А потом Жаждущий осознал собственную тривиальность. Долгое время, пожалуй, с того момента, как он убил свою одноклассницу, Жаждущий бессознательно мнил себя единственным в своем роде. Неким злым гением, чья уникальность скрыта от окружающих. Но радость обычных плотских наслаждений подсказала ему, что во многом он схож с другими людьми, просто у него особый дар (если это дар, а не проклятье), и тогда ему вспомнился один случай.
Смоленское кладбище. Неухоженные тропинки, заросшие дикой малиной. Огромные, приторно сладкие ягоды. Пустынные извилистые тропинки среди могил.
Рядом с ним юноша. Явно голубой. Жаждущий подцепил его случайно.
Пара томных взглядов в кафе «Поганка». Пара слов. Вранье о том, что живет по ту сторону зеленого приюта мертвых.
И вот они идут по тропинке. Тихо скрипит гравий. Высоко над головой поют птицы. Спутник Жаждущего о чем-то лопочет, смеется. Он то и дело останавливается. Срывает ягоды. Ест. Красный сок, словно кровь похороненных тут мертвых, окрашивает его губы.
Рука Жаждущего крепко сжимает скальпель. Холодный металл. Жаждущему кажется, что металл трепещет. Словно ожив от предвкушения крови, сам рвется впиться в живую плоть.
Жаждущий осторожно берет голубого за руку. Несколько шагов, чтобы сойти с тропинки. Вот она — маленькая полянка среди могил, которую он присмотрел заранее. Голубой жмется к своему спутнику. Жаждущий обнимает парня. Потом, чуть отстранившись, снимает рубашку и майку.
Нет, Жаждущему чужды мысли о ласках мужчины. Но ни капли крови не должно быть на рубашке. Штаны Жаждущего из специальной ткани. Кровь не намочит их.
Голубой тоже разделся по пояс. Он трется своим безволосым телом о волосатую грудь Жаждущего. Его запах — запах потного мужчины — отвратителен. Одно движение. Скальпель, как живой, сам выскакивает из кармана. Он тянет за собой сжимающую его руку. Направляет движение. Удар.
Удар не простой. Широкий надрез, вскрывающий стенку брюшины. Сжатая кисть Жаждущего вслед за разящим клинком скальпеля уходит в тело жертвы. Голубой замер. Он не кричит. Глаза его выпучились. Окровавленный соком рот скривился, с полуоткрытых губ капает слюна. Он не понимает, не может поверить в то, что происходит с ним.
А Жаждущий выпустил скальпель. Растопырив пальцы в животе жертвы, раздвинув ими трепещущие внутренности, он вдыхает Запах…
Дальше все просто. Жаждущий вымылся. Бидон с водой он накануне спрятал в кустах. Убрал труп голубого в чей-то гроб, вскрытый временем. Задвинул каменную крышку.
Жаждущий никогда бы не вспомнил об этом случае, если бы, вернувшись через три дня, не обнаружил, что каменную крышку гроба сдвигали.
Жаждущий всегда возвращался к могилам своих жертв, чтобы взглянуть на них, проверить, все ли в порядке.
Обнаружив, что его жертву кто-то нашел, Жаждущий вначале перепугался. Он испугался не чего-то конкретного, даже не разоблачения. Страх — реакция на неожиданность. Ноги Жаждущего подогнулись, и он едва не упал. Но постепенно адреналин отхлынул. Заговорил разум. Могли ли сдвинуть плиту бродячие собаки? Нет. Милиция? Может быть. Если так, то они должны были забрать труп. Для этого они бы вызвали машины, нагнали сюда экспертов. Кусты вокруг поляны стояли нерушимой стеной. Если бы труп нашла милиция, они бы все здесь переломали. Дети? Может быть. Но как дети смогли сдвинуть каменную плиту?
И тогда Жаждущий сделал то, чего никогда не делал раньше. Он решил взглянуть, есть ли в могиле труп. Если труп на месте, то ему не о чем беспокоиться. Даже если его кто-то и нашел, этот человек по каким-то соображениям не пошел в милицию.
После убийства, прежде чем закрыть гроб, Жаждущий уложил парня на спину, скрестил руки у него на груди. Через год внешне этот труп стал бы похож на скелеты, лежащие в соседних гробах. Когда же Жаждущий снова открыл гроб, парень лежал на спине. Он был совершенно голым, и с задней части его тела было срезано мясо. Нет, не отгрызено, а именно срезано. Чувствуя слабость в ногах и руках от новой волны адреналина, Жаждущий закрыл гроб.
В тот день он напился. По-настоящему напился. И уже ночью, склонившись над тазиком, выплескивая содержимое желудка на эмалированный металл, он старался забыть о том, что увидел на кладбище.
Может быть, нить рассуждений Жаждущего кому-то покажется странной. Не отрицаю. Но человек, находящийся в тисках между природной страстью и наркотическим желанием, порой выбирает странные пути, хватается за соломинку.
Через несколько лет случившееся на Смоленском кладбище снова всплыло в сознании Жаждущего. И тогда он решил, что не одинок, что есть еще люди, идущие по извилистой пути недозволенного, и если найти их… Может быть, у них есть лекарство. Может, они знают способ сойти с Пути Смерти? Слабая надежда. Жаждущий понимал это. Но пока он знал лишь один способ заглушить Жажду Запаха Смерти — секс. Однако со временем желание ослабевает. Ему нужны были все время новые ощущения, способные отвлечь бессознательное стремление к привычному наслаждению.
Последним событием, подтолкнувшим его к поиску лекарства от Жажды, стала «ломка».
Живя со Светланой, Жаждущий сдерживал себя. Он не хотел больше убивать. Запах? Да, запах манил, но то человеческое, что долго дремало в глубине его души, постепенно проступало наружу. Раньше люди виделись ему в основном как источники Запаха — закупоренные бутылки, которые можно открыть и выпить…
Он сидел за столом и в свете настольной лампы перечитывал карточку одного из своих больных. Светлана спала на тахте у него за спиной.
Неожиданно Жаждущему судорогой свело живот. Волна безумной, тупой боли накатилась и отхлынула. Жаждущий не мог ничего сказать. Тело его напряглось, руки сжались в конвульсии, выгнулись клешнями ревматика; на лбу проступил пот. Еще не понимая, что с ним, он приготовился встретить новую волну боли, но она не приходила. А потом он почувствовал… нет, не Запах, след Запаха, какой обычно витает в морге и палатах реанимации — запах живого человека, которого можно убить. И этот запах шел откуда-то сзади… от тахты, на которой спала Светлана.
Пальцы Жаждущего начали сжиматься и разжиматься, но он не замечал этого. В несколько мгновений куча медицинских карточек и результаты анализов, которые он собирался просмотреть за вечер, обернулись горой рваной, скомканной бумаги.
Жаждущим овладели несколько навязчивых мыслей. Самая первая и самая сильная: «Не думай ни о чем. У тебя есть единственный друг — скальпель. Достань этот маленький кусочек металла. Он ведь продолжение твоей руки. Символ твоей профессии. Достань его, и все встанет на свои места, когда острое лезвие окунется в кучу мяса, развалившегося на твоей кровати». Но пытаясь перебить основную тему партитуры, у него в голове тут же зазвучали слова любви. Любовь versus Жажда.
Снова волна нестерпимой боли прокатилась по его телу.
Перед глазами Жаждущего встало лицо его первой жертвы — некрасивой веснушчатой девчонки. Открытые выпученные глаза. Лицо, забрызганное кровью и его семенем.
Новая волна боли. А за ней еще и еще.
На мгновение Жаждущему показалось, что это не лицо той школьницы (теперь он даже ее имени вспомнить не мог), а лицо Светланы. Это она смотрит на него остекленевшими глазами. Это по ее щекам стекает белая слизь и темная кровь. Это от нее исходит нестерпимо манящий Запах…
Жаждущего трясло. Одежда на нем насквозь промокла. Пальцы побелели, судорожно впившись в стол. И все это происходило беззвучно. Дикая боль. Судороги. И тихий голосок скальпеля, звучавший где-то внутри черепа. Голосок, который был порождением фантазии Жаждущего.
— Мой друг, возьми меня. Снова мы пройдем райскими тропами Смерти. Обретем былое единство. Нырнем в омут наслаждения… Я продолжение тебя, как твой член. Разве ты можешь меня бросить? Разве ты позволишь мне мучаться от Жажды?
Но тело Жаждущего еще помнило ласки той, что лежала на тахте; помнило нежные прикосновения ее рук… Он понимал, что может схватить скальпель, убежать на улицу, убить кого-то. Но тогда его могут схватить. Он попадется. И как он посмотрит после этого в глаза Светлане? Что случится, если она узнает о его Жажде?
Постепенно волны боли стали стихать. Жаждущему удалось расслабиться. Пальцы разжались. Скальпель со звоном упал на полированный стол, но Светлана не проснулась. Она так и не узнала, каких мук стоила Жаждущему ее жизнь.
Наконец, собрав достаточно сил, оставляя на полу мокрые следы (его одежду в буквальном смысле можно было выжимать), Жаждущий прошел в ванную и взглянул на себя в зеркало. Сколько длился приступ? Минут пять. Эти пять минут показались ему веками. И его тело! Он потерял много жидкости. За пять минут Жаждущий осунулся — заострились скулы, ввалились глаза. И тут он почувствовал, насколько сильно хочет пить.
Сорвав с себя одежду и выкрутив до предела ручку крана, Жаждущий нырнул под струю холодной воды и застыл, широко открыв рот навстречу потоку, ловя каждую ледяную каплю. Он не чувствовал обжигающих холодом прикосновений воды. Он хотел напиться.
Дверь ванной открылась.
На пороге стояла Светлана. Увидев Жаждущего, она бросилась к крану, стала закручивать воду, потом обняла его холодное, посиневшее, покрытое гусиной кожей мурашек тело; прижала к себе, согревая своим теплом.
— Ну что ты, глупенький, — с нежностью, словно маленькому ребенку, выговаривала она. — Ты чего, заболеть захотел? Совсем дурной!
Глава 2
Путь колдовства
Мне было предначертано стать небожителем — теперь срок настал, меня зовут к себе.
Гэ Хуна. «Жизнеописание святых и бессмертных»Что бы не писали газеты, не диктовало общественное мнение, Колдуны существовали, существуют и будут существовать в любую эпоху. Я имею в виду Колдунов с большой буквы, а не всяких там экстрасенсов-шарлатанов, которыми наводнена наша жизнь.
Революции, мировые войны, торжествующая философия материализма, одержавшая победу во всем мире… и черное Искусство забыли. Люди сделали из него смешного клоуна. Некромантия оказалась не в почете. За рубежом по телевидению и на страницах газет всевозможные мистификаторы и лжепророки до пены спорили о белой и черной магии, не подозревая, что Искусство может быть только одного цвета — черного . Издательства печатали книги с именами демонов, но лишь отдельным талантам, людям, обладающим артистизмом души, удавалось заглянуть в бездонные глубины Искусства и, не сойдя с ума, принять наследие разумных существ, населявших нашу планету задолго до появления человека — существ, чье естество было иным. Но именно из-за чуждого людям восприятия культурных ценностей Искусство и было черным. Не могло оно быть никаким другим!
Викториан осознал это не сразу. Если говорить честно, то звали его просто Виктором, но когда однажды кто-то из знакомых назвал его Викторианом, он принял это имя. Витиеватостью и древностью такая интерпретация его имени вознесла его от простого «победителя» в иную плоскость; придала ему ореол таинственности и неповторимости, как рука великого художника может узором придать неповторимость простой глиняной вазе.
Путь Искусства… Путь Колдовства… Как вступил на него Викториан? В отличие от судьбы Жаждущего, путь Викториана сокрыт от меня. И как я подозреваю, он был менее эмоционален. Как выглядел Викториан — в прошлом известный начинающий художник, хотя так и не ставший знаменитостью выставочных павильонов; подающий надежды инженер, так и не закончивший аспирантуру? Когда мы познакомились, он носил клочковатую густую бороду, которая по мере погружения Викториана в черные бездны Искусства стала скрывать Зло (нечеловечность).
С Жаждущим дорога Викториана впервые пересеклась на Смоленском кладбище. Викториан из-за кустов увидел Жаждущего и его «голубого» спутника. Он сразу понял, что перед ним не просто человек, а человек, имеющий отношение к Искусству. Колдун знал, что многие от рождения обладают частицей Искусства и порой используют его, не придавая тому значения, ничем не выделяясь из будничной, серой повседневности.
Увидев Жаждущего, Викториан замер. Он хотел видеть все. Там, в зарослях малины, должно было произойти действо Искусства. А любые крохи Искусства, любые, пусть бессознательные его проявления, интересовали Викториана. Случайные действа Искусства манили его, потому что врожденные таланты, как знал он из колдовских книг, порой бывали очень необычны.
Он видел смерть «голубого»; видел, как рука Жаждущего утонула в теле; как затрепетали его ноздри, вдыхая Запах Смерти. Нет, тут для Колдуна не было ничего интересного. Но он дождался конца представления. Как Колдун и предполагал, Жаждущий оставил покойника тут же, в заранее приготовленном старинном каменном гробу. Свежее человеческое мясо, вот что было нужно Колдуну. Человеческое мясо — универсальная валюта Посвященных Искусства. Сам он человечины, конечно, не ел без особой необходимости, собственноручно никого ради мяса не убивал, но мог обменять человеческое мясо или живого человека — на знания либо золото. Угрызения совести? Жалость. Да, бывало. Но искаженное Искусством восприятие реальности заставляло человека действовать со своеобразной избирательностью. Викториан мог продать демонам сотни людей, не заботясь об их дальнейшей судьбе (что являлось одним из пунктов его договора с Древними), но в то же время он, наверное, прыгнул бы в ледяную воду, чтобы спасти утопающего…
В тот день на кладбище, срезав ножом самые мягкие и нежные куски плоти и перепачкавшись кровью, Колдун поспешил в свое убежище. Он торопился, боясь, что его застанет Жаждущий — ведь никто, даже семья Колдуна, не знал, кто он на самом деле…
* * *
Солнечный луч, проскользнув в узкую щель между занавесками, нарисовал ярко-белое пятно на потолке.
Анна пошевелилась и в полусне медленно провела рукой по обнаженной груди мужа. Еще один день — еще один штрих серой повседневности. Дребезжа, зазвенел будильник. Тяжело вздохнув, Анна приподнялась. Спустив ноги с кровати, пошарила в поисках тапочек. Окунув ноги в мягкую синтетику, прошаркала на кухню, мельком бросив взгляд на зеркало в прихожей. Оплывшие черты лица. Всклокоченные волосы. Синяки под глазами. Словно она кутила всю ночь.
Поставив чайник на плиту, она отправилась назад и, усевшись у трюмо, начала методично расчесывать свои жидкие длинные пряди. «А некогда это были красивые локоны», — подумала она. Но и сейчас ей нужно выглядеть красиво. Не для мужа. С мужем она не спала уже больше двух лет, хотя ночь они проводили обычно в одной постели. Виктор не жаловался. Нет, он не страдал импотенцией, это Анна точно знала, но, возможно, у него, как и у нее, был кто-то на стороне. Даже сейчас, вспоминая Максима Палыча — начальника соседнего отдела, она томно вздыхала. Ее большие, обвислые от груза лет груди трепетали под комбинацией. Она вспоминала его ласки, думала о том, что сегодня, как обычно, в обед пойдет с ним в операторскую — маленькую коморку под лестницей, ключи от которой были только у Максима Палыча, и там снова отдастся ему, согнувшись, упершись руками в ледяную батарею отопления. Они опять будут спешить, Максим Палыч станет пыхтеть у нее над ухом, шептать всякие ласковые глупости. Почему она до сих пор жила с мужем? По привычке, из-за денег, из-за детей… Виктору очень много платили, хотя работал он, как сам говорил, простым инженером в каком-то сверхсекретном НИИ.
— Прихорашиваешься? — голос Виктора-Викториана был глухим, хриплым, грудным.
Анна ничего не ответила. Пусть болтает.
— Девочек разбудила?
— Пусть спят, у Лю сегодня нет нулевого урока. Так что ей в школу к девяти.
Ничего не ответив, Викториан отправился на кухню. Пятнадцать лет совместной жизни, несмотря на нынешнюю отчужденность, смешали их характеры. Многое перешло от Анны к Виктору. Точно как она, шаркая, прошествовал он на кухню, снял закипевший чайник с плиты. Себе в отдельном чайнике заварил жасминовый чай, добавив несколько серебристых шариков женьшеня; жене и дочерям — обычный индийский «высший сорт».
В кухню заглянула Анна. Она еще не была одета, но уже отчасти привела себя в порядок.
— Два или три яйца? — поинтересовалась она у Виктора, доставая из духовки сковородку. И сколько тебе сосисок отварить?
— Давай три. Сегодня я могу задержаться… А мясного не надо.
— Опять голодаешь?
Викториан не ответил.
Он не стал врать, вдаваясь в подробности о пользе вегетарианства и голодания, а она не стала спрашивать, потому что думала не о муже, а о Максиме Палыче. У Викториана же в голове были формулы третьего уровня «Мегаполисмании», а совсем не семейные дела.
Потом проснулись девочки: Лю — Людмила, ей было четырнадцать, и восьмилетняя Зоенька.
Виктор не заметил, как пролетело утро. Разговоры, состоявшие из коротких фраз; ответы — «да», «нет». Виктору казалось, что дети (да, дети!)… и даже вещи чувствуют натянутость его с Анной отношений, чувствуют их взаимное непонимание и, как и супруги, давно смирились с повседневным самообманом.
А через час он с Анной вышел из дома. Она направилась в сторону автобусной остановки, чтобы ехать в свое НИИ, он — в сторону кладбища.
Ежась на ледяном ветру, щурясь от яркого солнца, прошел он по обледенелой тропинке к маленькому склепу. Сотворив заклятие «от чужих глаз», вступил в загаженное темное помещение, где между смерзшихся листьев и полуистлевших куч дерьма непонятного происхождения тускло, белыми пятнами проступал мраморный пол. Поднявшись на цыпочки, Викториан определенным образом надавил на нужный кирпич, и часть пола отошла в сторону, открыв темную дыру. Вниз во тьму вела ржавая и ненадежная на вид лестница. В нос ударил запах плесени и застоявшейся мочи. Но Викториан не останавливался. Двигаясь быстро и уверенно, он спустился во тьму по проржавленным ступенькам. Он видел в темноте так же хорошо, как днем, к тому же он знал каждый закуток подземелья как свои пять пальцев.
Закрыв за собой люк, Викториан в полной темноте прошел по сырому мрачному коридорчику к осклизлой стене. Там была еще одна потайная дверь, а за ней начинались его владения — три комнаты-склепа, залитые ярким фосфоресцирующим светом. Тут был его настоящий дом — его обитель.
Как многочисленные грунтовые воды, постоянные дожди и наводнения, которыми столь славен был город, не затопили эти подземные помещения — оставалось тайной. Видимо, какая-то волшебная сила удерживала воду и не давала просочиться под землю холоду, постоянно поддерживая в подземелье температуру около двадцати пяти градусов. Викториан не касался колдовских сил, сохраняющих его обитель, боясь что-то нарушить и уничтожить апартаменты, на которые наткнулся совершенно случайно, выискивая следы Искусства в любом их проявлении. Тогда поиски привели его в эту подземную обитель, а еще через несколько месяцев он совершил паломничество к Колодцу…
Обитель Колдуна состояла их трех комнат. Первая и самая большая — гостиная, библиотека. Старинная мебель с витиеватой резьбой. Огромный импортный холодильник, до отказа забитый всевозможными деликатесами и теми продуктами с черного рынка, что никак не мог позволить скромный бюджет простого инженера. Гигантский письменный стол, уставленный всевозможными колбами и стопками книг. Хрустальная люстра под потолком, куда вместо лампочек были вставлены гнилушки. С помощью Огненного заклятия Викториан усилил ее свет в несколько сот раз. Из комнаты вело две двери. За правой — находилась кладовая Колдуна. Там хранились ингредиенты колдовских заклятий, расставленные на полках вдоль стен и развешенные на веревках, протянутых из угла в угол. На каменном полу кладовой была вырезана колдовская пентаграмма. Здесь Викториан общался с обитателями Колодца.
В комнате налево Колдун устроил спальню. Гигантская кровать под балдахином занимала большую часть помещения. Сюда иногда он приводил женщин — в основном несовершеннолетних пэтэушниц. Тут он развлекался с ними, собирая человеческие эмоции (тоже ходовой товар) и с ужасом вспоминая прелести своей супруги. Иногда он пытал своих «гостей» — но без особого желания, лишь в том случае, если об этом просили Древние. Никогда собственноручно не убивая их, Викториан отдавал девушек (а иногда, намного реже, юношей) обитателям Колодца, хотя порой ему было и жаль губить невинные души.
По-своему он был еще более изощренным убийцей, чем Жаждущий, тот убивал, повинуясь желанию наркомана, в то время как Колдун губил людей с равнодушием, зарабатывая этим себе на жизнь и между делом удовлетворяя физиологические потребности своего тела. Мысль о том, что кто-то еще будет жить, пусть даже и не сознавая, что знает его тайну, заставляла его трепетать от страха.
* * *
Финансовый вопрос.
Все было очень просто. Колдовство было его работой, колдовство приносило ему деньги. Викториан давно уже стал своим для торговцев антиквариатом и подпольных мастеров по золоту. Он с помощью Искусства добывал золото чаще в изделиях, чем в слитках. За золотой лом платили мало, но это во много раз превышало заработок пусть даже ведущего, но инженера. Когда он бросил работу и стал добывать деньги новым способом, то поначалу совершал грубые ошибки, последствий которых ему едва удалось избежать. Первые золотые изделия, которые он принес одному знакомому ювелиру, Колдун получил в дар от обитателей Колодца. Как выяснилось при экспертизе, изделия датировались третьим тысячелетием до нашей эры и стоили семизначную сумму в долларах. Счастье, что ювелир позвонил в первую очередь ему, а не куда положено. Викториану пришлось долго врать, убеждая ювелира, что перед тем искусная подделка. После этого Викториан поставил обитателям Колодца условие относительно времени изготовления колец и брошек, которые он может принять в виде оплаты за свои скромные услуги.
Неприятным получился инцидент с мафией.
Они выследили Викториана через комиссионки. Простой инженер, как числилось во всех анкетах, скромно живущий в двухкомнатной квартире в многоэтажке, за месяц продал столько золота, серебра, фарфора и бронзы восемнадцатого и девятнадцатого веков, что на вырученные деньги мог построить собственный девятиэтажный кооперативный дом.
Бандиты подкараулили его в подъезде. Повязали. Отвезли к какому-то местному авторитету на дачу.
— Итак, — сказал авторитет, затянувшись ментоловым «More», — откуда у вас, Виктор Степанович, столько разных штучек? Вам впору музей открывать.
Бандитов было слишком много, да и Викториан, в те времена еще неопытный по части Искусства, не мог сходу придумать, как вывернуться. Он ничего не ответил авторитету.
— Нехорошо, Виктор Степанович, — продолжал бандит, на лице которого читалось как минимум университетское образование. — Мы живем в государстве, которое все у нас отбирает. Вы что же, хотите, чтобы к вам нагрянуло КГБ?
Вот с КГБ Виктор Степанович никоим образом не хотел общаться.
— Или вдруг что-то случится с вашими дочками. Как жаль, если по дороге из школы одну из них переедет автобус… Нехорошо это будет, Виктор Степанович, — авторитет говорил таким спокойным равнодушным тоном, что Виктор понял — а ведь и впрямь переедут.
— Что вам нужно? — глухо выдавил он.
— Источник. Откуда вы берете цацки?
— Я не могу вам этого рассказать.
— Зря вы так, Виктор Степанович, — протянул авторитет. — Вам ведь столько денег не нужно. Вы ведете скромную жизнь…
— Нет.
— Шкипер!
Появился здоровенный низкорослый детина, лениво поигрывающий велосипедной цепью. Судя по внешнему виду, показатель интеллекта у него был величиной отрицательной.
— Несговорчивый у нас сегодня гость, Шкипер, — тем же спокойным голосом продолжал авторитет. — Может, для начала ты его поучишь взаимопониманию, а если с ходу не дойдет, то нужно будет заняться им более основательно.
Викториан понял, что если его изобьют, он не сможет сосредоточится, не сможет защититься.
— Сколько вы хотите? — дрожащим голосом пролепетал он.
— Разговор не мальчика, но мужа… Остынь, Шкипер.
Уголовник замер.
— Мне нужно знать, откуда вы берете цацки.
— Я могу вам платить проценты.
— Нет. Нам нужно знать, откуда вы берете эти цацки.
— Предположим, я стану давать вам изделий на миллион рублей в месяц.
Викториан отлично понимал, что портит себе рынок сбыта, приоткрывает для врагов покрывало своего могущества, но все, что ему было нужно, — оттянуть время. Он хотел, чтобы его просто где-то заперли, и тогда он мог бы обратиться к своим покровителям.
С трепетом ждал он ответа.
Когда Викториан назвал сумму, глаза авторитета округлились. Дача, несколько квартир с женой и любовницами, машины — все, что имел этот человек, стоило от силы несколько сот тысяч. Тут же ему предлагали миллион ежемесячно. Авторитет задумался. Судя по всему, человек, сидевший перед ним, мог выполнить свое обещание. Конечно, под пытками можно было узнать, откуда он берет вещи, и получить много больше. А если он не скажет? На вид Виктор выглядел замкнутым крепышом. Иметь ежемесячный миллион и свернуть все дела, сосредоточившись лишь на сбыте? Заманчивая перспектива. Но авторитет боялся взять на себя ответственность за подобное решение. Подобное решение должна принять сходка.
— Нам надо посоветоваться, — медленно произнес он, облизав полные губы. Забытая «More» скорбно дымила на краю пепельницы.
Через пять минут Викториан уже сидел в сыром подвале дачи. Тогда он уже умел видеть в темноте, поэтому, лишь только все наверху затихло, он куском штукатурки начертил на сыром бетоне пола пентаграмму. Разодрав палец ржавой проволокой, он выдавил несколько капель крови и произнес необходимые слова на нечеловеческом языке, звуки которого меняли саму физическую сущность вселенной, порождая те процессы, что неискушенные люди порой называли чудесами.
Через несколько секунд в воздухе над центром пентаграммы закачалось зеленое лицо, которое, если бы не острые иглы зубов, можно было бы принять за маску Фантомаса. Это была одна из масок-образов, которую использовал его «демон» (если, конечно, можно было так назвать одного из Древних). Зеленое лицо казалось неживым — пластиковый реквизит какого-то театра. Но в лице этом таилось что-то пугающее, неуловимо нечеловеческое, одним махом превращающее на вид незыблемую реальность в мир снов.
— Ты звал меня, слуга?
— Да, Зеленый Лик. У меня неприятности. Злые люди, не чтящие законов моей страны, схватили меня. Они требуют богатств и могут убить меня, так как ни под какой пыткой не смогу я рассказать непосвященным о Колодце.
В его устах эти слова прозвучали, как молитва мусульманина, взывающего к Аллаху в застенке неверных.
Некоторое время зеленое лицо изучало Колдуна, уставившись на него мутными глазами, где в болезненно белой зелени едва можно было различить малахитово-зеленые зрачки. Викториан знал, что демон проверяет его мысли, нет ли обмана. За миллионы лет обитатели Колодца научились не доверять краткоживущим.
— Ты говоришь правду, — вновь заговорил Зеленый Лик. — Я пошлю к тебе Ицихитанацу — одного из слуг Колодца. Он уничтожит твоих врагов и в виде оплаты заберет их мясо. — Лик заколебался, словно собираясь растаять, но потом восстановил материальность. — Когда он появится, не забудь разорвать пентаграмму, краткоживущий, и не бойся. Ты нужен нам.
Лик исчез. Через мгновение в центре пентаграммы начало собираться какое-то облако. Колдун не сразу заметил его появление. Ицихитанацу не возник на пустом месте, а как бы проступил из ниоткуда, постепенно проявляясь из воздуха на манер чеширского кота. Викториан с замиранием сердца следил за происходящим. Он много читал о «страшном звере» (кажется, так переводилось имя этого слуги Лика с африканас), но нигде не встречал его описания. Инстинктивный страх перед неведомым овладел им.
Ицихитанацу оказался маленьким негритенком. Голым. Безобидным. Его детское личико выглядело самим воплощением невинности. Но внешний вид не мог обмануть Викториана. Он знал, как порой обманчива бывает оболочка в сравнении с внутренним содержанием, особенно, когда дело касалось Древних.
Окончательно материализовавшись, Ицихитанацу широко зевнул, и Колдуна окатила волна зловония, словно он вдохнул воздух, наклонившись над полуразложившимся трупом. Почему безумная фантазия Древних превратила палача в чернокожего ангела? Или тут, как и во многих поступках обитателей Колодца, скрывалась черная ирония, глумление над устоявшимися образами человеческой культуры?
Осторожным движением ноги Викториан стер одну из линий пентаграммы. Чудовище оказалось на свободе. Мальчик едва доходил Викториану до пояса, но когда он заговорил, голос его показался голосом старца:
— Где мясо, слуга?
— Люди наверху, в доме.
— Мясо только в доме?
— И на огороженном забором участке.
— Через час я все заберу.
Ицихитанацу поднялся по приставной лестнице. Легкое движение пухлой детской ручки — и люк из толстых досок разлетелся в щепки. Наверху послышались крики, кто-то выстрелил.
Викториан забился в угол и зажал уши руками. Из старинных книг он знал, сколь ужасной может быть смерть от руки такого существа.
В доме кричали. Страшно кричали, как кричат люди, перед которыми разверзлись пучины ада.
Негритенок то и дело возвращался. Ни слова не говоря, не обращая никакого внимания на Колдуна, он сгружал в центр пентаграммы окровавленное мясо. Человеческое мясо — то, что раньше было телами авторитета, Шкипера и других, быть может, совершенно невинных людей, по несчастью оказавшихся в проклятом месте в неурочное время. Через некоторое время груды окровавленной аморфной массы, совершенно лишенной костей, растворились в воздухе. Потом исчез и негритенок.
Из разных уголков дома к подвалу с пентаграммой тянулись кровавые следы.
Некоторое время Викториан просидел без движения. Он боялся выходить. Боялся того, что мог найти наверху; не хотел, чтобы видения смерти, запечатлевшись в памяти, со временем пробрались в его сны. Но, наконец, взяв себя в руки, он поднялся по лестнице.