Юмористические рассказы

      Я вспомнил, что две недели назад мальчишки, продававшие на улицах газеты, выкрикивали сообщение об одном ужасном самоубийстве, и теперь я твердо убежден, что речь шла о номере Пятьдесят Шесть. Когда первоначальная острота моего горя немного утихла, я решил сохранить для себя образ этого человека, нарисовав его портрет, - тот самый, что висит напротив вас. Я немного владею искусством рисования и уверен, что мне удалось схватить выражение его лица. Разумеется, портрет этот сделан мною не с натуры, ибо, как вы уже знаете, я никогда не видел номера Пятьдесят Шесть.
      У наружной двери зазвенел колокольчик, возвещая о приходе очередного клиента. Со свойственным ему видом спокойного самоотречения А-янь встал и вышел в другую комнату, где пробыл некоторое время. Когда он вернулся, у него, по-видимому, уже не было настроения продолжать разговор о своем погибшем друге. Вскоре я простился с ним и уныло побрел домой. Дорогой я много размышлял о моем маленьком восточном приятеле и о трогательных причудах его воображения. Но на сердце у меня лежала тяжесть - несколько слов, которые мне бы следовало ему сказать, но которые я не в силах был произнести. Я не мог найти в себе мужество разрушить воздушный замок, созданный его фантазией. Сам я жил замкнуто, уединенно, и мне не довелось испытать такую сильную привязанность, какую испытал мой добрый друг... Но меня мучило воспоминание о некоем огромном узле белья, который я послал ему приблизительно год назад. Меня не было в городе три недели, и сверток, естественно, оказался тогда значительно более объемистым, чем обычно. И, кажется, в этом узле была одна рваная рубашка, безнадежно испачканная красными чернилами, которые пролились из бутылки, разбившейся в моем чемодане, и прожженная в том месте, куда упал пепел от моей сигары, когда я укладывал белье в узел. Все это я помню не так уж отчетливо, но в чем я совершенно уверен, это в том, что до прошлого года, перед тем как я стал отдавать белье в более современное прачечное заведение, мой номер у А-яня был 56.
      МЕСТЬ ФОКУСНИКА
      - А теперь, леди и джентльмены, - сказал фокусник, - когда вы убедились, что в этом платке ничего нет, я выну из него банку с золотыми рыбками. Раз, два! Готово.
      Все в зале повторяли с изумлением:
      - Просто поразительно! Как он делает это?
      Но Смышленый господин, сидевший в первом ряду, громким шепотом сообщил своим соседям:
      - Она... была... у него... в рукаве.
      И тогда все обрадованно взглянули на Смышленого господина и сказали:
      - Ну, конечно. Как это мы сразу не догадались?
      И по всему залу пронесся шепот:
      - Она была у него в рукаве.
      - Следующий мой номер, - сказал фокусник, - это знаменитые индийские кольца. Прошу обратить внимание на то, что кольца, как вы можете убедиться сами, не соединены между собой. Смотрите - сейчас они соединятся. Бум! Бум! Бум! Готово!
      Раздался восторженный гул изумления, но Смышленый господин снова прошептал:
      - Очевидно, у него были другие кольца - в рукаве.
      И все опять зашептали:
      - Другие кольца были у него в рукаве.
      Брови фокусника сердито сдвинулись.
      - Сейчас, - продолжал он, - я покажу вам самый - интересный номер. Я выну из шляпы любое количество яиц. Не желает ли кто-нибудь из джентльменов одолжить мне свою шляпу? Так! Благодарю вас. Готово!
      Он извлек из шляпы семнадцать яиц, и в продолжение тридцати пяти секунд зрители не могли прийти в себя от восхищения, но Смышленый нагнулся к своим соседям по первому ряду и прошептал:
      - У него курица в рукаве.
      И все зашептали друг другу:
      - У него дюжина кур в рукаве.
      Фокус с яйцами потерпел фиаско.
      Так продолжалось целый вечер. Из шепота Смышленого господина явствовало, что, помимо колец, курицы и рыбок, в рукаве фокусника были спрятаны несколько карточных колод, каравай хлеба, кроватка для куклы, живая морская свинка, пятидесятицентовая монета и кресло-качалка.
      Вскоре репутация фокусника упала ниже нуля. К концу представления он сделал последнюю отчаянную попытку.
      - Леди и джентльмены, - сказал он. - В заключение я покажу вам замечательный японский фокус, недавно изобретенный уроженцами Типперэри. Не угодно ли будет вам, сэр, - продолжал он, обращаясь к Смышленому господину, - не угодно ли вам передать мне ваши золотые часы?
      Часы были немедленно переданы ему.
      - Разрешаете вы мне положить их вот в эту ступку и растолочь на мелкие кусочки? - с ноткой жестокости в голосе спросил он.
      Смышленый утвердительно кивнул головой и улыбнулся.
      Фокусник бросил часы в огромную ступку и схватил со стола молоток. Раздался странный треск.
      - Он спрятал их в рукаве, - прошептал Смышленый.
      - Теперь, сэр, - продолжал фокусник, - разрешите мне взять ваш носовой платок и проткнуть в нем дырки. Благодарю вас. Вы видите, леди и джентльмены, тут нет никакого обмана, дырки видны простым глазом.
      Лицо Смышленого сияло от восторга. На этот раз все казалось ему действительно загадочным, и он был совершенно очарован.
      - А теперь, сэр, будьте так любезны передать мне ваш цилиндр и разрешите потанцевать на нем. Благодарю вас.
      Фокусник поставил цилиндр на пол, проделал на нем какие-то па, и через несколько секунд цилиндр стал плоским, как блин.
      - Теперь, сэр, снимите, пожалуйста, ваш целлулоидный воротничок и разрешите мне сжечь его на свечке. Благодарю вас, сэр. Не позволите ли вы также разбить молотком ваши очки? Благодарю вас.
      На этот раз лицо Смышленого приняло выражение полной растерянности.
      - Ну и ну! - прошептал он. - Теперь уж я решительно ничего не понимаю.
      В зале стоял гул. Наконец фокусник выпрямился во весь рост и, бросив уничтожающий взгляд на Смышленого господина, сказал:
      - Леди и джентльмены! Вы имели возможность наблюдать, как с разрешения вот этого джентльмена я разбил его часы, сжег его воротничок, раздавил его очки и протанцевал фокстрот на его шляпе. Если он разрешит мне еще разрисовать зеленой краской его пальто или завязать узлом его подтяжки, я буду счастлив и дальше развлекать вас... Если нет - представление окончено.
      Раздались победоносные звуки оркестра, занавес упал, и зрители разошлись, убежденные, что все же существуют и такие фокусы, к которым рукав фокусника не имеет никакого отношения.
      ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ДЖОНА СМИТА
      Жизнеописания великих людей занимают большое место в нашей литературе. Великий человек - это поистине удивительное явление. Он проходит по столетию, оставляя на всем свои следы, а потом уж и не разберешь, какой номер калош он носил. Стоит возникнуть революции, или новой религии, или национальному возрождению любого рода, как великий человек уже тут как тут, как он становится во главе любого движения и прибирает к рукам все, что получше. Даже после смерти он оставляет длинный хвост второсортных родственников, которые еще лет пятьдесят занимают все лучшие места в истории.
      Итак, сомнения нет, жизнеописания великих людей представляют огромный интерес. Но должен сознаться, что по временам я испытываю чувство какого-то протеста, и тогда мне кажется, что обыкновенный, средний человек тоже имеет право на то, чтобы кто-нибудь написал его биографию. Именно для того, чтобы подкрепить свою точку зрения наглядным примером, я и хочу описать жизнь Джона Смита, человека, который не блистал никакими особенными талантами, а был просто обыкновенный, средний человек - такой же, как вы, как я, как все остальные люди.
      С самого раннего детства Джон Смит ничем не выделялся среди товарищей. Мальчик не изумлял наставников своим феноменально ранним развитием. Нельзя сказать, чтобы он с юных лет увлекался чтением. Ни один почтенный старец ни разу не возложил руку на голову Смита и не сказал, что пусть, мол, люди попомнят его слова - этот мальчик рано или поздно станет большим человеком. И у отца Джона тоже не было обыкновения смотреть на сына с благоговейным восторгом. Отнюдь нет! Отец просто никак не мог решить - от природы ли Джон так глуп или он только прикидывается дурачком, считая, что это модно. Другими словами, Джон был такой же человек, как вы, как я, как все остальные люди.
      Занимаясь спортом, этим украшением и отрадой современной молодежи, Смит, в отличие от великих людей, ничем не затмевал своих сверстников. Он не умел ездить верхом, как молодой бог. Он не умел кататься на коньках, как молодой бог. Он не умел плавать, как молодой бог. Он не умел стрелять, как молодой бог. Он ничего не умел делать, как молодой бог. Он был точно такой же, как мы с вами.
      Нельзя также сказать, чтобы необыкновенная храбрость мальчика возмещала его физические несовершенства, как об этом неизменно сообщается в биографиях знаменитых людей. Напротив. Он боялся своего отца. Он боялся своего школьного учителя. Он боялся собак. Он боялся выстрелов. Он боялся молнии. Он боялся ада. Он боялся девушек.
      Выбирая профессию, Смит не проявил того жадного стремления к какому-нибудь определенному занятию, какое мы часто наблюдаем у будущих знаменитостей. Он не хотел быть юристом, потому что для этого надо было изучать законы. Не хотел быть врачом, потому что для этого надо было изучать медицину. Не хотел быть коммерсантом, потому что для этого надо было изучать коммерцию. И не хотел быть школьным учителем, потому что слишком много видел их на своем веку. Если бы это зависело от него, Джон выбрал бы нечто среднее между Робинзоном Крузо и принцем Уэльским. Запретив ему и то и другое, отец устроил его приказчиком в галантерейный магазин.
      Таково было детство Смита. Когда оно кончилось, в наружности юноши нельзя было найти ничего такого, что выдавало бы в нем человека гениального. Случайный наблюдатель не заметил бы никаких признаков гениальности ни в его удлиненном покатом лбе, ни в широком лице, ни в тяжелых складках рта, ни в больших ушах, торчащих по бокам коротко остриженной головы. Да, он не заметил бы этих признаков. И, по правде сказать, их там и не было.
      Вскоре после того, как Смит начал свою деловую жизнь, он впервые подвергся приступу той тяжелой болезни, которая так часто посещала его впоследствии. Этот приступ случился с ним однажды ночью, на пути домой, когда он возвращался с чудесной вечеринки, где пел и танцевал вместе со своими школьными товарищами. Симптомы были таковы: появление каких-то неровностей на тротуаре, пляска уличных фонарей и необычное покачивание домов, требующее исключительной устойчивости, ловкости и умения приспособить к нему свой шаг. На протяжении всего приступа больной упорно отказывался принимать воду, что, по-видимому, указывало на наличие одной из форм водобоязни. Начиная с этого времени такого рода мучительные приступы сделались у Смита хроническими. Они случались с ним довольно часто и уж непременно - в субботние вечера, первого числа каждого месяца и в последний четверг ноября.* Жестокие припадки водобоязни бывали у Смита также в сочельник, а после выборов становились просто ужасными.
      ______________
      * В последний четверг ноября отмечается День благодарения национальный американский праздник, установленный в память первых английских колонистов, прибывших в Америку в 1620 году на "Мейфлауере" и основавших колонию в Плимуте (Массачусетс).
      Но вот в жизни Смита произошло одно событие, о котором он, быть может, не раз сожалел впоследствии. Не успел он достигнуть зрелого возраста, как судьба свела его с прекраснейшей девушкой. Она не походила ни на одну женщину в мире. У нее была более глубокая натура, чем у всех остальных людей. Смит сразу заметил это. Она понимала и чувствовала такие вещи, каких обыкновенные люди не понимают и не чувствуют. Она понимала его, Смита. Она тонко чувствовала юмор и умела ценить шутку. Как-то вечером он рассказал ей те шесть анекдотов, которые знал, и она сказала, что они великолепны. В ее присутствии Смит чувствовал себя на верху блаженства. В первый раз, когда его пальцы коснулись ее пальчиков, он весь затрепетал. Вскоре оказалось, что когда его рука сжимает ее руку, он трепещет еще сильнее, а когда ему случается сесть рядом с ней на кушетку, причем его голова прижимается к ее ушку, а рука обвивает ее талию, его охватывает неудержимая дрожь. Смит вообразил, что жаждет пройти свой жизненный путь вместе с ней. Он предложил ей поселиться у него и взять на себя заботу о его одежде и еде. А взамен он обещал ей стол и квартиру, около семидесяти пяти центов в неделю наличными, а также изъявил готовность стать ее рабом.
      Он стал ее рабом, и вскоре десять младенческих пальчиков вошли в его жизнь, потом еще десять, а потом еще и еще, пока весь дом не заполнился ими. Теща тоже постепенно вошла в его жизнь, и всякий раз, как она появлялась, на Смита накатывал страшный приступ водобоязни. Как это ни странно, ни один ребенок не исчез из его жизни и не стал для него грустным, но дорогим воспоминанием. Ну, нет! Маленькие Смиты были не из таковских. Все девять выросли и превратились в длинных, сухопарых парней с массивными челюстями, с большими, торчащими, как у отца, ушами и с полным отсутствием каких бы то ни было талантов.
      В жизни Смита никогда не было тех важных поворотных пунктов, какие бывают в жизни великих людей. Правда, с годами в его служебной карьере произошли кое-какие изменения. Сначала его повысили в должности - из отдела лент перевели в отдел воротничков, из отдела воротничков - в отдел мужских брюк, а из отдела мужских брюк - в отдел модных мужских рубашек. Потом, когда он состарился и стал работать хуже, его понизили - из отдела модных мужских рубашек перевели в отдел мужских брюк и так далее - до отдела лент. А когда он стал совсем уж стар, его уволили, взяв на его место молодого человека, у которого был рот до ушей и рыжие волосы. Он мог делать то же самое, что делал Смит, а получал вдвое меньше. Такова была карьера Джона Смита. Она не может сравниться с карьерой мистера Гладстона, но ничем не отличается от нашей с вами.
      После этого Смит прожил еще пять лет. Сыновья кормили его. Они делали это без особой охоты, но таков был их долг. В старости Смит не мог поразить тех, кто вздумал бы зайти его проведать, блестящим умом и богатым запасом забавных историй. Он знал семь историй и шесть анекдотов. Истории были очень длинные, и все они касались его самого, а в анекдотах говорилось об одном коммивояжере и одном методистском священнике. Впрочем, никто никогда не заходил его проведать, и потому это не имело значения.
      Шестидесяти пяти лет Смит заболел и после надлежащего ухода умер. Над его могилой был воздвигнут памятник с рукой, указующей на север-северо-восток.
      Но я не думаю, чтобы ему довелось когда-либо попасть туда. Он был слишком похож на нас с вами.
      ПО ПОВОДУ КОЛЛЕКЦИОНИРОВАНИЯ
      Подобно большинству людей, я время от времени загораюсь желанием заняться коллекционированием.
      Начал я с почтовых марок. Как-то раз я получил письмо от одного приятеля, который незадолго до того уехал в Южную Африку. На конверте была треугольная марка, и, увидав ее, я вдруг подумал. "Решено! Я буду собирать марки! Я посвящу этому делу всю свою жизнь".
      Купив альбом с отделениями для марок всех стран, я немедленно приступил к составлению коллекции. За три дня моя коллекция сделала поразительные успехи. В нее вошли:
      одна марка мыса Доброй Надежды,
      одна одноцентовая марка Соединенных Штатов Америки,
      одна двухцентовая марка Соединенных Штатов Америки,
      одна пятицентовая марка Соединенных Штатов Америки,
      одна десятицентовая марка Соединенных Штатов Америки.
      После этого дело застопорилось. Некоторое время я еще продолжал как бы между прочим упоминать о моей коллекции и говорил, что у меня есть несколько очень ценных южноафриканских марок. Но вскоре мне надоело даже лгать по этому поводу.
      Изредка я принимаюсь коллекционировать монеты. Всякий раз, как ко мне попадает старый полупенсовик или мексиканская монета в двадцать пять сентаво, я начинаю думать, что, собирая редкости такого рода, можно быстро составить весьма ценную коллекцию. Когда я впервые попытался осуществить свое намерение, я был полон энтузиазма, и вскоре моя коллекция уже насчитывала немало раритетов. Вот их перечень:
      № 1. Старинная римская монета. Эпоха Калигулы. Это, конечно, была жемчужина всей коллекции; ее как-то дал мне один приятель, и именно из-за нее я и начал собирать монеты.
      № 2. Маленькая медная монета. Достоинством в один цент. Соединенные Штаты Америки. По всей видимости, современная.
      № 3. Маленькая никелевая монета. Круглая. Соединенные Штаты Америки. Достоинством в пять центов.
      № 4. Маленькая серебряная монета. Достоинством в десять центов. Соединенные Штаты Америки.
      № 5. Серебряная монета. Круглая. Достоинством в двадцать пять центов. Соединенные Штаты Америки. Очень красивая.
      № 6. Большая серебряная монета. Круглая. Надпись - "Один доллар". Соединенные Штаты Америки. Весьма ценная.
      № 7. Старинная британская медная монета. По-видимому, эпохи Карактакуса. Очень тусклая. Надпись: "Victoria Dei gratia regina".* Весьма ценная.
      ______________
      * Виктория, королева божьей милостью (лат.).
      № 8. Серебряная монета. По-видимому, французская. Надпись: Funf Mark. Kaiser Wilhelm".*
      ______________
      * Пять марок. Император Вильгельм (нем.).
      № 9. Круглая серебряная монета. Очень стертая. Часть надписи: "Е Pluribus Unum".* По-видимому, русский рубль, но с той же степенью вероятности может оказаться японской иеной или шанхайским петухом.
      ______________
      * Из многих - одно (лат.).
      Вот все, что было в этой коллекции. Она продержалась у меня почти всю зиму, и я очень гордился ею. Но однажды вечером я взял свои монеты в город, чтобы показать их приятелю, и мы истратили № 3, № 4, № 5, № 6 и № 7, заказав скромный обед на двоих. После обеда я купил себе на одну иену сигар, а реликвию эпохи Калигулы превратил в такое количество подогретого виски, какое мне за нее дали. После этого я вдруг почувствовал прилив безрассудной отваги и опустил № 2 и № 8 в кружку для сбора денег на содержание больницы для детей бедняков.
      Следующей моей попыткой были ископаемые. За десять лет я раздобыл две штуки. Потом бросил это дело.
      Как-то один приятель показал мне очень интересную коллекцию старинного, редкого оружия, и некоторое время я бредил этой затеей. Мне удалось раздобыть несколько любопытных образчиков:
      № 1. Старый кремневый мушкет моего дедушки. (Он много лет употреблял его на ферме вместо лома.)
      № 2. Старый сыромятный ремень моего отца.
      № 3. Старинный индейский наконечник стрелы, найденный мною в тот день, когда я начал коллекционировать оружие. Похож на треугольный камень.
      № 4. Старинный индейский лук, найденный мною за лесопилкой на следующий день после того, как я начал собирать свою коллекцию. Напоминает прямую ветку вяза или дуба. Забавно думать, что, быть может, этот самый лук фигурировал в свирепой схватке между какими-нибудь дикими племенами.
      № 5. Каннибальский нож или кинжал с прямой рукояткой. Найден на островах Тихого океана. Читатель содрогнется от страха, когда узнает, что это грозное оружие, которое я купил на третий день после того, как начал собирать свою коллекцию, было выставлено в захудалой лавчонке в качестве обыкновенного кухонного ножа. Глядя на него, невольно представляешь те ужасные сцены, свидетелем коих он, несомненно, был.
      Эта коллекция хранилась у меня очень долго - до тех пор, пока в минуту безумного увлечения я не преподнес ее некоей молодой леди по случаю нашей помолвки. Но мой дар показался ей чересчур претенциозным, и наши отношения постепенно утратили свою сердечность.
      В итоге я склонен посоветовать начинающему коллекционеру ограничиться собиранием монет. Я же коллекционирую теперь американские банкноты (предпочтительно эпохи Тафта*) и нахожу это занятие чрезвычайно увлекательным.
      ______________
      * Уильям Тафт (1857 - 1930) - американский государственный деятель, президент США (1909 - 1913).
      КАК ПИСАТЬ РОМАНЫ
      Предположим, что на первых страницах современного душещипательного романа, где изображен страшный поединок между молодым лейтенантом Гаспаром де Во и Хеари Ханком, главарем шайки итальянских разбойников, вы читаете приблизительно следующее:
      "Неравенство сил противников было очевидно. С возгласом, в котором прозвучали ярость и презрение, высоко подняв меч и зажав кинжал в зубах, огромный бандит бросился на своего бесстрашного соперника. Де Во казался почти подростком, но он не дрогнул перед натиском врага, доныне считавшегося непобедимым. "Боже великий! - вскричал фон Смит. - Он погиб!"
      Вопрос. Скажите откровенно, на кого из участников этого боя вы хотите поставить?
      Ответ. На де Во. Победит он. Хеари Ханк швырнет его на одно колено и с диким возгласом "Капут!" приставит кинжал к его груди, но в эту секунду де Во сделает неожиданный выпад (один из тех выпадов, которым он научился еще в родительском доме, штудируя учебник по фехтованию) и...
      Вопрос. Отлично. Вы ответили правильно. Идем дальше. Предположим, что на следующих страницах де Во, убив Хеари Ханка, оказывается вынужденным покинуть родные края и бежать на восток, в пустыню. Разве это не внушает вам опасений за его жизнь?
      Ответ. Честно говоря, нет. С де Во ничего не случится. Его имя стоит на титульном листе книги, и вам никак нельзя его убить.
      Вопрос. Если так, слушайте далее: "Солнце Эфиопии безжалостно сжигало пустыню, когда погруженный в раздумье де Во, сидя на верном слоне, продолжал свой путь. Со своего возвышения он зорко осматривал необозримые пески. Внезапно какой-то одинокий всадник показался на горизонте. За ним второй, третий, потом еще шесть, и через несколько мгновений вся эта толпа одиноких всадников набросилась на де Во. Раздались дикие крики "Аллах!", треск ружейных выстрелов. Де Во соскользнул со спины слона и рухнул на песок, а испуганный слон заметался в разных направлениях. Пуля попала де Во прямо в сердце". Ну, что вы на это скажете? Уж теперь-то де Во убит?
      Ответ. Прошу извинить меня, но де Во не умер. Пуля действительно попала ему прямо в грудь, да, прямо в грудь, но она скользнула по семейной библии, которую он носил в кармане жилета на случай болезни, повредила несколько гимнов, лежавших в заднем кармане, и сплющилась, наткнувшись на записную книжку, в которой де Во вел дневник и которую носил в рюкзаке.
      Вопрос. Но если, несмотря ни на что, де Во все еще остался жив, вы не можете не понимать, что вряд ли он уцелеет после смертоносного укуса донголы в джунглях.
      Ответ. Ничего ему не сделается. Дружески расположенный араб отнесет его в палатку шейха.
      Вопрос. Кого напомнит шейху де Во?
      Ответ. Ну, разумеется, его любимого сына, исчезнувшего много лет назад.
      Вопрос. Уж не был ли этим сыном Хеари Ханк?
      Ответ. Безусловно. Это ясно каждому, кроме шейха, который, ничего не подозревая, исцеляет де Во. Он исцеляет его с помощью травы, носящей простое, изумительно простое название, известное, однако, одному только шейху. С тех пор как шейх начал лечиться этой травой сам, он не признает никакой другой.
      Вопрос. Шейх неминуемо узнает плащ, который носит де Во, и в связи с этим у него возникнут подозрения по поводу смерти Хеари Ханка. Повлечет ли это за собой смерть де Во?
      Ответ. Нет. К этому времени молодому лейтенанту становится ясно, что убить его нельзя и что читатель осведомлен об этом. Он решает расстаться с пустыней. Его поддерживает мысль о матери, а также об отце, седом, сгорбленном старце... Интересно, горбится ли он до сих пор или уже перестал? А по временам он вспоминает о другом существе, которое для него значит больше, чем даже отец, - о той, которая... Впрочем, хватит... Де Во возвращается в свой старинный особняк в Пикадилли.
      Вопрос. Что произойдет, когда де Во вернется в Англию?
      Ответ. Произойдет следующее: "Тот, который десять лет назад покинул Англию безусым юнцом, вернулся бронзовым от загара, сильным мужчиной. Но кто встречает его радостной улыбкой? Неужели та девочка, правда умненькая, но ничем не примечательная девочка, подруга его детских игр, - неужели она могла превратиться в эту восхитительную, изящную девушку, к ногам которой склоняется половина самых знатных женихов Англии? "Неужели это она?" - с изумлением вопрошает себя де Во".
      Вопрос. Это она?
      Ответ. Ну, разумеется, она. Это она, а это он, а вот они оба. Такая девица не стала бы ждать так долго - целых пятьдесят страниц, - если бы это не было ей нужно.
      Вопрос. Очевидно, вы уже догадались, что между восхитительной особой к молодым лейтенантом возникнет роман. Как по-вашему - будет этот роман протекать совершенно гладко, без всяких осложнений?
      Ответ. О нет! Я убежден, что после той сцены, которая привела героя в Лондон, автор не успокоится до тех пор, пока не введет в роман следующую сакраментальную сцену: "Пораженный кошмарным открытием, Гаспар де Во долго и бесцельно бродил по темным улицам, пока не оказался вдруг на Лондонском мосту. Он перегнулся через парапет и взглянул вниз на бурлящую воду. В шуме спокойных, но стремительных волн было нечто такое, что как будто манило, влекло его к себе. А почему бы и нет, в конце концов? Несколько секунд де Во стоял в нерешимости".
      Вопрос. Бросится он в воду?
      Ответ. Плохо же вы знаете Гаспара! Он будет стоять в нерешимости ровно столько, сколько это необходимо, а потом, выдержав жестокую борьбу с самим собой, призовет на помощь все свое мужество и убежит с моста.
      Вопрос. Должно быть, нелегко ему было отказаться от мысли прыгнуть в воду?
      Ответ. Еще бы! Многие из нас настолько малодушны, что сразу прыгнули бы, но Гаспар не таков. А кроме того, у него еще осталось немножко целебной травы шейха. И он начинает жевать ее.
      Вопрос. Но что же все-таки случилось с де Во? Может быть, он съел что-нибудь неподходящее?
      Ответ. Нет, дело не в еде. Дело в ней. Удар нанесен с этой стороны. Ей не нужны люди, опаленные солнцем; ее не прельстишь загаром. Она собирается выйти замуж за герцога, и молодой лейтенант оказывается вне игры. Дело в том, что современные романисты стоят выше счастливых концов. На закуску им нужны трагедия и разбитая жизнь. Чтобы было пострашнее.
      Вопрос. Чем же кончится книга?
      Ответ. Ну... де Во вернется в пустыню, бросится на шею к шейху и поклянется, что станет для него вторым Хеари Ханком. В конце будет панорама пустыни: шейх со своим вновь обретенным сыном стоят у входа в палатку, солнце заходит за пирамиду, а верный слон Гаспара лежит у его ног, с безмолвной преданностью глядя ему в глаза.
      ОНИ ВЫБИЛИСЬ В ЛЮДИ
      Оба они были, что называется, удачливые дельцы - люди с круглыми, лоснящимися физиономиями, с кольцами на жирных, похожих на сосиски пальцах, с необъятными животами, выпиравшими из широких жилетов. Они сидели сейчас друг против друга за столиком в первоклассном ресторане и мирно беседовали в ожидании официанта, которому собирались заказать обед. Разговор зашел о далеких днях молодости и о том, каким образом каждый из них начинал жизнь, впервые очутившись в Нью-Йорке.
      - Знаете, Джонс, - сказал один из них, - мне никогда не забыть первых нескольких лет, которые я провел в этом городе. Да, черт возьми, это было нелегко! Известно ли вам, сэр, что когда я впервые попал сюда, весь мой капитал равнялся пятидесяти центам, все имущество состояло из того тряпья, что было на мне, а ночевать мне приходилось - хотите верьте, хотите нет - в порожнем бочонке из-под дегтя. Нет, сэр, - продолжал он, откидываясь на спинку кресла и щуря глаза с выражением человека, видавшего виды, - нет, сэр, такой субъект, как вы, избалованный роскошью и легкой жизнью, не имеет ни малейшего представления о том, что значит ночевать в бочонке из-под дегтя, да и о других вещах такого рода.
      - Милейший Робинсон, - с живостью возразил его собеседник, - если вы воображаете, что мне не пришлось испытать нужду и лишения, то жестоко ошибаетесь. Когда я впервые вошел в этот город, у меня, сэр, не было и цента - ни единого цента, а что касается жилья, то я месяцами ночевал в старом ящике от рояля, валявшемся за оградой какой-то фабрики. И вы еще говорите мне о нужде и лишениях! Возьмите мальчишку, который привык к хорошему теплому бочонку из-под дегтя, посадите его на ночку-другую в ящик от рояля, и тогда...
      - Знаете, дружище, - с легким раздражением перебил его Робинсон, теперь мне ясно, что вы ничего не смыслите в бочонках. Да пока вы лежали, уютненько развалившись в своем ящике от рояля, я в зимние ночи трясся на сквозняке в своем бочонке - ведь в нем, как и во всяком бочонке, естественно, имелась дыра для затычки на самом дне.
      - На сквозняке! - вызывающе хмыкнул Джонс. - На сквозняке! Да не говорите мне, пожалуйста, о сквозняках. В том ящике, о котором рассказываю я, была оторвана целая доска - да еще с северной стороны. Бывало, сижу я там по вечерам и зубрю уроки, а снег так и валит прямо на меня. Толщина слоя доходила до фута... И все-таки, сэр, - продолжал он более спокойным голосом, - хоть вы, я знаю, и не поверите мне, но самые счастливые дни моей жизни протекли именно в этом старом ящике. Ах, что это было за славное времечко! Светлые, чистые, невинные дни! Бывало, проснешься утром и просто захохочешь от радости. Вот вы, уж конечно, не вынесли бы такого образа жизни.
      - Это я-то не вынес бы! - с яростью вскричал Робинсон. - Это я-то, черт побери! Да я просто создан для такой жизни! Я и сейчас мечтаю хоть немного пожить так. Что же касается душевной чистоты, то держу пари, что у вас не было и десятой доли той чистоты, какая была у меня. Да что я говорю десятой? Пятнадцатой, тридцатой! Вот это была жизнь! Разумеется, вы мне не поверите и скажете, что все это ложь, а между тем я отлично помню вечера, когда у меня в бочонке сидели по два, а то и по три приятеля, и мы за полночь дулись в карты при свете огарка.
      - По два или по три! - рассмеялся Джонс. - Да знаете ли вы, дорогой мой, что у меня в моем ящике от рояля сиживало по полдюжине ребят? Сначала мы ужинали, потом играли в карты. Вот! А кроме того - в шарады, в фанты и черт его знает во что еще! Ах, что это были за ужины! Клянусь Юпитером, Робинсон, вы, горожане, испортившие себе пищеварение всякими изысканными яствами, и представления не имеете, с каким аппетитом человек может уплетать картофельные очистки, корку засохшего пирога или...