Следующие два дня я просидел дома, жалея себя. В агентстве справлялись без меня, и я стал приходить к выводу, что в мое отсутствие дела там шли лучше. Жанин, как всегда, постаралась соблюсти все предосторожности, чтоб оставаться за пределами досягаемости. Когда я звонил ей на работу, мне отвечали, что в редакции не располагают информацией о том, где она может находиться. Аналогичные ответы я получал, когда звонил в школу, но там со мной говорили грубее. Дама, которая взяла трубку, дала мне ясно понять, что считает Жанин жертвой домашнего насилия. Кровь ударила мне в голову, и я готов был ринуться в школу, где учились дети, и поступить с этой дурой так же, как я поступил с Инсулом Пэррисом, – всему есть предел. Но в наше время в школу проникнуть сложнее, чем на какое-либо предприятие, – да и что бы я ей сказал? Я получил отставку, но я не отец Дженни и Ллойда. У меня на них прав гораздо меньше, чем у Генри Талбота.
      Мне, конечно, ничего не стоило организовать слежку за Жанин, – но гордость не позволила.
      К делам насущным вернула меня Селеста, позвонившая в четверг утром.
      – Вы собираетесь сегодня на работу? Если плохо себя чувствуете, можете не приезжать. Вот только Питер Снайдер говорит, что нашел интересующего вас человека и хочет знать, что ему делать дальше.
      – Я бы сам хотел это знать, – ответил я. – Передай Питеру, что я буду в десять.
      Доктор Стерлинг Самим находился в это время в доме престарелых в Восточном Чешире. Я решил, что лучше всего навестить его немедленно. Выслушав сообщение Питера Снайдера и снабдив его указаниями, я отправил парня к Стерлингу, а затем, собрав волю в кулак, попытался настроиться на работу. Как я ни старался, сосредоточиться на делах клиентов оказалось довольно сложно, – в целом я не ощущал реальности происходящего. Но я продолжал заставлять себя думать только о работе, и в пятницу жизнь стала полегче. Домой я не торопился: перспектива провести выходные в одиночестве напрашивалась на сравнение с темной пропастью, разинувшей пасть в предвкушении жертвы.
      Добрую половину четверга Питер провел в доме престарелых, уговаривая персонал разрешить ему повидаться с доктором Стерлингом Самимом. В пятницу я снова послал туда Снайдера. Попытка – не пытка.
      – Не доверяю я жителям Восточного Чешира, – сказал Питер, вернувшись в контору после пяти. – Кажется, будто попал в Средневековье. Каких-то полкилометра от автострады – и дремучий лес.
      – Не преувеличивай, Питер.
      – Нет, правда! Изгородь из густого кустарника, вокруг сплошные деревья… А что за люди – мало не покажется! Как будто никто из них никогда не видел чернокожего. Они заподозрили меня во всех смертных грехах! В этом Чалфонт-холле, в доме престарелых, решили, что я провожу разведку для ограбления. Хотя что там вообще можно взять – старая развалюха викторианских времен, а внутри – черт ногу сломит! Такое впечатление, что строители считывали проект вверх ногами. Чтоб оказаться на кухне, надо пройти через кладовую и оттуда подняться по лестнице, а в сад бедные старики выходят через окно.
      – Питер, люди давно уже пользуются французскими окнами-дверями, – заметил я.
      – Нет, я говорю именно об окне, а не стеклянных дверях. Обычное окно в столовой, а к нему пристроено несколько ступенек изнутри и снаружи.
      – А что насчет Самима?
      – Простите, увлекся, но эти чеширцы действительно произвели на меня неизгладимое впечатление! Я видел Самима. Самое смешное, что сделать это удалось благодаря цвету моей кожи. А Самим на самом деле ирландец.
      – Неужели?
      – Ну да, главное, что он не из этих дремучих чеширцев, – не люди, а циклопы, дальше своего носа не видят… Отец Самима ливанец, а мать ирландка. Он родился и вырос в Ирландии, всю жизнь проработал в Англии. Старшая медсестра сказала мне, что у него что-то типа селективного синдрома Альцгеймера, как она выразилась. То есть он использует этот недуг тогда, когда ему выгодно. Месяц назад к нему приезжали двое посетителей, а он притворился, что не может говорить, не отзывался на свое имя, вроде как позабыл его, и даже обделался у них на глазах.
      – Известно, кто эти посетители?
      – Медсестра сказала, что им необходимо было обсудить какой-то юридический вопрос, будто бы связанный с пенсией Самима, а он устроил такое представление – слюни пускал, полным склеротиком прикидывался, – что они через полчаса убрались и больше там не появлялись. Еще она сказала, что люди эти вели себя очень вежливо.
      – Значит, нам он ничем не поможет?
      – Еще как поможет! Прежде всего, он выяснил, не связан ли я с полицией или с «Карлайл Корпорейшн». Смотрел на меня очень подозрительно, пока я не сказал, что представляю интересы Винса Кинга. Он мне поверил еще и потому, что я черный.
      – Это ты уже говорил.
      – Простите, босс, но это правда. Он согласился поговорить о деле Кинга, и в особенности об уликах, связанных с ковролином, которые использовали как доказательство того, что Кинг был в комнате, где застрелили Масгрейва и Фуллава. По его словам выходит, что с представленными на суде уликами не все было чисто.
      – Рассказывай дальше.
      – Самим выяснил, что частицы на кроссовках Кинга были идентичны составу ковролина в помещении, где были найдены тела убитых. Состав ткани и красителя, форма и так далее и тому подобное, – все сходилось, из чего следовал вывод о том, что Кинг находился на месте убийства, верно?
      – Верно, – подтвердил я.
      – А вот и нет! – возбужденно выдохнул Снайдер. – Дело в том, что это были результаты предварительной экспертизы, за которой последовала еще одна, но отчет о ней умудрился затерять инспектор криминальной полиции Джонс. После повторной экспертизы Самим пришел к заключению, что улики эти ничего не доказывают, поскольку, во-первых, как установили позднее, такой ковролин был приобретен не только почтовым управлением, и, во-вторых, пол в кабине грузовика Кинга был застелен ковриком из точно такого же материала!
      – Так почему же на суде не было представлено это заключение?
      – Видимо, потому что кто-то этого не захотел, шеф.
      – Не надо называть меня шефом, мы с тобой не в телесериале о полиции, – брюзгливо сказал я и сразу пожалел о своих словах. Такое замечание ставило меня в один ряд с напыщенными снобами из полицейских чинов.
      – Я пошутил, шеф… то есть мистер Кьюнан.
      – Ладно, ближе к делу, – строго сказал я, чтоб скрыть собственное смущение.
      – Самим отправился к Джонсу, намереваясь устроить невиданный скандал. Он хотел добиться, чтоб Джонса уволили за намеренное сокрытие улик. А Джонс показал ему несколько фотографий, на которых Самим нежничает с пятнадцатилетним мальчиком на гей-вечеринке в Уорсли. Джонс пригрозил Самиму, что посадит его за растление малолетних, если тот не согласится хранить молчание о заключении повторной экспертизы.
      – И Самим замолчал?
      – Конечно, замолчал. Как вы только что заметили, мы не в телесериале, где в конце побеждает справедливость. Самим чувствует за собой вину, но оправдывает себя тем, что был единственной опорой для своей матери-вдовы. Еще он сказал, что тем не менее, если бы на суде ему задали вопрос, он не утаил бы правду об экспертизе.
      – А что Джеймс Макмэхон, теперешний министр внутренних дел? Он был в курсе?
      – Нет, конечно, равно как и все обвинение. Им было известно, что частицы, найденные на обуви Кинга, идентичны ковролину на месте преступления. Когда Самим занял свидетельское место, ему казалось, что его сейчас распнут. Когда обвинитель задал ему вопрос о том, являются ли частицы идентичными, Самим, чтобы оставаться объективным, ответил, что они аналогичны. И это правда, они действительно аналогичны, потому что соответствуют по составу той партии ковролина, которая была продана не только почтовому управлению, но и тысячам других покупателей. Самим думал, что Макмэхон обрушится на него с требованием разъяснить, что подразумевается под словом «аналогичны», но тот сказал, что других вопросов к эксперту не имеет. Самим говорит, что все это есть в стенограмме. Вероятно, адвокат решил, что дальнейшие расспросы Самима могут лишь укрепить позицию обвинения.
      Я потянулся к папке, в которую подшил копию стенограммы судебного заседания, и раскрыл бумаги. Действительно, документ подтверждал то, о чем рассказывал Питер Снайдер.
      – Хорошо, но имеем ли мы основания верить тому, что говорил Самим о Джонсе? Факты есть?
      – Еще какие, шеф! Ой, простите…
      – Можешь не извиняться, Питер. Зови меня, как угодно. Мне следовало узнать о Самиме гораздо раньше.
      – У вас были другие дела.
      – Возможно. Итак, где же факты?
      – У Самима есть копия экспертного заключения, которое он отослал в полицию Солфорда. Он хранил у себя этот документ, чтоб прикрыться, если понадобится, а оригинал должен быть в архиве полиции. Он в этом уверен. Архив Солфордской полиции находится в подвале их бывшего штаба.
      – А с чего это Самим решил нам помочь?
      – Недавно выяснилось, что у него рак, неоперабельный. Он собирается перебраться в хоспис. Говорит, что желает встретить смерть с чистой совестью.
      – Ясно, – сказал я. – В таком случае нам нужно срочно снять с него письменные показания под присягой.
      – Завтра? – с надеждой в голосе спросил Питер.
      – Нет, сейчас же. Если там объявились два неизвестных нам персонажа, кто знает, что может приключиться? Ты знаешь, кто эти люди?
      – Нет. Медсестра не сохранила визитную карточку, которую они ей оставили. Но она утверждает, что они не из Манчестера. Манеры у них слишком изысканные.
      – И это доказывает, что они не из Манчестера?
      – Ну, вы же понимаете, о чем речь. Женщина решила, что они столичные юристы: парочка одетых с иголочки щеголей.
      – А Самим? Он что говорит?
      – Клянется, что не помнит. У него действительно избирательная память.
      – Понятно. Эти люди появились у Самима сразу после того, как я отослал письмо министру. Вряд ли это совпадение. Поезжай туда сейчас же с кузеном Селесты. Запишите его показания на видеопленку с соблюдением всех юридических формальностей, а в качестве понятых пригласите нескольких дремучих чеширцев, если, конечно, сможете выдержать их присутствие в одном с вами помещении.
      – Да я просто пошутил, начальник… я же не расист.
      – Не волнуйся, я тебя в расисты не записал. Смешно было бы полагать, что уроженцы Чешира составляют отдельную этническую группу и могут подать на тебя в суд.
      Питер поглядел на меня, не вполне понимая, шучу я или нет. Потом рассмеялся, но негромко.
      – Хорошо, Питер. В общем, я доволен твоей работой. Позвони жене и предупреди, что задержишься. Когда освободишься, можешь взять отгул.
      Он улыбнулся и поспешил в свой кабинет.
      – Селеста! – крикнул я. – Соедини меня с твоим кузеном. Для него есть работа. Нужно съездить к свидетелю и заверить письменные показания.
      – А вы сами поедете? – спросила она.
      – Нет. Только Питер и Марвин. Слышала, что говорил Питер? Старик не доверяет белым.
      Ожидая возвращения моих эмиссаров из чеширской глубинки, я нервничал, как никогда в последние несколько недель, и горько пожалел, что бросил курить, когда заметил, что от волнения грызу ногти. Питеру и Марвину я доверился насколько мог.
      Я снова позвонил Жанин на мобильный, чтоб проверить, не прошел ли ее гнев, но она не ответила. После этого я расстроился окончательно. По крайней мере, хотя бы она должна понять: я делаю то, что велит долг.
      Когда они вернулись, меня в конторе не было. Я вышел, чтоб купить сэндвичей для поддержания все убывавших сил. Спешно возвращаясь назад, я стал думать о том, что, возможно, не справляюсь с обязанностями руководителя целой команды.
      Часы, проведенные в ожидании Питера и Марвина, пошли на пользу лишь в том отношении, что я успел обдумать наши дальнейшие шаги.
      – Привезли! – объявил Питер. В офис они прибыли уже за полночь. – Все записано на аудио– и видеопленку и засвидетельствовано в присутствии двух человек из персонала и одного пациента. Самим дал письменные показания, Марвин их заверил. Он также отдал нам копию экспертного заключения, посланного Джонсу. Это заключение имеет и вторую подпись, младшего судебного эксперта, проживающего сейчас в Северной Дакоте в США.
      Питер выложил бумаги и кассеты на стол. Я тут же схватил их и, сунув в большой конверт, запечатал, будто боялся, что материалы могут испариться. Снайдера я попросил завести этот конверт по пути домой в банк «Мидлэнд» и положить в ночной сейф.
      – Марвин, а тебя я прошу составить письмо на имя его чести Джеймса Макмэхона с просьбой направить дело Кинга в Комиссию по пересмотру уголовных дел, поскольку новые материалы по этому делу доказывают, что предъявленное Кингу обвинение ошибочно.
      – Вы уверены, что он отреагирует? – сказал Марвин. – Он сам участвовал в процессе, а теперь, занимая пост министра…
      – Попытается прикрыть дело? – перебил его я.
      – Все эти факты не в его пользу.
      – Эти факты могут бросить тень на его репутацию только в том случае, если ты или Питер проговоритесь о них прессе. Макмэхон защищал человека, располагая неоспоримыми доказательствами его вины. Только теперь нам удалось выяснить, что эти доказательства были подтасованы. Если мы дадим Макмэхону возможность действовать, не пытаясь очернить его доброго имени, он не преминет восстановить справедливость. Как ни крути, мы в Англии, а не в Верхней Вольте.
      – Но все же.
      – Сам факт его личного участия в судебном процессе должен подстегнуть его к немедленным законным действиям. В противном случае он даст повод заподозрить себя в попытке прикрыть дело. Вот увидишь – в самое ближайшее время Кинг будет на свободе! Для его освобождения требовались лишь новые доказательства.
      – Все верно, – согласился Марвин. – Хотите, чтоб я написал письмо прямо сейчас, ночью?
      – Хочу. А завтра поедем навестить Кинга. Я позвоню в тюрьму «Армли» и попрошу, чтоб нам оставили два пропуска на входе.
      Марвин, невысокий, круглолицый молодой человек, которому еще не было тридцати, своим обликом меньше всего походил на юриста. Прежде всего, с толку сбивала подозрительно короткая стрижка и выбритые виски. Одет он был в мешковатые голубые джинсы, красную флисовую куртку на молнии и кроссовки. Вдруг Марвин посерьезнел, снял очки и, нервно теребя их в руках, сказал:
      – Видите ли, мистер Кыонан, есть одна загвоздка.
      Я обомлел.
      – Сами знаете, Селеста вечно преувеличивает. Она сказала вам, что я адвокат, но это не так. Я сдал экзамен на вечернем отделении и получил квалификацию, но в юридической фирме я еще не работал. Так что пока я только ассистент адвоката, но в будущем, конечно, стану адвокатом.
      – Можешь считать, что получил работу, придурок! – с облегчением сказал я. – Беру тебя. Завтра обговорим зарплату.
      – Спасибо, – с придыханием проговорил Марвин. Нервная гримаса исчезла с его лица.
      – А то, что ты член общественного совета и полицейские пугаются собственной тени, когда ты проходишь мимо, тоже преувеличение?
      – Я кандидат в члены общественного совета, – высокомерно ответил Марвин.
      – Ясно.
      – Боюсь, что могут возникнуть затруднения по процедурной части. – Теперь Марвин говорил уверенно, как профессиональный юрист. – У нас один свидетель, который опровергает часть улик, принятых судом, вынесшим Кингу приговор. Возможно, что апелляционный суд, пересматривая дело, сочтет оставшуюся часть улик более весомой. Я слышал, что Федерация полиции готова глотку перерезать тому, кто посмеет выпустить Кинга на свободу.
      – Не забывай, что Макмэхон лично причастен к этому делу. Он сам что угодно сделает, лишь бы ни у кого не возникло впечатления, будто он пытается положить дело в долгий ящик и скрыть свою некомпетентность в далеком прошлом. Ответ, который я получил на свое первое письмо к нему, был подписан чиновником высокого ранга. Поверь мне, им теперь деваться некуда, они вынуждены действовать.
      – Может, стоит подождать, когда Майкл Ко вернется из Испании?
      – Тебе бы захотелось ждать, если бы ты сидел в «Армли»?
      Марвин понимающе кивнул и сел за компьютер Селесты. Нам потребовалось три часа, чтоб составить письмо министру. Вариант, который меня удовлетворил, не обошелся без резкостей, но в целом получился вежливым.
      – Можно отсылать? – спросил Марвин.
      Я немного поразмыслил и решил действовать осторожно.
      – Пока еще нет. Сначала переговорим с Кингом.

      Под утро я возвращался к себе в Чорлтон, чтоб немного поспать, и радовался удаче, но в то же время меня одолевали подозрения: слишком уж легко далась победа. С другой стороны, мне было чем себя успокоить, ведь заключение доктора Самима пролежало без дела все эти годы, дожидаясь человека, которому оно понадобится.
      Свернув на стоянку на Торнлей-корт, я был потрясен увиденным. У входа в дом стояли машины и фургоны с ярко горящими фарами, среди них суетились мужчины и женщины в форме, – там вовсю развернулся наряд полиции. Я поставил машину на обычное место, а когда вышел из нее, на мои плечи опустились две тяжелые ладони.
      – Дейвид Кьюнан? – спросил сержант в форме.
      Я кивнул.
      – Вы арестованы по подозрению в похищении Дженнифер Элизабет Талбот и Ллойда Генри Талбота. Вы имеете право хранить молчание…
      Я с недоумением прослушал стандартную фразу. Полицейские светили мне в лицо своими фонарями. Я не понимал, что происходит, точно попал в пьесу, где все актеры, кроме меня, знают свои роли наизусть. До моего сознания долетали лишь странные звуки. «Вон он!» Известие о том, что я появился на месте, прокатилось волной по многочисленным рядам стражей порядка. Мое имя повторялось, как в игре «передай другому», а в довершение картины загорелся свет в каждой квартире дома, и в окнах одно за другим стали появляться лица моих соседей.
      В голову пришло неожиданное сравнение с тем, как в Древнем Риме преступников бросали на растерзанье львам.
      – Наручники надели? – послышался незнакомый голос, и на моих запястьях щелкнула пара жестких браслетов – последняя модель, сковывает малейшее движение.
      – Давайте его сюда, – крикнул кто-то сверху.
      Меня схватили двое крепышей и втолкнули в подъезд. Полицейские торчали повсюду. В таком количестве в последний раз я видел их в процессии лорда-мэра. Меня передавали из рук в руки, пока я не оказался у дверей своей квартиры. Ее тщетно пыталась взломать парочка взмокших от натуги полицейских. Они опустили кувалды и одарили меня полными ненависти взглядами. Все вокруг молчали. Атмосфера ожидания накалилась настолько, что ее можно было подавать вместо горячего на благотворительном обеде Полицейского фонда добровольных пожертвований.
      – Они там? – скорее заявил, чем спросил инспектор в форме. – Будет лучше для вас, если признаетесь сейчас же.
      – Кто… там? – тупо спросил я.
      Из-за полицейских мундиров показалась женская фигура. Это была Жанин.
      – Дейв, как ты мог?! – закричала она, бросаясь на меня с кулаками.
      – Что я мог? – выкрикнул я в ответ, в то время как полиция преградила ей путь ко мне.
      – Забрать моих детей! Ты – чудовище!
      Я опустил голову и отвернулся. Не хотел смотреть в лицо Жаннин, изуродованное гримасой страха и ненависти.
      К сожалению, мое поведение было превратно истолковано моими стражами. Все окружавшие меня полицейские, казалось, заговорили хором, но лишь только гул стал затихать, раздался мужской голос, высказавший, вероятно, общее мнение:
      – Скорее всего они мертвы. Мы здесь так шумели, они бы нас услышали.
      Жанин запрокинула голову и завыла. Люди, державшие меня за плечи, крепче вцепились в них пальцами, а те, что долбили дверь, подняли кувалды.
      – Так вы ее не откроете, – послышался сзади чей-то голос.
      Со всех сторон посыпались советы:
      – Дрель нужна.
      – Лучше подорвать.
      – Можно вызвать команду, чтоб влезть в квартиру снаружи, через окна.
      Мне казалось, что я стал свидетелем массового помешательства. Вероятно, сам я находился в шоке, который парализовал меня, точно мощный наркотик. Я не верил собственным ушам, как если б я лежал в гробу, а служащие бюро ритуальных услуг обсуждали, какой тон грима наложить на мое лицо. Я пытался заговорить, но не мог произнести ни слова.
      – У меня есть ключ! – наконец удалось выкрикнуть мне.
      Я хотел достать ключ раньше, но мешали наручники и крепкие объятия полицейских.
      – Пустите его! – Это была Жанин. – У него должны быть ключи.
      Лишь только я достал ключи из кармана, их выхватили из моих рук. Открыть замок оказалось делом непростым: удары кувалды изрядно его покорежили. Ключ вошел не сразу, но мускулистому констеблю в конце концов удалось повернуть его в замке. Дверь раскрылась. Я хотел войти, но меня остановили.
      Первыми вошли два констебля, женщина и мужчина, держа наготове дубинки. Не представляю, что они собирались увидеть, но двигались они с величайшим страхом. Полный абсурд, думал я.
      – Разве мог я сделать что-то с Дженни или Ллойдом?! Жанин, объясни мне, что случилось?
      Она закрыла лицо руками и расплакалась. Двое младших офицеров сочувственно закивали головами. Инспектор, стоявший позади меня, стал подталкивать меня вперед, тыкая пальцами в спину. С меня хватит, решил я, развернулся и оттолкнул его. Полицейские, не ожидавшие подобных действий, вначале остолбенели, но, очнувшись, дружно навалились на меня. В это время вдруг погас свет – мы очутились в полной темноте. Я вздрогнул от боли, получив полицейским ботинком в коленку. Что-то просвистело у самого лица, и сверху на мою голову опустилась дубинка.
      Инспектору в годах, который попытался мне помочь, пришлось нелегко. Кровь текла ручьем по моему лицу, заливая глаза и рот, и, похоже, останавливаться не собиралась. Я находился в сознании, но был ко всему безучастен. Единственное, что меня беспокоило, – кровотечение. Кровь уже не просто текла – она била фонтаном.
      – Боже мой! – ужаснулась женщина-констебль. – Что с вами? – И, достав пакет первой помощи, бросилась перевязывать рану на моей голове. – Вы, случайно, гемофилией не страдаете?
      – Не знаю, – вымолвил я.
      – Может, у вас СПИД?
      – Нет!
      Мне стало страшно. Я не раз терял кровь, но в таком количестве – впервые. Прямо-таки кровавая Ниагара! В голове в ритм с пульсом стучала боль. Я вспомнил об аварии. Может, врачи просмотрели какие-то серьезные повреждения, – и вот результат?
      – Придется везти в больницу, – сказала констебль.
      – Подумаешь, кровь течет, – прозвучал голос инспектора. – Сейчас пройдет, и он нам расскажет, где спрятал детей. На Ботл-стрит наш доктор им займется.
      Кровотечение продолжалось. Повязки промокли насквозь. Я чувствовал, что теряю сознание.
      – Если этот арестованный не будет сейчас же доставлен в больницу, я за него не отвечаю, – объявила женщина-констебль. Панические нотки в ее голосе усугубили мое состояние.
      – Вот дерьмо! Он же специально это устроил, – услыхал я чей-то злобный шепот, но в это время меня уже спускали на носилках к выходу, у которого стояла «скорая» со включенной сиреной.
      Я был в наручниках, но врачи не мешкая подсоединили меня к капельнице.
      К шести утра, после того как в больнице «Уитен-шоу» в меня влили изрядное количество плазмы, кровотечение прекратилось. Удар дубинки по голове повредил артерию, и потребовалась помощь хирурга. Он сказал, что такая же рана осталась бы после удара мечом. Мне было слишком плохо, чтоб реагировать на такие замечания, но я дал себе слово разобраться с полицией. Телефон Марвина был записан на моем мобильном. Я попросил медсестру связаться с ним. Бедняга Марвин! В первый же день работы на «Робин Гуд Инвестигейшнз» на него свалилось столько забот: умирающий от рака свидетель, ночная переписка с министром внутренних дел, и теперь еще придется вызволять начальника.
      Мартин и инспектор криминальной полиции Брен Каллен появились одновременно. Кроме нас троих в палате находился приставленный ко мне мускулистый констебль. Еще несколько полицейских дежурили в больничном коридоре, мешая свободному передвижению медперсонала.
      С тех пор как приехал Марвин, я закрыл рот на замок, ведь я даже не знал его фамилии. Зато Марвин знал, как обращаться с полицейскими, не хуже своей кузины.
      – Это неслыханно! – начал он во весь голос. – Я требую, чтобы мистер Кьюнан был незамедлительно освобожден из-под стражи.
      В ответ послышалось улюлюканье полицейских, напоминавшее крики тюленей, потревоженных появлением чужака на арктическом берегу.
      – Вы не имеете права держать в наручниках человека, которому нанесены тяжелые телесные повреждения, – продолжал Марвин. – Я позабочусь о том, чтобы виновных полицейских призвали к ответу.
      – У-ууух, ух-ух-ууух, – все, что я расслышал в ответ.
      Тем временем к моей койке пробрался инспектор Каллен.
      – Избавься от этого клоуна, Дейв, – тихо сказал он, – и я все улажу. Произошло небольшое недоразумение.
      – Марвин – не клоун. Он ответственный сотрудник «Робин Гуд Инвестигейшнз», – ответил я.
      – Да будь он хоть гребаный Папа Римский! Отошли его отсюда – и все.
      – Я отошлю своего клоуна, когда ты уберешь отсюда своих клоунов, – огрызнулся я, – хотя, повторяю, Марвин – не клоун.
      Мне стоило большого труда проговорить все это, и, обессилев, я откинул голову на подушку.
      – Ты слышишь, что он несет? Только людей растравил.
      Шум и крики в коридоре стали невыносимы.
      – Марвин, – позвал я слабым голосом.
      Мой помощник подошел и встал напротив инспектора, их разделяла больничная койка. Марвин был готов драться до конца, о чем свидетельствовал оскал его зубов. Я чувствовал, что горжусь им. Он наклонился, чтобы выслушать мои указания.