Пример можжевельника даёт нам право рассматривать действующих лиц этой истории как вымышленных героев литературного произведения. Пользуясь этим правом, можно сказать, что образы хозяйственных работников не продуманы автором.
      В чём могла состоять полезная роль Мариэтты Шагинян в "Главсланце"? Кроме доводов специального характера, существуют общие правила. Представим себе, что начальник учреждения на время утратил чувство нового, а Мариэтта Шагинян в качестве представителя печати напомнила ему общее и чрезвычайно важное правило о поддержке ценной инициативы. Начальник заколебался, и победа новаторов производства была обеспечена.
      Для театральной пьесы этого, может быть, достаточно. С точки зрения практики, когда речь идёт о миллионах, принадлежащих народу, здесь нехватает одного важного звена. Прежде чем повернуть фронт, начальник должен был убедиться в неправильности своих прежних расчётов, иначе его поведение очень похоже на поведение того купца, который излечился от пьянства, услышав колокольный звон. У Островского Пётр Ильич других резонов не понимал, но глава большого советского учреждения, конечно, понимает, что в делах, касающихся государственной пользы, нужен точный расчёт, а не колокольный звон. Общее правило о поддержке новаторов производства нельзя применять, минуя конкретное содержание дела. Если смелую инициативу новаторов нужно поддерживать, то отсюда ещё не следует, что нужно поддерживать инициативу работников шахты Кукрусе. Докажите сначала - с цифрами в руках, - что эта инициатива действительно является ценной.
      Мариэтта Шагинян пересказывает практические доводы главного инженера, но эти доводы были известны начальнику и до её появления в "Главсланце". От себя писательница прибавила только психологический анализ: "люди обжились, "обработались" на своём месте, развили энергию, сладились, - а тут вдруг сворачивай всё и уходи". Действительно, очень досадно. И всё же, почему мы должны думать, что эти мотивы ведут к "революции в сложившейся технике и экономике эксплуатации шахты", а не являются, например, признаком засилья местных интересов, отсутствия широкого государственного взгляда и нежелания ломать сложившийся уют? Чтобы решить этот вопрос, нужно конкретно исследовать предложение работников шахты Кукрусе, чем и занимался начальник в споре с главным инженером до появления на сцене литературы. Прочитав весь этот эпизод в "Дневнике писателя", можно подумать, что если бы Мариэтта Шагинян вступила на территорию "Главсланца" с другим лозунгом на устах, например, с требованием строгого соблюдения государственной дисциплины, то решение начальника могло остаться прежним и шахта Кукрусе была бы свёрнута.
      Напомним, что речь идёт об изображении действительности в "Дневнике писателя", а не о самой действительности. Очевидно, Мариэтта Шагинян всё же преувеличила свою роль и тем ослабила роль начальника. Одно из двух: либо слова писательницы подействовали на него, как колокольный звон на Петра Ильича, и он сразу понял, что все его прежние расчёты ошибочны, либо он решил махнуть рукой на пользу дела, чтобы не ссориться с литературой. В первом случае он импрессионист, действующий по наитию, а в руководстве хозяйственными делами это совсем не хорошо. Во втором случае и того хуже он привык считать, что одной правдой не проживёшь. В обоих случаях здесь есть над чем призадуматься, между тем Мариэтта Шагинян хвалит начальника за уступчивость. Почему же? Хозяйственные вопросы имеют своё объективное содержание. Его нельзя отменить, руководствуясь нашей доброй волей. Уступчивость в таких вопросах есть шатание, гнилая позиция. Литература, описывающая борьбу за передовое развитие народного хозяйства, не должна подсказывать мысль, что экономические вопросы можно решать и так и эдак, в зависимости от субъективного порыва.
      Если отбросить эти оговорки, то бесспорной заслугой Мариэтты Шагинян является поддержка новаторских предложений работников шахты Кукрусе. Другим примером дельной постановки вопроса может служить рассказ писательницы о халатном отношении к использованию мелкого сланца на газо-сланцевом комбинате в Кохтла-Ярве. Ещё во время споров о "старой знакомке" Мариэтта Шагинян узнала, что завод не принимает куски размером менее 25 миллиметров. Между тем механизация добычи приводит к увеличению выхода мелких кусков и сыпучей массы. Вследствие этого вокруг сланцевых шахт растут громадные отвалы, в которых лежат мёртвым грузом сотни тысяч тонн полезного топлива. С течением времени оно выветривается и теряет ценность.
      По просьбе работников "Главсланца" писательница поднимает этот вопрос в соседнем учреждении - "Главнефтегазе", которому подчинён комбинат Кохтла-Ярве. Но здесь её ждёт некоторое разочарование. Представитель этого управления твёрдо стоит на своей позиции, объясняя писательнице, что печи завода не приспособлены для мелкого сланца, а нарушение технических правил может привести к срыву выполнения плана, то есть снабжения Ленинграда газом, тем более, что комбинат находится ещё в стадии строительства и освоения технологических процессов.
      Все эти доводы не убеждают писательницу. Она сидит, что нужно спасти от гибели ценное топливо, государственную собственность. Работники управления и газо-сланцевого комбината откладывают проведение опытов, ссылаются на других, отговариваются техническими правилами. "Может ли советский, социалистический завод отмахиваться от этого, считать, что "моя хата с краю"?" Конечно, нет. Мариэтта Шагинян обращает внимание также на общую сторону этого дела. Проектные организации не учли, что добыча сланца механизируется - и вот, при общем подъёме технического уровня производства, растут ничем не оправданные потери. По мнению писательницы, это один из примеров противоречия в нашем хозяйстве.
      Случай с мелким сланцем позволяет автору сравнить два типа начальников. Во главе "Главсланца" стоит человек, мягкий по внешности и таком же по своим внутренним качествам. Он способен прислушиваться к чужому мнению, менять свои решения. В "Главнефтегазе" Мариэтта Шагинян имеет дело с работником другого типа. "При всей его артистической внешности, он далеко не мягкий человек". Разговаривать с ним оказалось не так просто. "Сбить его с установившихся позиций невероятно трудно". Писательница готова продолжать спор, но её собеседник решительно смотрит на часы и объявляет, что ему нужно ехать по вызову. Когда Мариэтта Шагинян вторично появляется в управлении, он надевает пальто, берётся за портфель. И всё это при наличии старого знакомства по курорту. В общем, этот хозяйственный работник не склонен менять свои решения, он "не станет прислушиваться и проверять то, в чём он уверен, разве что сама жизнь заставит его это сделать".
      Борьба за полезное применение мелкого сланца есть высшая точка дельной активности автора, отражённая в "Дневнике писателя". Но и здесь возможны прежние оговорки. В самом деле, автор требует, чтобы представитель "Главнефтегаза" поднял руки кверху и немедленно сдал свои "установившиеся позиции", как только в его кабинете появилась Мариэтта Шагинян с тетрадкой. Это невозможно. Вы хотите знать, почему он смотрит на часы и берётся за портфель? Да просто потому, что этот инженер, хорошо знающий своё дело, каким рисует его сама Мариэтта Шагинян, исчерпал все свои аргументы в беседе с технически неподготовленной, но уверенной в себе писательницей, и ещё потому, что он знает происхождение её идей: только вчера она слышала в соседнем учреждении о проблеме мелкого сланца, а сегодня уже строит теории и хочет "сбить его с установившихся позиций". Согласитесь, что опытный хозяйственный работник имеет право смотреть на эту лёгкость с некоторой иронией.
      Правда, в изображение Мариэтты Шагинян он выглядит консерватором, человеком, равнодушным к тому, что делается за пределами его ведомства. Но этот работник, видимо, не принадлежит к числу людей, которые боятся выглядеть так или иначе, а интересуется только пользой дела. Пусть жизнь его научит, если он не прав, как сурово и вместе с тем мягко предупреждает Мариэтта Шагинян. По крайней мере, от этой науки будет толк, гораздо больше толку, чем от готовности принять любое решение по принципу "куда ветер дует". Напомним ещё раз, что речь идёт о литературных персонажах "Дневника писателя" а не о действительных лицах.
      Переходя от литературы к действительности, можно сказать, что Мариэтта Шагинян слишком сурово судит о своём собеседнике с артистической внешностью и твёрдым характером. По существу, он также имеет некоторые основания удерживать свои позиции, В самом деле, проектные организации предвидели, что мелкий сланец пойдёт на электростанции. Так и делается, но два года назад, когда Мариэтта Шагинян занималась этим вопросом, эстонские электростанции ещё не нуждались в большом количестве топлива, а далеко возить его не имеет смысла. Сейчас положение настолько изменилось, что проблема мелкого сланца уходит в прошлое. Такие временные несоответствия бывают в хозяйственном развитии, и возводить их в ранг противоречия - значит употреблять громкие слова. Возможность гибели мелкого сланца, лежащего в отвалах, также сильно преувеличена автором "Дневника".
      Разумеется, два года назад Мариэтта Шагинян правильно подняла вопрос о необходимости как можно скорее двинуть вперёд дело промышленной утилизации мелкого сланца. Но в беседе с председателем "Главнефтегаза" писательница требует немедленного решения этого вопроса путём применения более мелких фракций в не приспособленных для этого печах, в порядке штурма, как говорят,- "по силе возможности". Именно отказ работников "Главнефтегаза" рисковать снабжением Ленинграда и высокой техникой комбината Кохтла-Ярве вызывает её возмущение. Не будучи специалистом, трудно сказать, кто прав в этом споре, но по наведённой справке выходит, что прав собеседник с артистической внешностью: опыты применения мелкого сланца в камерных печах Кохтла-Ярве были проведены и показали отрицательный результат.
      Так как нас интересует здесь не содержание дела само по себе, а метод работы Мариэтты Шагинян, то допустим, что представитель "Главнефтегаза" ошибался и применение мелкого сланца было вполне возможно без ущерба для техники и выполнения плана. Новаторы производства не останавливаются перед нарушением старых технических норм. Однако они опираются на другие, лучшие расчёты, на более высокую техническую культуру. Мариэтта Шагинян беспомощна в технических вопросах. Поэтому основной метод анализа, применяемый ею в "Дневнике писателя", - это риторика: "Но, может быть, и завод всё-таки прав? Газ давать надо, план выполнять надо, установить ритмическое производство надо, придерживаться какого-то принятого, наиболее удобного, стандарта надо? Да, всё это, конечно, обязательные вещи, но гибель государственного советского добра, народного добра - это тоже не такая вещь, чтоб спокойно глядеть на неё. Это всё равно что не тушить пожар у соседа".
      Каждый понимает, что доводы можно переставить и тогда результат будет другой. Например: "Мелкий сланец лежит, найти способ применить его для полезных целей - вещь обязательная, но план выполнять надо, ритмическое производство установить надо и т. д. Значит, и завод всё-таки прав". Не углубляясь в существо дела, можно каждый факт подвести под любую схему, прямую и обратную. "Пожар"- это сильное выражение. Но прежде всего чем вы собираетесь тушить пожар? Если шампанским, то оно дорого станет,- лучше вызвать пожарную команду. И потом, если нехорошо отказываться от тушения пожара у соседей, то ещё хуже вызвать у них пожар, а "Главнефтегаз" утверждает, что применение мелкого сланца может вызвать у него если не прямо пожар, то, во всяком случае, расстройство производственного процесса. Докажите, что это не так. Хорошо, что Мариэтта Шагинян начала с "Главсланца"; если бы она сначала зашла в "Главнефтегаз", её энергия (чего не бывает на свете!) могла быть направлена в другую сторону. В общем, все рассуждения на тему о мелком сланце - пустые фразы, пока мы не стали на почву конкретного анализа и знания дел
      Мариэтта Шагинян выбирает для вмешательства литературы в область практической жизни такие вопросы, в которых она едва ли может быть судьёй. Читатель готов принять за аксиому, что она трижды права и руководство "Главнефтегаза" действительно задерживало решение важной хозяйственной проблемы. И всё же метод решения таких проблем, вытекающий из уроков "Дневника писателя", имеет свою уязвимую сторону. Всем своим отношением к делу Мариэтта Шагинян подсказывает мысль, что из камня может потечь вода, а пяти хлебов достаточно, чтобы накормить пять тысяч человек,- нужно только сильно захотеть. Если бы работники народного хозяйства стали следовать этой подсказке, то их руководство свелось бы к известным приёмам: "кровь с носу", "душа с тебя вон", "мордой об стол" и т. д. Энергия - великая вещь, но нельзя забывать слова В. И. Ленина, сказанные им в его последней статье "Лучше меньше, Да лучше". Это слова о культуре, необходимой для строительства настоящего социалистического аппарата. "Тут ничего нельзя поделать нахрапом или натиском, бойкостью или энергией, или каким бы то ни было лучшим человеческим качеством вообще". Без знания дела - далеко не уйдёшь. "И тут нельзя забывать, что эти знания мы слишком еще склонны возмещать (или мнить, что их можно возместить) усердием, скоропалительностью и т. д. "[1]
      Мариэтте Шагинян не нужно доказывать важность культуры. Но культура в данном случае состоит не в цитатах из Гёте и Паскаля, а в изгнании прежде всего чрезмерной скоропалительности, якобы заменяющей знание дела. "Нахрап" - средство очень грубое, а Мариэтта Шагинян - человек образованный до утонченности. Она даже Паскаля цитирует "по старинному изданию" (как указывает сама писательница, чтобы этот факт не прошёл незамеченным). Тем не менее, крайности сходятся.
      Не трудно догадаться, что чрезмерная скоропалительность Мариэтты Шагинян является отражением некоторых реальных черт и привычных недостатков, встречающихся в самой жизни. Тем и любопытен "Дневник писателя", что он своей "скакнёй и прыготнёй" представляет известное общественное явление, которое можно назвать обломовщиной наизнанку. Когда автор вмешивается в практическую жизнь, он становится невольным рупором школы субъективного порыва, нахрапа, капризного деспотизма и прочей чудасии, достойной Петра Ильича.
      На Западе буржуазная литература пишет о том, что мир снова погружается в хаос первобытного мышления, иррациональных побуждений и массовых психозов Мы думаем иначе. Рабочий класс, стоящий у нас во главе общества, твёрдо держит в руках знамя науки. А к науке у нас особое требование, - чтобы она не была только Мёртвой буквой или модной фразой, но входила бы в быт, в привычки людей, изгоняя случайность принимаемых решении, скоропалительность, не заменяющую знание дела, бюрократическую косность и прожектёрство. Никто не скажет, что это может уменьшить область вмешательства литературы в практическую жизнь. Но само это вмешательство не должно быть похоже на чудо, на колокольный звон, на розово-голубой можжевельнику.
      Сочувствуя Мариэтте Шагинян в её борьбе за влияние литературы, мы боимся, что писательница слишком легко подходит к этой задаче. Факты реальной жизни имеют свою определённость, свою, можно сказать, независимость от щучьего веленья. Эта важная грань между реальностью и фантазией неясно ощущается в "Дневнике писателя". Здесь компрессоры, сжимающие газ при помощи охлаждения, превращаются в сказочных Сулейманов. Здесь авторы, не знающие техники и экономики, решают важные хозяйственные вопросы. Здесь всё может возникнуть из ничего, нужно только сильно захотеть.
      На этот счёт у писательницы имеется своя теория. Она читала, что материалистическое учение Павлова придаёт большое значение работе коры головного мозга, и немедленно делает выводы. "Я тотчас перескакиваю мыслью в практику, в командование своим организмом. Величайшая, воспламеняющая, помогающая, воспитывающая, преобразующая роль воображения! Можно захотеть и выздороветь. Можно тонизировать радостью, убивать травмой. Даже рак, как уверяют невропатологи, ускоряет своё развитие от беспрерывных огорчений и неприятностей. Вообще, не создастся ли в будущем серьёзная наука "автолечение"? Автоблокировка организма. Автоснятие боли. Автополный обмен".
      Теперь мы понимаем, почему Мариэтта Шагинян не придаёт большого значения техническим условиям. Можно захотеть - и сделать. Если вы не выздоровеете от рака после "автоблокировки", она, пожалуй, назовёт вас консерватором, преклоняющимся перед объективными причинами.
      Поскольку болезнь ускоряет своё развитие "от беспрерывных огорчений и неприятностей", нужно первым делом позаботиться о том, чтобы устранить причины этих неприятностей, нарушающих нормальную работу коры головного мозга. Так думает каждый материалист. Если же устранить эти причины не в его власти, то он будет применять различные средства для того, чтобы, по крайней мере, уменьшить действие вредных факторов и поддержать нервную систему больного. Наконец, играет некоторую роль и вера в выздоровление. Но сводить всё дело к желанию больного выздороветь - это значит не понимать, что такое материалистический взгляд на природу и человека. И. П. Павлов был бы очень удивлён, если бы ему сказали, что из учения об условных рефлексах следует вывод о решающей роли психики в человеческом организме.
      Что касается самовнушения, то всё, что есть в этом правильного, давно известно и не имеет прямого отношения к теории Павлова. А вот вздора всякого о том, что "можно захотеть - и выздороветь", было сказано очень много, но это обычный идеалистический вздор. Французский психиатр Эмиль Куэ уже давно проповедовал "автолечение". Попробуйте по утрам завязывать узелок на верёвочке, приговаривай: "С каждым днём и во всех отношениях мне становится всё лучше и лучше", и вам действительно станет хорошо. Учение Павлова здесь совершенно ни при чём.
      Скажите, может ли вера двигать горами? Может ли "величайшая, воспламеняющая, помогающая, воспитывающая, преобразующая роль воображения" избавить народные массы от "беспрерывных огорчений и неприятностей"? Имущие классы отвечают на этот вопрос утвердительно. Можно поверить - и выздороветь, вообразить - и разбогатеть. Об этом же говорит и церковь. Она уже давно применяет "автоблокировку" при врачевании социальных болезней. Нет, положительно, Мариэтта Шагинян шла в комнату, попала в другую.
      Для автора "Дневника" очень характерно это преувеличенное представление о возможностях человеческой воли. Все задачи могут быть решены, если у человека есть вера, если настроить определённым образом его воображение, создать род полезного мифа. Было бы несправедливо сомневаться в добрых намерениях Мариэтты Шагинян. Мысли её обращены в будущее, насыщены гуманизмом, расположёны по верной схеме: борьба "нового со старым", "передового с косным", "правильного с неправильным" (см. "Дневник", запись от 5 января 1952 года). И всё же "Дневник писателя" погружает нас в атмосферу творимой легенды. Мариэтта Шагинян говорит о фактах действительного мира; задачи и трудности, заключённые в этих фактах, она переносит в некую мифологическую плоскость, где и решает их с чрезвычайной лёгкостью.
      3
      Давно замечено, что всякая мифология предполагает особое состояние духа, которое можно назвать эпическим восторгом. Если по дороге едет телега, она обязательно "быстроколёсная", если на ней сидит девица, то девица "густоволосая", если телега въезжает в город, то он "пышно-устроенный" и т. д. В таком состоянии вечного удивления находится и Мариэтта Шагинян. Её обычное отношение к миру есть чрезвычайная восторженность. Разумеется, каждый читатель разделяет этот энтузиазм, если речь идёт о новой технике советских заводов или трудовых подвигах новаторов производства. Но состояние эпического восторга, не покидает Мариэтту Шагинян в самых обыкновенных случаях.
      Во время известного горного перехода из Тбилиси в Ереван для участия в общем собрании Академии наук писательница видит, как обвязывают цепью колёса грузовика. И вот уже эта несложная операция принимает в её глазах эпические черты: "Я видела эту процедуру первый раз в жизни. Колесо с обвязанной несколько раз вокруг шины цепью становится похоже на альпийский горный башмак, утыканный гвоздями". Машина тронулась, но долго ещё писательница не может прийти в себя от удивления: "грузовик шёл в гору уверенно и не скользя".
      В другой раз ей довелось попасть на футбольный матч. Дело было в Ленинграде. Сражались команды "Зенит" и "ВМС", но ни одна из них не могла забить гол другой. Отсюда писательница делает вывод, что обе команды слабые. Однако послушайте её описание благородной игры в футбол: "Мне было интересно смотреть, как оба вратаря неожиданными прыжками, броском всего тела и разными хитрыми приёмами отражали удары мяча в ворота. Конечно, мы всё сразу поняли. И то, что каждая сторона должна забить мяч в ворота противника, чему всячески мешает вратарь, охраняющий ворота; и то, как надо лучше бросать мяч и как его подкатывать ногой к нужному месту, вести мяч по земле, не давая противнику его выбить из-под ног; и как перебрасывать его своему более сильному игроку" и т. д. Описание вполне эпическое.
      Открывая "Дневник" Мариэтты Шагинян, мы сразу чувствуем себя в атмосфере вечного праздника. Белый и розовый туф, мраморные колонны, фарфор... Даже простой сланец подаётся на разгрузку по железнодорожной эстакаде "необычайно остроумно". Город Минск, утверждает автор, явно преувеличивая, встал из пепла, "как Афина-Паллада из головы Зевса, - весь сразу, со своими звеньями - улицами, садами, бульварами, площадями, город-дворец социалистической планировки, какого никогда раньше не было". Мариэтта Шагинян уже забыла, что несколькими страницами ранее она писала другое - о прекрасных зданиях, стоящих над развороченными мостовыми, и о том, что очерк нового Минска проступает сквозь разрушения, нанесённые ему войной. Ко как обойтись без Зевса и Афины-Паллады?
      Один драматург написал пьесу о новых методах проходки туннелей. Изобретатель этих методов советует автору пьесы изложить в заключительном монологе его мечты о ближайшем будущем - "строить туннели со скоростью 3 000 метров в месяц". Этот совет, не знаем - правильный или неправильный, приводит Мариэтту Шагинян в состояние экстаза?
      "Чудеса получаются! Писатель пишет об изобретении, изобретатель диктует писателю заключительный монолог. Куда ни пойдёшь, на что ни посмотришь, всё скрещивается, переплетается. Мы идём к какому-то грандиозному культурному синтезу и всё, что делаем, - делаем на органическом внутреннем единстве".
      К сожалению, Мариэтта Шагинян не сообщает, хорошая или плохая пьеса получилась в результате этого скрещивания. Она довольствуется громкими фразами. Нет никакой возможности изложить здесь все её сенсации. Повсюду мелькают ренессансы, грандиозные синтезы, чудеса. Читатель, может быть, спросит: да что дурного в постоянной восторженности автора "Дневника"? Эта невинная страсть к восклицательным знакам, эта привычка во всём видеть чудесное может быть даже полезна - она поддерживает оптимизм, веру в наши великие дела.
      Нет, не поддерживает. Инфляция громких слов приводит к тому, что они теряют всякую ценность. Не надо думать, что советский читатель так прост, чтобы не видеть, как словесный восторг переходит в равнодушие к делу. Если в частной жизни чрезмерная восторженность вызывает иронию, то почему мы должны быть менее разборчивы в делах общественных? Дельный человек если не скажет, то, подумает: сократите ваши восторги, ибо действительные чувства выражаются более скромно.
      Вот небольшая картина, достойная кисти современного Федотова или Перова. Ночью, в полной темноте, Мариэтта Шагинян въезжает на "Победе" в большое село Крестцы. Спала хорошо. Оказывается, в Доме крестьянина можно получить чистую постель. Проснувшись на другой день прекрасном расположении духа, писательница и сопровождающие её лица начинают хвалить местные порядки. "Позёвывая, одевается спавшая рядом с нами женщина с недовольным лицом. В ответ на наши восторги она мрачно молчит. На прямой вопрос отвечает: "Ничего тут хорошего не вижу!" Оказывается, это работник райфо и недовольна: во-первых, клопами в гостинице; во-вторых, кустари туго платят налоги; в-третьих: "Отчего, например, с мая месяца нет электричества?" Словно в местную стенную газету заглянули..."
      Ну, что ж, стенные газеты делом занимаются - критикуют недостатки. В Крестцах живут люди, трудящиеся, у них своя жизнь, свои заботы и трудности, а приезжим много ли нужно, как верно заметила женщина с недовольным лицом. Ведь завтра они укатят на своей машине и унесут с собой приятное воспоминание, только и всего.
      Что в постоянной восторженности Мариэтты Шагинян есть элемент безразличия к людям, показывает другой пример. Дело в том, что писательница является членом редакционной коллегии журнала "Крестьянка". Вместе с другими работниками редакции она ведёт борьбу против "сюсюкания". И вот как это происходит. Прислали как-то члену редакционной коллегии рассказ под названием "В выходной". Писательница дочитала рассказ до конца, не отрываясь, и тут же набросали резолюцию: "Превосходно! Печатать непременно! Привлечь к нам автора!" Другие члены редакционной коллегии пытались выразить некоторые сомнения, но Мариэтта Шагинян подавила их своим литературным авторитетом.
      Действие происходит в конторе лесозащитной станции. По случаю воскресенья уборщица только что вымыла пол и вяжет чулок, отдыхая. Между тем в комнату один за другим робко пробираются служащие конторы под тем предлогом, что они чего-то не успели сделать вчера и скоро уйдут. Так постепенно является на работу весь штат. Начинаются звонки в другие учреждения - и что же? Оказывается, и там люди на работе в выходной день. Комический элемент представлен уборщицей, которая возмущается тем, что только что вымытый пол будет запачкан. Мариэтта Шагинян в качестве знатока литературных жанров утверждает, что рассказ имеет экспозицию, миттельшпиль и эндшпиль.
      Всё это он, может быть, имеет, но пошлость остаётся пошлостью. Автор подсказывает мысль, что в советском обществе трудящиеся должны работать без выходных дней. Рассказ "необычайно жизнен" оправдывается Мариэтта Шагинян. "Он передаёт вам правду главного, бессмертного импульса нашей новой жизни". Читатель ждёт очередного чуда, и оно действительно совершается: "Тут вовсе не то, что люди в выходной потянулись на службу. Ничего подобного! Это настоящий выходной, и люди развёрнуты в их личной жизни. Но только стремление пойти "на люди" и выражает их личное, желание отдохнуть в спокойном, широком, развёрнутом во времени (когда не надо суетиться и торопиться, а можно поговорить и провести время) пребывании вместе. Советскому человеку уже скучно одному. Ему хорошо, когда он вместе с себе подобными".
      Сколько софистики для того, чтобы окрестить порося в карася! Всякому понятно, что факт остаётся фактом: люди приходят на службу в выходной день, вместо того чтобы отдыхать. Несмотря на все дополнительные разъяснения Мариэтты Шагинян, рассказ о выходном дне хуже, чем "сюсюкание". Советский человек может, в случае необходимости, работать без выходных, но он имеет право на отдых и, если нет чрезвычайных обстоятельств, хочет воспользоваться этим правом без всяких чудес. Автор рассказа фальшивит. Если человеку скучно, он может отправиться в гости, в клуб, на прогулку, в театр. Контора не единственное место, где он находится в обществе "себе подобных". Наконец, ч в своей семье он не одни. Странно было бы думать, что люди могут общаться между собой только на службе. Когда человек проводит время за книгой, посещает музей, смотрит картину в кино, он общается со всем народом, даже со всем человечеством. Именно автор фальшивого рассказа хочет отнять у трудящегося человека эту возможность более широкого общения, делает его отшельником - своей конторы.
      Легко лгать, прикрываясь общественной пользой, очень легко. Мариэтта Шагинян поверила автору вследствие своей постоянной восторженности: "Превосходно! Печатать непременно! Привлечь к нам автора!" Собственные её рассуждения относительно "главного, бессмертного импульса нашей новой жизни" очень слабы. Если мы верно поняли "Дневник писателя", то главный импульс советских людей состоит в том, что они хотят быть вместе, то есть в одном помещении. "Советскому человеку уже скучно одному. Ему хорошо, когда он вместе с себе подобными". Это лесть советскому человеку, но лесть неудачная. Скажите, когда человеку не было скучно одному, если он нормальный человек, а не паук? Вспомните народные хоры и пляски, посиделки, вечерницы. А дружба, любовь, семейная жизнь? "Не добро человеку быть едину" - эта закономерность давно известна.
      Возвращаясь к вопросу об отдыхе, нужно сказать, что сама Мариэтта Шагинян признаёт его полную необходимость. По поводу некоторых привычек Леонардо да Винчи она говорит о полезной паузе, помогающей успехам творческого труда. "Самое плохое, когда люди линейно набивают время, мешком его себе представляют, изо дня в день ведут работу по прямой с того самого места, на котором остановились вчера. А время набивать, как мешок, нельзя; время-это дорога зигзагами, диалектическое нечто".
      Легко заметить, что здесь есть противоречие с теми взглядами, которые Мариэтта Шагинян высказывает по поводу рассказа "В выходной". Девушка-бухгалтер, механик, завхоз и прочие сотрудники конторы тем и занимаются, что "линейно набивают время", "изо дня в день ведут работу по прямой" и даже в воскресенье хотят начать "с того самого места, на котором остановились вчера". Но здесь речь идёт о простых служащих, а Мариэтта Шагинян имеет в виду творческих работников, писателей, художников. Это для них время есть "диалектическое нечто". Им нужен "досуг - резерв свободного времени у человека, имеющий великое значение для культуры". Нужен ли этот резерв для простых людей, пур ле жанс, мы не знаем. "Надеюсь,- пишет автор "Дневника",- что при коммунизме строительная польза "пропуска", паузы, остановки в работе на два-три дня, необходимость досуга (не только в смысле механического выходного!) будет ясно осознана всеми и ритм нашего труда будет учитываться с паузами, планироваться с видимой и невидимой работой".