился к шуту, внезапно перейдя на почтительный тон.
      - Что вы думаете, ваша милость, об этом происшествии? - тихо спросил он.
      - Я начинаю верить в чудеса, Никколо, хотя и причастен ко всей этой истории, - ответил тот, иронически улыбаясь. - Мигуэлото редко делает свое дело только наполовину, у него есть только один порок, который не годится для меня - он жаден, Никколо, страшно жаден! Но он - губка, которую я выжму для себя, когда она наполнится, ведь без денег, Никколо, немного можно сделать на этом свете. Пойдем на мост и посмотрим, как эти дураки будут лететь в пропасть. Но где мои собаки? - Эй, сюда, Марий, Сулла!
      - Они пошли за другими, - сказал флорентиец, - и, кажется, не узнали вас в этом шутовском наряде.
      - Если бы я знал, что дьявол не узнает меня, я согласился бы лучше умереть в этом платье, чем в рясе монаха, - заметил шут и стал свистать и звать собак, но напрасно - они не появлялись.
      Тем временем Макиавелли не пошел по той дороге, которую указывали факелы, а направился на мост.
      ГЛАВА VI
      Посланник со своим шутом едва ли могли выбрать лучшее место для наблюдения, чем середина моста, Дугой поднимавшегося над рекой. Отсюда можно было видеть все происходящее. Правда, благодаря несмолкаемому шуму потока, трудно было разговаривать, но никто, казалось, не был особенно расположен к разговору, оба напряженно ждали появления искавших. Внизу в это мгновение было все погружено во мрак, слабый свет звезд не проникал в эти бездонные глубины.
      - Здесь страшная высота, - сказал шут после паузы, во время которой он по-видимому, обдумывал возможность успеха всего предприятия. - Здесь очень легко нечаянно оступиться. Что вы так странно смотрите на меня, Никколо? Я знаю, вы - мой друг.
      - Я думаю, благородный господин, что такие неожиданные шутки могут быть и опасны, - сказал флорентиец. - Но синьор Паоло был вашим другом, по крайней мере, вы обнимали его и называли своим братом.
      - Это для того, чтобы он так думал, - спокойно ответил шут.
      - Я не умею объяснить себе глубину этой политики, - снова начал флорентиец. - Какой смысл уничтожать его теперь, когда для вашей милости так важно привлечь к себе Орсини и всю их партию, и когда он с мирными намерениями и предложениями направлялся в Рим?
      - Я уничтожу их всех, все равно, силой или хитростью, это достаточно благородное оружие против измены и возмущения! - с жаром отвечал шут. - Я скорей согласился бы по капле вычерпать море, чем сдаться и сложить в отчаянии руки. И, кроме того, что я могу сделать, когда на людей, путешествующих инкогнито и без надлежащей охраны, нападают разбойники и убивают их? Разве вы не знаете, что Паоло ехал в Рим по приглашению моего отца, а не по моему желанию? И неужели же я должен спокойно отказаться от награды за все свои труды только потому, что старик стал нерешительным и боязливым?
      - Если бы донна Лукреция вышла замуж за Орсини, тогда все дворяне снова должны были бы потребовать восстановления всех своих прав, - заметил посол.
      - А что стало бы с моим герцогством Романья? - воскликнул шут, тряхнув рыжим париком.
      - И где было бы тогда ваше итальянское государство? - добавил с ударением хитрый флорентиец.
      - Вы шутите со мной, Никколо! - ответил шут, дико сверкнув глазами и сжимая руку, словно он уже держал скипетр. - Ах, если бы мне снова встретить старого полусумасшедшего колдуна, который обыкновенно помогал мне в изучении магии еще тогда, когда я мечтательным юношей ходил в Пизе в школу, а мои глупые учителя были убеждены, что я погружен в пыльные сочинения Августина и Бернарда!
      - Насколько я помню, он показал вам какое-то видение в зеркале из аметиста? - насмешливо сказал Макиавелли. - По крайней мере, так рассказывает об этом в Италии народ, и говорят, что седобородый мудрец был самим дьяволом. Но вот они идут. Смотрите, как сверкает вода при свете их факелов!.. точно горячий адский поток.
      - Скажи, Никколо, что же, по рассказам народа, показал мне этот кудесник?
      - Скелет в короне и царской мантии, вручивший вам скипетр, - ответил посол.
      - Это ложь! К черту того, кто говорит это! - с дикой страстью воскликнул шут. - Это была тень в императорской короне и в мантии Карла Великого, как мы знаем его по изображениям хроники, она вручила мне скипетр и меч, которые были перевиты, как змеи.
      - Ваша милость тогда отлично поняли науку, - ответил Макиавелли.
      - И, я знаю, ты думаешь, что мой учитель сумел научить меня, как своего любимого ученика, всем фокусам? - с усмешкой спросил шут. - Но берегись, чтобы он не оставил для себя одного из них, который в конце концов перехитрит тебя. Но, Никколо, если я из моей короны когда-нибудь сделаю нечто большее, чем этот дурацкий колпак, когда я действительно стану Цезарем, кем ты будешь для меня?
      - Твоим Брутом* [Марк Юний Брут (85-42 гг. до Р.Х.) был идеалом республиканца. Друг Цезаря, он, не задумываясь встал в ряды его убийц, как только Цезарь стал угрожать неприкосновенности Римской республики.] ответил флорентиец.
      - Моим Сеяном* [Сеян был наместником римского императора Тиберия, составил заговор против него, заговор был раскрыт и Сеян погиб в темнице.], ты хочешь сказать, дорогой Никколо, - сказал шут с усмешкой, за которой таилась мрачная мысль. - Ты что-то все приводишь неудачные сравнения.
      Ничего не отвечая, Макиавелли полунасмешливо приподнял свою отороченную мехом шапочку и устремил свой взор вниз, не оставляя в то же время без внимания ни одного движения своего спутника.
      То, что происходило внизу, представляло оригинальное и живописное зрелище. Рыцари, солдаты и длиннобородые картезианцы перепрыгивали в русле потока со скалы на скалу и, крича друг другу, махали факелами. При этом фантастическом освещении водопад горел всеми цветами радуги и сверкал как бриллиант.
      Но поиски, казалось, были безуспешны, и шут разразился громким хохотом, когда разведчики сошлись на отдельных выступах утесов и, по-видимому, совещались. Внезапно Макиавелли и его спутник были поражены лучом красноватого света, исходившим из отверстия пещеры. Он сейчас же исчез снова, но было, очевидно, замечен и внизу, потому что оттуда послышались громкие крики, слышные даже сквозь несмолкаемый грохот водопада.
      - В пещере совершено убийство, которое будет открыто, - промолвил флорентиец, бросив беглый взгляд в сторону своего спутника.
      - Я до сих пор никогда не слыхал, чтобы убийство обладало способностью зажигать огонь для того, чтобы привлекать к себе, в свои тайники, людей, холодно ответил шут. - Но все равно им непременно придется вернуться, и они старались понапрасну.
      - Однако для чего же рыцари снимают с себя вооружение! Что это значит? - спросил посол. - Смотрите, угрюмый английский оруженосец снимает со своего господина наколенники, а священник ломает руки! Что он сделал со своим факелом?
      - Он уронил его в воду, я видел, как тот потух и поток увлек его за собой, - ответил шут. - Но куда девались мои собаки? Их инстинкта я боюсь гораздо больше, чем сообразительности этих глупцов.
      - Клянусь святым Юлианом, безумцы хотят вскарабкаться на скользкие утесы! - воскликнул Макиавелли. - Смотрите, они лезут, один с этой, другой с той стороны водопада... Ловко прыгнул, дурак солнца!.. Он опередил своего спутника намного. Слышите, как он торжествующе хохочет! Должно быть, не так трудно лазить по этим скалам, как это кажется сверху! Они взбираются, словно по лестнице!
      - Нет, нет! Ха-ха! Глядите, священный рыцарь поскользнулся и падает, он разобьется! Что это, Никколо? Он ухватился за куст... Спасен! ! - закричал шут, следя за опасным спуском иоаннита.
      Между тем последний, поскользнувшись на выступе, ухватился при падении за куст, росший из расселины скалы. Затем, хотя и с большим трудом, ежеминутно подвергаясь опасности быть сброшенным водопадом в бездну, возвратился на прежнее место.
      - Где же теперь английский дикарь? - воскликнул шут. - Вот он!.. Глядите, он окружен со всех сторон брызгами и пеной. Разве вы не видите его? - ответил Макиавелли.
      - Я хотел бы, чтобы тот, другой, находился на его месте. Рожа этого иоаннита нравится мне гораздо меньше, - сказал шут. - Да, правда, он хочет последовать за ним, после того, как избежал опасности с другой стороны. Этот не так ловок, три раза уже срывался. Ха, клянусь ключами святого Петра, сумасшедший англичанин стоит перед нами на скале и отряхивается, как мокрая крыса. Еще один прыжок, и он будет в пещере, или внизу, в пропасти. Честное слово, его безумная смелость почти заставляет меня желать, чтобы это отчаянное предприятие увенчалось успехом, даже если будет спасен один из представителей ненавистного мне отродья Орсини.
      - Скала колеблется под его ногами, он хочет прыгнуть! Это безумие... Остановитесь, рыцарь, остановитесь, вернитесь назад! - закричал Макиавелли.
      - Не стоит очень сокрушаться о нем, наверное, после него останутся наследники, - принимая обычный тон, проговорил шут. - Но смотрите, он не решается... Да, конечно, ни один человек в здравом уме, не решился бы на дальнейший путь. Простое течение может опрокинуть его.
      Стоящие внизу, очевидно, тоже заметили опасное положение Лебофора и его нерешительность. Картезианцы шумно выражали свои опасения, иоаннит, Бембо и Другие путники кричали ему, чтобы он бросил свою опасную затею. Однако Лебофор махнул торжествующе рукой, словно открыл какой-то выход, которого не видно было снизу, и... прыгнул!
      Макиавелли закрыл от ужаса глаза, но сейчас же снова открыл их, так как его спутник вскрикнул, но не от ужаса, а от удивления. Снова появился таинственный свет, и в его блеске показался образ рыцаря, словно изваянный в водяной стене, образовавшейся от закругления низвергавшегося водопада.
      - Не сомневаюсь, что его сейчас же прикончат, как только он войдет в пещеру, - со злорадством сказал шут, - судя по этому свету, там кто-то есть, чтобы достойно принять непрошеного гостя.
      Рыцарь тем временем исчез.
      Снова последовала глубокая, полная таинственного ужаса пауза, а затем стало видно, как иоаннит с азартом принялся карабкаться на утес, за ним следовали английские солдаты, но не так быстро, тяжелое вооружение стесняло их движения. Иоаннит добрался до выступа, откуда его собрат по оружию прыгнул в пещеру.
      - Что с ним случилось? Неужели он не решается последовать за ним? спросил Макиавелли. - Смотрите, он наклоняется вперед, как будто прислушивается к голосам из пещеры.
      - Быть может, это рыцарь зовет на помощь, - ответил шут, и подвинулся вперед, словно и ему хотелось услышать голоса. - Ха, ха, священник в нем одержал победу над солдатом! Видите, как он несется оттуда, словно за ним гонятся волки!
      - Он снова внизу, рядом со своими спутниками, он что-то рассказывает им, смотрите, они все кидаются к утесам с вашей стороны! - объяснял Макиавелли шуту.
      В это мгновение до них донесся лай собак, отыскавших след.
      Путники и монахи, как безумные, кинулись через реку, мелкую в этом месте, и один за другим быстро скрылись в темной расселине среди утесов.
      - Голову даю на отсечение, они открыли путь святого в его отшельническую келью! - воскликнул Макиавелли.
      - Берегись, Мигуэлото, если ты обманул меня, - пробормотал шут, а затем, бросившись как тигр, ловко перепрыгнул через лежавшего на мосту флорентийца и быстро стал спускаться по скалам.
      Макиавелли поднялся в свою очередь, и спокойно пошел за ним. На берегу он наткнулся на Бембо, отряхивавшего свое мокрое платье и певшего благодарственную молитву.
      - Что случилось? - воскликнул флорентиец.
      В ответ на это Бембо мог указать только на противоположные скалы, судорожно расхохотался и одновременно вытер мокрые от слез глаза.
      Шут не стал терять время на расспросы, перепрыгивая с камня на камень, он достиг зияющей расселины, где свет факелов, громкие голоса в отдалении и непрестанный лай собак убедили его, что в пещеру был открыт безопасный путь. Последний образовался, вероятно, после землетрясения и длинным коридором вел прямо в пещеру.
      Любопытного шута ожидало редкое зрелище. Пещера была значительных размеров и, будучи освещена бесчисленными факелами, сверкала спускавшимися сверху сталактитами, искрилась на блестящей поверхности базальтовых природных колонн и производила волшебное впечатление. На плоском выступе скальной стены виднелось изображение, в котором при известном напряжении фантазии можно было найти некоторое сходство с распятием, и на нем лежал человек, привязанный к нему ремнем, цепью и железным обручем. Вокруг него суетились рыцари, монахи и солдаты, изо всех сил стараясь разорвать державшие его путы. Над пленником тлелось, в некоем подобии жаровни, еще несколько головней, которыми он, по-видимому, производил таинственный свет, обративший на себя внимание рыцарей и, судя по его бледному и изможденному лицу, приведший их как раз вовремя, чтобы спасти его.
      В отдалении стояли обе собаки, тихо подвывая и облизывая языком морды.
      ГЛАВА VII
      Макиавелли осторожно и, не спеша, шел за своим спутником, но цепь, приковывавшая несчастного Орсини к скале, была так крепка, что его спасителям еще не удалось разорвать ее, когда он вошел в пещеру.
      Флорентиец внимательным взглядом окинул всю картину и остановил его на пленнике. Орсини был человеком во цвете лет, его фигура отличалась больше изяществом и соразмерностью форм, чем силой, но, вероятно, он был сильнее, чем казался. Черты его лица были строги, но тонки, а их подвижность и непрестанная смена света и теней указывали на сильные страсти, бушевавшие в нем. Несмотря на это, они по желанию могли преображаться в неподвижное спокойствие мрамора, с гневом отметавшее взор любопытного зеваки. Цвет лица Орсини можно было сравнить с тем оттенком, который принимает мрамор под влиянием горячих лучей южного солнца. Черные волосы еще больше оттеняли бледность его лица.
      - Они действительно спасли эту непримиримую змею, это подлое отродье! вполголоса проговорил шут Макиавелли. - Никогда ничего не буду предпринимать в этот день месяца, ибо слепой случай разрушил в этот день все, что было предусмотрено так мудро и так умно! Но погодите! Смотрите, в глотке у него пересохло, глоток воды оживит его. Я думаю, если я дам ему чего-нибудь выпить, это будет выглядеть просто обыкновенным милосердием с моей стороны.
      - А чтобы студеная вода не простудила его, вы хотите добавить в нее немного восточного порошка, благодаря которому его желудок быстро разогреется? - спросил Макиавелли, вопросительно глядя на шута. - Но я не вижу здесь политической мудрости, - прибавил он. - По-моему, каждый правитель, желающий уничтожить врага, не должен пытаться делать это всевозможными способами, а избрать только один, иначе он может подвергнуться опасности пробудить сопротивление, которое может его же и уничтожить. Если вы не можете сразу убить врага, никогда не раньте его, в противном же случае вы будете сеять зубы дракона на собственную гибель. Пока вы не можете разом уничтожить весь род Орсини, было бы бесцельно раздражать их гибелью самого значительного члена их семейства. Я полагаю, совершенное в данный момент вторичное покушение на жизнь Орсини возбудит против вас подозрения.
      - По вашему дружескому совету, Никколо, тот, кто хочет утвердить за собой покоренное государство, должен истребить весь род изгнанных государей, - возразил шут. - Моя же власть вырвана мною у пленников святого престола.
      - Вы, несомненно, избраны орудием, которое должно уничтожить мелких тиранов Италии, и объединить всю страну, - произнес дипломат. - Паоло Орсини, вне всякого сомнения, один из могущественных, а теперь, со времени изгнания Колонна, и самый могущественный супостат церкви, но тем не менее, я не считаю настоящий момент подходящим для его уничтожения.
      - Никколо, - с презрительной улыбкой сказал шут, - у тебя больше умения советовать, чем действовать. Но ты был постоянно моим оракулом, и, кроме того, какой-то внутренний голос подсказывает мне, что и эта неудача, как и все другие, послужит моему благополучию. Паоло еще может пригодиться мне, я попробую натравить его на гордого феррарского франта. И кстати, зачем пожаловал сюда этот Бембо? Что он разнюхивает здесь?
      - Я сам стараюсь выяснить это, - ответил Макиавелли.
      - Итак, сейчас я не буду поить Орсини, - начал снова шут. - Кроме того, мне необходимо узнать, кто тот изменник, который оставил ему жизнь, и за которого я теперь должен делать его работу, угощая Орсини ядом. Однако, я сомневаюсь, чтобы синьор Паоло, не раз встречавшийся со мной на поле брани, где взоры проникают прямо в душу, не узнал бы меня в этом наряде. Мне также трудно скрываться, как солнцу.
      - Нет, благородный господин! Никто не узнает в этом наряде, в этих рыжих волосах, в этом уродливом лице, великого герцога Романьи - возразил Макиавелли. - Кому из ненавидящих вас может придти мысль, что самый тонкий ум нашего времени может допустить глупость, и искать защиты в переодевании?
      Но в это время их разговор был прерван радостными восклицаниями. Под могучими ударами Лебофора распалась, наконец, тяжелая цепь и пленник вскочил на ноги. Первым его желанием было броситься на колени перед распятием. Коленопреклоненный, он дал торжественный обет выстроить часовню святому Гвидобальду на месте своего чудесного спасения. Затем он поднялся и с живейшими выражениями вечной благодарности обнял своих спасителей.
      - Мои сердце и душа, мои дворцы, мои поместья мои сокровища - все к вашим услугам, благородные рыцари! - воскликнул он. - Жизнь, которую вы спасли, принадлежит вам, и кроме любви к моей невесте, нет ничего, чего бы я ни отдал друзьям в благодарность за то, что они сделали для меня.
      - Это единственное условие мы не будем оспаривать у вас, благородный синьор, тем более, что оно служит, по-видимому, талисманом против несчастья, - с саркастической улыбкой произнес иоаннит. - Но ваша благодарность должна принадлежать более всего милосердному доминиканцу, который привел нас сюда, чем нам, так как это предприятие было для нас только удовольствием.
      - Доминиканец? - с удивлением воскликнул Орсини. - Тогда это был мой ангел-хранитель, которого послала мне моя Покровительница, Пресвятая Дева в церкви Санта Мария Маджиоре. И Ей я отслужу торжественную мессу и поставлю пятьдесят свечей из турецкой амбры.
      - От Санта Мария Маджиоре! - пробормотал шут. - Да, конечно, потому что образ Пресвятой Девы в той церкви так похож на его прекрасную невесту.
      - Возможно! Я слышал, что это несравненное произведение Леонардо да Винчи писал с вашей матушки, синьоры Ванацци* [Ванацци де Катаней возлюбленная Родриго Борджиа (затем папы Александра VI). Александр VI имел от нее пятерых детей - двое первых - Цезарь и Лукреция.], - прошептал Макиавелли своему спутнику, который дрожал всем телом.
      - Замечали ли вы когда-нибудь, дорогой Николо, как мало похожу я на Мадонну Санта Маджиоре, на мать или на отца, наместника Христа на земле? спросил шут. - Мне довольно часто нашептывали раньше, да и сам я мало-помалу пришел к убеждению, что в раннем детстве меня подменили, мой отец больше боится меня, чем любит, и сам я питал к своим близким так же мало родственных симпатий, как и они ко мне, клянусь оковами святого Петра! Его святейшество почти отрекся от меня, назначив кардиналом. Я намереваюсь как-нибудь спросить колдунью, да так спросить, чтобы она сказала правду, кто породил меня!
      Шут почти с жаром, почти с бешенством произнес эти слова, словно воспоминание об этой несправедливости глубоко потрясло его. Макиавелли посмотрел на него острым проницательным взором, но ответил таким тоном, как будто не придавал его словам никакого значения.
      - Мне кажется, благородный господин, что с вашей стороны было бы крайне странно, даже нелепо, подтверждать эти слухи, если это - вообще слухи.
      - Вы ошибаетесь, Никколо, на этот раз вы глубоко ошибаетесь! - ответил шут более тихим, но все еще взволнованным голосом. - Клянусь небом, теперь мне хотелось бы лучше быть признанным, законным наследником нищеты моего дряхлого воспитателя, чем оставаться незаконным сыном священника!
      - Возможно ли? - воскликнул Макиавелли, - недоверчиво взглянув на говорившего, а про себя подумал: "Неужели в этой дьявольской груди есть место для стыда и раскаяния?"
      Но, когда он припомнил ужасные слухи, очень распространенные тогда в Италии, у него внезапно явилась мысль, и, хитро улыбнувшись, он сказал:
      - Но ведь не станете же вы уговаривать или принуждать вашего воспитателя открыть вам правду, прежде чем вы, как Борджиа, не утвердитесь в Италии, монсиньор?
      - О, брат души моей! Наши мысли постоянно сходятся! - воскликнул шут недовольным голосом, словно ему было неприятно, что его сокровенные мысли были высказаны так открыто. - Поэтому-то я и не могу ничего скрыть от тебя, если бы даже и хотел. Но пойдем, нам необходимо опередить этих болванов, которые выпускают на волю мою драгоценную добычу.
      После первых горячих изъявлений благодарности и радости Орсини, по-видимому, снова обессилел и, поддерживаемый своими спасителями, покачиваясь приближался к выходу. Посол и его спутник поспешили вперед, чтобы не быть замеченными.
      У входа в скалистый проход слышался голос Бембо спрашивавшего, что произошло в пещере, но не решавшегося войти в нее. Шут стал забавляться, отвечая ему вскрикиваньями и визгом, и его голос, дробясь и отражаясь о каменные стены, переливался причудливым эхом. Когда они вышли из расщелины на реку, Бембо уже исчез.
      - Он побоялся встретиться с существом, которое производило эти звуки, сказал с ироническим смехом шут. - Но я никак не могу понять появление доминиканца. Отец сам против моего желания пригласил Орсини в Рим, пока я не вспомнил, какой опасности подвергается путешественник в это время, и что с гибелью Паоло должен погибнуть и весь их союз. Но откуда же его святейшество мог быть осведомлен о моих намерениях?
      - Следовательно, вы не разделяете мнения Паоло, что само Небо приняло в нем участие и послало своего святого для его освобождения? - сказал Макиавелли.
      - Если бы Небо стало печалиться о том, что происходит на земле, то ему не осталось бы времени думать о небесном. Скорее это - дело рук моего злого демона, у меня есть такой, он разрушает все мои планы! - страстно воскликнул шут, и Макиавелли заметил, что черты его лица сделались мертвенно бледными.
      - Не хотите же вы сказать, благородный господин, что... - начал снова флорентиец. - Ведь ты не веришь в духов, покрытых плотью, или бесплотных. Неужели ты не верил бы своим собственным глазам?
      - Им-то я верю меньше всего. Мне надо знать самый корень, а не оболочку, - ответил посол. - Если бы я поверил своим глазам, я написал бы своей республике, что ваша милость избрала себе братом племянника Медичи, этого Орсини, и что поэтому все подъемные мосты во Флоренции должны быть подняты, как если бы надо было ждать врага.
      - Союзники и не могут думать иначе. Никто не может доверять другому, и каждой партии, желающей сохранить свое могущество, не остается ничего, как только войти в союз с другой против третьей. Однако, что ты такое толковал там о внешней оболочке? Разве не Лукреций полагает, что духи принимают формы их прежних тел? Если это так, тогда духи умерших сохраняли бы те же положения, в которых они отошли в вечность! Как по-твоему?
      - Прошу вас, господин, выражаться более понятно, - сказал Макиавелли, ничего не выражающим взором смотря на него.
      - Я говорю то, что мне приходит в голову, - в мрачном раздумье произнес шут. - Я хочу сказать, что если бы мой покойный брат, герцог Гандийский* [Герцог Гандийский - старший брат Цезаря Борджиа, Джованни, пользовавшийся большим покровительством папы Александра, получивший от последнего герцогство Беневентское, графства Террачина и Понтекорво, а также звание папского полковника и хоругвеносца. Успехи Джованни вызвали зависть Цезаря, бывшего тогда кардиналом, и он, стремясь к первенству, устранил брата - труп герцога всплыл в Тибре и, как оказалось, был пронзен шпагой. Это случилось на третий день после пиршества, которое устроил Цезарь перед своим отправлением в Неаполь, где он должен был от имени папы возложить корону на короля Фридриха.], горькую судьбу которого отец не перестает оплакивать, и который действительно был так добр и прекрасен, что люди благословляли его, когда он проходил мимо, а все женщины поголовно сходили по нему с ума из-за его восхитительных локонов... Так вот, если бы он когда-нибудь ночью захотел явиться своему... своему отцу, папе Александру, как ты думаешь, в какой одежде он явился бы ему?