— Ну, хватит! — прошептала в сторону Хиллари и сунула трубку Люку, который, стоя рядом, трясся от смеха. — Держи! Ты выбрал эту берлогу, вот и объясняйся.

Люк в два счета объяснился с портье. Конечно, сказала себе Хиллари, с Люком этот полудурок разговаривает по-человечески — как-никак разговаривает с мужчиной.

Хиллари так и подмывало пнуть что-нибудь. И она дала себе волю. Пнула ногой вибрирующую кровать — и вибрация вдруг прекратилась.

Вот так. Хоть с чем-то она справилась. Теперь ей не нужно смотреть на это укрытое красным атласом, корчащееся в Смертельных судорогах ложе. Уж конечно, она не станет делить его с Люком. Даже если придется спать на полу.

— Ты чего? — спросил Люк, когда она достала пару тканых одеял с верхней полки стенного шкафа.

— Устраиваю себе постель на полу, — ответила она с вызовом.

Люк только пожал плечами и растянулся на обретшей теперь покой кровати.

— Вольному воля.

Она посмотрела на него так, словно не верила своим глазам:

— И ты допустишь, чтобы я провела ночь на полу?

— Где твоей душеньке угодно.

— Настоящий джентльмен предложил: бы мне спать на постели.

— Милости прошу. Предлагаю тебе спать на постели…

— Благодарю.

— …со мной. — Люк, приглашая, похлопал по матрасу.

— С тобой? Об этом не может быть и речи.

— Как знаешь. Желаю добрых снов. Ты постлала себе на полу, вот и спи там в свое удовольствие. Надеюсь, тут не водятся тараканы.

— Как мило, что тебя это тревожит.

— Пожалуй, они больше испугаются тебя, чем ты их.

— Ты меня успокоил.

— Крепкого сна, дорогая, — пожелал он. — И не давай себя в обиду клопам. Ну и тараканам тоже.

Как только в комнате погас свет, целая симфония шуршащих звуков обступила Хиллари. Ей пришлось сжаться в комок, чтобы унять свое воображение, внушавшее, будто у нее перед глазами снуют полчища тараканов.

На светящемся циферблате ее часиков было почти два часа ночи, когда Хиллари пришел в голову неплохой план. Люк — бегемот толстокожий! — спал как убитый. Маловероятно, что он проснется, если она тихонько встанет, уляжется в изголовье кровати и поспит там, спеленутая тонкими одеялами, словно мумия бинтами. Она проснется раньше Люка и переберется на пол, а Люк останется с носом.

Беззвучно, как мышка, она накрутила на себя одеяла и прокралась к кровати, осторожно минуя туалетный столик — не хватало только споткнуться об него и сломать ногу.

Приблизившись к постели, Хиллари замерла, проверяя, спит ли Люк. Он не шевелился, и она стояла не шевелясь. План удался! Она опустилась на матрас, и после жесткого пола он показался ей пухом.

Только часа два-три. Она поспит часа два и встанет.

Гигантские каракатицы атаковали Хиллари. Она билась изо всех сил, стараясь вырваться. Но они побеждали. Она была в кольце. Она… она спала и видела сон. И как только поняла, что это сон, проснулась.

Первое, что она увидела, спросонья моргая глазами, была рука. Чужая рука! Ее охватил панический страх. Где она?

Взгляд упал на красное атласное покрывало, брошенное на один из ближайших стульев, черные шелковые простыни… Мотель. Теперь понятно, где она. Там, где ей не следует быть. В одной постели с Люком.

Она не стала терять времени, перебирая в памяти, как это случилось. Не поддалась и искушению остаться в теплой постели, под боком у Люка, Надо срочно убраться на пол, но как? Оттолкнуть Люка? Он проснется.

Нет, тут требуется максимум осторожности. Начать с малого — выпростать свою левую кисть из-под его локтя, которым он прижимал ее, а затем… чуть дыша… Так! Пока все идет хорошо. Но обе его руки все еще обвивают ее тело, не говоря уже об их сплетенных ногах. Слава Богу, что Люк не совсем голый, хотя тонкие шерстяные трусы вряд ли можно принимать в расчет.

Теперь она займется его рукой, осторожно убрав со своего плеча и положив… Куда? Если просто опустить ее на матрас сзади. Люк может проснуться. А он не должен знать, что она лежала рядом с ним в постели, тем паче в обнимку-

Она решила эту задачу, положив его руку — пока — себе на талию. Но его пальцы немедленно скользнули ниже, к месту поинтимнее — в ложбинку у бедра. Вот паршивец, подумала она, не упускает своего даже во сне. Чем скорее она уберется отсюда, тем лучше.

Она сделала следующее движение, на этот раз чтобы высвободить ногу, — куда более сложный маневр, чем предыдущий, учитывая близость некоего чувствительного участка мужского торса. Но, к величайшему ее смятению, эта попытка привела к нежелательному результату. Сам Люк, по-видимому, крепко спал, зато некие чувства проснулись в ней.

Она полежала тихо. Успокойся, приказала она себе. Смотри на него как на мебель. Предмет мебели. Тяжелый предмет. Который вот-вот оживет. Она закусила губу, чтобы не дать себе… что не дать? Прыснуть, взвизгнуть, застонать, взмолиться?..

Перемещаясь с мучительной осторожностью, она добилась успеха. И, поблагодарив небо, что самое трудное уже позади, откатилась от Люка. Он не шевельнулся. Ура! Она почти свободна. Еще секунда, и… И тут все вернулось в прежнее положение. Руки и ноги, которые она только что так удачно уложила, оплели ее снова.

— Куда собралась? — осведомился Люк сквозь сон.

— В туалет, — ответила она в надежде, что это прозаическое место не вызовет возражений и он даст ей уйти.

Но не тут-то было.

— Так приспичило?

— Давно уже.

— Понимаю, ты так уютно распласталась на мне, что не было сил оторваться?

— Это получилось случайно.

— Очень приятная случайность. — Он пощекотал ей затылок. — Хорошо лежим. Давно так хорошо не было. Твое тело это знает. И мое.

— Кроме тела у нас есть еще мозги, — отрезала она. — Чтобы не давать волю телу. Неплохая, между прочим, штука.

— Вот как?

— Да, так. — И прежде чем он успел задержать ее, соскочила с кровати, обернувшись одеялом. — Ты давно проснулся?

— Ммм… давно.

Хиллари в слепой ярости схватила подушку и швырнула в него:

— Ах ты, гнусный, грязный, подлый…

— …муж, — вставил он, поскольку ей явно не хватало слов.

— Только номинально, — напомнила она ледяным тоном, кутаясь в одеяло.

— Ну да, бумага все стерпит.

— Что это значит?

— А то значит, что и ежу ясно, почему ты вписала идиотский параграф в наш контракт.

— Почему?

— Известно почему. Потому что боишься.

— Тебя? — с насмешкой спросила она.

— Себя. Боишься того притяжения, которое есть между нами, — боишься его силы. Вот и прячешься за бумажонку.

— Неправда. Я не прячусь. — «Прятаться» и «использовать для защиты» — вещи разные (или почти разные), добавила про себя Хиллари.

— И ведешь нечестную игру: соблазняешь беззащитного мужчину, да еще спящего.

— Я не соблазняла тебя. К тому же сам ведь сказал, что и не спал вовсе.

— Извиняюсь, на секунду я все-таки выключился.

Хиллари не удостоила последнюю реплику ответом и поспешно ретировалась в ванную. А когда через некоторое время вышла оттуда при полном параде, Люк все еще был в постели.

Он лежал, опершись на локоть, и одобрительно взирал на нее. Так одобрительно, что Хиллари стала инстинктивно себя оглядывать — уж не раскрылась ли у нее на груди блузка. Эту блузку она только вчера купила в Гатлинбурге, не думая, что она так сразу ей понадобится. Под стать блузке была простенькая, в деревенском стиле, ситцевая юбка, с полоской кружева, выглядывавшего из-под подола. Подождав, когда успокоится урчавший от голода живот, Хиллари подбоченилась и бросила на Люка недовольный взгляд.

— Ты когда-нибудь оденешься?

— А что? Желаешь понаблюдать? — лениво процедил он.

— Говори, да не заговаривайся. Или все еще видишь сны?

— Вижу. Тебя вижу. В снах ты такая лапочка… Такие штуки проделываешь…

— Не хочу ничего об этом слышать, — отрезала она. — Тебе это доставляет удовольствие, да?

— Куда меньше, чем хотелось бы, — сухо заметил он.

— Пора возвращаться в Ноксвилл. По-моему, у нас у обоих куча дел. — И в числе прочих объяснение с отцом по поводу ее замужества. — Куча дел.

— Как прикажешь, дорогая женушка. Люк встал с постели и потянулся — большой сытый кот. Но Хиллари и глазом не моргнула. Это зрелище не произвело на нее никакого впечатления. Вот так. Да, у него великолепное тело. И каждый мускул играет… У нее вдруг пересохло в горле, задрожали пальцы. Но она выдержит. И не поддастся. Как бы он ни искушал ее.

Возвращаться в Ноксвилл Люк решил живописным маршрутом. И, конечно, по своему обыкновению, не стал обсуждать это решение с Хиллари. Просто объявил, поставив, так сказать, перед фактом, — в любимой своей манере, как она хмуро отметила.

Правда, трудно сердиться, когда окружающий пейзаж ласкает душу. Хиллари ни разу не ездила этой дорогой — через Уэрзскую долину, — а как оказалось, слегка холмистый ландшафт способен умиротворять ее взвинченные нервы.

Весна была в самом разгаре. В придорожных лесах цвело множество дикорастущих кизиловых деревьев, прорезавших белоснежными вспышками зелень молодой листвы, а набухшие красные почки на ветках вносили дополнительный цветовой мазок. Миновав несколько небольших водопадов, путешественники докатили до Таунсенда, расположенного, как сообщал придорожный щит, на «тихих склонах Смоки-Маунтинз». Рядом с этим щитом высился другой — рекламный, приглашающий на выставку-продажу художественных изделий.

Если бы Хиллари ехала одна, она непременно сделала бы остановку. Ей нравилось посещать такие выставки. А Люк терпеть их не мог. Поэтому она очень удивилась, когда он свернул с шоссе и повел машину туда, куда указывала стрелка, — к зданию начальной школы, притулившейся на склоне холма.

Заметив, в какое изумление он поверг свою спутницу, Люк сконфуженно пробормотал:

— Я же знаю, как ты любишь такие базарчики. Невелика беда, если мы поглядим, что там есть.

Хиллари выскочила из машины даже прежде, чем Люк выключил мотор. Школьный гимнастический зал был превращен в художественную выставку со стендами и яркими лампами. Хиллари чувствовала себя на Седьмом небе: она рассматривала подряд все, что предлагалось на обозрение. И тут же купила небольшую, хорошо окантованную фотографию, на которой был снят яблочный сад в цвету, а перейдя к следующему стенду, приобрела акварель — букет цветов — в очень красивой рамке.

Люк не говорил ни слова против, хотя она не один раз обошла зал, все время возвращаясь к явно понравившейся ей картине. Это был морской пейзаж — побережье с полоской водорослей на переднем плане и океаном на заднем. Люк мало что понимал в живописи, но даже он видел, как превосходно художник передал ощущение пространства. А еще он видел по выражению глаз Хиллари, как ей хочется иметь эту картину.

— Что, и эту купишь? — спросил он.

— С удовольствием бы. Но я уже и так сильно растрясла карман. — Обе картины, на которые она потратилась, стоили умеренно, почти вполовину дешевле того, что за них взяли бы в Чикаго. Но, учитывая некоторую неопределенность ее положения в ближайшем будущем, увлекаться покупкой произведений искусства было неразумно. В настоящий момент у нее даже нет собственной крыши над головой, не говоря уже о стенах, на которые можно их повесить. — А хороша ведь, правда?

Ответ Люка прозвучал с одобрительной сдержанностью:

— Ничего, нормально.

— Нормально? Да ты посмотри, как замечательно легли мазки там, где водоросли. Потрясающе! Просто чувствуешь, как они колышутся на ветру. А краски какие необычные!

— Наверно. Ты в этом вроде разбираешься, — пожал Люк плечами.

Ему, видно, уже надоело, подумала Хиллари. Он и так превзошел сам себя, сделав туг остановку: ведь все это совсем не по его части.

— Поехали, если хочешь, — предложила она. Усадив ее в пикап, Люк пробормотал что-то в том смысле, что он сейчас вернется. Несколько минут спустя он возвратился, держа под мышкой большой пакет, который явно был не чем иным, как тщательно завернутой картиной. Ну и ну! Неужели он…

— Ты кое-что забыла, — сказал Люк, открывая дверцу в багажную половину пикапа и ставя там картину, ее картину

Вспомнив свои восторги, Хиллари почувствовала себя неловко. Оставалось надеяться, что он не думает, будто она его провоцировала.

— Зря ты это, — неуверенно пролепетала она, все еще под впечатлением его поступка.

— Ничего не зря. Считай это моим свадебным подарком.

— Право, не знаю, что и сказать, — бормотала она, пока он усаживался рядом в кабине.

— Попробуй сказать: «Спасибо, Люк», — откликнулся он.

— Спасибо, Люк.

— А еще можешь попробовать меня поцеловать, — добавил он.

— Ну что ж… — Она повернулась к нему и запечатлела на его щеке целомудренный поцелуй.

— Нет, я имел в виду — по-настоящему поцеловать.

— Я знаю, что ты имел в виду. И если только с этой целью купил мне картину…

— Снова оседлала своего конька? — прервал он ее. — Слезь. Я никогда не стану покупать твое расположение.

— Вот и хорошо.

— Зачем платить за то, что мне положено бесплатно, верно? — добавил он, самодовольно ухмыляясь, и схватил ее за руку, прежде чем она успела ее отнять. — Всегда было удовольствием разыгрывать тебя. И целовать тоже. — Он приложился губами к ее щеке, игриво имитируя давешний ее демонстративный жест. — И гладить — одно удовольствие. — Он провел кончиком пальца по тому месту, которое только что поцеловал. — Помнишь, как мы играли в «Мои веснушки, твои веснушки»?

Еще бы не помнить. Он всегда начинал эту дьявольски обольстительную игру с того, что подбирался к двум родинкам у нее под левым коленом. Ее бросило в жар при воспоминании, куда его пальцы оттуда обычно поднимались.

— Так веснушки были только у меня, — медленно, как сквозь сон, проговорила она. — У тебя их не было.

Он всегда уверял ее, что она просто плохо ищет.

— Тогда тебя, кажется, это не слишком волновало, — вполголоса откликнулся он.

— Времена, меняются, — сказала она, стряхивая с себя завораживающий зов прошлого.

— И бывает, в лучшую сторону. — Он прижал пальцем две веснушки на кончике ее носа. — Подумай об этом.

Весь остаток пути домой Хиллари только об этом и думала. Она не знала, как ей быть с Люком. Он вел себя так, что адски трудно было сохранять дистанцию, и делал это с умыслом. Она достаточно его изучила, чтобы знать, насколько Люк любит борьбу. Раньше она в его глазах ничего собой не представляла. Была ничто. Теперь стала нечто. Не сознательно, разумеется. А потому, что за нее надо было бороться.

Проблема возникнет тогда, когда борьба закончится победой. Что ее ждет? Да то же, что и раньше. Люк будет жить, как жил, и заниматься своими делами — к черту, незачем ей об этом и думать! — а ее жизнь перевернет вверх дном.

Уже перевернул, всего лишь за неделю. Если бы десять дней назад кто-то сказал ей, что она будет женой Люка и станет носить на пальце надетое им обручальное кольцо, она обозвала бы такого предсказателя сумасшедшим. Но вот пожалуйста… Она нервно покрутила на пальце золотой ободок, который Люк надел на него вчера.

— Конечно, теперь уже поздно об этом спрашивать, но почему мы не могли обойтись помолвкой? Объясни еще раз, почему, чтобы покончить с их идиотской враждой, нам непременно надо было пожениться?

— Потому, что помолвка связывает недостаточно крепко, — ответил Люк, добавляя про себя, что к приезду Энгуса Робертсона ему следовало быть женатым. Не женихом, который только собирается остепениться и обрести постоянную подругу жизни. Женатым. Хиллари он, естественно, такой довод привести не мог. К тому же был и другой довод. Инстинкт подсказывал ему, что нужно привязать ее к себе всеми возможными узами, и как можно скорее. Эмоции Люк не уважал, а вот инстинкту следовал. Он поступил правильно. Никаких сомнений. — Нет, нам по всем статьям необходимо было пожениться. Помолвку наши старики непременно попытались бы порвать.

— А почему ты считаешь, что они не попытаются порвать наш брак? — осведомилась Хиллари.

— Так далеко они не пойдут, — уверил ее Люк.

— Ручаешься, да?

— Опять дергаешься? — попрекнул ее Люк.

— Дергаюсь. Я все время думаю, как лучше сообщить отцу, что мы поженились.

— Только, ради Бога, не вздумай сообщить ему, что мы поженились, чтобы покончить с враждой.

— И не собиралась, — возмутилась она.

— Доверь это дело мне.

— Пожалуйста. И ты скажешь ему, что вот, мол, снял обузу с его плеч, да? — язвительно поинтересовалась Хиллари. — Твое заявление, не сомневаюсь, прозвучит замечательно.

— Может, не надо считать меня идиотом? Я придумаю, что сказать. К тому времени, когда доедем. Что-нибудь такое-разэтакое — сверхумное и искреннее, что сразу его убедит.

Жаль, что Люк не смог сказать ничего сверхумного и искреннего, что убедило бы меня, подумала Хиллари.

К дому Гранта они подъехали к концу дня. Улицы были забиты машинами. В этом районе особенно, потому что из-за ежегодного Праздника кизилового дерева шоферов направляли по особому, специально украшенному маршруту.

В прошедшие годы Хиллари приезжала домой летом и на праздник не попадала. Она много о нем слышала, в том числе и о розовых полосах на тротуарах, указывающих гостям путь от квартала к кварталу по «кизиловой тропе». Она знала, что перед праздником отец обыкновенно часами не вылезал из сада, проводя там все вечера и уик-энды, — готовил сад к этим шестнадцати апрельским дням. Он рассказывал ей, как он и все соседи устанавливали в садах прожекторы, освещавшие деревья по ночам.

Сейчас Хиллари воочию видела, как их квартал и соседние — самые престижные в городе, поблизости от университетского кемпинга и форта Лаудаун-Лейк, — украшались к празднеству. Тщательно ухоженные кизиловые деревья легкими шатрами из бело-розовых цветов нависали над идеально подстриженными газонами. Азалии, нарциссы и тюльпаны добавляли разноцветья к красочному наряду.

Хиллари была приятно удивлена. Когда две недели назад она уезжала из Чикаго, деревья еще стояли голые, почти ничем не обнаруживая приближение весны. А в Ноксвилле у нее буквально не было ни минуты свободной, чтобы полюбоваться всей этой красотой. Ее мысли были заняты совсем другим — новой работой, враждой, в которой погряз отец, а потом и приказом Люка выйти за него замуж.

Ее мысли и сейчас были всем этим заняты. Но как раз в данный момент она от них отключилась, просто шла и наслаждалась ароматом цветов.

Только когда они с Люком уже шагали по выложенной кирпичом садовой дорожке, Хиллари вспомнили, какого рода прием им будет сейчас оказан в доме, и решила, что надо предупредить Люка.

Открывая входную дверь и вступая вместе с ним в просторный — высотой в два этажа — старинный холл, она сказала:

— Как ты отнесешься к тому, что сейчас тебя осыпят поцелуями?

— Кто? Ты? ~ — довольно расплылся Люк.

— Нет, не я.

— Неужели твой папочка? — Такая возможность как будто сильно встревожила Люка. — Столь теплого приема я, признаться, не ожидаю.

— Нет, не отец. Киллер.

Не успела Хиллари произнести это слово, как огромный доберман-пинчер набросился на Люка.

На мгновение Люку показалось, что сама смерть возникла у него перед глазами.

И тут же ему пришлось закрыть глаза. Все его лицо молниеносно обслюнявил мокрый собачий язык.

— Сидеть! Ах ты, дитя неразумное, — ласково попеняла Хиллари громадной псине. — У Киллера нежная душа, не смотри, что на вид он такой свирепый, — объясняла она ошеломленному Люку. — Я приобрела его два года назад. Прежние хозяева решили от бедняги избавиться, потому что свирепого сторожа из него не получилось, а им не хотелось тратиться на обучение.

— Он и сейчас не обучен, — заметил Люк.

— Верно. Но мы любим его таким, какой он есть. Правда, Киллер?

Люк готов был поклясться, что собака улыбнулась в ответ.

— Но такую кличку дали ему не мы, — сказала Хиллари.

— Да уж! Не знаю, у кого язык повернется обзывать невинное шестидесятифунтовое «дитя» Киллером!

— У меня, например! — раздался резкий голос. На пороге кабинета стоял отец Хиллари. — Что, черт возьми, вы здесь делаете, Маккалистер?

И не успел Люк опомниться, как с его губ сами собой сорвались слова:

— Мы с Хиллари обвенчались.