(Точнее с одним из шестнадцати величайших наших актеров)
      Великий актер – а надо сказать, что добиться интервью с ним стоило большого труда, – принял нас в тиши своей библиотеки. Он сидел в глубоком кресле и был настолько погружен в свои мысли, что даже не заметил нашего приближения. На коленях у него лежала кабинетная фотография – его собственная фотография, – и он всматривался в нее, словно пытаясь проникнуть в ее непроницаемую тайну. Мы успели также разглядеть изображавшую Актера прекрасную фотогравюру, которая стояла на столе, между тем как великолепный портрет его, написанный пастелью, свисал на шнуре с потолка. Мы сели на стулья, вынули блокноты, и лишь тогда Великий актер поднял на нас глаза.
      – Интервью? – произнес он, и мы с болью услышали оттенок усталости в его голосе.– Еще одно интервью?
      Мы поклонились.
      – Реклама! – проговорил он, скорее про себя, чем обращаясь к нам. – Реклама! И зачем только нам, актерам, вечно навязывают ее, эту рекламу?
      – Мы вовсе не собираемся, – начали мы извиняющимся тоном, – опубликовывать хоть одно слово из того...
      – Что?! – вскричал Великий актер. – Вы не буде те печатать это интервью? Не будете публиковать его? Тогда какого же...
      –Не будем публиковать без вашего согласия, – пояснили мы.
      – Ах, так, – проговорил он устало. – Без моего согласия... Что ж, я вынужден согласиться. Мир ждет этого от меня. Печатайте, публикуйте все, что хотите. Я равнодушен к похвалам и не забочусь о славе. Меня оценят грядущие поколения. Но только не забудьте, – добавил он уже деловым тоном, – не забудьте заблаговременно прислать мне корректуру, чтобы я мог в случае надобности внести туда все необходимые по правки.
      Мы поклонились в знак согласия.
      – А теперь, – начали мы, – позвольте задать вам несколько вопросов по поводу вашего мастерства. Прежде всего, в какой области драматургии сильнее всего, по вашему собственному мнению, проявляется ваш гений – в трагедии или в комедии?
      – И тут и там, – сказал Великий актер.
      – Другими словами, – продолжали мы, – ваш гений не превалирует ни в одной из них?
      – Нет... – ответил он, – мой гений превалирует и в той и в другой.
      – Простите, пожалуйста, – сказали мы. – Должно быть, мы выразились не совсем точно. Мы хотели сказать – если сформулировать нашу мысль яснее, – что, по-видимому, вы не считаете свою игру более сильной в одном жанре, нежели в другом.
      – Да, нет же...– ответил Великий актер, выбрасывая вперед руку (великолепный жест, который мы знали и любили уже много лет!) и одновременно величественным движением львиной головы откидывая львиную гриву со своего львиного лба. – Нет... Я одинаково силен в обоих жанрах. Мой гений требует и трагедии и комедии...
      – Ах, вот что! – сказали мы, наконец-то уразумев смысл сказанного.– Значит, вот почему вы собираетесь вскоре выступить в пьесах Шекспира – воплотить его характеры на сцене?
      Великий актер нахмурился.
      – Правильнее было бы сказать, что характеры Шекспира найдут во мнесвое воплощение, – возразил он.
      – О, конечно, конечно, – прошептали мы, устыдившись собственной тупости.
      – Я намерен выступить в роли Гамлета, – продолжал Великий актер. – И, позволю себе сказать, это будет совершенно новый Гамлет.
      – Новый Гамлет! – вскричали мы в восторге. – Новый Гамлет? Неужели это возможно?
      – Вполне, – ответил Великий актер, снова встряхивая своей львиной гривой. – Я посвятил изучению этой роли многие годы. Толкование роли Гамлета было до сих пор совершенно неправильным.
      Мы сидели потрясенные.
      – До сих пор все актеры, – продолжал Великий актер, – я бы сказал – все так называемые актеры(я имею в виду тех актеров, которые пытались играть эту роль до меня), – изображали Гамлета совершенно не верно. Они изображали его одетым в черный бархат.
      – Да, да! – вставили мы.– Это правда: в черный бархат!
      – Так вот, это абсурд! – заявил Великий актер. Он протянул руку и снял с книжной полки три фолианта – Это абсурд, – повторил он.– Вы когда-нибудь изучали елизаветинскую эпоху?
      – Простите, какую эпоху? – скромно переспросили мы.
      – Елизаветинскую. Мы безмолвствовали.
      – Или дошекспировскую трагедию? Мы опустили глаза.
      – Если бы вы изучали все это, вам было бы известно, что Гамлет в черном бархате – просто нелепость. Во времена Шекспира – будь вы в состоянии понять меня, я бы мог доказать вам это сию же минуту, – во времена Шекспира никто не носил черный бархат. Его попросту не существовало.
      – В таком случае, как же представляете себе Гамлета вы? -спросили мы, заинтригованные, озадаченные, но в то же время преисполненные восхищения.
      – В коричневомбархате, – сказал Великий актер.
      – Великий боже!– вскричали мы.– Да это же открытие!
      – Да, открытие, – подтвердил он.– Но это лишь часть моей концепции. Основное преобразование будет заключаться в моей трактовке того, что я, пожалуй, назвал бы психологией Гамлета.
      – Психологией! – повторили мы.
      – Да, психологией. Чтобы сделать Гамлета понятным зрителю, я хочу показать его как человека, согнувшегося" под тяжким бременем. Его терзает Weltschrrverz. Он несет на себе весь груз Zeitgeist. В сущности, его угнетает извечное отрицание.
      – Вы хотите сказать, – вставили мы, пытаясь говорить как можно увереннее, – что все это ему не по силам?
      – Воля его парализована, – продолжал Великий актер, не обратив на нашу реплику никакого внимания. – Он устремляется в одну сторону, а его бросает в другую. То он падает в без дну, то уносится в заоблачные дали. Его ноги ищут опоры и не находят ее.
      – Поразительно! – сказали мы.– Но чтобы изобразить все это, вам, очевидно, понадобятся разные сложные конструкции?
      – Конструкции! – вскричал Великий актер с львиным хохотом. – Конструкции мысли, механизм энергии и магнетизма...
      – Ах, вот что, – сказали мы.– Электричество...
      – Да нет...– возразил Великий актер.– Вы опять не поняли меня. Я создаю образ исключительно своим исполнением. Возьмем, например, знаменитый монолог о смерти. Вы помните его?
      – Быть или не быть? – начали мы.
      – Стоп!– сказал Великий актер.– А теперь подумайте. Это монолог. Именно монолог. Тут-то и кроется ключ к пониманию образа. Это нечто такое, что Гамлет говорит самому себе. В моей интерпретации ни одно слово фактически не произносится. Все происходит в полнейшем, абсолютном молчании.
      – Но каким же образом, – спросили мы с изумлением, – удается вам передать всю эту гамму мыслей и чувств?
      – Исключительно с помощью мимики.
      Великий боже! Возможно ли? Мы снова начали всматриваться, на этот раз с напряженным вниманием, в лицо Великого актера. И, содрогнувшись, мы поняли, что он могсделать это.
      – Я выхожу на сцену так, -продолжал он, – и начинаю монолог... Теперь, прошу вас, следите за моим лицом.
      С этими словами Великий актер скрестил руки и встал в позу; отблески волнения, возбуждения, надежды, сомнений и отчаяния появлялись, сменяя, мы бы даже сказали – сметая друг друга, на его лице.
      – Изумительно!– прошептали мы.
      – Строки Шекспира, – сказал Великий актер, когда лицо его вновь обрело свое обычное, спокойное выражение, – не нужны, совершенно не нужны – во всяком случае, когда играю я. Эти строки – не более как обычные сценические ремарки. Я опускаю их. И делаю это очень и очень часто. Возьмем, например, всем известную сцену, в которой Гамлет держит в руке череп. Шекспир сопровождает ее такими словами: «Увы, бедный Йорик! "Я знал его...»
      – Да, да! – невольно подхватили мы.– «Человек бесконечно остроумный...»
       – Увас отвратительная интонация, – сказал Актер.– Ну, слушайте дальше. В моей интерпретации я обхожусь без слов. Без единого слова. Спокойно и очень медленно я прохожу по сцене, держа череп в руке. Потом прислоняюсь к боковой колонне и смотрю на череп, не нарушая молчания.
      – Изумительно! – сказали мы.
      – Затем, с предельной выразительностью, я перехожу на середину сцены, сажусь на простую деревянную скамью и некоторое время сижу там, глядя на череп.
      – Необыкновенно!
      – А потом отступаю в глубь сцены и ложусь на живот, продолжая держать череп перед глазами. Пробыв несколько минут в этом положении, я медленно ползу вперед, передавая движениями ног и живота всю печальную историю Йорика. Под конец, все еще не выпуская черепа из рук, я поворачиваюсь к зрителям спиной и с помощью судорожных движений лопаток передаю страстную скорбь Гамлета, потерявшего друга.
      – Как!– вскричали мы вне себя от восторга. – Да ведь это уже не открытие, это откровение!
      – Это и то и другое, – сказал Великий актер.
      – И значение его состоит в том, – продолжали мы, – что вы вполне можете обойтись без Шекспира.
      – Именно так. Без Шекспира. Без него я могу дать больше. Шекспир связывает меня. То, что я хочу пере дать, – это не Шекспир, это нечто более значительное, более всеобъемлющее, более... я бы сказал, более грандиозное...
      Великий актер умолк, а мы ждали с поднятыми карандашами. Потом глаза его засверкали, в них появилось нечто похожее на экстаз, и он прошептал:
      – В сущности, то, что я хочу передать, это мое я. Проговорив это, он застыл на месте – безмолвный, недвижимый. Мы осторожно опустились на четвереньки и тихо поползли к двери, а потом – вниз, по ступенькам лестницы, держа блокноты в зубах.

       – супругами Эдвином и Этелиыдой Афтерсот – в недрах их восхитительного семейного очага
      Мы имели удовольствие получить интервью у супругов Афтерсот в их прекрасном загородном доме на берегу Вунегенсет. По дружескому предложению хозяев мы пешком проделали те четырнадцать миль, которые отделяли их дом от ближайшей железнодорожной станции. Да, именно так: узнав о нашем намерении посетить их, они сразу предложили нам пройтись пешком. «К сожалению, мы лишены возможности послать за вами автомобиль, – написали они. – На дорогах до того пыльно,' что мы боимся, как бы наш шофер не запылился».
      Эта трогательная заботливость может послужить ключом к разгадке их характеров.
      Дом супругов Афтерсот – восхитительное старинное здание, выходящее окнами в большой сад, который, в свою очередь, выходит на широкую площадку, выходящую на реку.
      Прославленный писатель встретил нас у ворот. Мы ждали, что автор «Энджел Риверс» и «Сада желаний» окажется бледным, меланхолическим субъектом (мы не редко обманываемся в своих ожиданиях, когда идем брать интервью). Нам не удалось сдержать возглас изумления (и, надо признаться, мы редко удерживаемся от подобных возгласов), когда мы увидели плотного здоровяка, который, если верить его собственным словам, весил сто стонов (кажется, он так и сказал – стонов) без башмаков.
      Он сердечно поздоровался с нами.
      – Пойдемте, посмотрим моих свиней, – сказал он.
      – Нам, собственно, хотелось задать вам несколько вопросов по поводу ваших книг, – начали, было, мы, шагая по дорожке.
      – Сначала посмотрим свиней, – сказал он.– А вы не занимаетесь свиноводством?
      Во время наших интервью мы всегда стремимся быть специалистами по всем вопросам, волнующим нашего собеседника, но тут нам пришлось сознаться, что в свиноводстве мы смыслим не слишком много.
      – Так, может быть, вы что-нибудь смыслите в собаководстве? – спросил Великий писатель.
      – К сожалению, нет, – ответили мы.
      – А как насчет пчеловодства? – спросил он.
      – Вот это нам знакомо, – ответили мы (как-то раз нас покусали пчелы).
      – В таком случае давайте пройдем прямо к ульям, – предложил он.
      Мы уверили его, что предпочли бы посетить ульи несколько позже.
      – Тогда идемте в хлев, – сказал Великий писатель. И добавил:– Вероятно, вы плохо представляете себе, как выращивают молодняк.
      Мы покраснели. Мы ясно увидели перед собой пять детских головок, склонившихся над столом, – пять детских головок, ради которых– чтобы заработать им на хлеб – мы и взялись за эти интервью.
      – Вы правы, – сказали мы.– Мы плохо представляем себе, как выращивают молодняк.
      – Ну что? – спросил Великий писатель, когда мы до брались до места назначения.– Нравится вам этот хлев?
      – Очень, – ответили мы.
      – Я поставил здесь новый сток, выложенный кафелем. По собственным чертежам. Вы заметили, какая тут чистота? Все благодаря стоку.
      Признаться мы этого не заметили.
      – Боюсь, – сказал Писатель, – что свиньи еще спят.
      Мы попросили его ни в коем случае не будить их. Он сказал, что сейчас откроет маленькую боковую дверку, чтобы мы могли пролезть в хлев на четвереньках. Но мы постарались убедить его, что у нас нет ни малейшего желания нарушать покой этих зверушек.
      – Нам бы очень хотелось, – сказали мы, – услышать от вас хоть что-нибудь о методах вашей работы – о том, как вы пишете романы.
      Последнюю фразу мы произнесли с необыкновенной горячностью. Дело в том, что, помимо прямой цели нашего интервью, у нас была еще и другая цель – нам страшно хотелось узнать, как пишутся романы. Если бы нам удалось ознакомиться с этим процессом, пожалуй, мы сели бы за роман и сами.
      – Сначала взгляните на моих быков, – сказал Писатель.– Вот здесь, в этом загоне стоит пара бычков, которые непременно вам понравятся.
      Мы нисколько в этом не сомневались.
      Он подвел нас к низенькой зеленой ограде. Два свирепых животных стояли за ней и жевали зерно. Не переставая жевать, они выкатили на нас свои круглые глаза.
      – Ну что, разве они невеликолепны? – спросил он.
      Мы ответили, что это великолепные быки, что именно такими мы и представляли себе лучших быков на свете.
      – Не хотите ли войти в загон? – предложил Писатель, открывая дверку.
      Мы попятились. К чему тревожить этих животных? Великий писатель заметил наши колебания.
 
 
      – Не бойтесь, – сказал он. – Они вряд ли тронут вас. Я каждое утро без малейших опасений посылаю к ним моего работника.
      Мы с восхищением взглянули на Знаменитого писателя. Нам стало ясно, что, подобно другим писателям, актерам и даже мыслителям нашего времени, этот человек прекраснодушен и правдив, как сама природа.
      Но все же мы покачали головой.
      – Быки, – пояснили мы Великому писателю, – это не та область, исследованием которой мы намерены заняться. Нам желательно узнать кое-что о методах вашейработы.
      – О методах моей работы? – переспросил он, от ходя вместе с нами от загона. – Да, по правде сказать, я и сам не знаю, есть ли у меня какие-нибудь методы.
      – Какой план или метод применяете вы, – повторили мы, вынимая блокноты и карандаши, – когда начинаете новый роман?
      – Как правило, – сказал Писатель, – я прихожу сюда и сижу в хлеву до тех пор, пока не нахожу нужных мне героев.
      – И долго вы здесь сидите? – спросили мы.
      – Не особенно. Как правило, спокойно посидев пол часика среди свиней, я нащупываю хотя бы одного своего героя– главного.
      – А что вы делаете потом?
      – Ну, а потом я обычно закуриваю трубку и отправляюсь на пчельник за сюжетом.
      – И вы находите его?
      – Неизменно. Потом, сделав кое-какие заметки, яберу своихлаек и отправляюсь с ними на прогулку, миль этак за десять, после чего спешу домой, чтобы успеть обойти все стойла и повозиться с бычками.
      Мы вздохнули. Увы! Писание романов представлялось нам теперь еще более недосягаемой мечтой, чем когда бы, то ни было прежде.
      – Должно быть, в вашем хозяйстве есть и козел? – спросили мы.
      – Ну, еще бы! Превосходный экземпляр. Не хотите ли взглянуть?
      Мы покачали головой. Очевидно, разочарование отразилось на наших лицах. Вечная история. Мы чувствовали, что метод, с помощью которого писались знаменитые современные романы – при участии козлов, собак, свиней и молодых быков, – был вполне правилен и даже полезен для здоровья их авторов. Но мы чувствовали также, что он, этот метод, не для нас.
      Мы позволили себе задать еще один вопрос.
      – В котором часу вы встаете?– спросили мы.
      – Между четырьмя и пятью, – ответил Писатель.
      – И, конечно, сразу идете купаться – и летом и зимой?
      – Конечно.
      – И, должно быть, – сказали мы с плохо скрываемой горечью, – вы предпочитаете, чтобы слой льда был как можно толще?
      – О, разумеется.
      Мы умолкли. Мы давно уже уяснили себе причину наших жизненных неудач, но было больно лишний раз убедиться в собственной неполноценности. Этот «ледяной» вопрос стоял на нашем пути уже сорок семь лет.
      Как видно, Великий писатель заметил наше удрученное состояние.
      – Пойдемте в дом, – сказал он.– Жена угостит вас чашкой чая.
      Через несколько минут мы забыли обо всех наших горестях, оказавшись в обществе одной из самых очаровательных chatelaines, каких нам когда-либо посылала судьба.
      Мы уселись на низкие табуреты рядом с Этелнндой Афтерсот, которая, со свойственным ей изяществом, царила за чайным столом.
      – Итак, вы хотите познакомиться с методами моей работы?– спросила она, ошпаривая нам ноги горячим чаем.
      – Да, – ответили мы, вынимая блокноты и обретая некоторую долю прежнего энтузиазма.
      Пусть люди обливают нас горячим чаем, лишь бы они по-человечески обращались с нами.
      – Не можете ли вы сказать, – начали мы, – какого метода вы придерживаетесь, начиная роман?
      – Я всегда начинаю с изучения, – ответила Этелинда Афтерсот.
      – С изучения? – переспросили мы.
      – Да. Я имею в виду – с изучения подлинных фактов. Возьмите, например, мои «Страницы из жизни прачки». Еще по чашечке чая?
      – Нет, нет, – сказали мы.
      – Так вот, чтобы написать эту книгу, я два года проработала в паровой прачечной.
      – Два года! – воскликнули мы. – Но зачем же?
      – Чтобы почувствовать атмосферу.
      – Пара? – спросили мы.
      – О нет, – ответила миссис Афтерсот. – Паром я занималась отдельно. Я прошла курс в технической школе.
      – Возможно ли? – удивились мы, снова упав духом.– Разве все это было необходимо?
      – Не знаю, как можно было бы писать иначе! Вы, конечно, помните, что в моем романе действие начинается в котельной? Чаю?
      – Да, – сказали мы, поспешно убирая ноги. – Нет, нет, большое спасибо.
      – Итак, вы сами видите, что в качестве единственно возможной point d'appui необходимо было с самого начала дать описание внутренней части котла.
      Мы кивнули в знак согласия.
      – Мастерское произведение! – сказали мы.
      – Моя жена, – вмешался Великий писатель, который в это время чинил набор искусственной насадки для ловли форелей, ухитряясь при этом жевать бутерброд и кормить им огромного датского дога, голова которого лежала у него на коленях, – моя жена необычайно трудолюбива.
      – И вы всегда работаете таким методом? – спросили мы.
      – Всегда, – ответила она. – Чтобы написать «Вязальщицу Фредерику», я полгода провела на вязальной фабрике. Перед тем как написать «Маргариту из глинобитного домика», я посвятила много месяцев специальному исследованию.
      – Исследованию чего? – спросили мы.
      – Исследованию глины. Я училась формовке. Видите ли, для того чтобы написать такого рода книгу, необходимо прежде всего основательно изучить глину -всевозможные сорта глины.
      – А над чем вы собираетесь работать в ближайшем будущем? – спросили мы.
      – Следующая моя книга, – сказала Писательница, – будет посвящена исследованию... чаю?.. исследованию производства маринадов. Это совершенно новая тема.
      – Какая увлекательная сфера деятельности! – прошептали мы.
      – И, главное, совершенно новая. Некоторые из наших писателей отобразили бойню, а в Англии многие отобразили джем. Но пока еще никто не отобразил маринад. Я была бы очень рада, если бы мне удалось, – добавила Этелинда Афтерсот со свойственной ей очаровательной скромностью, – сделать этот роман первым в серии маринадных романов и, быть может, описывая район маринадной промышленности, проследить судьбу целой рабочей семьи, занимающейся производством маринадов на протяжении четырех или пяти поколений.
      – Четырех или пяти! – с восторгом вскричали мы.– Возьмите лучше десять! А есть ли у вас какие-нибудь дальнейшие планы?
      – О да, – с улыбкой ответила Писательница.– Я всегда составляю планы на много лет вперед. После этой книги я хочу заняться изучением каторжной тюрьмы – разумеется, изнутри.
       – Изнутри?-с содроганием воскликнули мы.
      – Да. Для этого мне, конечно, придется на два или на три года попасть в тюрьму.
      – Но как же вы попадете туда? – спросили мы, с ужасом наблюдая спокойную решимость этой хрупкой женщины.
      – Я буду требовать этого по праву, – ответила она спокойно.– Я приду к лицам, облеченным властью, во главе целого отряда пылающих энтузиазмом женщин и потребую, чтобы меня посадили за решетку. Надеюсь, после того, что уже сделано мною, я могу рассчитывать на это.
      – Разумеется, – горячо поддержали мы ее.
      И поднялись, собираясь уходить.
      Чета писателей дружески пожала нам руки, Мистер Афтерсот проводил нас до парадной двери и показал кратчайший путь, который шел мимо пчелиных ульев и должен был вывести нас через выгон, где паслись быки, прямо на шоссе.
      Мы уходили в сгущавшейся темноте вечера с чувством удивительного спокойствия. Решение наше было окончательным и непреложным. Нет, писание романов -. не наш удел. Мы должны добиваться каторжной тюрьмы каким-нибудь другим способом.