Беглый солдат

Залезши под синюю чекистскую шконку это я невнимательно вырвал из «Коммерсантов» клочки новостей, касающиеся беглых солдат. Я наверняка пропустил ещё публикации (через глазок на меня смотрел чекистский глаз и его палец), многое пропустил или не знал и «Коммерсант». Но впечатляет и то, что есть… Каждые несколько дней бегут ребята. Побеги российских солдат из воинских частей стали явлением обыкновенным. И мы ещё узнаём наверняка о какой-нибудь десятой части случаев. Ведь сколько побегов командиры пытаются скрыть, замять; справиться, как с пожаром, своими силами. По всей, до сих пор ещё необъятной России, бегут куда-то солдатики. Ещё недавно бежали безоружными, теперь обязательным стал обычай прихватывать с собою обязательно автомат и боеприпасы к нему. Бегут уже и не одиночки, но и по двое, и по трое.

3 февраля 2002 года случился побег, который в какой-нибудь Америке уже был бы воспет Голливудом, но так как у нас страна напрочь бесчувственная, так и не воспет. Вечером 3 февраля двое солдат десантников 31-й Ульяновской бригады ВДВ, младший сержант Алмаз Шагеев и рядовой Михаил Сухоруков, сбежали вооружённые двумя автоматами, прихватив десяток магазинов с патронами, облачённые в бронежилеты. На свободе ребята пробыли меньше двух суток, всё время двигались в сторону соседней республики Татарстан, откуда татарин Шагеев был призван. По дороге беглые десантники перестреляли десять человек, всех насмерть; что говорит об их хорошей боевой подготовке (шестеро из убитых были милиционеры). Кончилось тем, что Сухоруков застрелил тяжелораненого Шагеева, поел напоследок в чьей-то крестьянской избе и застрелился, выстреляв боезапас.

Глупое российское общество пялит очи на повальные солдатские бегства и обычно объясняет этот феномен другим — феноменом «дедовщины». На канцелярском, деревянном жаргоне военной прокуратуры, — «неуставные отношения». В последнем случае (да и во многих случаях) такое объяснение не работает — Шагеев и Сухоруков сами были «дедами». А сам феномен «дедовщины» — как объяснить? Генералитет и пресса тогда раструбили на всю страну в марте, что «голубые береты», мол, крепко выпили на дежурстве. Возможно, и выпили, и крепко, но выпивка была лишь элементом ситуации. Обычно, выпив, не напяливают на себя тяжёлый бронежилет и не грузятся ещё более тяжёлыми боеприпасами, а либо спят, либо морды квасят в кровь налегке. Почему же бежали? «К каждому солдату офицера не приставишь», — командующий ВДВ Георгий Шпак. Некий, пожелавший остаться неизвестным, старший офицер штаба войск: «Из-за трудностей с набором призывников в армию, а следовательно, и в десантные войска, попадает всякое отребье. Поэтому псих, наркоман, алкоголик или уголовник в голубом берете сегодня, к сожалению, не редкость. Обычно со временем мы, конечно, выявляем таких людей, но пока идут запросы, солдат уже успевает принять присягу. Что с ним делать? Не обратно же отправлять? Да и с младших командиров какой спрос? Лейтенант, получающий 1800 рублей в месяц, думает не о том, как перевоспитать солдат, а о том, как семью накормить. „Прапора“ в ротах вообще не бывают — они, как правило, отираются где-то поближе к кормушке: в столовых или на складах. А сержант — он сам такой же, как Шагеев и Сухоруков. Вот и думайте, какая тут может быть воспитательная работа. Единственная мера — отобрать у них оружие». Между тем, все эти сетования на низкое качество человеческого материала звучат крайне банально, да ещё соединённые с уверенностью, что за 1800 в месяц офицер имеет право не «перевоспитывать» солдат. Шагеев и Сухоруков, однако, как выяснилось со слов сослуживцев, говорили в части, что хотели бы работать на ОПГ, мол, умение есть солдатское, хорошо бы его продать хорошо, своё профессиональное умение.

От современности, чтобы затем увидеть её посвежевшим глазом, сделаем прыжок в прошлое, во вторую половину, аж 18 века. Известно, что когда Екатерина в 1762 году свергла своего мужа Петра и объявила себя императрицей, во множестве на Руси вдруг появилось самозванцев, выдававших себя за Петра III. Кто были эти люди, которым удалось поднимать восстания? А в большинстве своём то были беглые солдаты.

Беглый солдат Брянского пехотного полка Пётр Чернышов возмутил народ в 1762 году, в конце года, в селе Купенки, Изюмского уезда. Беглый рядовой Орловского Лант-Милицейского полка Гаврила Кремнёв возмутил народ в начале 1765 года в Умянском уезде. Ещё одним Петром III был беглый солдат Мамыкин (И всё. Больше данных о нём у меня нет, о Мамыкине). Позднее появился беглый казак Пугачёв. Но и он ведь был фактически беглым опытным солдатом, старослужащим казачьего войска. Ветеран Семилетней войны в Европе, он участвовал в походе в Пруссию, потом в Польшу. В 1768 году пошёл воевать с турками, участвовал во многих сражениях, в том числе и в осаде города Бендеры (современное Приднестровье, где я был в войну 1992 года и наблюдал трагедию подполковника Костенко). С турками Пугачёв воевал два года, получил чин хорунжего. В 1770 году его часть была направлена на зимние квартиры на Украину в район Елизаветграда (там через полтора столетия будет метаться на тачанках батько Махно). В селе Голая Каменка хорунжий Пугачёв «весьма заболел. Гнили у него грудь и ноги», как он показал на допросе в тайной экспедиции в Москве 4 ноября 1774 года. Ему было 28 лет, когда он заболел. Его отпустили временно на Дон с командой казаков, направляющихся для покупки лошадей. Через три недели казаки возвращаются обратно на Украину, а Пугачёв не может. «За означенною своею болезнью в тот поход идти не мог, а вместо себя нанял он Лозуновской станицы казака Бирюкова, коему он за то дал две лошади с сёдлами, саблю, бурку, зипун синий, харч всякой и денег 12 рублёв, а сам он, Емелька, остался в доме своём и лежал болен ногами и грудью». Пожилые станичники, приходившие навещать больного, советовали ему ехать в Старый Черкасск в войсковую канцелярию и просить отставку. В мае 1771 года Пугачёв взял паспорт у атамана родной Зимовейской станицы и на собственной лодке пустился в путь вниз по Дону. Больной к начальству поплыл.

В Черкасске Пугачёв остановился у казачьей вдовы Скоробогатовой, с сыном которой он служил на турецком фронте. Войсковая канцелярия отказала Пугачёву в отставке. Ему предложили лечь в лазарет, но он не согласился и решил лечиться «на своём коште». Очевидно качество обслуживания в лазарете его не удовлетворяло. Скоробогатова посоветовала ему народный способ. Осмотрев его раны, она рекомендовала лечиться «лёгкими из убитых баранов». «По коим словам, он, покушая лёгкое, три дня к ногам прикладывал, отчего и стало ему несколько легче».

Вот такая история заболевшего солдата Емельяна Пугачёва. Ему идёт 29-й год. Раз стало легче, он решает навестить сестру Федосью, переселённую вместе с мужем Павловым в Таганрог ещё в начале турецкой войны. Зять и сестра обрадовались гостю. Фамилия мужа сестры — Павлов. Он тоже казачьего войска и служит. Служить тяжело, жалуется Павлов, выстраивая свою немецкую вертикаль власти, правительство Екатерины уничтожило казачьи вольности… «Старшин нет, а заведены вместо оных ротмистры и полковники, и совсем уж не так с казаками поступают, как на Дону. А к тому же здесь лесу нет и ездят за ним недели по две, отчего многие казаки бегут». И тут Павлов говорит Пугачёву, что сам уже согласился бежать вместе с четырьмя казаками в Сечь Запорожскую. Пугачёв не одобрил планов зятя и предложил ему бежать на Терек. «Там наши семейные живут, а сверх этого тамошнему атаману Павлу Михайлову дан указ, чтобы таких тамо принимать…» То есть власть до такой степени выстроила свою немецкую вертикаль, что стало жить невозможно, ни на Дону, ни в Таганроге. Подальше бежать надо.

Пугачёв взял сестру и отправился с ней домой в Зимовейскую станицу, договорившись с Павловым, чтобы он бежал на Терек через пару недель. Но Павлов поторопился и уже через несколько дней нагнал Пугачёва с сестрой. И тем загубил всё дело, зачем-то увязавшись с ними в Зимовейскую, плюс с ним бежали ещё трое казаков. Пугачёв не согласился бежать на Терек, лишь перевёз Павлова с казаками на другую сторону Дона. Павлов дороги на Терек не нашёл и через три недели возвратился в Зимовейскую станицу, где его повязали, а на допросе он оговорил Пугачёва.

Всё это известно до деталей благодаря протоколам допросов тогдашних чекистов тайной экспедиции, снятых с самого Пугачёва и обвиняемых по его делу после подавления восстания. Вот как Пугачёв стал вдруг беглым солдатом. Пугачёв, сев на лошадь, бежал из дому «и шатался на Дону по степям две недели. А как стало ему скушно, да и хлеб весь съел, то приехал ночью в дом свой».

От жены он узнал, что его разыскивают, что мать его арестовали и вместе с Павловым повезли в Черкасск. Желая оправдать себя перед войсковым начальством и выручить из-под ареста мать, Пугачёв «тот же день» поехал в Черкасск. Он опередил арестованных и явился в войсковую канцелярию, где и предъявил паспорт войсковому дъяку Колпакову. Всё, казалось, было хорошо, но уже на второй день в Черкасск привезли мать Пугачёва и Павлова. Пугачёв вынужден был тайно уехать из Черкасска в Зимовейскую. И был арестован.

Через две ночи ему удалось бежать. Двое суток он «лежал в камышах и болотах». На третий день (невероятно!) пришёл в дом свой и прожил здесь почти до конца года. «В доме же его не сыскивали, — объясняет он в протоколе, — что не могли старшины думать, чтоб, наделав столько побегов, осмелился жить в доме же своём». В конце декабря 1771 года Пугачёв оседлал лошадь и уехал на Терек, сказав своей жене, что «коли ево тамо примут, то он за нею приедет». Мать Пугачёва умерла в тюрьме города Черкасска в следующем 1772 году.

Вот так началась эпопея беглого казака Пугачёва. А что он, собственно говоря, сделал плохого? Десять лет тянул службу, воевал, заболел, хотел уйти в отставку, не пустили. Поговорил с зятем, что хорошо бы сбежать от власти на Терек? Уйти в глухие, далёкие места, где местная административная власть была слаба, или её вовсе не было. Туда же от преследований уходили и раскольники, и бежали от помещиков самые отчаянные крепостные. Интересно, что за сто лет до этого, во времена первых Романовых, глухие и далёкие места ещё находились в верховьях Дона в Белгородской и Воронежской областях. Восстание во главе со Степаном Разиным началось с того, что царские воеводы наезжали в казачьи крепостцы, пограничные городки на Дону, отлавливать беглых, а там большинство были беглые. Оттого вся каша тогда и заварилась. «Реестровых», значащихся в списках, было немного, основная масса защитников отечества на этих пограничных с Диким полем, с Востоком землях были беглые. А их приехали воеводы с командами хватать. Тогда началось Разинское восстание. Не крестьянская война, а война чёрных людей, черни, — с воеводами и «большими людьми». И вот, через сто лет, глухие места откатились дальше. На речку Терек и на речку Яик. Там ещё, казалось, можно укрыться.

География приближает прошлое, делает его своим. В январе 1772 года Пугачёв появился на Тереке. Он посещает три станицы, где живут донские казаки-переселенцы. Галючаевская (т.е. Галюгаевская), Ищорская и Наурская. (Последние десять лет названия этих станиц не сходят со страниц газет). Галюгаевская, на территории Ставрополья у границы с Чечнёй, входила в Георгиевский избирательный округ, где я был кандидатом в Депутаты Государственной Думы на довыборах в 1997 году. Две другие станицы находятся на территории Чеченской республики. Прибыв на Терек, Пугачёв ведёт себя законопослушно. Отдохнув с дороги в станице Ищорской, отправляется в Дубовскую станицу, где представляется атаману Терского Казачьего войска Павлу Татаринцеву и заявляет, что прибыл в прошлом году с донскими казаками для поселения на Тереке, ну врёт немного. Он просит Татаринцева записать его в Терское семейное войско и через некоторое время приезжает в Ищорскую станицу к вновь поселённым своим землякам, где и остаётся на ПМЖ.

Возможно, его бы там никогда не отыскали или отыскали бы нескоро, но у человека был темперамент, толкающий его на всякие предприятия. Потому, когда на сходе трёх станиц, всё тех же Галюгаевской, Ищорской и Наурской, «старики согласно просили его, Пугачева, чтобы он взял на себя ходатайство за них о испрошении им в Государственной Военной Коллегии к произвождению денежного жалования и провианта против Терского семейного войска казаков». (В переводе на современный язык это значит, что поселенные донские казаки получили меньшее жалованье, чем терские старожилы и послали Пугачёва, чтоб он хлопотал о получении ими жалованья, равного жалованью терских казаков.) Пугачёв согласился.

И беглый 8 февраля двинулся в Санкт-Петербург. Казаки собрали ему на расходы 20 рублей и вручили ходатайство от трёх станиц. Ещё зачем-то тайно сделали печать Войска Донского из свинца и вручили ему. 8 же февраля он прибыл в Моздок, где закупил себе на дорогу «необходимую харч». При выезде из города «за рогаткою» (т.е. на КПП по-современному) он был задержан постовыми казаками и привезён в Моздокскую комендантскую канцелярию. На допросе он признался, что он беглый с Дону казак. Ходатайство, печать, деньги, а так же шашку, лисий малахай и кушак у него отобрали, а самого заковали в кандалы…

Далее можно вернуться к информации «Коммерсанта» от 22 февраля 2002 года. «Следователи считают, что именно он застрелил двух военнослужащих из Моздока, найденных убитыми в тот вечер, когда он бежал из части. Предполагается также, что в Георгиевском районе дезертир…». Правда, хорунжий Пугачёв был арестован в Моздоке 8 февраля 1772 года, т.е., за 230 лет до того, как дезертировал военнослужащий Хозеев. Из Моздокской каталажки Пугачев бежал через пять дней, ровно 13 февраля (день в день что и Хозеев, но через 230 лет), сманив в побег своего караульщика солдата Лаптева. Он узнал, что Лаптев не желает служить и согласен бежать. Вот так поглядели друг на друга, поговорили и сбежали. Лаптев не желал служить отчего? Тоже «дедовщина» в 1772 году? Возможно. Херово, значит, было, плохо служба протекала, начальство, наверное, избивало, жрать было нечего, работать много заставляли. Жалованья, наверное, никакого не платили. Ушли солдаты, Пугачёв в нужник попросился. Плац-майор с чекистской фамилией Повескин написал моздокскому коменданту Иванову рапорт о побеге в тот же день. «Приметами казак: лицом смугловат, волосы стриженые, борода небольшая, обкладистая, чёрная, росту среднего; в синем китайчатом бешмете, в жёлтых сапогах… Оной же казак содержался на стуле с цепью и с замком, которое стуло оставил у нужника с тремя цепочными звеньями; а три звена и замок снёс с собою». Стуло — для тех, кто не знает — это тяжеленная колода, наверное, ядер на всех не хватало, к ней Пугачёв был прикован. А Лаптев цепь ему перекусил чем-то или перерубил. Должно быть.

Пугачёвские злоключения продолжаются. Такой вроде уже опытный, а сбежав он пробирается куда же? Домой. Как последний лох. Жена рассказала жене брата, а та сообщила атаману. Опять арест. Колодки. Однополчанин в станице Цымлянской казак Лукьян Худяков подсобил, и Пугачёв бежит опять. Вспоминает о Бендерах, где воевал. Якобы можно уйти туда, якобы там селят пришлых. С чужим паспортом, с пацаном Антоном, — сыном раскольника-хуторянина, Емельян едет в Бендеры, но по дороге узнаёт от проезжающих «разного звания людей», что под Бендерами селиться не разрешают. Он с Антоном оказывается в Кременчуге. Ясно, что Пугачёв всего-навсего ищет, где бы приткнуться, осесть и жить себе мирно и тогда жену привезти из Зимовейской и троих детей (у него сын и две дочери там остались). Но Россию уже захомутали и запрягли в железные немецкие дисциплинарные объятия. Её всю контролируют, Россию. В Кременчуге какой-то русский офицер отобрал у них (Пугачёв с пацаном Антоном) лошадей, деньги и паспорта. Деньги — 50 рублей дал отец Антона — хуторянин раскольник, старик, потому что он тоже хочет бежать со своего хутора на Украину. Все хотят бежать от трижды ёбаного государства Екатерины! (В её крепости я сейчас сижу и шкурой понимаю, что это все как один день, эти 230 лет — на улице те же пугачёвские денёчки. Я сижу в этой сраной букве «К». Хозеев, Моздок, Пугачёв, КПП, рогатка, все мы кружимся в этой чертовской метели вечного государственного насилия! И я был даже в Зеленокумске!). Фамилия у старика раскольника что ни на есть самая мирная — Коровка! Коровка тоже хочет бежать, «здесь нашей братии раскольникам жить нельзя. Вот я за крест и бороду страдал в Белгороде с сыном семь лет». Какой-то русский офицер взял и отобрал всё у пацана и беглого солдата. Звание офицера неизвестно. Неудивительно, что во время восстания — через год уже, Пугачёв будет рассылать такие призывы: «Содержащихся в тюрьмах и у протчих хозяев имеющихся в неволности людей всех без остатку на нынешних месяцах и днях (чтоб) выпущали. Если будут оказываться противники, таковым — головы рубить и кровь проливать…»

«Боярин, генерал, майор, капитан или другие, — говорится в другом документе Пугачёва, — голову того рубите, и имущество того грабьте».

Спустя 230 лет я гадаю, майор это был или капитан, ограбивший Емельяна? Тридцать лет было беглому солдату. О гниющих ногах и груди он уже, кстати, и не вспоминает. Бежит, занят бегством.

И вокруг него все бегут. И помогают друг другу бежать. Пугачёв с Антоном идут пешком к скитнику Василию в Стародубский монастырь и живут там два месяца. Василий научил Пугачёва пойти в Польшу, близ Гомеля, и потом под видом русского выходца из Польши войти в Россию через Добрянский форпост. То есть опытные люди знают, что делать, существовала в противовес гнёту немецкого государства сеть народного сопротивления. Давали друг другу адреса, помогали. Скитника Василия рекомендовал старик Коровка. Пугачёв, следуя совету, идёт в Польшу, возвращается и заходит через Добрянский форпост. Здесь ему назначили карантин на шесть недель. В карантине Пугачёв задружился с беглым гренадёром Семёном Логачёвым. Ещё один беглый солдат.

Ситуации, в которые попадает Пугачёв, убегая, оказавшись в положении вне закона, все совершенно современные и актуальные сегодня, лишь кое-чем отличаются. Сидя в карантине, — это не значит, что они сидят. Они ходят подработать к известному на Добрянке купцу-раскольнику Кожевникову.

По окончании карантина Пугачёв с Логачёвым явились к начальнику форпоста и заявили, что желают поселиться на реке Иргизе, в Малыковской волости, Симбирской провинции. Как раз там, где два беглых десантника из 31-й Ульяновской бригады Шагеев и Сухоруков бежали, чтобы стать киллерами в организованной преступной группировке (так, во всяком случае, сослуживцы говорят). В тех местах разыгралась их трагедия. Получив 12 августа 1772 года паспорта, Пугачёв и Логачёв зашли попрощаться к Кожевникову. Тот дал им на дорогу каравай хлеба и рубль денег и, главное, адресок, просил сыскать игумена Филарета, поклониться ему, и поведать о себе всё, ибо Филарет «не только даст совет, но и поможет».

Это уже Пугачёв вышел на прямую — идёт к местам своих подвигов, ближе к реке Яик, яицким казакам, к местам, где начнётся Великая война его против тех, от кого он бежит.

Проехав мимо Камышина и Саратова, Пугачёв и Логачёв в последних числах ноября 1772 года прибыли в дворцовое село Малыковку, ныне город Вольск. Они явились к здешнему управителю и предъявили паспорта. Пугачёву было предложено ехать в Симбирск и там записаться. Но в Симбирск Пугачёв явно не спешил. Возможно, боялся, что откроется, что он беглый. Он уехал в Мечетную слободу к игумену раскольничьих скитов на Иргизе старцу Филарету Семёнову. Именно Семёнов рассказал ему о самозванце — беглом крестьянине Богомолове, выдававшем себя за императора Петра III, только что в июне из-за него в Царицыне начался бунт, комендант города был ранен. Семёнов же рассказал о том, что в январе бунтовали яицкие казаки. Яицкие же казаки, — объяснил Филарет Семёнов и сделал Пугачёву небольшой исторический экскурс — образовались потому, что начало этому войску положили донские казаки и крестьяне, убегавшие из центральной России на реку Яик где-то в середине 16 века. До середины 18 века яицкие казаки жили более или менее мирно с правительством, которое не вмешивалось во внутреннюю жизнь казаков. Ещё при Михаиле Фёдоровиче им разрешено было пользоваться рекою Яик «с вершины и до устья, и впадающими в неё реками и протоками, рыбными ловлями и звериною ловлею, а равно и солью беспошлинно, также крестом и бородою». В обмен казаки несли сторожевую службу и принимали участие в военных походах при Михаиле, Алексее Михайловиче и Петре I. Так с 1628 по 1717 год яицкое войско совершило более двадцати походов.

(Казаков было немного, где-то 4200 мужских душ (это без семей), к тому времени, когда появился Пугачёв в городке Яик.) Первое время, когда войско было сравнительно малочисленным, а контроль центральной власти слабым, казаки охотно принимали в свою общину всяких беглых людей. Но с течением времени приём беглых был строго запрещён, и они находились у зажиточных казаков на положении батраков, скрываясь от преследований правительства на степных хуторах. С усилением центральной власти правительство стало постепенно урезать казачьи вольности. Из Петербурга и Оренбурга в Яицкий Городок стали наезжать чиновники, генералы и следователи. Казаки долгое время не очень понимали, что происходит. Казаки делились на казаков «войсковой руки» — это казачья масса, или «непослушную сторону», как официально называло их правительство, и «старшин» — послушную сторону. Они посылали в Петербург делегации с подарками. Только после того, как правительство приняло ряд крутых мер к уничтожению старинных порядков, казаки взялись 13 января 1772 года за оружие. Меры же были следующие: 1) запрещение выбирать атамана в кругу по общему согласию войска. Отныне правительство будет назначать казакам атамана, а он будет назначать командиров без выбора и согласия казаков; 2) комплектование отряда из казаков для похода на Кавказ; введение очерёдности в отбывании службы в Кизляре, где постоянно находилось 500 человек, нанимаемых самими казаками; 3) ссылка в Тобольск главы партии рядового казачества Логинова; 4) запрещение казакам отлучаться из пределов войска без разрешения войсковой канцелярии. Ко всему к этому добавились ещё злоупотребления войскового начальства — частые штрафы, аресты, применение телесного наказания к казакам. В это время в Яицком городке находилась следственная комиссия во главе с генералом Траубенбергом. Он ничего лучшего не придумал, как стрелять по мирному собранию казаков.

Вы отметили Кизляр, где, меняясь, как нынешние военнослужащие в Чечне, должны были служить казаки, а они вместо себя нанимали желающих служить за деньги контрактников того времени? Т.е. выясняется, что 230 лет — это вовсе не бездна времени, а совсем немного, скажем, четыре человеческих срока по 60 лет. Выясняется, что ничем мы особенным не отличаемся. Ну, ездили на лошадях, но, как видим, это не сдерживало человеческую подвижность, от Пруссии и Польши до самого Казахстана (теперь земли яицких казаков достались Казахстану) бегали простые солдаты, казаки, крепостные. Воевали в Кизляре, Я сидел в сентябре-ноябре с чеченом Алхазуровым, его судили за Кизляр.

13 февраля яицкие казаки ответили на стрельбу. Петербургский генерал Траубенберг был убит, а также атаман Тамбовцев, старшина Колпаков, два офицера, войсковой дьяк и писарь, несколько гренадёров аз команды Траубенберга, вся артиллерийская прислуга и отдельные казаки «старшинской партии».

Ответ правительства не заставил себя ждать. В Петербурге арестовали посланных после восстания яицких депутатов, и в мае 1772 года оренбургский губернатор Рейнсдорп прислал карательные войска под командой генерала Фреймана. Стоит заметить, что внедряли новый немецкий порядок на востоке именно немецкие генералы. Генерал Фрейман разбил казаков, и они с семьями бежали на бухарскую сторону Яика, собираясь бежать в Персию или в Хиву, но не осуществили своего замысла. Фрейман вступил в Яицкий Городок 7 июня 1772 года. 46 человек, «главные зачинщики бунта», были арестованы и направлены в Оренбург, в следственную комиссию. По личному распоряжению немки Екатерины ( я вспоминаю её каждое утро, просыпаясь на шконке в верхнем отростке буквы К — вот здесь, эту суку!) войсковая изба была уничтожена, а казачий круг распущен. Набатный казачий колокол был снят. Войско было подчинено военно-комендантской канцелярии. Комендантом городка был назначен полковник Симонов, который в дополнение к тем 46 стал непрерывно арестовывать яицких казаков и отправлять их в Оренбург, «до того, что в тюрьмах Оренбурга не доставало места, почему вынуждены были рассадить их по лавкам гостиного и менового дворов». Допросы производились с применением неслыханных истязаний. Казаки, оставшиеся в городке и разбежавшиеся по степным хуторам, страшились за свою судьбу и судьбу своих семейств.

Вот в такой затерроризированный Яицкий Городок в последних числах ноября 1772 года и явился Емельян Пугачёв. Во Франции остаётся 17 лет до Французской революции. Четыре года остаётся до Декларации Независимости Североамериканских Штатов. Ещё жив Вольтер и умрёт только в 1778 году, через шесть лет. Метёт снежок, и к избе раскольника казака Дениса Пьянова подъезжают двое саней. В одних санях Пугачёв, в других некто Филиппов, они вместе приехали из Малыковки (ныне город Вольск). В избе у Пьянова, за обедом, в ответ на жалобы Дениса на репрессии и притеснения со стороны правительства Пугачёв говорит вдруг: «Не лутче ль Вам выйти с Яику в Турецкую область на Лобу реку…» Как видим, даже здесь ещё Пугачёв советует лишь бежать от правительства. Филиппов слушает и на ус мотает. Через восемь дней, когда они возвращаются в Малыковку-Вольск с возами, гружеными рыбой, Филиппов сделал донос на Пугачёва. Пугачёва арестовали и под «жестоким мучением» допрашивали. В последних числах декабря его перевезли в Симбирск (куда, помните, он не спешил ехать), а из Симбирска — сразу в Казань, куда он был привезён 4 января 1773 года. Пугачев лежал в одних санях, заклёпанный в ручные и ножные кандалы и привязанный к саням цепью, в двух других санях сидели три беглых женщины и два беглых рекрута… Началось расследование. Казанского губернатора звали Брандт…

В Казанском остроге Пугачёв познакомился с купцом Парфёном Дружининым, содержащимся, как сейчас сказали бы, за «экономическое преступление», за растрату казённой соли. Вдвоём они обратили внимание на караульного солдата украинца Мищенко. Наблюдательный Пугачёв смеючись спросил: «Што, служивый, служить ли ты хочешь, аль на волю бежать хочешь?» Оказалось, что Мищенко давно бы бежал, да не знал, куда бежать. «Видишь, стал от своей стороны далеко» — сказал он, имея ввиду Украину. В результате разговора Мищенко дал согласие. В конце мая Пугачёв, Дружинин и Мищенко бежали. Пугачев стал пробираться к Яицкому Городку, заехав по пути к Филарету…

17 сентября 1773 года Пугачёв во главе отряда, состоявшего из 70-ти вооружённых казаков и калмыков, с распущенными по ветру знамёнами — они их сшили сами! — выступил с хутора братьев Толкачёвых в направлении Яицкого городка. Народная война началась.

«Мне не надлежало теперь ещё являться, да не мог я вытерпеть притеснения народного, по всей России чернь бедная терпит великие обиды и разорения, для неё-то я и хочу теперь показаться», — так говорил Пугачёв казаку Кожевникову перед восстанием.

Усмиритель Пугачева, генерал Бибиков, прежде чем отправиться на подавление восстания (Пугачёв уже успел разбить первого усмирителя генерала Кара), поинтересовался настроениями черни: крестьян, холопов, фабричных. «Теперяшнее же правление, — говорят крестьяне, а записал Бибиков, — им несносно, ибо де большие бояре награждаются деревнями и деньгами, а им никакой льготы, но только большие тяготы по причине войны (турецкой) как-то: рекрутские поборы и разные подати, кои должны платить и государю и помещикам, и что для перемены своего состояния пришло им метаться в воду. О воинских же командах, следующих для истребления злодея, говорят, что де всё это понапрасну, все де солдаты лишь только придут, то будут ему (Пугачёву) служить, вить и их житьё не лучше крестьянского». Ещё Бибиков отметил, что в Москве «холопы и фабричные, и вся многочисленная чернь московская, шатаясь по улицам, почти явно оказывала буйственное своё расположение к самозванцу, который, по словам их, несёт им желаемую свободу».

Уже в первом отряде Пугачёва были калмыки. Пугачев приглашал в свою армию «башкирцев, калмыков и мухаметанцев». Пугачев «разослал в ближайшие места указы свои, извещая о явлении своём и обольщая народ вольностию, свободою от платежа податей, также крестом и бородою и всякими выгодами…/…/ приказывая набирать народ на службу в его толпу, почему народ, прельщаясь на сказанные выгоды со всех сторон стекался в нашу толпу, и в короткое время одних башкирцев пришло к нам тысячи с две, а крестьян — великое множество». Хороший пример солидарности бедняков различных национальностей.

Достали беглого солдата укреплением вертикали власти в сентябре 1773 года. Год он гулял, взял на короткое время Казань. 14 сентября 1774 года полонили его предатели, а 10 января 1775 года Пугачёва казнили на Болоте, т.е. на Болотной площади в Москве, где сейчас воздвигнуты нелепые фигуры Шемякина.

То, что нынче как встарь стали опять вовсю бежать солдаты, — свидетельство крайней степени несвободы, установившейся в России. Два миллиона ментов, крысиные стаи чиновников — контролируют Россию тотально. Нет простому человеку защиты и покоя нигде. По всей России чернь бедная терпит великие обиды и разорения. И бежать солдатам некуда. Яицкий Городок, ныне Уральск — находится на территории Казахстана. А было бы куда бежать — все бы сбежали. Вся страна бы сбежала. Будет куда — убегут.

XVIII век

Вообще 18-й век был исключительно интересным веком. В этот век мир проснулся и таким образом, что не заснёт до сих пор. Это особый век в новой истории человечества, такая себе весна современности. В 18-ом веке многое началось из того, что до сих пор не закончилось. Достаточно упомянуть такие события как 1776 год — в который свою независимость провозгласили Североамериканские колонии Англии — родились Соединённые Штаты Америки. В 1976 году я жил в Соединённых Штатах и описал празднование двухсотлетия Америки в своей первой книге. Важно знать и помнить, что отцы—основатели американской рабовладельческой республики — Вашингтон, Франклин, Джефферсон, Гамильтон — подражали в своих действиях героям Римской рабовладельческой республики-империи, повелевавшей современным ей миром бесцеремонно, с помощью военной силы. Что Рим всегда был их единственным примером для подражания, недаром у них есть и Сенат и Капитолий в их столице. Запомните такую картину. Конец 18-го века — Джордж Вашингтон, огромный, в чёрном бархатном костюме (штаны под коленку, колоколом) и в жёлтых (!) перчатках, стоя задом к камину, принимает в 16 часов гостей государства. Церемония происходит в Филадельфии. Обходит всех чинно. Он самый богатый плантатор и землевладелец страны. И рабовладелец. Его новая искусственная челюсть плохо пригнана, потому у него не рот, а щель от почтового ящика (таким он изображён на самом распространённом портрете). Новую столицу республики — город Вашингтон президент решает построить напротив своего поместья в Маунт-Вернон, штат Вирджиния, — как раз через реку Потомак. Чтобы долго не добираться на службу.

Важнейшие державы 18-го века это, несомненно, Франция, Англия и вновь рождённые Соединённые Штаты — первая республика Нового времени. Важнее всех, безусловно, Франция. Внешне она ведёт активный абсолютистский образ жизни — то есть сплошные войны. Экспедиционные, в основном, не на своей территории. Участвует в войне за испанское наследство в 1701 — 1714 годах, за польское наследство в 1733 — 1735, за австрийское в 1730 — 1748 годах. Ведёт семилетнюю войну против Пруссии с 1756 по 1763 год. И поддерживает рабовладельческую республику Соединённые Штаты в её борьбе с Англией, объявляет последней войну. Драматург Бомарше, автор «Женитьбы Фигаро» и «Севильского цирюльника», на свои средства закупает оружие и боеприпасы для североамериканских повстанцев. Участие в войне на стороне республики не спасает последних Людовиков от революции. 1789 год. 14 июля. Свершается архетипическая Великая Французская Революция. Толпа штурмует крепость для государственных преступников — Бастилию, в которой в тот момент содержится всего семь узников. Штурмует вяло, однако коменданта де Лунэй всё же убивают, и некоторое время бегают с его головой на пике. За день до этого маркиз де Сад криками из крепости подстрекает толпу к нападению: «Нас здесь убивают!» — кричал маркиз, перебегая от бойницы к бойнице во время прогулки. Крикливого узника перевозят в другую крепость, в тот же вечер. Впопыхах он прячет в щелях своей камеры рукопись книги «Сто дней Содома», да так хорошо, что её находят только в 20-ом веке, несмотря на то, что стены и башни Бастилии были разрушены ещё тогда, а камни частично использованы при постройке других зданий, отчасти пошли на изготовление сувениров. Я жил там рядом с улицей Сент-Антуан и бульваром Бомарше в 1990 — 1994 годах. Контуры крепости выложены тёмными камнями на мостовой площади Бастилии и прилегающих улиц. Судя по контурам, крепость была невелика, что-то вроде тюрьмы Лефортово, в стенах которой я пишу эти строки.

Пока французское государство вело подобающий абсолютистскому государству образ жизни — воевало во всю, в его обществе происходили всяческие невидимые, но, как оказалось, чрезвычайно чреватые процессы. Прежде всего, люди думали, и в первую очередь на социальные темы. Во Франции того времени насчитывалось 200 тысяч дворян и 24 миллиона граждан третьего сословия: т.е. крестьян, ремесленников, торговцев и прочего недворянского люда. К середине 18 века стали появляться важнейшие книги человечества.

Какие это книги и кто их авторы? Ну, в то время на французском языке уже творят несколько десятков блестящих людей своего времени. Прежде всего это Вольтер, в миру Франсуа Мари Аруэ (1694 — 1778 г.), это Монтескье, это Жан Жак Руссо, сын часовщика. Это энциклопедисты Дидро, Д’Аламбер, Гольбах, Гельвеций. Это книги Сада, правда Сад будет признан позднее.

Вот лишь некоторые выдающиеся книги 18 века во Франции:

«Эдип» Вольтера вышел в 1718 году,

«Персидские письма» Монтескье, социальная сатира, в 1721,

«Очерк об истории человеческого познания» Кондильяка, опубликован в 1746 году,

«О духе законов» Монтескье, в 1748 году,

«Публичное право в Европе» Мабли в том же 1748,

«Естественная история», I том, Бюффона в 1749 году. Важнейшая книга 18 века «Естественная история, всеобщая и частная» натуралиста Бюффона, в которой даётся описание минералов, животных и человека. Впервые человек приписан к природе.

«Письмо о слепых и назидание зрячим» Дидро, 1749 год,

«Рассуждение о науках и искусствах» Руссо в 1750 году,

В 1751 Дидро и Д’Аламбер публикуют проект Энциклопедии — этой монументальной издательско-просветительской работы, важнейшей для всей образованной и стремящейся быть образованной Европы. Именно это и есть приход Просвещения. Просветители — это коллектив энциклопедистов. С 1751 по 1765 выходят 17 основных томов энциклопедии. Принцип её построения такой же как в рубрике «Как надо понимать» газеты «Лимонка». Каждый феномен объясняется с точки зрения просветителей, сообщается, как его надо понимать человеку просвещённому и современному. С 1751 по 1765, как уже было сказано, выходят 17 томов, основные. До 1771 ещё 11 дополнительных томов. Ещё пять томов в 1776 — 1777 годах. Два тома указателей в 1780 году. Существует исторически обоснованное мнение, что энциклопедисты подготовили революцию во Франции. Во всяком случае, они способствовали уничтожению невежества именно в те 30 лет, предшествующие Революции.

«Об уме» Гельвеция в 1758 году.

«Разоблачённое христианство» Гольбаха выходит в 1761 году.

Непрестанно появляются новые труды Вольтера и Руссо.

Но остановимся и установим связь Франции с остальным миром. В 1776 году в Лондоне выходит книга «Исследование природы и существа богатства народов» шотландца, профессора Адама Смита.

Третье важнейшее событие помимо провозглашения независимости Соединённых Штатов и Французской Революции современники заметили как экзотическую новость, и в дальнейшем оно затерялось в исторических хрониках колониальных войн, ведомых Великой Британией. Сейчас о нем не упоминают из чувства стыда. Речь идет о взятии делийской цитадели, форта в городе Дели, Индия, в 1753 году. Британцам достаются огромные богатства сокровищницы индийской короны, золото, драгоценные камни Великих Моголов. Одновременно Британия наложила руку на индийский хлопок, на сырье. Именно этот год можно считать годом рождения капитализма. Громадные инвестиции, поступившие в Англию из разграбленной Индии, и сырье оттуда же сделали возможным Первую индустриальную революцию в мире — английскую.

Современники с восторгом отмечают, что после 1750 года с улиц английских городов исчезают нищие, и даже малолетние дети были заняты работой. Это потому, что Англия ограбила Индию.

Индустриальная революция прежде всего случилась в области ткачества. Технический прогресс давно позволял революции произойти. В 1733 году Джон Кей изобрел ткацкий челнок, через два года, как пишет Карл Маркс, «Джон Уайетт возвестил о своей прядильной машине, а вместе с этим о промышленной революции 18 века». Маркс торопится тут. Не была ещё обворована Индия, и хотя шерсть-сырьё присутствовала на Британских островах, хлопок ещё оставался в Индии вместе с сокровищами. (Ну и не хватало ещё универсального двигателя для крупной промышленности. Его изобрёл в 80-х годах Джеймс Уатт.)

1759 год. Город Глазго. Уже промышленный центр. Основоположник либерализма, первый святой капитализма, первый учёный экономист — Адам Смит, принимает у себя в Глазго Чарлза Таунсэнда, видного политика, будущего министра финансов. Таунсэнд приехал к Смиту познакомиться, поскольку хочет сделать его воспитателем своего пасынка, юного герцога Бакли. Смит, певец капитализма и прогресса, всех своих гостей водил на образцово-показательную местную кожевенную фабрику. Потащил он туда и Таунсэнда. Подведя гостя к огромному дубильному чану, он стал объяснять ему процесс дубления кожи. Через чан была перекинута неширокая доска. Желая получше ознакомить гостя с процессом, Смит встал на доску. Таунсэнд предусмотрительно воздержался последовать за ним. Нога профессора Смита в щегольской туфле поскользнулась, и Смит с плеском упал в вонючую жижу, а был он в парадном, расшитом позументом кафтане, дорогом парике из Лондона и с тростью. Какой-то расторопный рабочий протянул профессору шест и спас его, вытащил из чана. Человечество могло бы и не получить «Богатства народов». Надо к этому эпизоду добавить, что Джеймс Уатт, молодой мрачный парень, механик, был приглашён в Университет города Глазго в 1756 году, для ремонта астрономических инструментов Университетской Обсерватории. Однажды профессор «натуральной философии» (слова эти ласкают мой слух, всегда мечтал быть профессором натуральной философии!) Андерсен поручил Джеймсу Уатту починить модель fire engine — изобретения некоего Ньюкомена, которая находилась в Университете Глазго, Уатт усовершенствовал fire engine и, добавив к этому элементы, изобретённые французом Дени Папеном, создал универсальный двигатель крупной промышленности.

Уатт, и Смит, и Андерсен — все дружили и вместе еженедельно бухали в одной таверне.

Сказав всё это, следует охладить горячие головы, уже посчитавшие 18 век веком разума и сплошного прогресса. Как и сейчас, человечество в 18 веке жило с различной скоростью и руководствуясь различными эстетиками. Если энциклопедисты во главе с Дени Дидро, Руссо, Вольтер, Гольбах, Гельвеций, Адам Смит, Бюффон, Ламарк, Гегель в Германии, Шиллер (кстати, весьма неглупый философ) — все эти ребята жили в новом времени, то деспотизм преобладал не только в России, но и на большей части территории Европы. Заслугой Америки было то, что она стала первой республикой, пусть и рабовладельческой, в мире монархий. В то время как просвещение, образование, наука, труд, наконец, разъедали изнутри тела крупнейших монархий Англии и Франции, общеевропейский, так сказать, среднеевропейский 18 век начался со вполне средневекового столкновения короля-рыцаря шведского Карла XII с Россией абсолютного монарха Петра. (Оба, чуть позже, привлекли внимание Вольтера. И Карлу, и Петру он посвятил историческую хронику, причём для себя он предпочёл нашего Петра). 1700-й год — год первого поражения России, — под Нарвой. Карл XII только что победил датского короля тогда; посадив своё войско на корабли, он внезапно для противника высадился у Копенгагена и блистательной атакой взял город. В случае с Петром, Карл — король-морпех, повторил манёвр, он высадился с кораблей в Прибалтике и проследовал к Нарве, где нанёс сокрушительный удар русским, осаждавшим Нарву. Шёл густейший мокрый снег и русские не видели врага. Он захватил в плен 93-х русских генералов, все пушки. Тысячи русских погибли при отступлении. Пётр заберёт у него Нарву впоследствии, а через восемь лет отплатит ему за всё под Полтавой. Однако, видим, что 18 век начался вполне средневековыми событиями. Карл и Пётр ещё носили латы. И закончился 18 век через, разумеется, сто лет, совершенно идентичным образом! Вполне по-средневековому. Через 11 лет после Великой Французской Революции генерал Бонапарт, с темпераментом итальянского средневекового кондотьера, становится императором французов. И подобно Карлу XII, но уже в куда больших масштабах, будет шататься по всей Европе с армией. Так что современность, родившись, может вдруг замедлить рост, долго сидеть в одном классе, быть в одном возрасте. Достаточно сказать, что Французская Республика окончательно установилась лишь через 81 год после Французской Великой Революции, но это уже конец 19 века.

Такой вот 18-й век. Даже Карл XII — уже регрессивный персонаж в его время. В Главной Европе таких королей-рыцарей к тому времени не осталось, швед прибыл из Швеции. Кстати, Карл — персонаж необычайной силы, несмотря на то, что наш исторический противник. То, что он учинил в Бендерах, да-да, в тех самых, что в Приднестровье (я побывал в Бендерах на войне, летом 1992 года); то, что Карл учинил в Бендерах в 1709 году, находясь в почётном полу-плену у Султана — своего союзника, достойно восхищения. Султан, желая его выжить, отказал ему и его небольшому отряду в продовольствии. Тогда Карл приказал зарезать часть лошадей и засолить их. И в первую очередь сам зарезал жеребца — подарок султана. А затем с горсткой приближённых храбро оборонялся от тысяч турок, уничтожил 200 янычар, за что всё же был прощён Султаном. Во тип! Сейчас вышел безумный украинский фильм о Мазепе, где присутствует и Карл, но вряд ли его изобразили достоверно, этого рыцаря удачи.

Так вот, такой же безумец Бонапарт обнаруживается через сто лет — выходит к закрытию 18-го века на историческую сцену. Он появляется, как и Карл из провинции, но не с Севера, а с Юга — из Корсики.

А между этими двумя рыцарями регресса расположились и успели случиться, невозмутимые, и рождение капитализма, и американская независимость, и важнейшие книги новой истории, и революция «черни» с Пугачёвым во главе.

Это был век медных раздвижных подзорных труб, учёных телескопов, вперившихся в средневековые ещё небеса в поисках неведомых планет. Век скрипучих кораблей, век ветра, открытий, век знаний и веры в разум. Основывались в европейских столицах ботанические сады, высаживались диковинные деревья.

Я бы хотел по выходу из тюрьмы занять кафедру натуральной философии в каком-нибудь немецком старом университете. Жить в университетской квартире рядом с университетским Ботаническим садом, топить дровами. За мутными старыми стёклами теплицы (рамы свинцовые) — гниют в пару теплицы красивейшие ядовитые цветы и хмельные пальмы. Туда бы я водил раз в неделю студенток со средневековыми лицами. I want it badly. Я бы ходил на прогулки по холодному саду, и по мне можно было бы проверять часы. Я бы мало говорил, совсем ничтожное количество слов. Ну конечно, я бы мало говорил. Вставал бы рано утром затемно (засветло, досветла?). Сидел бы у окна и смотрел на звёзды. И пил бы кофе. Как персонаж Саши Чёрного — Трубочист. «Рано утром на рассвете / Он встаёт и кофе пьёт / Чистит пятна на жилете / Курит трубку и поёт». Я бы только не пел. Я бы молчал как Steppen wolf — персонаж Германа Гессе. Пожалуй, меня хватило бы ещё на два-три любовных романа с Hermine’s (Эрминами) — с юными шлюшками.

Четыре фильма

Я не раз высказывался в том смысле, что художественные фильмы не люблю, считаю сам жанр художественного фильма ублюдком. То, что кинематограф сто лет назад не поехал по колее, указанной ему первым, или одним из первых документальных фильмов («Паровоз» назывался этот короткий отрывок братьев Люмьер, нет, он назывался «Прибытие поезда на вокзал Ла Сьота»), а стал штамповать фильмы—спектакли, я считаю трагическим абортом. Будущее кинематографа все целиком находилось в документализме, а вместо этого мы имеем целые хранилища выцветших целлюлоидных мотков лент с погаными буржуазными посиделками а ля Немирович — Данченко. Нужно было бешено снимать революцию в Мексике в 13 году, революцию в Китае в 1911 году, отрубленные головы с косичками, пули, застрявшие в телах, снимать взятие Зимнего в 1917 (там не было ни одного кинооператора, позорище какое!), сдавшихся министров, обосравшихся юнкеров со сломанными погонами. А их потом спустя двадцатник лет пришлось фальшиво (ну да, революционно, но все равно фальшиво) играть, искажая историческую действительность. А если бы тогда снимали поход Унгерна в Монголию, в Ургу, его Азиатскую дивизию, мы бы сейчас имели такие свирепые лица, такие морщины, такие улыбочки… Стоящие сотен Сталлонов и Шварценнегеров с их силиконовыми мышцами. Технически все это было тогда прекрасно возможно, но вот эстетически просто не догадались. Зато целое столетие истратили, снимая на целлюлоид: малеванные декорации и распитие чаев и спиртных напитков в гостиных, и тупые разговоры буржуазии. Время от времени пытались снимать батальные сцены, переодевали статистов в мундиры, но все это воняло погаными восточноевропейскими пошляками буржуа Станиславским и Немировичем — Данченко, их пошлым актерским потом.

Между тем, существуют и фильмы-шедевры. Их немного за всю историю кинематографа. Шедевры получились случайно, так как сам жанр художественного фильма-спектакля в эпизодах — ущербен. Шедевры получились вопреки жанру.

В семидесятые годы режиссер Бертолуччи, — культовая фигура мирового кино, снял фильм «Последнее танго в Париже». Уже само название успешно. Мимо него не пройдешь, и просто так не оставишь. Тут и «Париж» — слово-понятие, слово-история, само по себе представляющее рекламный ролик. Слова «Последнее танго» также полны обещаний. Последнее танго в Париже обещает таинственную и интересную историю. И дает ее без обмана. История короткой любви пожилого (скорее «пожившего») американца-неудачника и юной девки-француженки. Девка, юная, чуть-чуть провинциальная, наполненная вспухшей созревшей плотью как фаршем. С большой жопой, с капризным характером, типа: «дам или не дам, не знаю, может быть дам, если придавишь…» Его играет до отказа тогда знаменитый Марлон Брандо, ее — юная Мария Шнайдер, это чуть ли не первая ее роль. Они знакомятся, пытаясь снять одну и ту же квартиру. Знакомятся, не в буржуазном, но в библейском смысле — познают друг друга — совокупляются. Вся эта механика знакомства держится на мелких нюансах: на интонациях, на взглядах и полувзглядах. Это такой сеанс обоюдного гипнотизма двух животных: пожившего самца с седой грудью и головой и юной самки, тянущейся к такому вот, от которого мама остерегала, к тому же герой Брандо еще и алкоголик. А дома у него лежит труп жены. Дома, собственно, нет, он — муж француженки — хозяйки дешевого отеля, и вот она умерла — покончила с собой. Время от времени камера показывает пьяного Брандо, сидящего у тела покойной жены. Он разговаривает с покойной, укоряя ее за всякие вещи, а та лежит себе, бесстрастная и величественная. У мужчины Брандо в фильме есть только не слишком захватывающее прошлое неудачника да труп. Будущего — никакого. У девчонки Марии есть жених — влюбленный в нее молодой режиссер, болтун и чертополох, дурень, очевидно талантливый, но поверхностный тип. Он делает, или делает вид, что он делает, из девчонки — звезду. Но в смысле плоти пацан этот Марию никак не волнует, ведь он не запрещенный, обычный. У него нет седой шерсти на груди, его дыхание — не зловонный перегар, он не осмелится, смазав анал Марии сливочным маслом, вздуть ее в задний проход (знаменитая сцена в фильме, в пустой той самой квартире). Короче Брандо ее вовсю возбуждает, она вся течет, как возбуждает, но будущее ее не с ним. Фильм достигает высочайшего и безошибочного (или почти безошибочного) гипнотизма благодаря Брандо и Шнайдер, с любыми другими актерами у Бертолуччи вышел бы пшик. У американца, которого играет Брандо, благодаря актеру присутствует такая мощная харизма, каковой в реальности просто не может быть у неудачника-обывателя. Это харизма самого Брандо — высокомерного и таинственного киноактера—сверхчеловека, борца за права индейцев, отца безумных детей и вообще Идола. Произошло замещение благодаря ошибке.

Знаменитое танго ближе к концу фильма — пьяная пляска любви, — когда Брандо в алкогольном маниакальном припадке таскает девчонку как большую куклу — гротескная, неприятная сцена. Хотя я бы лично сделал бы ее еще более неприятной, противной совсем, с блеванием, может быть, с испражняющейся Марией. Сцена танго, — пляска любви — это кульминация фильма. В финальной сцене он преследует ее через весь город, желая склонить к соитию, к пребыванию вместе, не важно. Она, защищаясь, зачем-то (на самом деле понятно зачем; он переводит ее на животный уровень существования, на котором ей — сладко, но он ее всецело хозяин, в то время как пацан-режиссер ей нестрашен, это она его контролирует всецело) бежит, защищаясь, влетает в квартиру родителей и убивает его из револьвера покойного отца-офицера. Фильм «Последнее танго в Париже» — о том, кто кого контролирует. Что если бы люди жили натурально природной жизнью, то они бы жили не так, как живут. Неудивительно, что после «Танго» Мария Шнайдер долго лечилась в психиатрической клинике. Дальнейшая ее карьера как актрисы не очень удалась.

«Последнее танго» — культовый фильм, потому что он глубже того, что изображено. Уже первые кадры, первое появление героев: он, — в горчичном пальто бизнесмена, она — в модном кафтанчике с мехом, спешащие раздельно под эстакадой парижского метро, — волнуют, и неотразимы. Фильм о гипнозе и о контроле в любви.

Фильм «Ночной портье» режиссера Лилианы Кавани — также трагедия двоих. И он появился в блестящие 70-е годы, в «Я-эпоху», как называли семидесятые американские критики. Я посмотрел фильм в 1977-ом, в одном из кинотеатров в центре Манхэттена, пройдя сквозь строй манифестантов, его, помню, пикетировали еврейские организации. И не зря они это делали, о, не зря, поскольку все, во что эти организации верят и что проповедуют, разрушено в фильме «Ночной портье». Какой там «конгресс еврейских общин» или «Сохнут» или «Хиас», или что там, никакой иешивы, короче говоря, все ермолки раскиданы могучим ураганом страсти.

Трагедия двоих. История плоти и соитий, как и в «Последнем танго». Послевоенный немецкий город. Бывший офицер-эсэсовец работает в дорогом эксклюзивном отеле ночным портье. Ну не тем, кто открывает двери, но тем, кто стоит за конторкой, кто принимает посетителей, по-американски он Receptionist. Параллельно зритель узнает, что хотя война закончилась, бывший офицер видится со своими коллегами, такими же бывшими офицерами эсэсовцами: у них это происходит тайно, ибо что за жизнь у эсэсовца в послевоенной Германии. Там у них свои волнения, в их среде, кто-то кого-то предал, американская оккупационная контрразведка разнюхала о существовании эсэсовской организации, короче у этих серьезных германских джентльменов свои проблемы. И главный герой с зачесанными назад гладко волосами разделяет всю эту тусовку и настроения ее.

Внезапно в отель приезжает из Америки известный музыкант-еврей с молодой тощей женой. Жена, — ее играет Шарлотт Рамплинг — бывшая узница концлагеря. А офицер, — ныне ночной портье, — «работал» в том концлагере. Его эсэсовское подразделение охраняло тот концлагерь. И он использовал эту девочку для своих мужских целей. С помощью черно-белых Slash-backs перед зрителем проходит ряд сцен концлагерной жизни. Офицер приходит к Шарлотт Рамплинг в барак, где она бритоголовая, скорчившись, привязана к кровати. И насилует ее на виду у других узников; почему-то на заднем плане прижались друг к другу старики: мужчина и женщина. В пижамах, не то узники, не то родители Рамплинг. Бродят там и другие узники. В другом Slash-back полуголая, в эсэсовской фуражке, героиня, расхаживает между столиков, за которыми пьют эсэсовцы и поет. Место действия — нечто вроде лагерного кабаре для эсэсовцев. Девочка ведет себя свободно — снимает у одного из офицеров фуражку (кажется у будущего портье) и далее распевает в этой фуражке. Имеется второстепенный персонаж — развратный танцор и гимнаст-гомосексуалист, спящий с эсэсовцами. Эти Slash-backs в основном и вызвали, конечно, недовольство еврейских организаций. И как раз они-то, хотя и самая скандальная, но не самая удачная часть фильма, этакая фашистская экзотика. Только с ними шедевра бы не было.

Шедевр начинается там, когда ночной портье приходит в номер к жене музыканта, приносит какие-то бутылки с водой. Муж уехал исполнять, а она, кажется, простужена. Пробужденный, оживает внезапно зов плоти. Эта сцена верна вся безусловно: психологически, химически, органически, фонетически, логически. Обоим любовникам только и нужен этот партнер. Ему, сейчас униженному, нужна она, жена знаменитого американского музыканта, женщина победителей, та, чью бледную плоть он насильно разрывал в лагере, и над ним тогда витала угрозой её возможная смерть. А ей после светлой, несерьезной жизни с вежливым цивилизованным мямлей-мужем нужен эсэсовец, насильник, тот, кто уже брал и берет ее по праву, кому она и принадлежит. У обоих бешено работает мозг, воображение, а именно там, это доказано, и находится она — любовь. Эти двое контролируют друг друга и потому конец у них иной, чем у героев «Последнего танго в Париже». В финале фильма, вынужденные скрываться от бывших сослуживцев эсэсовца у него в квартире, любовники голодают. Они обложены, и будут убиты, если попытаются покинуть квартиру. Они все равно мрачно совокупляются, причавкивая и причмокивая. Следует сцена с вареньем, когда она ранит его банкой из-под варенья и затем жадно вылизывает кровь. Сцена, как ни странно, не проваливается, но благородно держится. В «Ночном портье», как ни в одном фильме со времен «Сало или 120 дней Содома» Пазолини, царят садизм, мазохизм плюс нездоровые интеррасовые отношения. Он ведь фашист-эсэсовец, она — еврейка, присутствует, мягко говоря, «нестандартное» изображение «нестандартных» сексуальных сцен в концлагере, короче, растоптаны всевозможные табу европейской цивилизации. И за это, конечно, нужно поблагодарить эту итальянскую тетку Лилиану Кавани, храбрую тетку.

В самой-самой финальной сцене портье надевает свою эсэсовскую черную форму (не забыта и нарукавная красная повязка со свастикой), она надевает простое светлое платьице, в котором он насиловал ее в концлагере (он сохранил) и они выходят. Раннее-раннее утро, еще только светает. Они идут, взяв друг друга под руку по железнодорожному мосту. Гулко стучат шаги. Где-то на середине моста их убивают аккуратными профессиональными выстрелами. Они падают друг на друга. Это, конечно, мелодрама. У зрителя слезы застилают глаза. Но мистика соития очень удалась. Понятно, что такая любовь сильнее смерти. Ну, по меньшей мере, они бросили вызов. Пренебрегли.

Здесь, как и в фильме «Последнее танго в Париже», удача фильма — это его два заглавных актера. Они несут на себе всю тяжесть фильма, на них держится мистика пола. Все их лицевые гримасы верны (может быть, те, что были неточны и неверны, срезала Лилиана Кавани, но это ее работа и ее гений в этом, в искусстве срезания). Философски задумавшись над фильмом и его темой, констатирую, что и в моей жизни были временные периоды, когда вся она сводилась к слизистой щели между ног у любимой. Для того, чтобы это наваждение произошло, нужен хотя бы один компонент иррационального, что-то от безжалостной Воли Богов, которые прижали и не оставляют выбора.

У Бертолуччи и у Кавани в фильмах действуют ярко выраженные персонифицированные протагонисты (не скажешь же «герои»). Поскольку, как я уже замечал, фильмы созданы в «я-эпоху», еще в 70-е годы. И только тогда такие киногерои и могли существовать.

Есть смысл взять два шедевра последующего десятилетия — 80-х годов. Дабы понять, что это шедевры разных эпох.

«Pulp Fiction» — история банальных криминальных кровопролитий и убийств, но необыкновенно сочных, даже смешных, с оттенком черного юмора убийств. Режиссер давно уже стал культовым, однако ничего лучше «Pulp Fiction» не создал, мельчает от фильма к фильму. Он тоже (третий у нас среди создателей шедевров!) итальянец. Это Тарантино! Его фамилия звучит как знаменитый брэнд, не хуже какого-нибудь «МакДональдса» или «Жилетт». И Тарантино действительно успел стать брэндом. Он и сам снимается в своих фильмах — худощавый, высокий, похожий на дегенерата человек с косым лицом.

Нельзя сказать, кто же собственно заглавный протагонист «Pulp Fiction». Растолстевший длинноволосый идол 70-х годов из «Saturday night seaver» Джон Траволта, исполняющий роль одного из гангстеров? Нет, вторая роль. Девка, некрасивая, черноволосая подружка гангстера, босса Траволты с собачьим или кошачьим именем Ума? А фамилия ее, похожа по звучанию на Лив Ульман… Ума Турман? Ума Турмер? Короче, Ума? Нет, она второстепенный персонаж и участвует лишь в части фильма. Брус Виллис? Нет, и не он. Ничем не выпячивается из других. Харви Кейтель? Вторая роль. А кто? А в «Pulp…» нет главного героя. Это уже эпоха «мы», а точнее «они-эпоха». Протагонисты Тарантино — это типажи, социальные силуэты, и только. Бесчувственные убийцы (между прочим), коллектив, стая без главного, без вожака. Тарантино взял эпизод обычной рабочей ситуации новых бандитов, увеличил его, раскрасил, и выпустил в прокат. У него никогда нет истории, у этого режиссера, у него есть эпизод истории и крупный план деталей. И ядовитые цвета. И ни одного индивидуума. Принципиально. Первый гангстер, второй гангстер, а босс гангстеров сам даже еще более незаметный гангстер.

Секса в фильме тоже нет. Есть сцена — наказания сексом, гомосексуальная, и единственная женщина фильма та же отвратная Ума с грязными волосами а ля Гоголь, по-гоголевски кокетничающая с Траволтой в ресторане, куда ее с ним отправил ее якобы man, — босс Траволты — начинает загибаться от героина. Вместо секса.

И все-таки, и именно поэтому, «Pulp Fiction» — шедевр. Потому что это в первый раз, и это правдоподобно, это как в жизни, где истинно любопытные и цельные характеры чрезвычайно редки, но бродят недоделанные, брошенные на полпути люди. Остроумничают, жуют гамбургеры, убивают, и все это не свое, даже своей родинки на заднице нет.

«Прирожденные убийцы» — также фильм «они-эпохи». Это фильм отвращения к Соединенным Штатам, к тому, что называется цивилизацией, к людям. Все окружающие пару (вполне условную) основных персонажей — nightmares people — люди кошмаров. Да и сама пара героев, пародирующая классическую американскую гангстерскую балладу-историю Бонни и Клайда — тоже nightmares couple. Это, разумеется, метод — намеренный гротеск. Интересно, что режиссер Оливер Стоун — известный своими вполне традиционными фильмами, такими как «Platoon» (фильм о вьетнамской войне) для «Прирожденных убийц» вдруг воспользовался стилем другого, прямо противоположного ему американского режиссера — Дэвида Линча. И создал шедевр. По мне — это Дэвид Линч.

Почему шедевр? А он довел до абсурда отвращение к Америке. Ко всей Америке, во всех ее проявлениях. Фильм смотришь, как будто нажравшись наркотиков, вызывающих отрицательные галлюцинации. Отвратительна семья «Бонни». Показан отвратительный еврейский отец героини, пузатый, в трусах, вожделеющий дочь, мертвякового типа мамаша.