После Democracy, Freedom — Liberty — наиболее употребимое слово-фетиш Западного Блока Санаториев. Он всегда восхвалял в качестве преимуществ своего Блока различные liberties. Вне сомнения, множество свобод возможны в Западном Блоке (и все большее количество свобод возможно в спешно ревизионирующемся Восточном). Свободы достигнуты, а общество, вопреки свободам, — дисциплинарное, основанное на ограничениях и запретах, и все большее количество полиции необходимо для поддержания существования демократии. Противоречие объясняется, если вспомнить о происхождении свобод, о том, что все свободы, осуществленные в санаторном обществе, есть свободы старые, сформулированные (в лучшем случае) в 18 веке, а то и ранее— еще при абсолютизме. Общество успело стать буржуазным, индустриальная революция изменила его в постиндустриальное, две мировые войны и PAIX ATOMIQUE сделали его санаторным, а свободы у граждан все те же, и отряд их не пополнился. Если Уголовный кодекс — свод действий, запрещенных гражданину, пухл, как Библия двух заветов, то Декларация Прав Человека и список свобод гражданина умещаются на считанных страницах. Если уголовные кодексы санаторных обществ обросли уже в санаторное время поправками, во много раз превышающими тексты самих законов, тексты свобод остались такими же тощими. К старым свободам, как и к старым законам Уголовного кодекса, нужны добавления и поправки по меньшей мере. К тому же образовались целые новые области жизни общества, в сфере которых свобода гражданина никак не гарантирована.
      Почему так случилось? Дело в том, что целое столетие политическая борьба внутри европейской цивилизации в основном сосредоточивалась за или против радикального переустройства общества (во всяком случае, коммунизм и нацизм претендовали на радикальность). Путем революции или после победы на демократических выборах. Будущее представлялось или в контексте тяжелых «новых» идеологий (теологии), или в виде стабильного вечного капитализма. Опровергнуть или доказать детали марксистской казуистики казалось обоим лагерям куда более важной задачей, нежели формулировка новых законов, регулирующих жизнь существующего общества: новых обязанностей и свобод.
      Результат единоборства европейской цивилизации с ее радикальными ересями оказался неожиданным. Нацизм побежден, а советский социализм и капитализм, изменившись под воздействием борьбы, преобразовались в два блока-близнеца, образовали "новый порядок", застывший под ледяным дыханием PAIX ATOMIQUE. Замороженный вместе со свободами, принадлежащими прошлому, еще прединдустриальному обществу.
      Да. Да. Да. Старые свободы осуществлены в санаторных обществах Запада. И еще раз да. Но старые свободы потеряли смысл.
      В Санаториях существует безусловная свобода печати. Получить разрешение на публикацию газеты или журнала нетрудно. (Практически это лишь регистрация.) Троцкистская Socialist Workers Party (SWP) в Соединенных Штатах публикует газету и журнал и, таким образом, пользуется freedom of press. Однако существующие лишь на членские взносы партии (малочисленной) издания SWP печатаются ограниченными тиражами 1000 и 1500 экземпляров. Распространяются они по подписке или продаются самими членами партии на улицах. Распространительная сеть недоступна этим изданиям, поскольку распространение стоит дорого и система private distributors позволяет последним выбирать издания, какие они желают распространять. В Санатории Соединенные Штаты Америки пресса — могучий хор, свобода печати существует, однако сказать, что в Соединенных Штатах существует равная свободная циркуляция всех социально-политических идей, невозможно. Взятая в качестве примера SWP не имеет практически никакого влияния на умы населения. Прославленный социальный консерватизм подавляющего большинства населения Соединенных Штатов объясняется во многом и тем, что консервативные газеты — колоссы, естественным образом финансируемые богатыми, задавливают своей массой журналы и журнальчики, выражающие иные социальные мнения и идеи. Лишь мысля в деревянно-формальных категориях, можно утверждать, что в Соединенных Штатах существует Liberty of press. Если свобода печати не подкреплена свободой равного финансирования и равных возможностей распространения, то она остается мертвой свободой.
      Пример, приведенный выше, годен и для Санаториев Европы. Повсюду в санаторных обществах старые (наследственные) партии имеют все преимущества (Лидер Фронт Насьональ Ле Пэн абсолютно прав, говоря о диктатуре четырех партий во Франции): любое новое политическое движение (и движение мысли) попадает в заколдованный круг старых свобод, каковые в современных условиях не есть свободы, но ограничители свобод. Чтобы стать массовым, каждое движение должно обладать средствами агитации и пропаганды. Но овладеть массовыми средствами агитации и пропаганды оно может, лишь получив финансовую базу, а получить финансовую базу оно может, лишь став массовым.
      Равномерный доступ различных политико-социальных идей к гражданину должен быть урегулирован и зафиксирован новой свободой: свободой равной циркуляции идей в обществе.Избегая ловушек старых свобод, она должна иметь в основе своей строгий принцип: идеи, поддерживаемые администрацией и финансово привилегированными группами населения, не должны иметь преимущественного доступа к населению.
      Упрек в отсутствии "демократических свобод" есть обычный упрек Западных Санаториев несанаторному миру и важный компонент нарциссизма Западного Блока. (При этом всегда бывает забыта возможность других общественных традиций.)
      Однако сравним свободы печати,скажем, в СССР в догорбачевскую эпоху и во Франции. Не возможность доступа рукописи к типографскому прессу (в этой области Франция выигрывает легко и без проблем), а эффективность циркуляции рукописей Самиздата в СССР с эффективностью циркуляции книг, опубликованных во Франции. Самые знаменитые самиздатские рукописи эры Брежнева — романы Солженицына и воспоминания Марченко — распространялись в СССР в десятках тысяч машинописных и копировальных экземпляров и были широко известны по меньшей мере многочисленной советской интеллигенции от Москвы до Новосибирска. Социальное эссе, книга, поддержанная медией(и всеми видами паблисити), будет продана во Франции средним тиражом 20 тысяч экземпляров. (Книга никому не известного автора — в лучшем случае 2 тысячи экземпляров.) Результаты реальной эффективности, как видим, сходны. Следовательно, роль типографского пресса не является незаменимой, типографский пресс возможно обойти. Смысл свободы печати в эру ксерокс-машин иной, нежели в 19 веке. Куда большее значение, чем доступ к типографскому прессу, приобрели сегодня средства распространения, продажи книг (и, естественно, идей вместе с книгами. Ибо вопреки предсказаниям Маклюэна книга осталась самым эффективным способом передачи мысли и результатов мышления).
      Доступ читателя к книге усложнился. Подобно тому как с целью обесценить английскую валюту в последнюю войну германцы изготовляли и засылали в Великобританию тоннами фальшивые фунты стерлингов, так сегодня миллионы тонн фальшивых книг циркулируют в книжных магазинах Санаториев. Из 30 424 названий, выпущенных в 1986 г. французской книжной промышленностью, что же стоит купить и прочесть читателю? (Для сравнения: в 1960 г. было выпущено 11 200 названий.) Дабы помочь публике отличить фальшивые книги от нефальшивых, вместе с литературой росла и оформилась институция профессиональных литературных критиков. Институция эта всегда была далека от совершенства, а в санаторном мире критики не легче читателей могут разобраться в океане изданий. Роль верховного литературного арбитра, как бы полиции, играют сегодня несколько литературных телепрограмм. Телевидение (увы) является (как и во многих других областях) законодателем литературных мод, самовольно и единолично создает произвольную литературную иерархию и (как следствие этого) экзерсирует бесцеремонное насилие, вторгаясь и нарушая свободную циркуляцию идей и конкуренцию талантов. То, что подавляющее большинство литературной продукции не несет и никогда не несло важных идей, сути дела не меняет. Представим себе 19 век лишь без нескольких основных книг: без "Происхождения видов" Дарвина, «Капитала» Маркса. Представим себе, что этим книгам пришлось бы пробиваться к читателю в море из 30 424 названий и через литературные телепрограммы? Хватило бы у телеарбитров смелости пригласить никому не известного волосатого профессора, перебивающегося написанием статей для скучных экономических ревю? (О его существовании наверняка не знали вовсе члены тогдашней Французской академии.) Марксу и Дарвину очень повезло, что в их веке не было могущественных телепрограмм, направляющих массовые вкусы. Вопреки здравому смыслу, в припадках нарциссизма жители Западных Санаториев восторгаются "свободой печати" и отсутствием «цензуры» в Санатории. Но цензура, запрет книг и публикаций есть средства из арсенала старого hard-насилия а'ля Оруэлл и даже дооруэллского насилия. Антитезами старого hard-насилия и служили старые свободы. И только в той системе они имели смысл. Санаторный режим soft-насилия требует новых антитез — новых свобод.
      Свобода слова в супергосударствах ничего не значит без свободы быть услышанным. Франция или Соединенные Штаты не каменные Афины, где можно было попросить слова, приподнявшись со скамьи в амфитеатре, собравшем всех или почти всех граждан города. Свобода слова, не подкрепленная свободой печати (внутри ее — свободами равного финансирования и распространения, как уже было сказано), не подкрепленная свободами радиослова и телеслова, есть мертвая формула. Возможность же выразить свой гнев по поводу устройства санаторного общества в кругу приятелей в кафе своего картье называть свободой стыдно.
      Современному жителю Санатория все менее понятно, какой смысл заключался некогда в свободе собраний и манифестаций. А ведь они были во времена неодомашненного человека очень опасными свободами. Всякое большое собрание-манифестация кончалось в те времена прямой физической акцией толпы против существующего общественного порядка — бунтом. Но санаторная цивилизация прекрасно управляется со своими собраниями. Силы охраны порядка вооружены эффективными средствами контроля толпы, сами одомашненные граждане дисциплинированны, потому им позволяют собраться в организованную толпу и пройти под двойным контролем полиции и service d'ordre по улицам. (Нет оснований оспаривать необходимость контроля полиции за толпами. Она очевидна.) В Париже почти ежедневно происходит по меньшей мере несколько демонстраций. В 1968 г. «собрания» длились месяц и не привели к падению режима. Миллион студентов прошли в декабре 1986 г. по улицам Парижа, и никаких особенных беспорядков не наблюдалось. (Результат — проект неважного закона об образовании заморозили и убрали с глаз долой.) "Свобода собраний" — пример потускневшей в условиях Санатория, обессилевшей свободы. Лишь выход на улицы могущественных организаций — профсоюзов — имеет смысл. Но профсоюзы давно уже не покушаются на основные ценности общества, только на раздел прибыли. За пределами санаторной цивилизации — в Чили, или Бирме, или Корее — "свобода собраний" все еще жива, полнокровна и актуальна.
      Свободы выдыхаются. Теряют смысл. Но Администрация молчит об этом, не желая опустошить рекламную витрину достижений санаторного общества, где среди жирных благ prosperity покоятся и пышно убранные мертвые, и полумертвые свободы. Именно потому демагоги всех направлений, и в первую очередь находящиеся у власти Администраторы, так много говорят в наши дни о "правах человека". Методы мягкого насилия позволяют держать массы под контролем, не нарушая "права человека". Ни французские 1789 г., ни универсальные ООН 1948 г.
      Вернемся к аналогии с обязанностями гражданина. На протяжении тысяч лет тягчайшим преступлением было перенесение межевого камня. Оно неизменно каралось смертью законами Хаммурапи, уголовными уложениями египтян, римлян и европейских стран средних веков, так как покушалось на основное владение оседлого человека — землю. В санаторном обществе перенесение границы земельного участка — нонсенс, и место ему в анналах ссор между соседями, но не в зале суда. Для наиболее тяжелых случаев Уголовный кодекс предусматривает незначительное наказание — штраф. Потеряло смысл и сожжение на кострах еретиков, так как религия не вызывает более сильных страстей в санаторных «больных». (Индия, называя себя демократией, живет вне санаторной цивилизации, а в проблемах Северной Ирландии религиозная принадлежность скорее есть местная символика для двух противостоящих кланов населения.) Однако никому не придет в голову похваляться свободой несожжения на кострах еретиков в качестве достоинства демократии. Между тем хвастовство мертвыми свободами — обыкновенное явление. В каждой речи политических деятелей Санаториев мелькают обязательные Freedom/Liberty's.
      Задолго после окаменения формулировок свобод родились новые средства информации (они же средства внушения prefabricated мнений) — радио и телевидение. Старые средства presse ecrite благодаря новым технологиям обладают сегодня могуществом, какого себе не могли представить сильные умы: ни Декарт, ни Вольтер, ни Руссо. В их времена молва ("из уст в уши"), книги, функция которых была скорее сходна с функциями манускриптов, да элитарные листки — робкие прапрадедушки современных гигантов прессы составляли весь парк повозок средств информации, имевшийся в наличии. И сама информация и идеи были обращены лишь к малочисленному образованному классу.
      Эмоциональное духовное и социальное меню санаторного человека поставляется сегодня в основном телевидением, радио и (в меньшей степени) прессой. Однако новых свобод, учитывающих новую действительность, не появилось. В телевидение, не спрашивая согласия гражданина, мертвой хваткой вцепилась Администрация и владеет им. А ведь, по сути дела, должна бы появиться новая свобода: законоутверждающая права гражданина на его телевидение. Каким-то образом граждане ведь должны иметь доступ (и контроль над) к столь могущественному средству тоталитарного контроля над ними. (Телевидение — тотально. И тем оно в тысячи раз опаснее всех сотрудников доктора Геббельса и его очень эффективной некогда системы пропаганды.) Для свободной циркуляции идей свобода доступа к телевидению сегодня важнее, чем свобода печати, слова и свобода собраний, вместе взятые.Ибо все они могут быть осуществлены на телевидении. Любая система управления телевидением была бы справедливее существующей сегодня системы телеэтатизма. Даже если бы только телепрограммы были распределены между существующими общественными институциями санаторного общества. На освобождение телевидения от контроля государства Администраторы не пойдут. Ибо это живая и, следовательно, опасная свобода. Это реальная власть. А Администрация не желает делиться реальной властью с «больными». Мертвыми привилегиями она с удовольствием делится.
      Разумеется, Администратор, даже самого лучшего качества, не есть изобретатель мотора социального автомобиля, но один из множества шоферов этого многосложного аппарата. Очень возможно, что занятые борьбой с себе подобными и сложными отношениями с People Администраторы не сомневаются, что свободы, сформулированные пра-пра-прадедами, — живые свободы. Если это так, то их заблуждение не делает им чести. Если отдельные Администраторы знают, что свободы мертвы, держать в витрине мертвые свободы и похваляться ими перед своими и несанаторными гражданами равносильно фальшивомонетничеству.
      "Свободные демократические выборы" — предмет особой гордости санаторной системы. В основе всеобщего избирательного права лежит устарелая досанаторная идея о том, что всеобщее образование сможет (способно) развить всех взрослых членов общества в сознательных граждан, понимающих равно и свое личное благо и умеющих, когда это необходимо, поступиться своим личным благом ради общего блага коллектива. Вторая основополагающая идея "свободных выборов" — предположение, что всякий гражданин способен иметь свое мнение. В идеале (если бы был возможен идеальный гражданин и все граждане были идеальны) демократическая система была бы идеальна. Однако реальность жизни человеческого коллектива доказывает как раз обратное — большинство граждан не имеют (не способны от рождения, нет времени выработать, нет желания выработать) своего мнения. Потому граждане (обработанные телевидением и всем оркестром медии)голосуют за кандидатов согласно prefabricated мнениям, подсказанным им медией и приготовленным в недрах все той же Администрации. Очевидно явное нежелание самих санаторных «больных» быть гражданами. В президентских выборах 1981 г. участвовало 28 517 660 человек, то есть половина населения Франции. В Соединенных Штатах в выборах обыкновенно принимает участие подавляющее меньшинство населения!
      Пользоваться для выборов королевы красоты системой, при которой ее поручено выбрать слепым от рождения, абсурдно, с этим согласятся все. Однако доверить выборы лидеров Санатория легко гипнотизируемым, легковерным (они однажды уже выбрали 30 января 1933 г. "свободным демократическим" голосованием одного очень известного лидера), куда в большей степени несамостоятельным, чем это принято признавать, массам People равносильно выборам слепыми от рождения королевы красоты. Однако престиж "свободных выборов" не падает, растет. Их экспортируют в несанаторные страны, и возможно наблюдать сюрреалистические феномены, вроде «демократических» выборов 1980 г. на Ямайке, в которых конкуренты обстреливали ралли политических противников из автоматического оружия. (Погибло 800 человек.)
      "Свободные демократические выборы" никому не придет в голову заменить иной системой выборов администрации. Они так же вечны, как САНАТОРИЙ, так же неоспоримы, как PAIX ATOMIQUE. Без демократических выборов и администрация, и People значительно уменьшатся в размерах. Церемония нужна обоим как баптизм, как освящение власти, как право на власть.
      Во Франции, стране, где я живу, права человека упоминаются сотни раз на день по поводу и без повода. На телевидении, в прессе, на радио. "Франция — страна прав человека", — смакуют лидеры администрации и журналисты. Парадоксально, но Франция судит своих граждан по кодексу Наполеона. Юридическая система Франции не знает презумпции невиновности! Зато важнейшим принципом этой системы является «признание» подсудимого (заставляющее вспомнить о средневековой инквизиции), открывающее широкие возможности полицейского произвола. Обвиненного гражданина в стране прав человека арестовывают, и он ждет суда в тюрьме (системы выкупа под денежный залог, как в Соединенных Штатах, не существует). Ждет и два года, и четыре, и даже… пять. Право человека быть судимым и осужденным или оправданным не входит в хваленую Декларацию прав. Пересмотреть несправедливую средневековую юридическую систему обещают все администраторы, приходящие к власти. А пока судят по кодексу 1804 г.
      Самой важной свободы (и индивидуальной, и коллективной) — выйти из-под козырька PAIX ATOMIQUE, если гражданин или коллектив граждан желают, у обитателя санаторного общества нет. В Декларации прав человека она не записана — свобода от коллективного безумия. Нет этой свободы и в законах отдельных стран-Санаториев. Обсуждению эта свобода не подлежит. Референдумов по данному вопросу не проводят. Согласия на наше самоуничтожение у нас не спрашивают.
       1989 г.